А.В. Скворцова

 

На современном этапе международных отношений значимое место занимают не только дипломатические договоренности между странами, но и то, какой образ о стране, её народе и культуре сформирован в сознании жителей. Поэтому всё большую популярность среди исследователей получает такое междисциплинарное направление, как историческая имагология. С помощью широкого категориального аппарата историческая имагология позволяет узнать, как и благодаря чему формируются стереотипы и предубеждения одного народа о другом, чем образ «другого» отличается от образа «врага» и какую роль в этом процессе играют пропаганда и различные правительственные манипуляции. Наиболее четко появление и трансформация данных понятий прослеживается в ходе военных конфликтов.
Русско-японская война, как одна из первых империалистических войн начала XX века, отчетливо показала, что хотя история взаимоотношения России и Японии насчитывала уже больше века, большинство жителей обеих стран не имели реального представления о противнике, основываясь лишь на существующих стереотипах и данных пропагандистских СМИ. Так или иначе, именно Русско-японская война создала условия для первого непосредственного контакта многих русских и японцев, способствовав формированию взаимных образов, наиболее приближенных к реальности. Поэтому актуальность данной темы состоит в том, чтобы рассмотреть, какие именно стереотипы о русских уже существовали в Японии до начала войны, и как они изменились к её завершению. Исходя из этих сведений можно будет рассматривать дальнейшие перспективы межнационального взаимодействия России и Японии.
Объектом данного исследования выступает массовое сознание народа в период военных действий 1904-1905 годов. Под общественным сознанием здесь будет пониматься сложная система и совокупность психологических свойств, переживаний, настроений, традиций, заблуждений, взглядов, мнений и мировоззрений, присущих обществу.
Целью данной работы является выяснение содержания и эволюции представлений японцев о русских в период Русско-японской войны.
Цель определила решение следующих задач:
1. Изучить понятие и историю возникновения исторической имагологии;
2. Определить категориальный аппарат исторической имагологии;
3. Рассмотреть формирование образа русских в японском массовом сознании в период Русско-японской войны;
4. Проанализировать причины изменения образа русских в массовом сознании японцев.
В данной научной работе использованы следующие методы научного исследования: историко-сравнительный анализ, синхронистический метод и метод логического обобщения.
При помощи метода историко-сравнительного анализа происходило сравнение источников: воспоминаний, записей и дневников. На основе выявления схожих черт в оценке поведения или облика русских, можно было сделать выводы об установлении некоего единого образа русского человека в определенной социальной группе в установленный период.
Синхронистический метод позволил последовательно рассмотреть жизнь противоборствующих лагерей во время Русско-японской войны. В записках участников и очевидцев войны показаны реальные, а не вымышленные русские солдаты и офицеры; их жизнь протекает в то же время, как и у авторов воспоминаний.
Методом логического обобщения было осуществлено подведение итогов, выявление основных мыслей изложенного научного исследования и представление их в виде кратких, логично связанных между собой тезисов.
В данной работе сделана опора на источники, которые были созданы в период Русско-японской войны, и дают представление о том, какими видели японцы русских и Россию. Записи о военных событиях были написаны очевидцами войны, ее непосредственными участниками, а также теми, кто командовал сражениями, т.е. высшим руководством.
Имагологические исследования представлены работами А.С и Е.С. Сенявских, А.Р. Ощепкова, О.С. Поршневой. В их работах рассматривается история оформления исторической имагологии как междисциплинарного направления, её особенности и связь с другими науками. Прослеживаются различные взгляды на сферу изучения имагологией, а также трактовку основных понятий категориального аппарата.
Имагология или имиджелогия является сравнительно молодой отраслью науки: впервые она зародилась в середине XX века в Европе. Многие исследователи, в частности, Сенявский и Поршнева, связывают появление имагологии с достижениями школы «Анналов». Эта школа зародилась в 1920-1930-х годах во Франции, её основателями были М. Блок и Л. Февр. Они оказали значительное влияние на дальнейшие и изучения в истории и культуре, впервые поставив в центр исторического исследования человека, как самобытную личность, с его сознанием и поведением, которая оказывает существенное воздействие на ход истории. Кроме того, опираясь на конгломерат социально-гуманитарных наук в изучении прошлого, представители школы «Анналов» впервые задались проблемой «чужого в культуре», что и послужило базисом для развития отдельного области науки, изучающей образы одного народа о другом.
На основе их теории дальнейшие исследования проводили два французских ученых — профессор Сорбонны Жан-Мари Карре и его коллега Мариус-Франсуа Гийяр. Ж.-М. Карре в своей монографии «Французские писатели и немецкий мираж: 1800–1940» изучал, как формировался и эволюционировал образ Германии во французской литературе XIX — первой половины XX века. Он считал, что исследователи слишком часто акцентируют внимание на важности воздействия отдельных авторов на чужую культуру, в то время как влияния нации в целом на другой народ не рассмотрено в принципе, а если и изучается, то не подкреплено авторитетными исследования и «сводится к спекуляциям, произвольным построениям и словоблудию». На основе его позиции Мариус-Франсуа Гийяр в своей работе «Сравнительное литературоведение» делает следующий вывод: «Не будем больше прослеживать и изучать иллюзорные влияния одной литературы на другую. Лучше попытаемся понять, как формируются и существуют в индивидуальном или коллективном сознании великие мифы о других народах и нациях… — в этом залог обновления компаративистики, новое направление ее исследований». Таким образом, как считает Ощепков, Гийяр предложил переключить внимание исследователей с проблемы литературных влияний на проблему изучения «Другого».
Данный призыв Гийяра был активно воспринят среди общественности и в течении последующий двух десятилетий появился ряд ценных трудов по исследованию образа «Чужого», в частности, работы А. Лортолари. Ш. Корбе, М. Кадо об образе России во Франции.
Интерес в исследовании взаимных образов был подхвачен и немецкими учеными. Так, например, в ФРГ с 1982 г. был создан «Вуппертальский проект по изучению представлений немцев и русских друг о друге», по результатам работы которого было выпущено многотномное научное издание «Западно-восточные отражения» в двух сериях – «Русские и Россия глазами немцев» и «Немцы и Германия глазами русских».
Что же касается отечественных исследований в области имагологии, то они начались несколько позже, чем в Европе, начиная с 1970-х годов. Первым серьезным трудом послужила работа Л.А.Зака об изучении внешнеполитических стереотипов. Автор сделал анализ существующих теоретических подходов имэджинологии и сделал вывод об их практическом использовании при исследовании международных отношений и, в частности, влияния внешнеполитических стереотипов на отношения государств. Последующие исследования были подхвачены Институтом всеобщей истории РАН и созданным на его базе Российским Обществом интеллектуальной истории (РОИИ), а также Историко-архивным институтом и образованным при нем Российско-французским центром исторической антропологии им М.Блока. На базе этих научных центров проводились конференции и семинары различных уровней, рассматривающие проблематику диалога культур в истории и формирования образов «Другого». Материалы собраний регулярно публиковались в таких печатных изданиях как ежегодник «Одиссей. Человек в истории» и альманах «Диалог со временем».
В конце 1990-х годов к их исследованиям присоединился межвузовский Центр сопоставительных историко-антропологических исследований при кафедре истории России РУДН. Профессора центра посвящали свои исследования изучению проблеме «Своих» и «Чужих» в контексте культуры и выпускали по итогам проводимых ими конференций «Ежегодник историко-антропологических исследований».
Значимый вклад, как отмечают исследователи, внесли научный семинар по проблемам взаимного восприятия культур и ежегодные круглые столы «Россия и мир: проблемы взаимовосприятия», которые проводились с 1994 г. на базе Института Российской истории. По результатам их плодотворной работы был выпущен ряд сборников статей, а также коллективная работа «Россия и Запад: Формирование внешнеполитических стереотипов в сознании российского общества первой половины XX века» (М., 1998), получившая, как отмечает Поршнева, высокую оценку научной общественности.
Несмотря на обширные исследования, статус имагологии до сих пор не определен. И. Нойман, один из ведущих теоретиков современной имагологии, рассматривает её в качестве ответвления культурологи или социологии. Н.Е.Яценко не согласен с его позицией, называя имагологию «наукой об образах» и характеризуя её как историко-литературную дисциплину в рамках литературоведения. Существует также позиция С. А.Мезина, согласно мнению которого имагология представляет собой раздел исторической науки, исследующий те представления о другом народе или стране, которые складываются в общественном сознании той или иной страны на определенном историческом этапе.
Суждения исследователей касательно сферы изучения имагологии также различны. Так, согласно рассуждениям Поршневой, имагология исследует межгрупповые (социальные) стереотипы, географические образы, этнические стереотипы (этностереотипы, т.е. образы этнических групп), внешнеполитические, инокультурные стереотипы и образы. Другую позицию выдвигает Ощепков, определяя, что имагология занимается изучением образа «чужого» (чужой страны, народа и т. д.) в общественном, культурном и литературном сознании той или иной страны, эпохи. Его точку зрения поддерживает Е.С. Синявская, ограничивая сферу исследования имагологии изучением противоречий «своей» и «чужой» культур.
Проведенные исследования, анализ литературы и сопоставление теоретических обоснований позволили на современном этапе обобщить знания о том, что представляет собой имагология как отрасль науки.
Имагология (от лат. imago - образ) или имиджелогия (от англ., фр. – image - образ) является междисциплинарным направлением, которое сложилось на стыке литературоведения, социальной, исторической психологии, истории, культурологи, этнологии и других наук. Имагология исследует взаимные представления народов друг о друге, стереотипы и образы (в том числе образов «другого» и образов «врага»). Целью имагологии выступает изучение причин появления данных категорий, их формирование и влияние на отношения как между отдельными группами лиц (военнослужащие, интеллигенция, жители провинций и т.д.), так и между этносами в целом.
Для достижения своей цели имагология использует следующие категории: имагема (национальный образ), стереотип, образ «чужого» («другого»), образ «врага», пропаганда и манипуляция.
Образ – это представление об объекте, которое возникает в сознании человека или определенной группы людей в результате либо непосредственного контакта, либо косвенного на основе восприятия мнения и оценки других людей. В литературе также часто используют английские варианты данного термина, такие как имагема и имидж. Подобное представление может быть сформировано как о живом или неживом объекте, так о явлении или целом процессе. Главное, на чем делает акцент исследователь А.Ю. Панасюк, это то, что на основе образа субъект обязан сформулировать какое-либо мнение об объекте, неважно, положительное или отрицательное. Без оценки, мнения или суждения имидж объекта не будет создан. При этом оцениваются как внешние черты, то есть облик объекта, так и его внутренние характеристики, создавая в итоге целостное представление.
Образ (имидж, имагема) является базовой категорией имагологии, на основе которой формируются другие понятия, такие как национальный образ, стереотип, образ «другого» («чужого») и образ «врага».
Национальный образ – это представление, субъектом восприятия которого выступает суждение о народе или нации в целом. Концепция имагологии исходит из того, что любая культура делится на «свою» и «чужую» («другую»), поэтому национальные образы также можно разделить на образы «своего» и образы «чужого» («другого») .
Образ «своего» - это представление человека о своей собственной культуре, принятие её мировоззрения, ценностей, устоев и правил. «Своя» культура для человека выступает «естественной» и привычной, в то время как образ «другой» культуры – нет . Однако именно восприятие иной культуры, «взаимодействие с ней вызывает ощущение и понимание относительности ценностей, культур и самой социальной реальности» , что как раз и позволяет человеку самоидентифировать себя как представителя определенного этноса.
Образ «другого» - это представление, возникающее на основе инокультурных стереотипов, то есть стереотипов одного народа о другом и отличается от них большей гибкостью и меньшей эмоциональной составляющей. Формирование образа «другого» зависит от многих факторов. Главную роль среди них играет готовность самого представителя одной нации воспринимать «чужое» - то есть то, что не относится к привычной для него культуре. Как правило, отношение к «другому» настороженное, а зачастую и негативное, что, безусловно, затрудняет контакт между членами социумов.
Как полагают исследователи, образ «другого» формируется на основании личного опыта и возникает в индивидуальном порядке. В частности О.С. Поршнева утверждает, что образ «другого», как сложная категория являет собой динамическую систему представлений и мнений, обладающую как рациональными, так и эмоциональными компонентами. К рациональным исследователь относит реально существующие факты, а к эмоциональным – вымышленные образы, создаваемые людьми в определенных критических условиях, то есть в ситуациях, когда им грозит опасность.
Согласно теории А.С. Сенявского и Е.С. Сенявской, национальные образы, как образы «своего», так и «другого», чаще всего принимают характер стереотипов.
Стереотип – это упрощенные, весьма устойчивые представления, которые возникают у человека, как социального существа, под влиянием культурного окружения. Впервые термин «стереотип» был введен в научный оборот американским социологом Уолтером Липманом в 1922 году. В своей книге «Общественное мнение» он назвал стереотипными базовые элементы мира, воспринимаемого человеком: “Итак, вот ключ к нашему исследованию. Мы допускаем, что человеческие поступки основываются не на прямом и очевидном знании, а на картинах, которые индивид рисует сам или получает от кого-то другого. Если в его атласе говорится, что мир плоский, он не станет близко подплывать к тому месту, которое он полагает краем земли, опасаясь свалиться”. Иначе говоря, субъективное восприятие каждого отдельного индивида, по мнению У.Липмана, существенного отличаются от реальной действительности, поэтому уже изначально человек вешает на каждое явление или процесс ярлык, т.е. стереотип.
В отличие от образа, стереотипные характеристики чаще всего отличаются от реальности: они апеллируют к устаревшим данным, либо к какой-то более узкой группе людей. В имагологии чаще всего рассматриваются национальные стереотипы – то есть упрощенные и зачастую ложные суждения представителей одного этноса о другом.
Роль стереотипных представлений весьма противоречива. С одной стороны, как определяет Е.С. Сенявская, они помогают человеку ориентироваться в окружающем его мире, использовать накопленный предками багаж знаний и узнавать о людях и вещах, с которыми он, возможно, никогда не соприкоснется в своей жизни. Говоря простым языком, стереотипы экономят силы человека в его познавательной деятельности, используя для этого потенциал общества. Но, с другой стороны, стереотипы наносят и вред, как самому человеку, так и взаимодействиям между разными социумами. Передаваясь от одного поколения к другому, стереотипы «закостеневают», переставая меняться вслед за развивающимися процессами в мире, так или иначе внося искажения в восприятие. Чаще всего, даже если личный опыт противоречит стереотипы, человек предпочитает оставаться верным своим взглядам, считая произошедшее событие ошибкой. Лишь немногие, психологически гибкие люди способны преодолеть воздействие стереотипных убеждений и адекватно воспринимать реальность. Однако если человек находится в ситуации опасности, то зачастую образ «другого», подкрепляемый стереотипами, трансформируется в образ «врага».
Образ «врага» - это представление, которое возникает у субъекта о другом субъекте, воспринимаемом как представляющем угрозу его собственным ценностям, физическому и психическому состоянию, положению в обществе. Иными словами, это оценочная характеристика «врага» в общественном сознании.
Образ «врага» формируется как на основе социально-исторического образа всего народа в целом, так и на основе индивидуального опыта, стереотипов и информационно-пропагандистского воздействия. Данные представления является неотъемлемыми элементами межнациональных конфликтов и, несмотря на различия в причинах появления разногласий между странами, образ «врага» в разных обществах и культурах приобретает схожие для всех народов черты.
Прежде всего, характерной чертой образа «врага» выступает его дегуманизация, то есть наделение «врага» негативными свойствами и качествами. По мнению И.Б. Гасанова в представлении этноса враждебный ему народ изображается «чужаком, агрессором, безликой опасностью, богоненавистником, варваром, ненасытным захватчиком, преступником, садистом, насильником, воплощением зла и уродства, смертью». Человеческих, позитивных черт у «врага» нет, поэтому он практически безличен. По сути, создается некий архетип, обобщенный образ человека другой культуры, наделенного всеми негативными свойствами. Именно этот «враг» видит своей целью нанесения вреда или уничтожения своей жертвы, приобщения его к своей культуре, жизненному укладу и ценностям.
Однако сам «враг» и его «образ» могут существенно отличаться друг от друга. Лучше всего это прослеживается как в период осложнения взаимоотношений между двумя странами, так и во время непосредственных военных действий. В этом случае армия, как социальная группа, имеет особое положение среди населения. Образ «врага», формируемый у солдат и офицеров, которые участие в боях, наиболее динамичен и приближен к реальному восприятию. Реалистичными также выступают образы тех категорий лиц, которые непосредственно контактируют с представителями враждебной страны: дипломаты, деятели искусств, религии и спорта. При столкновении с иной культурой у этих людей, помимо известных им национальных стереотипов и предубеждений, формируется свой личный образ «другого», который может как трансформироваться до образа «врага», так и прямо ему противоречить.
В отличие от военнослужащих и деятелей различных сфер общества, большая часть гражданского населения, особенно жители окраин и глубоких провинций, не имеет возможности напрямую взаимодействовать с «врагом», поэтому их образ косвенно формируется за счет влияния пропаганды.
Пропаганда – это целенаправленный, последовательный комплекс действий, направленный на создание или информационное оформление событий или явлений с целью влияния с помощью них на сознание и эмоциональный настрой общественных масс. По мнению Э.Брейнса, пропагандой можно назвать любую деятельность каких-либо обществ с целью привлечения людей в данную группу. В имагологических исследованиях данное понятие сужается, рассматривая пропаганду как способ создания из нейтрального образа «другого» крайне негативный образ «врага» - то есть образ той страны, с которой у данного государства назревает конфликт.
Пропаганда может проводиться как сверху, то есть аппаратом государства и подконтрольным ему средствам массовой информации, так и снизу, за счет самостоятельных общественных институтов и разнообразных форм народного творчества (изобразительного, художественного, предметного). Так возникает искусственный, пропагандистский образ «врага», необходимый, с одной стороны, для сплочения народных масс, а с другой – для манипулирования ими.
Манипуляция - это вид психологического воздействия, проводимый посредством скрытых для простого обывателя операций. Согласно психологии, манипулятор актуализирует определенные мотивы человека (или группы людей), из-за чего он сам начинает хотеть достигнуть внушаемых ему целей. Необязательно эти цели будут иметь негативные последствия для него самого, но на подсознательном уровне манипулируемый начинает воспринимать переданные ему образы, оценки и стереотипы как свои собственные.
Рассмотрим несколько вариантов осуществления манипуляции в реальной жизни, представленные Маслаковым :
1) Подмена понятий – представление произошедшей ситуации «в другом свете», то есть обличение в случившемся не реальных виновников, а неугодного для правящих сил «врага»;
2) Осмеяние или уничтожение символа – процесс постепенного психологического разрушения предмета манипуляции, придания ему отторгающего значения. Ярким примером может послужить уничтожение памятников царской эпохи при установлении власти советов;
3) Негативизация – гипертрофированное преувеличение отрицательных качеств «врага», выставление его в неприглядном свете, при том, что позитивные стороны предпочитают не упоминать;
4) Использование мифов – создание упрощенного образа с целью воздействия на эмоции;
5) Единение с аудиторией – использование коллективного мнения при озвучивании информацией: « по результатам исследований», «мнения специалистов показали...» и т.д.;
6) Смешивание информации и мнения;
7) Использование лжи – предоставление сведений, абсолютно не соответствующих действительности (устаревших материалов, изменой информации и т.д.);
8) Отключение критического мышления – выражается в поощрении крайне негативного отношения к «врагу» и пресечении попыток найти в нем какие-либо положительные черты (создание самых разнообразных лозунгов, частушек, песенок, стишков и анекдотов, высмеивающих гиперболизированные или выдуманные недостатки «врага»);
9) Единение с аудиторией – апеллирование к «общественным настроениям, которое выражается в использовании абстрактных и обобществленных понятий, без указания точных источников и конкретных лиц («данные военной разведки», «мнения специалистов» и т.д.);
10) Прикрытие авторитетом – высказанное мнение приписывается лицу, которое имеет значимые позиции в обществе, но не относится к обсуждаемой теме (артисту, спортсмену, деятелю искусств или науки и др.);
11) Смешение информации и мнение – сведения предоставляются вкупе с оценкой, которая из субъективного предположения становится общепризнанным фактом («скорее всего», «вероятно» трансформируется в «стопроцентную вероятность», «достоверно известно» и т.д.);
Способы манипулирования людьми не ограничивается данным перечнем, в нем представлены самые общие и часто используемые приемы воздействия на массы. Проводя такой комплекс действий, пропагандистский аппарат государства с помощью средств массовой информации, общественных и политических институтов формирует необходимый образ «врага», опираясь на те негативные представления и суждения о «чуждом» народе, которые уже были закреплены в общественном сознании.
Одним из воплощений подобной пропаганды была политика японского правительства в ходе ухудшения русско-японских дипломатических отношений и непосредственных военных действий 1904-1905 годов, называемых Русско-японской войной.
Образ «другой» России в представлении японцев стал оформляться с середины XVIII века – начиная с первых русско-японских контактов. По многим характеристикам культуры этих стран существенно различались, поэтому неудивительно, что русские для жителей страны Восходящего солнца казались необычными и даже немного странными.
Преобладающими религиями в Японии как в то время, так и по сей день, выступают синтоизм и буддизм – верованиями, близкими по своей сути к политеизму (многобожию). Христианство же проникло в это государство благодаря европейским миссионерам и, хотя к началу XX века на территории Японии стали действовать как католические, так православные церкви, японцы все равно скептически относились к идее веры в одного Бога, что проявилось в их отношении к русским во время войны 1904-1905 годов.
Многие воспринимали православную веру как нечто враждебное. Так, участник событий Русско-японской войны Нирутака описывал свое отношение к православию с явным пренебрежением и чувством собственного превосходства: «Действительно, эти простаки русские ничего не подозревали и спали себе мирным сном, отпев свои дурацкие молитвы и отдав себя, как всегда, под защиту своего бога». Он даже взял на себя смелость завершить эту мысль следующим образом: «Ну, - подумал я, - в эту ночь мы будем вашим богом» . Подобное отношение говорит о том, что подобные идеи были популярны среди японцев еще до начала войны.
Вместе с тем, были и японцы, которые воспринимали чуждую для их мировоззрения религию, просто как нечто новое не акцентируя внимания на своем отношении к ней: «Почти у каждого русского на шее висел крест или образок. Будем надеяться, что Бог принял их души». Тадеучи Сакурай, описывая так свое отношение в воспоминаниях, скорее беспокоится о самих солдатах русской армии, а не о их верованиях.
Кроме религии японцы также находили сильные различия в понимании ими и русскими патриотизма. «Конечно, по приказу они идут куда угодно, даже на смерть, так как это машины без собственной воли, но у них нет ни малейшего понятия о патриотизме или, вернее, о том, что мы подразумеваем под словом «патриотизм» - пишет в своему дневнике Нирутака. В его понимании обязательным условием патриотизма является всеобщее равенство. Нирутака делает и в дальнейшем в своих записях на этом акцент, отмечая, что все матросы и кочегары на пароходах вольнонаемные, поэтому упорно трудятся не столько для себя, сколько во благо всей Японии. На русских же кораблях, в его представлении, все работники и военнослужащие были насильно закреплены и отправлены воевать против их воли: «У нас ведь совсем иной материал под руками, чем у этих тупоголовых русских, действующих как послушные автоматы. У нас каждый сражается сознательно за будущее величие Японии» . Русские граждане, таким образом, не могут называться истинными патриотами, ведь они способны воевать только по приказу, а не от искренней любви к своей Родине и желания её защитить.
Другое объяснение «лже-патриотичности» русских находим в воспоминаниях Тадеучи Сакурая. Он не без уважения пишет о том, что «русские гордятся обширностью своей Империи и многочисленностью войск», одновременно замечая, что сам народ «подавлен и принижен бюрократией». Именно из-за всевластия бюрократии, по мнению Сакурая, русские солдаты не так, как японцы, восприняли призыв к войне, и поэтому со стороны казалось, что «их чуть не штыками гнали в Маньчжурию».
Я.Гамильтон находит еще одну причину разногласий русских и японцев в этом вопросе. По его мнению, в Императорской армии Японии уважительно было звание как таковое, а не сам человек, который его добился. Иными словами, европейцы «идут только за человеком, а не за мундиром, и если этот человек не завоевал себе их уважения и симпатий, то они не захотят и не смогут под его командой напрячь все свои усилия для победы». Японцы же беспрекословно шли за своим начальником, не важно, был ли он для них авторитетом или нет.
Для японцев, таким образом, патриотизм заключался не столько в гордости за свою страну, сколько в желании и стремлении защитить её от вторжения любых вражеских сил. Подобное восприятие сложилось, в частности, из-за длительной изоляции страны от внешнего мира, благодаря чему японцы долгое время воспринимали любую информацию извне как враждебную, выходящую из концепции их миропонимания. Император являлся для них не только правителем, но и обожествляемым лицом, поэтому набиравшие в России популярность идеи антимонархизма также выбивались из привычного понимания каждого японца.
Из этого следует, что стереотипы и предрассудки о русских существовали в Японии еще до прекращения дипломатических отношений и развязывания войны. Поэтому японское правительство имело устойчивую базу для трансформации образа «другого» в образ «врага», то есть превращения России в представлении японцев в самого главного противника.
Так наиболее влиятельные организации – Кокурюкай («Общество реки Амур», чаще называемое «Обществом Черного Дракона») и Кокумин Домэйкай (Народная лига) - твердили, что Россия ущемляет права Японии на территориях Манчжурии и Корее. Японцам внушали, что именно русские мешают величию японской нации , и потому её персональным и социальным долгом становится борьба с Россией – главным деспотом.
Ведущие газеты, такие как «Токио асахи симбун» и «Осака асахи симбун», писали о том, что уже пора забыть о непобедимости российской державы, которая скоро падет от рук своего же народа. Подтверждение тому найдем в статье газеты «Ёроду техо», опубликованной 15 сентября в 1903 году: «Бесчинства России в Маньчжурии неограниченны. Русские уже перешли границу Кореи. Россия потребовала в аренду стратегически важный пункт Ёнгампо… а какие же шаги предпринимает в связи с этим наше правительство?…Мы слишком долго терпели русских. Лишь благодаря тому, что мы терпели невыносимое, их жадность, оскорбления и презрение к нам тянулись бесконечно. Но и нашему терпению подошел конец. Остается ли в нынешней ситуации место для дискуссий? Явно нет».
Благодаря такой политике, к 1904 году в сознании японцев был сформирован крайне негативный образ «врага» в лице Российской империи и всего русского народа, поэтому жители страны Восходящего солнца были решительно настроены на победу.
Объявление о начале войны все японцы восприняли, как возможность уничтожить заклятого соперника, поэтому массово вступали в ряды мобилизационных войск. Это событие ярко описано в воспоминаниях Тадеучи Сакурая и Нирутаки. По описаниям современников, японцы были словно окрылены этой войной, и, помимо деятельности правительственной пропаганды, этому способствовала и деятельность отдельных местных организаций и деятелей разных сфер. Зачастую антирусские идеи приобретали оттенок фанатизма, всё больше приобретая популярность в кругах японской молодежи. К примеру, молодой поэт Исикава Такубоку полагал, что «пришло время сразиться с Россией под командованием богов», поскольку считал российские войска на Дальнем Востоке «дьявольской армией, препятствующей вечному прогрессу всего мира». Поэтому он собирал жителей деревни в местной школе и, как «истинный патриот», обращался к ним со «страстной речью». Также он хотел сочинить «песню для патриотов», для «людей, желающих петь, но не имеющих песни».
Широкую огласку получили и гравюры художника Кобаяси Киётика, создающего свои произведения в жанре карикатуры. Как и любой карикатурист, рисующий на тему военной пропаганды, он изображал противника жалким и беспомощным, а солдат своей страны – могущественными и лишь иногда снисходительными. Остановимся на этих карикатурах поподробнее, ведь именно сатирическое изображение дает понять, какие пороки прежде всего видел и высмеивал автор. В первую очередь, разумеется, Кобаяси высмеивал неумелое командование русскими войсками, представляя управляющую верхушку, в частности, генерала Куропаткина, заигравшимися детьми. Простые солдаты, согласно карикатурам, весьма трусливы и готовы сдаться в любой момент. Непобедимость русской армии так же категорично опровергается Кобаяси: на его произведении могучая северная армия буквально тает под палящими лучами японского солнца. Исходя из этих карикатур, действительно можно усомниться в реальной опасности врага.
До нас дошли также и другие военные плакаты и гравюры неизвестных авторов, в своем содержании восхваляющие мощь японской армии и унижающие достоинство России. Среди них, помимо гравюр, изображающих бегство русских моряков и казаков, можно увидеть и гравюры, подчеркивающие благородство японцев. Примером этого служит изображение японского солдата, оказывающего медицинскую помощь своему противнику. Тем самым, принижая образ «врага», авторы подкрепляли образ «своего», показывая, что японцы не обделены сочувствием и даже врага могут спасти от мучительной смерти.
Несмотря на крайне накаленную обстановку в стране, все же находились деятели, которые призывали к установлению мира и примирению двух враждующих сторон. Во многом этому способствовала ЯПЦ – Японская православная церковь, которая имели тесные связи с русским патриаршеством. Сподвижники главы ЯПЦ, митрополита Николая Японского, видели в России главный источник своей веры, а в русских – религиозных наставников и братьев по духу. Одними из главных антивоенных активистов выступали известные христианские социалисты: Абэ Исоо и Киносита Наоэ, проводя свою пропаганду через газету «Хэймин симбун» («Народная газета»).
Положительного мнения о русском народе придерживалась и интеллигенция, которая, прежде всего, обращала внимание на достижения культуры и искусства, а не на политические пререкания.
Однако, не смотря на старания про-русски настроенных японцев, в стране Восходящего солнца преобладали антирусские идеи. Устойчивому «закостенению» стереотипов и предрассудков о России способствовало и то, что как армия, так и военный флот строго ограничивали японских военных корреспондентов, установив жесткий контроль сообщений, поступающих с фронта, и не позволяя запретной информации проникать в Японию. Поэтому зачастую до народа доходили лишь шаблонные и преувеличенные подвиги отдельных солдат, но ни как не действительное положение дел. Не удивительно, что японцы, опьяненные своими успехами, перестали всерьез воспринимать русских.
Общее мнение окрыленных скорой победой Японии выражает Нирутака. Офицер убежден, что в морском бою японцы бы победили русских, расправившись с ними, как с китайцами. Он признает, что в какой-то мере у «врага» хорошие солдаты, но считает, что им не достает практики в сражениях.
Скептически относится к русским в начале воинской кампании и Тадеучи Сакурай: «Да, русские сильны и храбры, но им недостает силы духа – главного условия успеха на войне. У нас же, напротив, при самой строгой воинской дисциплине, в каждом солдате жил непобедимый дух – Ямато-даши».
Когда все же реальные известия о событиях с фронта проникли в Японию, антирусские активисты восприняли это как тяжелый удар. Их мысли хорошо выражают слова премьер-министра Кацуры:
«Как гласит старая поговорка, «легко начать, тяжело закончить». «Сто битв и сто побед» воистину сделали людей чванливыми. Японцы, в начале войны переживавшие за судьбу страны, теперь, после наших побед, раздуваются от гордости и видят в сильной армии России не более чем бумажного медведя. Мы слышим, как они кричат, что наши непобедимые войска без труда дойдут и до Москвы, не то что до Байкала. Они вопят: «Как может долгая война принести вред непобедимой Японии?»
Однако, как показали события на фронте, вред можно было нанести даже, казалось бы, непобедимой Императорской армии Японии. Поэтому постепенно у участников сражений меняется образ «врага»: если раньше к русским относились как к слабохарактерным, трусливым и недалеким, то теперь их стали воспринимать всерьез, как достойных противников. Нельзя сказать, что подобная трансформация произошла у всех без исключения солдат и офицеров, ведь не все были психологически готовы увидеть во «враге» человеческие качества, свойственные и японскому жителю. Иными словами, не каждый японец желал признать, что русские мало чем отличаются от них.
Ярким примером служат воспоминания Нирутаки, который даже спустя довольно долгий срок продолжал видеть в русских исключительно врагов, а не живых людей: «На палубе лежало около тридцати убитых и тяжело раненных; кругом валялись оторванные руки, ноги, части головы и кучи внутренностей. Но это зрелище не производило на нас никакого впечатления, мои люди даже отталкивали ногами мертвецов, словно это были не только что скончавшиеся люди».
Но, все же, большинство источников приводят случаи человечного отношения японцев к побежденному противнику. Обратимся к записям молодого ученого, специалиста по международному праву, Нинагавы Араты, взятым из его книги «Триумф и грустные истории» (Сэнсё то хива айва):
«Я прошел немного. На склоне холма лежал русский солдат. От ранения и усталости он был страшно бледен и не мог шевельнуться. Увидев меня, он что-то произнес и вытянул вперед трясущуюся руку, показывая на мою флягу. Я понял, что он хочет пить, пожалел его, снял флягу и дал ему напиться. Мое отношение к нему было таким: он и не враг, и не свой, я отнесся к нему как к брату, это был просто отважный воин, выполнивший свой долг перед своей страной. Я смотрел на него с глубоким волнением. Он с жадностью выпил воду и трясущейся рукой возвратил мне пустую флягу. Посмотрев на его довольное лицо, на котором была написана глубокая благодарность, я встал и ушел. И хотя я очень торопился, я почувствовал, что и в моей крови есть примеси крови настоящего японского бусидо, я был чрезвычайно рад этому. С древности путь японского воина учит, что к обессилившему противнику, не могущему больше сопротивляться, непременно относиться с сочувствием, невзирая на то, что он враг. Сегодня это стало моралью человечества всего мира. Для меня это не что иное, как мой долг, как полная реализация меня как человеческого существа. Эта сцена до сих пор стоит перед моими глазами».
Или же отрывок из записей «Японо-русская война в воспоминаниях» генерала 4-ой армии Нодзу Митицура:
«Во время жестокой битвы у хребта Мотянь на одном фланге русские войска, убедившись в неблагоприятном для исхода сражения положения дел, отступили, оставив неподалеку от фронта 54 мертвых тела русских солдат. На груди одного из тел был пришпилен лист бумаги, где по-английски было написано: «Отважные японские солдаты! Похороните, пожалуйста, останки наших погибших!» Японская армия не только позаботилась о погребении этих героев, но и почла их память траурными венками» <…> «Нет в мире солдат, которые бы ценили доблесть так же высоко, как японцы. Чем сильнее противник, тем лучше они к нему относятся. Отважные воины, принимавшие участие в этом ужасном сражении, еще долгое время после битвы хвалили русских солдат».
Жалость к раненному противнику испытывал и Тадеучи Сакурай: «Видя трупы русских, мы невольно и к ним почувствовали сожаление. Правда это были наши враги, они погибли, исполняя свой долг перед родиной…. Мы бережно их похоронили, но имена этих героев были нам неизвестны и мы не могли сообщить об них потомству. Там в далекой России их матери, жены и дети тоскливо ждали их возвращения, и, не дождавшись, не узнали даже, где и при каких обстоятельствах они погибли!
Убитые и раненные побежденного противника внушают особенную жалость. Конечно, они находятся под покровительством «Красного креста», но все же лишены главного утешения умирать и страдать среди своих. Убитые достойны еще большего сожаления. На некоторых мы находили именные знаки, по которым могли узнать имена, и при возможности мы сообщали эти имена противнику, но многие не могли быть опознаны и имена их исчезли вместе с ними».
Все эти воспоминания позволяют сделать вывод о том, что с ходом войны японцы начали воспринимать русских как простых людей, которые, так же, как они, выполняли долг перед Родиной, а потому вынуждены были воевать. Образ «врага» теряет свойственную ему бесчеловечность, за счет того, что многие японцы начинают находить у русских схожие черты.
Многие японские офицеры в своих записях с удивлением замечали, что буквально через полчаса общения с русским солдатом или офицером, они ощущали себя так, будто знакомы с этим человеком всю жизнь. Сига Сигэтака в «Осадной армии Порт-Артура» (о 7 января – 3 день после падения Порт-Артура) пишет о том, что при встрече их солдаты отдавали честь нашим офицерам, а наши солдаты, следовательно, отдавали честь их офицерам. По воспоминаниям автора, отношения были установлены настолько дружественными, что солдаты не только объяснялись жестами, но и обменивались продуктами и даже алкоголем: «…русские вынимали из карманов бутылки водки, сигареты, с улыбкой предлагали нашим, можно было видеть, как они обнимаются после совместной выпивки. Встретив наших солдат, русские предлагали вместе выпить. Опасаясь, как бы из-за этого не возникло каких-нибудь недоразумений, армии были даны строгие указания на сей счет».
Здесь следует пояснить причину такого приказа. Объяснению подобных указаний следует считать отсутствие у японцев культуры употребления алкоголя. Спеппинг Райт, участник событий, пишет о том, что «японцы не нуждались в спиртных напитках для возбуждения весёлости; за чашкой чая велась совершенно такая же оживлённая и весёлая беседа, как в английской курительной комнате за бутылками виски с содовой». Поэтому японские солдаты, не привыкшие к крепкому русскому алкоголю, могли создать крупные неприятности для своего собственного начальства, из-за чего подобные случаи пресекались на корню.
Что же касается образа «врага» в представлении гражданского населения Японии, то есть большей части жителей, то он не претерпел сильных изменений. Об этом свидетельствуют данные, приводимые Игауэ Нахо. Изучая японский фольклор, он описывает в своей статье «Взаимные образы русских и японцев (по фольклорным материалам)» детские песни, в которых отражались военные события 1905-1905 годов. Напевая первую песню, дети играли в игру «отэдама», для которой использовались небольшие мешочки с бобами. Первые слоги в каждой песенной строке означали цифры от 1 до 10. На популярную на тот момент в Японии военную мелодию 1891 года «Мити ва 680-ри» («Дорога длиной в шестьсот восемьдесят верст») был наложен переделанный текст песен Японо-китайской войны: «Кинбу буси» («Песня для танца радости») (1889 и 1892) и «Тэки ва икуман («Сколько бы ни было тысяч врагов») (1891):
Итирэцу данпан харэцу ситэ, Переговоры были прерваны,
Нитиро сэнсо хадзиматта. Началась русско-японская война.
Сассато нигэру ва Росия но хэй, Быстро убегала российская армия,
Синдэмо цукусу ва Нихон но хэй. Японские солдаты не боятся отдать жизнь за Родину
Гоман но хэй о хикицурэтэ, Мы вели 50 тысяч солдат,
Рокунин нокоситэ минагороси. Убили всех, кроме шести человек.
Ситигацу eка но татакай дэ, В бое восьмого июля,
Харупин мадэмо сэмэиттэ, Мы дошли до Харбина,
Куропатокин но куби о тори, Разрезали (разрежем) голову Куропаткина.
Того тайсe бан бандзай! Да здравствует генерал Того!
Вторую песню Игауэ Нахо классифицирует как разновидность групповой игры «Сиритори». В ходе нее участник должен назвать слово, которое начинается с последнего слога предыдущего слова, названное предыдущим игроком. Очень часто игру усложняли, добавляя новые слова, поэтому Нахо приводит самый простой, по его мнению, вариант этой игры.
Ниппон но, / Ноги-сан га, / Гайсэн су. / Судзумэ, / Мэдзиро, / Росия, / Ябан коку, / Куробатокин, / Кин но тама, / Макэтэ нигэру ва Чанчан-бо. / Бо дэ татаку га ину гороси. / Сибериа тэцудо нагакэрэ ба, / Барутикку кантай дзэнмэцу су. / Судзумэ...
Японский / Генерал Ноги / возвратился с победой. / Воробей, / Белоглазка, / Россия, / Дикая страна, / Куропаткин, / Золотой шар (яичко). / Проиграли Чанчан-бо и убежали. / Собак убивают палкой. / Сибирская магистраль длинная, / А уничтожен Балтийский флот. / Воробей...
Песня, как и игра, могла продолжаться бесконечно, закрепляя в сознании детей мысль о превосходстве японской нации.
Лишь немногие жители Японии, находясь в тылу, смогли изменить свое отношение к «врагу», и то, это произошло к концу войны, когда к японским островам направились многочисленные суда с русскими военнопленными. Противник предстал перед страной-победительницей поверженным, и зачастую его реальный вид очень сильно отличался от тех образов, которые навешивали правительственные СМИ. Поэтому именно благодаря живому общению простые японские жители могли создать свой собственный образ далекого и непонятного русского человека, узнать больше о его чертах и особенностях менталитета.
Делая общий вывод, можно сказать о том, что образы других стран и народов играют значимую роль не только в межличностном общении, но и на уровне международных отношений государств. С научной точки зрения исследованием этой проблемы занимается историческая имагология. В сферу исследования этого междисциплинарного направления входит изучение причин появления различных стереотипов, представлений и предубеждений, возникающих у членов одного этноса о другом, их трансформация и влияние на дальнейшее взаимодействие этих двух стран. Особый интерес для исторической имагологии представляют военные конфликты между государствами, так как именно в эти периоды помимо бытующих в сознании общества образов «другого» формируются и радикальные образы «врага». Русско-японская война 1904-1905 годов позволяет рассмотреть, как и на основе чего появлялся этот образ, какими именно чертами он наделялся и как трансформировался в представлении различных групп общества.
Еще до начала войны жители страны Восходящего солнца воспринимали русского человека как «другого», то есть наделенного специфическими, чуждыми для японцев качествами и особенностями. Благодаря таким стереотипам и предубеждениям, аппарат правительственной пропаганды с помощью СМИ успешно распространял антирусские идеи и превращал Российскую Империю в главного противника Японии. Образ «врага», то есть русского, наделялся всеми негативными качествами: жестокостью, трусостью, тупостью, ленью и неспособностью защищать свою Родину. Однако с ходом войны японцы не раз становились свидетелями проявления человечности со стороны русских, что, безусловно, шло вразрез с закрепленным в их сознании образом антигуманного противника.
История взаимоотношений двух народов в ходе Русско-японской войны позволяет сделать вывод о том, что только непосредственный контакт и личный опыт помогают разрушить устоявшиеся стереотипы и навязанный пропагандой образ «врага» и помочь формированию крепких межнациональных отношений, построенных на доверии и взаимном уважении.

Список источников и литературы
Источники
1. Tadayoshi Sakurai Human bullets: a soldier's story of Port Arthur / Boston Houghton, Mifflin, 1908
2. Игауэ Нахо Взаимные образы русских и японцев (по фольклорным материалам) URL: http://eavest.ru/biblioteka/stati-i-knigi/mify/29-igaue-nakho-vzaimnye-obrazy-russkikh-i-yapontsev-po-folklornym-materialam
3. Kota Hoshino The mission of the Japan and the Russo-Japanese war – the Fukuin printing company, LTD., Yokohama, 1904.
4. Нирутака «Акацуки» перед Порт-Артуром (дневник японского морского офицера). — СПб, 1995. — 56 с.
5. Сюмпэй Окамото Японская олигархия в Русско-японской войне URL: https://profilib.net/book/61/syumpey-okamoto-yaponskaya-oligarkhiya-v-russko-yaponskoy-voyne.fb2.zip
6. Хасэгава Син. Пленники войны (Традиции и история отношений к военнопленным в Японии)/ М.: "Экономическая литература"., 2006. 512 с.
Литература
7. Бернейс Э. Пропаганда URL: http://propagandahistory.ru/books/Edvard-Berneys_Propaganda/3
8. Гасанов И.Б. Национальные стереотипы и «образ врага». – М., 1994.
9. Козырев Г.И. Жертва в социальном конфликте: реальность и виртуальность. Монография URL: http://kozyrev-gi.ru/pages/zhertva-v-sotsialnom-konflikte/
10. Липман Уолтер Общественное мнение. – Институт фонда «Общественное мнение», 2004.
11. Маслаков С.И. Формирование «образа врага» как средство манипулятивного воздействия на социальные группы URL: http://dspace.bsu.edu.ru/bitstream/123456789/14514/1/Maslakov_Formirovanie.pdf
12. Ощепков А.Р. Имагология // Знание. Понимание. Умение. 2010. №1. М., 2010.
13. Панасюк А.Ю. Имидж: определение центрального понятия имиджелогии / Доклад на открытом заседании президиума Академии имиджелогии 26 марта 2004 года URL: www.academim.org
14. Поршнева О.С. Историческая имагология в современной российской историографии URL: http://elar.urfu.ru/bitstream/10995/30315/1/uibch_2014_1-22.pdf
15. Сенявский А.С., Сенявская Е.С. Историческая имагология и проблема формирования «образа врага» (на материалах российской истории XX в.) URL: https://cyberleninka.ru/article/n/istoricheskaya-imagologiya-i-problema-formirovaniya-obraza-vraga-na-materialah-rossiyskoy-istorii-xx-v
16. Сенявская Е.С. Противники России в войнах XX века (Эволюция «образа врага» в сознании армии и общества) URL: http://www.fedy-diary.ru/html/122010/13122010-04a.html
17. Черенкова О.С. Японцы в Русско-японской войне 1904-1905 гг. (по материалам западной мемуарной литературы) - Журнал: Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук, 2017., С. 27-29
Электронные ресурсы
18. Русско-японская война в карикатурах Кобаяси Киётика URL: http://humus.livejournal.com/1374538.html
19. Русско-японская война. Плакаты Японии URL: http://propagandahistory.ru/177/Russko-yaponskaya-voyna--Plakaty-Rossii--CHast-III