Пузанов Д.В.

Летописные сообщения о природных явлениях давно обращали на себя внимание как климатологов, так и историков. По ним пытались реконструировать средневековый климат, а также изучали сакральные представления древнерусского населения о естественной среде обитания. Единственной попыткой осмыслить региональные различия в восприятии природы можно считать вывод В.В. Долгова, согласно которому, «Северный летописец», в отличие от южного, «поднимается максимум до осознания необычного явления природы как знака, но смысл его остается для него либо неясным, либо неинтересным, либо настолько очевидным, что и писать об этом, с его точки зрения, не имеет смысла»[1]. Однако сказанное справедливо только в отношении раннего летописания.

В то же время изучение региональных представлений о тех или иных природных явлениях необычайно важно. Ведь в отличии от политических событий, природа субстанция относительно независимая от человеческой деятельности. Различие в климатических зонах Восточной Европы должны были сказаться на описании природных явлений в той или иной области Древней Руси. В то же время, для летописцев были актуальны в первую очередь политические события. Непонимание этого факта зачастую ведет к ошибкам, свойственным и историкам, и климатологам.

Например, географы Е.П. Борисенков и В.М. Пасецкий, реконструируя древнерусский климат, исходили из посылки, согласно которой «достоверность метеорологической информации русских летописей не может быть поставлена под сомнение». Такой подход, вкупе с использованием поздних летописей, нередко, ведет к игнорированию возможных политических мотивов возникновения того, или иного описания. Так, начало фиксации древнерусским книжником природных явлений исследователи относят еще к X веку[2]. Эта точка зрения не находит подтверждения в источниках. О природных явлениях в X в. первые русские летописи свидетельствуют крайне редко. При этом они либо копируют византийские сообщения, либо упоминают о явлениях природы в контексте политических событий. Не следует разделять оптимизма исследователей, считавших что известие, сохранившееся под 979 г. в Никоновской летописи, написано очевидцем[3]. В сообщении речь идет о необычных природных явлениях (затмении солнца, буре и неопределенной «пакости»), произошедших, якобы, сразу же после папского посольства, о котором молчат ранние летописи[4]. Это сообщение могло быть следствием идеологической борьбы с католицизмом, которую вело русское православие в XVI в.

В области интерпретации представлений летописца о природных явлениях тоже встречается много неточностей. Еще А.Н. Робинсон заметил, что в Ипатьевской летописи затмение солнца слишком часто связывается с гибелью князя. Сопоставив эти сообщения со «Словом о полку Игореве» исследователь пришел к выводу, что затмение солнца считалось нехорошим знаком для династии Ольговичей[5]. Аргументируя свою точку зрения, исследователь сопоставляет реально произошедшие затмения со смертями князей. А.Н. Робинсон заметил, что большинство Ольговичей умирали до или после солнечных или лунных затмений. Наблюдение за этой закономерностью, по мнению исследователя, привела к записи в Ипатьевской летописи, которая напрямую говорит о затмении как предвестнике княжеской смерти[6]. Метод А.Н. Робинсона – сопоставлять реальные затмения (абсолютное большинство из которых книжник мог и не видеть) с реальными княжескими смертями подвергся справедливой критике[7].

Кажется, сопоставлять надо не научные знания с летописями, а сообщения о затмениях в древнерусских хрониках со сведениями о княжеских смертях. Анализируя подобного рода сообщения, и другие «языческие пережитки» автор этих строк в свое время сделал вывод, согласно которому, языческая традиция восприятия солнечных и лунных затмений со времен становилась в глазах летописца авторитетнее (по сравнению с ранним периодом)[8]. Однако этот вывод в целом был сделан на основе анализа Ипатьевской летописи. Была ли свойственна подобная «эволюция» для других летописных сводов?

Анализ различий в интерпретациях природных явлений книжниками поможет ответить на вопросы развития представлений о природе и значимости политических и климатических фактов истории для летописца той или иной земли. Определить зависимость описания явлений природы от «социального заказа». Понять роль логического мышления и архаики в описании таинственных явлений[9] у разных летописцев.

Для анализа летописных традиций использовались три летописи: Лаврентьевская, Ипатьевская и Новгородская Первая. Более поздние летописные своды не могут служить источником реконструкции представлений о природных явлениях. Даже если в них попали сообщения из более ранних летописных сводов, они безусловно были подвергнуты основательной переработке (что хорошо видно на примере Никоновского свода, который перечисляет природные явления и знамения отдельным пунктом, что несвойственно для ранней летописной традиции). Традиции будут реконструироваться на основании следующих критериев: места природных явлений в сакральной картине мира книжника (в первую очередь в сравнении с политическими событиями), предрасположенность к выявлению сакрального смысла, использование описания природы в политической борьбе. Кроме того был проведен количественный анализ всех сообщений о конкретных природных явлениях: грозах, землетрясениях, наводнениях, затмениях солнца и пр., результаты которого также легли в основу данного очерка.

Особенности восприятия природных явлений в раннем русском летописании

Киево-Печерский монастырь играл огромную роль в становлении национальной литературной культуры. Из его стен вышли многие первые русские жития, поучения и, как показал А.А. Шахматов, Начальный летописный свод[10]. Здесь же была написана Повесть временных лет, сыгравшая огромную роль в становлении отечественной летописной традиции. Киево-Печерский монастырь, вероятно, первым ввел традицию письменной фиксации природных явлений: копируя греческие образцы, книжники тщательно отмечали бури, спасавшие греков от русских войск[11], загадочные знамения – кометы[12]. Народные придания, надо полагать, послужили основой для летописных известий о случаях голода в X – начале XI в.[13] Когда книжник подходил к описанию современной ему действительности, актуальность фиксации природных явлений возрастала. Как следствие – богословские рассуждения, призванные приспособить византийские теории о необычайных явлениях к русской духовной культуре.

Именно с Киево-Печерским монастырем, вероятно, была связана выработка теории «О казнях и милостях Божьих»[14]. Под 1068 годом в летописи читается обширное «Поучение о казнях Божьих», в котором детально описываются казни природного характера (в первую очередь связанные с засухой[15]). Уже И.И. Срезневский и А.А. Шахматов сравнивали это произведение со «Словом о вёдре и казнях божьих» – проповедью, включенной в Семионовский Златоструй[16].

И в «Поучении о казнях Божьих» и в «Слове о вёдре» присутствует осуждение двоеверия. Но, в отличие от «Слова», «Поучение», в самом начале, упоминает еще об одной причине Божьих казней – прегрешениях князей: «оусобнаӕ же рать . бъıваєть . ѿ соблажненьӕ дьӕволѧ (…) земли же согрѣшивше которѣи любо . казнить Бъ҃ смр҃тью ли гладомъ . ли наведеньє поганъıхъ . ли ведромъ . ли гусѣницею»[17].

Критика князей в этот период идет не только со стороны автора Начального свода. В Киево-Печерском патерике эта тенденция прослеживается еще более явственно[18]. Исследователи уже обращали внимание на то, что на указанный период приходится обострение отношений обители с княжеской администрацией[19].

Вербальными источниками веры в наказание народа за грехи его правителя могли послужить Библейские сюжеты (1 Пар. 21:8–22; 2 Пар. 21:13–14; Ис. 1:6,23) и традиционные языческие представления[20]. Да и политическая конъюнктура не оставляла у монахов сомнений в греховном падении князей. Непосредственным толчком и наглядным примером могло стать преступление крестного целования Ярославичами, вызвавшее, по мнению духовенства и части светского общества, кару Божью в виде половецкого нашествия 1068 года.

Киево-Печерский монастырь был источником не только развитой теории о казнях и милостях Божиих. Первые летописи, как уже говорилось, способствовали складыванию традиции фиксирования необычных природных явлений, воспринимаемых как знамения. Актуальность этому представлению дали опустошительные половецкие нашествия. Во время княжеских усобиц и незадолго до половецкого нашествия 1068 (6576) года, летопись упоминает о целом ряде странных предзнаменований: явлении красной звезды, обнаружении рыболовами уродца со «срамными удами» на лице, солнечном затмении. Эти явления летописец рассматривает в комплексе, тщательно сверяя каждое из них с хроникой Амартола. Все они предрекают одно и тоже: войну, голод или смерть[21]. Целых два года случались необычайные явления перед страшным поражением от половцев 1093 (6601) года. Богатым на знамения был и 1102 (6610) год, но на этот раз они несли с собой благое предвестие: удачный поход русских князей на половцев[22].

Как видим, в раннем летописании встречается совершенно особенная форма описания знамений. Иногда они подаются в виде циклов – ряда необычных явлений, как правило, природного характера, предрекающих одно и тоже. В ПВЛ мы встречаем три таких цикла: под 1068 (6576) годом (цикл № 1), под 1091–1092 (6599–6600) годами (цикл № 2), и под 1102 (6610) годом (цикл № 3). При этом если позднее летописание переняло многие традиции восприятия природных явлений из Повести временных лет, то представление о циклах знамений осталось яркой характеристикой раннего летописания. Исключением может быть 1230 (6737) год, когда вслед за страшным землетрясением книжник описал ряд других необычных явлений[23]. Однако в отличие от Повести временных лет, поздняя летопись не оставила ясных комментариев по поводу смысла описанных знамений.

Выделение циклов знамений, как и разработка теории о казнях Божьих[24], связано с обстоятельствами распространения христианства на Руси и общественной ситуацией эпохи написания первых летописей. Новообращенному населению надо было объяснить, почему Бог не защищает свой народ от половецких нашествий. Почему Он так жестоко карает его – половцы почти беспрепятственно опустошают русские земли, нападают на сам монастырь, полонят христиан и продают их в рабство. Киево-Печерские монахи эмоционально переживали бедствия, которые обрушились на Русь и не обошли стороной саму обитель. В этот период в стенах Киево-Печерского монастыря создаются жития монахов, плененных половцами и героически погибших на чужбине[25]. Архаичное сознание свело княжеские междоусобия, верность народа языческим обычаям, преступления должностных лиц, непонятные древнерусскому человеку природные явления и вражеские нашествия воедино. Но связь эта была не практического, а сакрального характера. Князья, участвуя в междоусобицах, совершают грех. Народ, принявший истинную веру, подобно ветхозаветным иудеям, снова обращается к язычеству. И Бог посылает предупреждения – необычайные явления, которые должны вызвать страх и трепет. В 1064 (6572) году князья враждуют между собой. В это же время упоминается череда необычных явлений. Но княжеские войны продолжаются. Не исправляется и народ: при виде солнечного затмения он не прибегает к покаянию, а видит в нем борьбу одушевленных сил природы[26]. Бог уже не может терпеть – он посылает Руси поражение. И когда, в результате, как верили, преступления крестного целования Ярославичами, русские были разгромлены половцами, летописец помещает под 1068 (6576) годом «Слово о казнях Божьих».

Возможно, что на фоне княжеских поражений активизировалась христианско-языческая полемика[27]. В период наибольшего давления половцев на Русь происходит ряд языческих восстаний. Не случайно упоминание появления и таинственного исчезновения волхва в Ростове во втором цикле знамений. С языческих позиций, как нападение нечистых покойников, навий, воспринимает население болезнь в Полоцке 1092 (6600) года. Вслед за этим следуют сообщения о других казнях: засуха приводит к лесным пожарам, болезни убивают людей[28]. В следующем году из-за ошибки Святополка половцы вновь нападают на Русь. «Да никтоже дерзнеть рещи ӕко ненавидими Бм҃ь єсмъı да не будеть кого бо тако Бъ҃ любить ӕкоже нъı взлюбилъ ѥсть ко|го тако почелъ ѥсть . ӕкоже нъı прославилъ ѥсть и възнеслъ . никогоже имъже паче ӕрость свою въздвиже на нъı . ӕко паче всѣ^х̑ почтени бъıвше . горѣѥ всѣ^х̑ сдѣӕхо^м̑ грѣхъı . ӕкоже паче всѣхъ просвѣщени бъıвше»[29] – заявляет летописец, как бы оправдывая действия Всевышнего.

В таких условиях, в поисках извечного вопроса «за что?» и рождается представление о циклах знамений и развивается на древнерусской почве византийская теория о казнях Божьих. Но не стоит преувеличивать воспитательное значение знамений, о котором писал Н. Сенаторский[30]. Книжник, убеждая в бескорыстной любви Господа к людям свою паству, по большому счету убеждал в этом и самого себя. И последующие события укрепили веру иноков. «Слово о казнях Божьих», копируя ветхозаветные пророчества, само оказалось пророческим. Под 1102 (6610) годом летопись описывает целый ряд необычных оптических явлений. Монахи молятся, чтобы хотя бы эти предзнаменования были на добро[31]. Так и произошло. 3-й цикл знамений предвещал княжеские победы и теперь автор Повести временных лет ждал воздаяния за годы поражений. Обилия, за годы нашествий саранчи и гусеницы[32], чудес, утверждающих в вере новообращенный богоизбраный народ[33].

Как ни странно, но то, за что ратовали киево-печерские монахи (прекращение междоусобий, развитие монастырей, княжеские победы над половцами), в конечном счете, привело к потере Киево-Печерским монастырем монополии в духовной сфере. После побед над половцами, князья смогли укрепить свои позиции внутри страны. Удачи во внешней политике подтвердили силу и истинность недавно выбранной религии, росло количество монастырей и храмов. Но главное, княжеская власть сумела взять летописание под свой контроль. Иноки ктиторского Выдубицкого монастыря уже не критиковали князей. Они были связаны с ними почти семейными отношениями духовного отцовства. Это же обстоятельство накладывало ограничения на их творчество. Теряет прежний смысл световая символика, нашедшая отражение, как в раннем летописании, так и в Киево-Печерском патерике[34]. Теория о казнях Божьих сохраняется, но теряет свою целостность и конкретность. Падает значение затейливой игры библейскими символами, которую предпринимали киево-печерские книжники. Эта игра была порождена той ситуацией, когда не только на каждое явление можно было найти языческое толкование, но и необходимо было победить язычество внутри себя. Ряд символов, связанных с христианизацией, сохраняет только Патерик и некоторые философские сочинения.

Однако эпоха Киево-Печерского летописания не ушла бесследно. Именно киево-печерские монахи сформировали основные воззрения на природу. Именно они развили теорию о казнях Божьих. Сохраняется, хотя и теряет свое былое значение, в позднем летописании представление о знамениях. Сложно найти в позднем летописании такую идею в отношении к природным явлениям, которая не была бы известна Повесть временных лет. И это не случайно. Нестор жил в уникальную эпоху. Половецкие нашествия, с одной стороны, не позволяли пребывать в относительном благополучии, какое установилось на Руси в начале XII в. С другой стороны, в отличие от татаро-монгольского нашествия, они не несли с собой крушение всего космоса, ощущение полного хаоса. Наконец, за спиной у первых летописцев не было сложившейся национальной христианской традиции. Иными словами, в этот период были благоприятные условия для формирования уникальных, независимых отечественных мыслителей, которые заложили основы русской духовной культуры.

Особенности восприятия природных явлений в летописании XII – XIII вв. Региональные традиции

Большинство летописных сводов XII – XIII вв. продолжали традиции раннего русского летописания, в том числе и в отношении восприятия природных явлений. Однако совокупность климатических и геополитических факторов обусловила существенные различия, наиболее ярко представленные в Киевском[35], Новгородском[36] и Галицко-Волынском летописании[37]. Определенные проблемы возникают при реконструкции особенностей восприятия природных явлений книжниками Северо-Восточной Руси, потому что Лаврентьевская летопись (которая должна отражать традиции Северо-Восточного летописания) представляет собой компиляцию сводов, происходящих из разных летописных центров[38].

Летописание в Выдубицком монастыре

Традиции Повести Временных Лет[39] наиболее полное развитие получили в Киевской летописи. Она также тщательно фиксирует знамения и, в отличие от других сводов XII – XIII вв., продолжает использовать для их трактовки византийские тексты[40]. Но если для Повести временных лет книжная традиция была единственным источником дешифровки провиденциального смысла природных явлений, то составители Киевской летописи начинают открыто задействовать и народные: «сему же рекоша старии людие . не бл҃го есть сѧково знамение се проѡбразуеть кн҃жю смр҃ть»[41].

Из риторики летописца исчезает негативное отношение к народной интерпретации знамений, характерное для раннего летописания. Более того, народ нередко оказывается прав. За короткий промежуток времени (1161–1195 года) в Ипатьевской летописи находим пять известий о знамениях, содержащие пояснения летописца. Из них три трактовки опираются на народную традицию, а две – на книжную (представляют собой вставки из других источников). Также в Киевском своде наиболее ярко нашло отражение представление о связи смерти представителя княжеского рода с затмением солнца или луны. Вероятно, это представление было общерусским. Однако только в заключительных статьях 3-й редакции Повести временных лет и Киевской летописи открыто говорится о связи затмения и смерти князя[42].

3-ю редакцию Повести временных лет и Киевскую летопись объединяет общее место создания – княжеский Выдубицкий монастырь. В нем же игуменствовал, как свидетельствует надпись в Лаврентьевской летописи, размещенная под 6617 (1110) годом, составитель 2-й редакции игумен Сильвестр[43]. Однако описания природных явлений, которые всегда эпизодичны, вряд ли подвергались редактированию со стороны Сильвестра. Вторая редакция Повести временных лет содержит те символы и знаки, такие обороты описания природных явлений, которые встречаются только в Киево-Печерском патерике и житиях, написанных монахами Киево-Печерского монастыря, и отражают их претензию на независимость от политической власти и духовное господство «Нового Сиона»[44].

Заключительные статьи 3-й редакции, напротив, создавались в одном только Выдубицком монастыре. Считается, что третья редакция составлена по поручению князя Мстислава Владимировича. Мстислав и его потомки были тесно связаны с монастырем, игумен выдубицкий Андриан был духовным отцом Рюрика Ростиславича[45]. Тесная связь нового центра летописания с княжеской семьей могла способствовать проникновению элементов княжеско-дружинной мифологии на страницы летописи. Представление о том, что затмение солнца предвещает смерть князя, вместе с обычаем спрашивать смысл знамения у мудрых людей, могло быть связано с воздействием на книжника княжеско-дружинной культуры. В восточнославянском язычестве, где князь и бояре были олицетворением власти не только политической, но и духовной, правила принятия политических решений могли соответствовать правилам совершения магических действий. Материальная жизнь не отделялась от сакральной и вечевые обычаи могли переноситься и в область определения смысла той или иной приметы, или знамения. Недаром в близком к фольклорному «Слове о полку Игореве» главный герой спрашивает о смысле вполне ясного затмения у дружины[46]. В этом же произведении князь Святослав спрашивает у бояр о смысле странного сна[47]. Также как в «Слове», Игорь спрашивает у бояр и дружины о смысле затмения солнца в Киевской летописи[48]. Трактуют знамения в летописи, как привило, специальные люди: бояре, дружинники, старые люди, игумены[49].

Что касается восприятия природных явлений как кары Божией, то данное представление находит отражение в летописи. Хотя комментарии к природным бедствиям летописца довольно скупы. Книжник может подробно описывать природные явления и их последствия. Однако длительных пассажей по поводу провиденциального смысла этих явлений летописец не оставляет. В этом плане знамения интересуют книжника больше, чем стихийные бедствия.

Нередко природные явления описываются в контексте общеполитических событий. Так, пожар в Переяславле Южном 1140 (6648) года заставил Всеволода примириться с Андреем и целовать ему крест[50]. В конфликте Суздаля и Новгорода 1173 (6681) года кияне занимают про-суздальскую позицию и летопись описывает страшные кары, ниспосланные новгородцам Богом. Умирали кони и воины. Голод был такой силы, что приходилось некоторым есть конину в Великий пост. А ранее в трех новгородских церквах было знамение: плакала Богородица, умоляя Бога не стереть Новгород с лица земли как Содом и Гоморру[51]. Примечательно, что в Новгородской летописи нет никакого упоминания голода, кроме сообщения о дороговизне ржи. Но в отличие от Киевского свода, новгородец помещает это сообщение после дарованной Богом победы над суздальцами[52]. Голод, как и любое природное бедствие, летопись наравне с войной ставит в разряд Божьей кары, перед которой могут посылаться знамения. Примечательно, что иногда природные бедствия в Киевском своде сравниваются с вражескими нашествиями. Описывая сильную бурю 1143 (6648) года, книжник пишет: «и розноси хоромъı . и товаръ и клѣти . и жито из гоуменъ . и спросто рещи ӕко рать взѧла . и не ѡстасѧ оу клѣтехъ ничтоже»[53]. В целом Киевский свод ориентирован на бедствия политического характера. Многие явления природы, как и в Повести временных лет, воспринимаются им как знамения.

Галицкое летописание

Еще больше к политическим событиям обращена Галицкая летопись, в которой теория «казней Божьих» представлена в меньшей мере, чем в других летописных сводах. Даже описывая стихийные бедствия, книжник чаще всего делает акцент на каре Божьей, направленной против врагов и соседей[54]. Подавляющее же большинство природных явлений попало на страницы летописи благодаря скрупулезному, красочному, близкому к художественному описанию политических событий[55]. Если киевский летописец природные явления использует в идеологическом противостоянии с другими русскими землями, то галицкое летописание акцентирует внимание на чудесном спасении родной земли и Божьем наказании иноплеменников. Например, когда в 1229 (6737) году к Галичу подошло огромное венгерское войско, Господь, по словам летописца, послал архангела Михаила раскрыть хляби небесные, вследствие чего врагов поразила фараонова язва, Даниилу же это позволило собрать союзников[56]. Когда в 1259 (6767) году Татары осадили Луческ, то, согласно летописцу, встретились с грозной силой – ветром, который по повелению святых Ивана и Николы отправлял камни, вылетавшие из стенобитных орудий, в обратную сторону[57]. Фантастическое описание природных явлений, акцент на каре Божией иноплеменников, является отражением сложного геополитического положения Галицкой земли, которая была тесно включена в общеевропейскую политику.

Галицкий книжник обращает внимание на те природные явления, которые происходят непосредственно во время политического события, соотнесены с ним в одну логическую связь, а не предшествуют ему в виде предупреждения. В летописании юго-запада не встречается ни одного знамения, в то время как явления природы хорошо вписываются в созданные летописцами логические событийные цепочки. Например, описывая осаду 1229 (6737) года Галича венграми, книжник упоминает о конкретной причине дождя и как именно открытие хлябей Михаилом повлияло на исход осады[58]. Во время нашествия 1238 (6790) года, по версии летописца, татары отпустили людей нагими и несчастные умерли «зане бы^с̑ . зима люта» [59]. Интересно, что только в Галицкой летописи, и то однажды, указывается на виновника конкретного пожара: «загорѣти^с̑ Холмови ѿ ѡканьныӕ бабы»[60]. Все это может свидетельствовать о большем развитии уровня логического мышления у книжников Юго-Западной Руси. Хронологическая связь явлений, выраженная в знамениях (которым Л. Леви-Брюль отводил заметную роль в пралогическом мышлении[61]), вытесняется причинно-следственной. Само строение Галицкой летописи, которая писалась без деления на года, требовало от авторов радикального пересмотра сложившейся традиции, открытости новациям.

Летописание в Новгороде Великом

Если южнорусское летописание нередко описывает природные явления в контексте политических событий, то Новгородская Первая летопись, напротив, уделяет особое внимание природе как самостоятельной и могущественной силе. По количеству описанных природных знамений северорусское летописание стоит на втором месте после Киевской летописи, а по количеству упомянутых стихийных бедствий – абсолютный лидер. Встречается в Новгородской летописи и описание редких природных явлений, которые не нашли отражения в других леторписных сводов. Например описание огненного смерча[62].

Природные катаклизмы выступают как орудия Божьей кары по своей разрушительной силе не меньшие, а возможно даже большие, чем нашествия иноплеменников. Особенно волновали книжника те природные бедствия, которые вели к неурожаю и голоду. Новгородская земля часто страдала от недостатка ржи и летописец рисовал ужасающие картины голода: «и ядяху люди листъ липовъ, кору березову, инии молиць истълъкше, мятуце съ пелъми и съ соломою; инии ушь, мъхъ, конину; и тако другымъ падъшимъ от глада, трупие по улицямъ и по търгу и по путьмъ и всюду; наяша наимиты возити мьртвьця из города; а смородъмь нелга вылести»[63]. Голод 1128 (6636) года был такой силы, что летописец применил формулу полного отчаяния, написав: «И тако по грѣхомъ нашимъ погыбе земля наша»[64]. Голод и мор были явлениями не редкими для новгородской земли. Их причиной могли быть морозы[65].

Голод 1230 (6738) года, возникший из за заморозков, вынудил горожан создать три новых кладбища, в одно из которых было положено 3030 человек[66]. Задело это бедствие и Северо-Восточную Русь, однако Лаврентьевская летопись упоминает о голоде довольно скупо: «Рожь не родисѧ по всеи нашеи земли и дорого бъı^с̑ жито»[67]. Только новгородская летопись описывает социальные последствия природных бедствий: рушились социальные связи, портились отношения между родственниками и соседями[68], люди мигрировали в соседние земли[69]. Социальная структура подвергалась деформации, начинались грабежи[70]. Если в других землях основным орудием кары Божьей были иноплеменники, то в Новгороде – природные силы. Именно с природными бедствиями связана оригинальная, полная эмоций, новгородская фраза: «Казнивъ, господи, помилуи ны»[71].

Частое проявление Божьих кар через природу создает впечатление ее одухотворенности, что сближает мировоззрение новгородского книжника с языческим. Надо полагать, пережитками язычества объясняется слишком частое, по сравнению с другими летописями, упоминание грома[72]. При этом если в других сводах XII века гром не только упоминается редко, но и в контексте других стихийных бедствий (либо как причина пожара[73], либо как элемент страшной бури[74]), или в рамках риторического приема – сравнения[75], то в Новгородской Первой летописи гром особой силы сам по себе может быть интересен книжнику[76]. Кроме того, молния в новгородском летописании никогда не выступает в качестве литературного тропа. Представление об особом месте грома и молнии может восходить к язычеству. А.В. Лаушкин раскрыл и христианскую семантику грозы[77]. Тем не менее, даже в древнерусском христианском справочнике – Толковой Палее, – гром скорее напоминает языческого бога, чем орудие гнева Саваофа[78].

Особая зависимость Новгородской земли от природы, заставляла внимательно вглядываться во все изменения, происходившие в ней. Это делало отношение к знамениям совершенно особенным. По количеству явлений, описанных как знамения, Новгородская летопись уступает только Киевской. Более того, для XII века во всех летописях наблюдается вырождение традиции восприятия природных явлений как знамений. На этом фоне новгородский книжник, напротив, оживляет эту традицию, оставляя обширные комментарии к землетрясению 1230 (6738) года[79]. Почему, в то время как во всех летописных сводах наблюдается вырождение киевской традиции обширного комментирования знамений, в Новгородской летописи, напротив, эти традиция возрождается? Использование шаблонов, заимствованных из Повести временных лет, по отношению к стихийным бедствиям встречается в летописании Северо-Запада с 1233 (6741) года. После чего эмоциональные комментарии с использованием раннелетописных шаблонов и пророчеств Исаии становятся постоянными. Поэтому изменение описания природных явлений связанно не столько с изменением отношения к ним, сколько с эволюцией стиля летописи. Книжник, копируя киевскую традицию, вероятно, хотел подчеркнуть независимость своей земли, ее высокий статус. Могло повлиять на возникновение обширных комментариев с применением пророческих книг Татаро-Монгольское нашествие. Вообще, новгородский летописец более трепетно относится к явлениям природы, от них, в его отражении, веет сакральностью. Поэтому летопись не допускает слишком вольных трактовок, и тем более не использует описание сил природы как литературный троп.

Летописание Северо-Восточной Руси

Летописание Северо-Востока так и не оставило оригинальной традиции, которая сильно отличалась бы от перечисленных. Порой Лаврентьевская летопись в описании природных явлений следует киевским традициям, а иногда напоминает новгородские. Знамения комментируются летописцем меньше, чем это принято в Киевском летописании.

Подобно Галицкому и Киевскому летописанию, книжник северо-востока обращает внимание на наказание Богом политических врагов. Пожаром Бог карает волжских болгар, убивших мученика Аврамия[80]. После чего зловещие знамения произошли в Киевской земле. Летописец детально описывает повреждение церквей от землетрясения и возникновение зловещих столпов на небе[81]. Данные сообщения, вероятно, были призваны подчеркнуть особые церковные мероприятия, проходившие в северо-восточной Руси в это время.

Описывая крайне неудачный поход Андрея в 1169 (6677) году на Новгород, суздальская летопись, подобно киевской, отмечает, что на Северо-Западную Русь обрушилась Божья казнь – голод. А затем в Новгороде плакала икона Богородицы, которая просила Бога пощадить город и не стереть Новгород с лица земли как Содом и Гоморру[82]. Обычай выбора князей, который новгородцы считали правом, данным Богом, в глазах суздальца был ничем иным как неоднократным нарушением крестоцелования, грехом, с которым могут сравниться разве что прегрешения жителей Содома и Гоморры[83].

На использование факта голода в Новгородской земле суздальцами в идеологических целях указывает то, что во всех летописях, излагающих проновгородскую позицию описывается не голод, а дороговизна хлеба (хлеб стал стоить 2 ногаты), но описывается она не до похода Андрея, а после, когда новгородцы уже разбили суздальцев и продавали их по цене хлеба (2 ногаты)[84].

В целом же, северо-восточный летописец не смог создать единого взгляда на природные явления. Особенности климата заставляли его, также как новгородского летописца, периодически упоминать о недороде и цене хлеба. Преемственность с южнорусским летописанием – уделять особое внимание знамениям. Активная внешнеполитическая позиция – использовать описания природных явлений в идеологической борьбе. Теория о казнях и милостях Божьих в Суздальской летописи не имеет такого размаха, как в новгородской. Знамения комментируются гораздо реже, по сравнению с традицией Киевской. А во внешнеполитическом плане идеологизируется война не только с иноплеменниками, но и с единоверцами.

***

Для древнерусских хронистов XI – XIII вв. были характерны общие воззрения на сакральную сущность природных явлений. Повсеместно были распространены схожие христианские представления и концепции, например теория о казнях Божьих. Во всех землях, в той или иной степени, можно обнаружить влияние на трактовку природных явлений славянских фольклорных представлений. В целом, в какой земле бы не работал летописец, его труды хорошо вписывались в единую древнерусскую картину мира.

Тем не менее, хронологические, исторические и климатические факторы предопределили расхождения в описании природных явлений, акценте внимания на тех или иных аспектах бытия. Киево-Печерская традиция особую роль отводила природным знамениям, группируя их в циклы. Совокупность циклов и вставленные в повесть философские концепции образуют единую целостную картину.

Подобная целостность теряется в поздних летописях. С переездом летописания в Выдубицкий монастырь, киевский книжник попадает в большую зависимость от князя.На страницы летописи проникают элементы дружинной мифологии. В региональных центрах летописания складываются самостоятельные традиции. Наиболее яркие из них – галицкая и новгородская. Галицкий книжник описывает природные явления, как правило, в контексте политических событий. Довольно часто природные явления воспринимаются им как инструмент, при помощи которого Бог спасает верную ему землю от иноплеменников-иноверцев. Новгородская летопись, напротив, описывает природные аномалии как самостоятельные грозные явления. Именно через природу наиболее часто Бог казнит Новгородскую землю.

Северо-Восточное летописание не оставило оригинальной традиции фиксации природных явлений. Описание природы в Северо-Восточной земле местами похоже на Киевскую, местами на Новгородскую, а местами на Галицкую традиции.

Список использованных источников и литературы

Киево-Печерский патерик // Древнерусские патерики / отв. ред. А.С. Демин. М.: «Наука», 1999. С. 7–106.

Палея Толковая. М.: «Согласие», 2002. 650 с.

Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 1: Лаврентьевская летопись. М.: «Языки русской культуры», 1997. 496 с.

Полное собрание русских летописей. Т. 2: Ипатьевская летопись. М.: «Языки русской культуры», 1998. 648 с.

Полное собрание русских летописей. Т.3: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.: Языки русской культуры, 2000. V–X, 720 с.

Полное собрание русских летописей. Т .4. Ч. 1: Новгородская четвертая летопись. М.: Языки русской культуры, 2000. 728 с.

Полное собрание русских летописей. Т. 9: Летописный сборник именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. СПб.: Эдуард Прац, 1862. 260 с.

Полное собрание русских летописей. Т. 15: Рогожский летописец. Тверской сборник. М.: Языки русской культуры, 2000. 432 с.

Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей / изд. подг. Я.Н. Любарский. СПб.: Алетейя, 2009. 400 с.

Слово о полку Игореве // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 4: XII век / под ред. Л.А. Дмитриева. СПб.: «Наука», 2000.С. 254–267.

Борисенков Е.П., Пасецкий В.М. Экстримальные природные явления в русских летописях XI–XVII вв. Л.: Гидрометиоиздат, 1983. 240 с.

Добровольский Д.А. «Теория о казнях Божьих»: от начального свода к Повести временных лет // Локальные исторические культуры и традиции историописания. М., 2011. С. 144–154.

Долгов В.В. Быт и нравы Древней Руси. М.: Яуза, Эксмо, 2007. 512 с.

Лаушкин А.В. Стихийные бедствия и природные знамения в представлениях древнерусских летописцев XI–XIII вв. // Русское Средневековье. 1998 год. Книжная культура. Вып. 1. М., 1998. С. 26-68.

Леви-Брюль Л. Сверхьестественное в первобытном мышлении. М.: Педагогика-Пресс, 1994. 608 с.

Мильков В.В. Осмысление истории в Древней Руси. СПб.: Алетейя, 2000. 384 с.

Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X–XII вв. СПб.: Наука, 2003. 246 с.

Пузанов Д.В. Особенности восприятия природных явлений в раннем русском летописании и Киево-Печерская традиция // Европа в Средние века и Раннее новое время: Общество. Власть. Идеология: материалы Всероссийской с международным участием конференции молодых ученых. Ижевск, 2-3 декабря 2013 г. Ижевск, 2014. С. 51–60.

Пузанов Д.В. Семантика образа «огненного столпа» в древнерусской литературе // Днi науки iсторичного факультету: Матерiали V Мiжнародної наукової конференцiї молодих учених – Вип. V: у 7-ти част. Ч. 1. Київ., 2012. С. 34–36.

Пузанов Д.В. Солнечные и лунные знамения в домонгольской Руси: особенности христианского и языческого мировосприятия // Белгородский диалог – 2012. Сборник избр. науч. тр. Междунар. науч. форума мол. историков «Белгородский диалог - 2012» (г. Белгород 5-6 апреля 2012 г.). Белгород, 2012. С. 47-52.

Робинсон А.Н.Солнечная символика в «Слове о полку Игореве» // «Слово о полку Игореве». Памятники литературы и искусства ХI–ХVII вв. М., 1978. С. 7–58.

Сенаторский Н. Вера древних русских христиан в небесные знамения. Киев: Типография Г.Т. Корчак-Новицкого, 1883. 139 с.

Словарь книжников и книжности Древней Руси / отв. ред. Д.С. Лихачев. Вып. 1. Л.: Изд-во «Наука», 1987. 492 с.

Толочко А.П. Князь в Древней Руси: власть, собственность, идеология. Киев: Наукова думка, 1992. 224 с.

Шахматов А.А. История русского летописания. Т. 1: Повесть временных лет и древнейшие русские летописные своды. Книга 2: раннее русское летописание XI-XII вв. СПб.: Наука, 2003. 1026 с.

Шахматов А. Повесть временных лет и ее источники / Труды отдела Древнерусской литературы. М.; Л.,1940. Т. 4. С. 9–150.

Шахматов А.А. Разыскание о русских летописях. М.: Кучково поле, 2001. 880 с.

Примечания

• История Руси (допетровская эпоха)