Перекрестова С.В.

Начало XX века ознаменовалось событиями, изменившими российскую действительность. Как правило, внимание историков сосредотачивается на ярчайших эпизодах; говоря о Государственной думе, в частности, это создание и содержание законодательства о ней, ее работа и проч. Однако для ясного понимания функционирования Думы нужно иметь представление об истории ее создания. Данная работа посвящена анализу протоколов Особого совещания под председательством императора, проходившего 19–25 июля 1905 г. Его результатом стала окончательная выработка Учреждения и Положения о выборах в Государственную думу 6 августа 1905 г. («Булыгинская дума».) Эти протоколы, отражающие обсуждение монархом и высшими сановниками путей создания Государственной думы (они и поныне остаются основным источником по этому вопросу),  не подлежали огласке. Однако они были опубликованы лидером кадетской партии П. Н. Милюковым уже в том же 1905 г. в Берлине.

Стоит отметить, что в историографии политических преобразований 1905–1907 гг. представлены такие важные вопросы, как место Государственной думы в эволюции государственного строя Российской империи[1], структура и механизм ее работы вместе с преобразованным Государственным советом[2] и т. д. Думается, что освещение такого небольшого эпизода, как июльское Особое совещание по вопросу о создании «Булыгинской думы», будет нелишним для осмысления природы государственных преобразований в России начала XX века.

Первая российская революция, начавшаяся с «кровавого воскресенья» 9 января 1905 г., обнажила множество проблем российской действительности. Самые разные слои российского общества требовали развития рабочего законодательства, введения гражданских свобод и прав. При этом столь нестабильная внутренняя обстановка лишь усугубляла внешнюю угрозу, практически лишая страну возможности завершить русско-японскую войну с выгодой для себя. В правящих кругах считалось, что России требовалось умиротворение, в интересах которого нужно было идти на уступки общественности. В частности, теперь вполне приемлемой казалась мысль о создании представительного учреждения для уничтожения «средостения» из чиновников между монархом и народом.

Традиционно в историографии бытовало мнение, что Николай II всегда считал самодержавие освященной Богом основой Российского государства, крепость и незыблемость которой нужно сохранить для блага России[3]. Он не желал менять его; более того, Государь был твердо уверен в том, что он не имеет права менять строй как священное наследие его августейших предков, и задача его – передать сыну могучее самодержавное государство Российское.

Впрочем, в последнее время появилась иная точка зрения. Так, С. В. Куликов называет Николая II реформатором, доказывая, что Государь идентифицировал себя таким образом с самого начала своего правления, уже манифестом от 20 октября 1894 г. Более того, у царя был целый «реформаторский проект» консервативно-либерального характера как некая идея, прослеживающаяся по его манифестам, указам и проч. Борьба же с оппозицией велась им из-за уверенности в необходимости постепенных преобразований «в соответствии с национально-историческими особенностями» России[4]. Таким образом, предметом спора было политическое лидерство, своевременность реформ, необходимый их объем и темп проведения. То есть, по мнению Николая II как монарха-реформатора, нужна была системность модернизации, исходящая сверху, а не радикальная порывистость либералов[5]. Издание манифеста от 6 августа 1905 г. об учреждении Государственной думы было закономерным шагом (как переход от указа от 12 декабря 1904 г. «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка» к манифесту 17 октября) монарха на пути создания представительного строя[6]. Мне такая оценка реформаторского потенциала Николая II кажется несколько преувеличенной. Я считаю, что никакой «консервативно-либеральной линии» в законотворчестве его царствования проследить нельзя, и политические преобразования, противоречащие самодержавию, проводились им под давлением обстоятельств.

На заседании Совета министров 3 февраля 1905 г., созванном для обсуждения внутриполитической ситуации, Николай II произнес речь, в которой сообщал о своих сомнениях в правильном выборе между недопущением отступлений от самодержавной формы правления и проведением государственных преобразований из боязни «потерять все»; «Пред[ставительства] не понимаю», заключил царь. Если же введение представительства стало бы неизбежным, оно должно было бы, по мнению императора, выбираться по сословным куриям на определенный срок с указываемыми каждый раз целями. Большинство участвовавших было за представительство, причем некоторые сановники видели его как постоянно действующее учреждение[7].

18 февраля 1905 г. Николай II после долгих колебаний подписал рескрипт на имя министра внутренних дел А. Г. Булыгина[8]. В нем Государь заявлял, что «вознамерился… привлекать достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений». Вместе с тем царь говорил о необходимости постепенных преобразований («с осмотрительностью») и предупреждал о предстоящих сложностях («Я… предвижу всю сложность и  трудность проведения сего преобразования…») «при непременном сохранении незыблемости основных законов империи»[9]. В своем дневнике в этот день он оставил такую запись: «Подписал рескрипт на имя Булыгина… Дай Бог, чтобы эта важная мера принесла России пользу и преуспеяние[10]».

Государь возложил разработку проекта на А. Г. Булыгина. По его поручению, помощник начальника Главного управления по делам местного хозяйства Министерства внутренних дел С. Е. Крыжановский составил проект Положения об учреждении Государственной думы, взяв за основу идеи М. М. Сперанского. По проекту, большую часть обсуждаемых в Думе вопросов предполагалось рассматривать в ее отделах, ограничивая роль общих собраний. Думе предоставлялось право запросов правительству по поводу незакономерности его действий. Было решено установить многоступенчатую систему выборов, схожую с земской. Проект предполагал серьезную доработку при последующем обсуждении его Советом министров[11].

Подготовленные Крыжановским проект и объяснительная записка к нему были представлены А. Г. Булыгиным Николаю II 18 мая, однако лишь 23 июня их рассмотрение было поручено Особому совещанию (расширенному Совету министров) под председательством графа Д. М. Сольского, председателя Государственного совета. К крайнему удивлению авторов проекта, совещание сразу же перешло к постатейному рассмотрению без обсуждения общих вопросов, сформулированных в конце проекта, и установления после этого руководящих начал.

Особое совещание признавало, что представленный проект соответствовал и рескрипту от 18 февраля, совещательным характером представительства обеспечивая незыблемость Основных законов, и требованиям времени. Было решено, что выборщики (лица, избираемые населением для выбора уже из их числа депутатов) от отдельных уездных курий должны были непосредственно проходить в состав губернского избирательного собрания, минуя уездные, что рушило всю идею проекта (выборщики, слившись в «единую массу» избирали бы всем знакомых представителей уезда в целом для отправки в губернское собрание.) Теперь же выборщики, съехавшись со всей губернии и не будучи знакомы друг с другом, стали бы группироваться по классовому признаку, становясь уязвимыми для агитации[12]. Совещание оговорило право монарха распускать Думу до истечения пятилетнего срока, при этом предложение о председательствовании царя в Думе было отвергнуто, так как такой шаг мог быть расценен как знак недоверия к ней[13]. Рассмотрение проекта было закончено 28 июня.

19 июля в Петергофе начались заседания Особого совещания под председательствованием императора для рассмотрения переработанного Совещанием Д. М. Сольского проекта Положения об учреждении Государственной думы.

Открывая первое заседание, после молебна[14], Николай II задал членам Совещания первостепенный, по его мнению, вопрос: «Находится ли проектированный новый закон в полезном согласии и правильном сочетании с нашими Основными Законами», подчеркнув, что «Только по всестороннем рассмотрении этого принципиального вопроса, приступим мы к подробному рассмотрению законопроекта». Таким образом, Государь снова, как и в рескрипте от 18 февраля, поставил во главу угла проблему сохранения Основных законов, закреплявших незыблемость самодержавия, и согласования с ними готовящихся преобразований. Члены Особого совещания пришли к выводу, что проект не противоречит принципу самодержавия в общем, однако некоторые его положения могут вызвать сомнение. Так, член Государственного совета А. С. Стишинский обратил внимание собравшихся на статью 42 о возвращении законопроекта министру или главноуправляющему в случае отклонения этого законопроекта большинством членов Государственной думы и Государственного совета. По его мнению, статья выходила за рамки рескрипта, предоставляя представительным органам законодательные полномочия. Он также опасался истолкования общественностью такого порядка как приближенного к западному, конституционному, что признавалось и Государем, и членами Совещания недопустимым. Во избежание этого Стишинский предложил исключить статью с тем, чтобы рассмотрению императора, сохраняющего за собой всю полноту самодержавной власти, предоставлялись мнения и большинства, и меньшинства[15]. Так монарх мог при вынесении своего решения принять во внимание мнения всех народных представителей. Большинство членов Совещания, однако, пришло к выводу, что статья 42 вполне  согласуется с сохранением самодержавия. Так, например, Д. М. Сольский указал на практичность статьи, которая заставит дорабатывать «сырые» проекты до поднесения их Государю[16]. Следует учесть, что Совет министров, представляя проект на рассмотрение Особого совещания, вовсе не пребывал в беззаботной уверенности, что все в России останется по-прежнему и Государь ничем не будет стеснен. Сановники признавали, что как бы ни были малы права законосовещательных учреждений, император не сможет их игнорировать. Д. М. Сольский обратил внимание Государя на то, что, формально не расходясь с Основными законами, принятие проекта изменит условия деятельности власти: нельзя будет, сославшись на неосведомленность, игнорировать мнение «выразителей истинных потребностей населения»[17]. Мне представляется более справедливым мнение большинства, ведь отклонение законопроектов вовсе не означало, что император не будет иметь возможности ознакомления с ними и вынесения своего решения. Министр всегда мог переработать их и при помощи того же всеподданнейшего доклада представить монарху. К тому же, не нужно забывать о законосовещательном статусе будущей Думы: в случае необходимости можно было принять законопроект и без одобрения Думой, даже если бы это вызвало конфликт с ней. Однако стоит учесть, что теоретически существовала возможность отступления от принципа законосовещательности: если бы Государственный совет не пропустил отклоненного Думой законопроекта, монарх не мог бы принять его. Кроме того, идея представления Государю обоих мнений Думы справедлива из той же необходимости наиболее полного осведомления о них императора: представительство было призвано донести до монарха мнение народа, которое не могло быть однозначным; решение же оставалось за царем.

В связи все с тем же желанием не допустить какое-либо посягательство на систему правления, возник вопрос о собственно определении самого понятия «самодержавие», которого не содержалось ни в проекте, ни в тексте предполагаемой присяги членов Думы. Министр юстиции С. С. Манухин пояснил, что присяга членов Думы – частная (как и членов Государственного совета), а потому в ней и не упоминается о самодержавии (поскольку о нем говорится в общей присяге подданных). Д. М. Сольский даже заявил, что такое определение как раз и нарушило бы принцип сохранения самодержавия, так как до разработки проекта такое понятие нигде не формулировались, будучи стержнем Основных законов, его наличие же придаст Положению «вид конституционной хартии», в которой обычно наличествует глава, определяющая права монарха. Спор по этому поводу закончился введением упоминания о самодержавии в текст присяги, предложенный Стишинским: «Мы, нижеподписавшиеся, обещаем… как всеподданнейшие самодержавного нашего Государя[18]». В любом случае, обсуждение вопроса об определении понятия «самодержавие» было частью поставленной императором в начале заседания задачи – полное согласование проекта с Основными законами.

На заседании рассмотрели также вопрос о том, предпочтительнее ли  оговорить сохранение в силе Основных законов в форме манифеста, или же нужно включить упоминание об этом в текст закона о Думе. Стоит заметить, что сам Государь придавал большое значение разрешению этой проблемы, желая, как уже упоминалось выше, оградить самодержавие как можно полнее.  Поэтому он утвердил второй вариант («Манифест прочтется и забудется, а закон о Думе будет действовать постоянно.»), позаботившись и о включении упоминания в проект (одобрив вариант статьи 1, где речь шла о задачах Думы, предложенный председателем Департамента законов Государственного совета Э. В. Фришем: «…для предварительной разработки и обсуждения законодательных предположений, восходящих, по силе Основных Законов, чрез Государственный Совет, к Верховной Самодержавной Власти[19]».) Таким образом, было ясно указано на то, что новое учреждение должно руководствоваться Основными законами, остающимися неизменными.

Впрочем, Николай II не считал сохранение Основных законов равносильным максимально возможному лишению Думы каких бы то ни было прав. Так, он согласился с мнением четырех членов об избрании председателя Государственной думы из ее среды на год, несмотря на то, что утверждение царем одного из избранных Думой кандидатов на этот пост, по словам А. Г. Булыгина, «отвечало бы историческим началам». Конечно, дело также и в том, что монарху не пришлось бы утверждать кандидата, «избрание коего нежелательно» (ведь даже если Дума выдвинет для утверждения оппозиционно настроенных кандидатов, царь будет вынужден утвердить одного из них), по выражению товарища министра внутренних дел Д. Ф. Трепова[20].

Следующее заседание состоялось 21 июля. Оно началось с предложения Николая II высказать замечания по результатам прошлого заседания. Член Государственного совета А. П. Игнатьев предложил учредить канцелярию Думы из назначенных правительством чиновников. Члены Государственного совета О. Б. Рихтер и В. В. Верховский обратили внимание совещавшихся на то, что такой шаг будет расценен как знак недоверия к Думе, которая при этом не сможет плодотворно работать, имея независимую от себя канцелярию (еще одна задача – показать общественности, что Дума вовсе не ничего не значащая уступка правительства.) Николай II поставил разрешение этого вопроса на практическую почву: «Необходимо иметь в виду пользу дела. Думе нужна помощь Канцелярии. Что лучше?» Впрочем, выбор того, «что лучше» был отложен до выработки правил для служащих в канцелярии. После некоторых уточнений, перешли к постатейному рассмотрению проекта.

Был поднят вопрос по поводу статьи 34 Учреждения, в которой перечислялись дела, подлежащие ведению Думы. Ее 5 пункт гласил, что в области железнодорожного строительства ее компетенция распространяется только на постройку казенных железных дорог. В. В. Верховский усомнился в необходимости изъятия из ее ведения вопроса строительства частными железнодорожными обществами. Министр финансов В. Н. Коковцов предостерег от выходящего за рамки рескрипта от 18 февраля расширения ее прав: по его мнению, вопрос этот не имеет законодательного характера, а потому Думы ни в коей мере не касается, к тому же он и раньше не подвергался рассмотрению законосовещательных учреждений (Государственного совета); более того, этот вопрос не общегосударственный (вопрос о таком строительстве в каждой конкретной местности будет интересовать только ее жителей.) Николай II утвердил статью 34 без изменений, мотивируя это тем, что дело частного железнодорожного строительства не относится к компетенции Государственного совета, а потому и не касается Государственной думы (по статье 1 Учреждения[21]). На мой взгляд, аналогия с полномочиями Государственного совета справедлива: если этот вопрос ранее мог решаться только верховной властью, то теперь нужно было либо позволить рассматривать его обоим законосовещательным учреждениям (расширив при этом пределы компетенции Государственного совета выйдя за рамки рескрипта от 18 февраля), либо так и оставить в ведении монарха. Последнее было возможно (по все той же аналогии), а потому и более предпочтительно в виду стратегической важности железных дорог. Здесь вполне отчетливо проявилось желание четко очертить пределы компетенции Думы и установить ясное соотношение не только с властью монарха, но и с уже имеющимися органами управления. К решению этой же задачи относится обсуждение предложения секретаря императрицы Марии Федоровны А. А. Голенищева-Кутузова пересмотреть статью 35, предусматривавшую возможность возбуждения Думой предположений о пересмотре старых и издании новых законов, в плане ясно оговоренного лишения Государственной думы почина введения новых налогов и изменения собственного Учреждения. И здесь снова проявилась боязнь слишком ограничить права Думы, чтобы не превратить ее создание в совершенно бесполезную уступку: С. С. Манухин приравнял отнятие у Думы почина введения новых налогов лишению ее законодательного почина вовсе, потому как любое новое мероприятие требует финансирования. Государь склонялся к принятию предложения Голенищева-Кутузова (который, к тому же, усомнился в верности доводов Манухина), напомнив даже, что Дума «не должна касаться тех предметов, которые не могут служить предметом возбуждаемых ее предложений об отмене или изменении действующих законов или издании новых». Однако В. Н. Коковцов подтвердил слова С. С. Манухина, придав им, как министр финансов, больший вес. Последовал весьма ожесточенный спор, который завершился повелением Николая II оставить статью без изменения, поскольку «Возбуждение Думою законодательных вопросов ни к чему еще не обязывает[22]». Таким образом, несмотря на желание оградить самодержавие от каких бы то ни было угроз при создании Думы как имеющего некоторую власть учреждения, допускались кое-какие уступки именно в виду того, что власть нового учреждения всего лишь законосовещательная, а потому слишком уж опасаться ее не стоит.

Решив вопрос со статьей 35, вернулись к уже упоминавшейся 19 июля проблеме доведения до Государя мнений большинства и меньшинства в связи с предложением А. С. Стишинского изменить статьи 47 и 50, по которым лишь мнение большинства признавалось заключением Думы. Государь, выслушав последовавшие прения, согласился с внезапным для членов Совещания предложением А. А. Бобринского считать отклоненными только те мнения, «против которых выскажется большинство  голосов, как в Думе, так и в Государственном Совете», и закрыл заседание[23]. Таким образом, на рассмотрение монарха представлялись бы практически все законопроекты, и возможное наличие нескольких мнений в Думе переставало играть какую-либо роль.

Однако это решение, принятое под конец заседания без допущения какой-либо дискуссии, все же вызвало спор. 23 июля этот вопрос снова был поднят. Николай II открыл заседание предложением рассмотреть заявление 5 членов (А. П. Игнатьев, А. С. Стишинский, сенаторы А.  А. Нарышкин, А. А. Ширинский-Шахматов, А. А. Бобринский). Как видим, А. А. Бобринский выступил против своего собственного предложения – видимо, 21-го оно вырвалось у графа сгоряча. В заявлении предлагалось дополнить статью 50 указанием на то, что отклоненные  голосов предположения будут возвращены министру и главноуправляющему для доработки, «если не последует особого высочайшего указания по сему предмету.» Предлагавшаяся поправка была призвана еще тщательнее исполнить повеление сохранения Основных законов, содержащееся в рескрипте от 18 февраля, в возможно наименьшей степени ограничивая монарха. После довольно продолжительного и оживленного спора Николай II принял статью в редакции, предложенной В. Н. Коковцовым, считавшим уделяемое ей внимание преувеличенным: отклоненные законопроекты возвращаются министру или главноуправляющему, «если на это последует Высочайшее соизволение[24]». Таким образом, монарх в любом случае знакомился с законопроектами: и при их одобрении Государственной думой, и при отклонении (ведь он должен был решить, нужно ли возвратить проект его автору.) Кроме того, законопроект мог быть принят в первоначальной, не одобренной Думой редакции. При этом сохранялась возможность избежать конфликт (монарх мог и не повелеть продолжить разработку отклоненного Думой законопроекта.) Впрочем, мне эта статья представляется скорее данью желанию сановников четко оговорить права монарха и компетенцию Думы во избежание каких-либо попыток ее расширить со стороны самих думцев. Ведь фактически монарх и без этой статьи имел неоспоримое право знакомиться и давать (либо не давать) ход законопроектам.

Уже тогда был затронут такой животрепещущий в будущем вопрос, как ответственность министров (понимавшаяся как предоставление объяснений Думе по запросам) перед Государственной думой, в связи с предложением В. Н. Коковцова распространить общий порядок восхождения рассматриваемых в Думе законопроектов к монарху через Государственный совет и на случай неудовлетворения  членов Думы объяснениями министра (а не через председателя Думы, как то предусматривала статья 52.) Н. С. Таганцев указал на связь ее со статьей 36 о неправильных, по мнению Думы, действиях министров, каковыми они могли оказаться, по словам профессора, не только в случае нарушения закона, но и при несоответствии ему распоряжений министра (например, если предпринятые им меры окажутся неэффективными и лишь усугубят положение, не противореча при этом закону.) После этого и был поднят вопрос об ответственности министров «по западноевропейскому образцу»: по мнению К. П. Победоносцева и А. С. Стишинского, эта статья в любой редакции заставляла министров давать Думе отчет, что ни в коем случае недопустимо. Остальные сановники опровергли «западность» статьи (предлагалась ответственность не перед «палатою», но перед монархом), однако же выступили против включения в текст статьи «несоответствия закону» как повода подать запрос министру («Под несоответствие все можно подвести», по выражению Коковцова.) Государь одобрил поправку статьи 52, предложенную министром финансов, не упомянув о статье 36[25]. Таким образом, на июльских Совещаниях право запросов было поставлено в весьма определенные рамки, а выражение «ответственность министров», по поводу которого потом (уже в Государственной думе первого созыва) велись столь оживленные дебаты, было признано «слишком европейским» и к разрабатываемому порядку не применимым.

Решив этот вопрос, в который раз уже вернулись к проблеме представления монарху мнений большинства и меньшинства, на этот раз в связи с доведением государственным секретарем Ю. А. Икскуль-фон-Гильденбандтом до сведения собравшихся предложения государственного контролера П. Л. Лобко объединить статьи 47 (составление заключения Думы) и 52 (представление монарху законопроектов, принятых большинством  Думы и (или) Государственного совета), чтобы получился следующий порядок: мнения и большинства, и меньшинства как Государственной думы, так и Государственного совета, доводятся до монарха председателем Государственного совета в особых мемориях. Николай II согласился с озвученным мнением (то есть он вовсе не тяготился перспективой ознакомления со множеством мнений по каждому вопросу.) Однако Д. М. Сольский, а за ним и Э. В. Фриш напомнили, что ранее уже было решено считать заключением Думы только мнение большинства; кроме того, нужно разграничивать этот вопрос и порядок доведения до монарха высказанных в Думе мнений. По словам Сольского, аналогия с Государственным советом здесь не уместна, поскольку «в ней будет голосоваться одно мнение, которое может быть или принято, или отвергнуто большинством голосов». Предложенный Ю. А. Икскуль-фон-Гильденбандтом порядок доведения до монарха лишь заключения (мнения большинства) при сохранении старого порядка (с приложением мнения меньшинства) для Государственного совета был принят Николаем II[26]. Я все же считаю, что, поскольку Государственную думу предполагалось создать для доведения до монарха народных мнений, ему нужно было предоставить возможность ознакомиться со всеми ними. Это обуславливал законосовещательный характер Думы – решение бы в любом случае принимал царь, а не большинство или меньшинство членов Думы, а вот соображения депутатов были ценны монарху во всей их разноплановости.

На этом закончилось обсуждение Учреждения Государственной думы, основных принципов ее работы. Члены Совещания перешли к рассмотрению Положения о выборах в нее. Предполагалось, что многоступенчатые выборы будут проводиться в губернских и городских собраниях из числа всех находящихся там выборщиков. Первым вопросом, поднятым в этой связи, оказался принцип их группирования. А. С. Стишинский рассматривал готовящиеся изменения «как последствие возложения на население… тягла – выставить достойнейших, доверием народа облеченных… людей для помощи правительству», а потому, считая организованными и жизнеспособными группами только дворянство и крестьянство, стоял за сословный принцип (в то время как статья 3 предполагала обратное.) А. П. Струков, присоединившись к этому мнению, высказал опасение нарастания «борьбы одних классов населения против других» (то есть чрезмерная либерализация, по его мнению, борьбе с революцией не поможет.) К двум названным сословным группам А. А. Бобринский предложил присоединить духовенство[27]. Таким образом, довольно многочисленная группа совещавшихся вовсе не видела в будущей Государственной думе дарования новых политических прав населению.  Между прочим, Д. М. Сольский, защищая проект Совета министров, заявлял, что порядок, описанный в проекте, весьма близок к сословному: «Выборщики съезда от волостей суть… выборные от крестьянства, выборщиками же от съезда уездных землевладельцев явятся… лица, избранные дворянством». Сольский же, а за ним и другие, заявил: «Возвращение к сословности в настоящее время произвело бы весьма неблагоприятное впечатление[28]». В глазах народа, по мнению этих сановников, Дума будет принципиально новым учреждением, связанным с дарованием ему новых же прав; при этом она – и средство погасить революцию, а для этого, опять же, она не должна полностью идти вразрез с народными ожиданиями. Дискуссия затянулась; окончательное решение не было принято до конца заседания.

Николай II открыл заседание 25 июля пространной речью, в которой высказал свое мнение по повисшему в воздухе в конце прошлого заседания вопросу. По его словам, проблема сложна уже по новизне дела, подойти к ней нужно обстоятельно. Царь напомнил собравшимся о сказанном им депутациям «различных групп русских людей»: «…в таком новом и большом деле, и на основании опыта можно будет улучшить его… оба основные земельные сословия государства… будут представлены в том количестве, в каком Я найду это нужным». Государь добавил, что главное для правительства – знать потребности именно этих двух групп населения. Для решения столь сложного вопроса нужны разработанные проекты, а не отдельные высказывания. Поэтому для тщательного сравнения бессословного (проект Совета министров) и сословного принципов, император предложил ознакомиться с проектом Отечественного союза (монархического общества) в Санкт-Петербурге (как наиболее адекватным из имеющихся), проводящим сословный принцип. Помимо высказывавшихся за проект Совета министров 23 июля, к этому мнению присоединились А. А. Половцов, Великие Князья Николай Николаевич и Владимир Александрович. Обсуждение затянулось, обстановка накалилась (чего незаметно по протоколам предыдущих заседаний), перешли на личности. В конце концов, Николай II утвердил статью 3 без изменений[29]. Важно понять, что Совет министров вовсе не был неким «либеральным кружком», поэтому ратовавшим за бессословные выборы: он, как и члены Совещания, выступавшие за сословные выборы, искал способ решения задачи создания всенародного представительства для помощи царю, которое могло бы принести реальную пользу монархии. Таким образом, все эти люди желали сохранить и оградить самодержавие, однако же считали приемлемыми разные способы решения этой задачи. Трудно сказать, привело ли бы подчинение выборов сословному принципу к скорейшему успокоению страны и представлению «действительных», общих для определенных социальных групп мнений. Скорее всего, нет, ведь при бессословном принципе в Думу избирались представители самых разных слоев населения, так что и спектр их мнений был куда шире. К тому же, общественность жаждала как можно более широкого представительства. В любом случае, учитывая последовавшее потом издание манифеста 17 октября и преобразование еще не созванной  Думы в законодательную, сословный принцип вряд ли бы удержался.

На предыдущих заседаниях Совещания не раз звучали мнения о необходимости как можно более многочисленного представительства от крестьян. Надеялись на их консерватизм, верили в их монархизм; в том, что именно это сословие – верная опора царя, мало кто сомневался. Отчасти этим объясняется тот факт, что вполне возможным признавался выбор в избирательное собрание не одного, а двух или даже трех человек от волости (в отступление от общего порядка.) Н. С. Таганцев обосновал такое предложение опасностью выбора преимущественно волостных старшин, которые не будут выразителями потребностей всей волости, в случае порядка выбора одного человека (по статье 14.) Впрочем, Николай II предложил выбрать не трех, а двух человек[30].

Предметом дальнейшего обсуждения стало отношение к интеллигенции и допущение ее к выборам. А. А. Нарышкин, уже который раз, выступил с предложением редакции в более консервативном духе: пункты «д» статьи 15 и «в» – статьи 13 обеспечивали «едва ли желательное» проникновение в Думу «адвокатов и других дельцов» как квартиронанимателей. Между прочим, он подкрепил свои слова практическими доводами (допуск их к выборам в Санкт-Петербурге пользы не принес.) В. Н. Коковцов, напротив, заявил, что «дельцы» – «наиболее образованный и культурный класс населения», и внесут с собой «технический навык и деловой опыт». Примечательно, что остальные высказывавшиеся (даже если и относились к интеллигенции с недоверием) не предлагали вовсе запретить ей участвовать в выборах, разве что увеличить необходимый для получения избирательного права срок найма квартиры (увеличив, таким образом, вероятность, что человек, довольно долго проживший в определенной местности, будет осведомлен о ее надобностях.) Впрочем, царь утвердил статью без изменения[31]. Такое поведение можно объяснить все тем же последовательно проводящимся в жизнь желанием обеспечить наиболее полное представительство нужд населения (при этом, впрочем, рабочие не получали представительства.)

Был утвержден проект Учреждения Государственной думы, подходило к концу обсуждение Положения о выборах в нее. Однако попытки убедить монарха свернуть готовящиеся преобразования все еще продолжались. Так, Н. М. Павлов, считая это своим верноподданнейшим долгом, высказался против самого предмета Совещания. По его мнению, крестьянству Дума попросту не нужна, более того, допущение чего-либо, противоречащего самодержавию (Думы, поскольку ее учреждение связано с четким определением прав монарха) равносильно разрушению веры в то, что править – дело царя. И если уж Государю нужен народный совет, для его обеспечения можно выбрать «понятную народу форму» – Земский Собор. Между прочим, Павлов назвал Думу «прямым путем к конституции». Впрочем, Д. М. Сольский назвал идею Земского Собора непрактичной, и Николай II повелел перейти к дальнейшему постатейному рассмотрению Положения[32].

Возвращаясь к необходимости как можно более многочисленного представительства крестьян как надежной консервативной силы, министр народного просвещения В. Г. Глазов и П. Л. Лобко высказались за выборы в губернских собраниях отдельно по каждому разряду избирателей преимущественного для того, чтобы крестьяне выбрали достаточно представителей именно из своей среды. Член Государственного совета И. Я. Голубев высказал оправдавшее себя потом скептическое отношение к «крестьянской Думе»: «Могут ли они сознательно относиться… быть для нее полезными?» Он же напомнил членам Совещания о том, что Дума все-таки организуется не по сословному принципу, и действовать она должна в общегосударственных интересах, а не служить выразительницей интересов отдельных групп (в данном случае, крестьянства.) Было решено, по предложению А. В. Чарторийского, позволить крестьянам избирать представителей именно из своей среды (с оставлением описанного в статье 48 порядка выбора остальных членов в общем собрании из числа всех, имеющих избирательное право[33].) Это исключало возможность избрания ими уважаемых в деревне людей, при этом к крестьянскому сословию не относившихся. Далее последовала начатая Голубевым дискуссия по поводу сомнительной полезности преобладания в Думе крестьянства. В ответ на уверение Стишинского в том, что крестьяне внесут в общие собрания «спокойствие, вдумчивость и деловитость», В. Н. Коковцов выразил опасение, «как бы крестьянские голоса не оказались в распоряжении… неблагонадежных элементов». Однако же Государь, будучи уверенным в надежности крестьян и желая обеспечить их реальное представительство, приказал внести поправку, по которой «от каждой губернии крестьянскими выборщиками избирается отдельно не менее одного крестьянина[34]». Все той же уверенностью в твердом монархизме сословия объясняется исключение пункта об обязательной грамотности, несмотря на довольно логичную аргументацию, например, Булыгина: «Нельзя же допускать… таких членов, которые не в состоянии прочесть печатные… материалы». Император, как и многие в то время, считал неграмотных пожилых людей с их «более цельным миросозерцанием» и «эпическою речью» способными «внести в дело больше здравого смысла и житейской опытности».  Впрочем, мера была принята лишь «на первое, по крайней мере, время[35]». Как показал опыт Государственных дум первого и второго созыва, огромное представительство крестьянства было залогом не к внесению умиротворения в Думу, но лишь появлению благодатной почвы для партийной агитации и созданию большинства партии, наиболее в этом преуспевшей.

Интересен также небольшой эпизод с обсуждением названия учреждавшегося органа, имевший место на том же последнем заседании. Николай II предложил назвать Думу Государевою, однако не стал настаивать как из желания провести аналогию по названию с Государственным советом, так и ее характера «государственного законосовещательного органа» (Д. М. Сольский[36].) Возможности позиционирования Думы как народного совета при монархе (невольно вспоминаются уверения Павлова в предпочтительности созыва Земского Собора) предпочли создание государственного учреждения, встроенного своими ясно оговоренными, поставленными в соответствие с компетенцией Государственного совета и верховной властью полномочиями в административную систему Российской империи.

27 июля Николай II распорядился включить в готовящийся текст манифеста об учреждении Государственной думы свои распоряжения о сохранении исключительно за царем права вносить предложения об изменении Учреждения Думы и отмене указа Сенату от 18 февраля, легализовавшего подачу петиций на высочайшее имя. Присяга думцев была заменена торжественным обещанием[37]. Так монарх хотел как можно более ограничить все еще чуждую России, по его мнению, «либеральность» и «западность» Думы, вовсе не поколебавшись в своей уверенности в том, что самодержавие – единственная подходящая его стране форма правления.

Анализируя протоколы, можно выделить некоторые задачи, которые члены Особого совещания пытались решить и согласовать при обсуждении Учреждения и Положения о выборах в Государственную думу. Прежде всего, это принцип сохранения Основных законов, то есть неприкосновенность самодержавия. Далее, обеспечение широкого представительства различных групп населения для создания помощницы Государю в делах законодательства, а не бесполезной уступки революции, при четком определении границ полномочий Думы (не ударяясь, впрочем, в подражание европейскому конституционализму.) Кроме того, введение нового органа в систему уже имеющихся учреждений. Желание обеспечить правильное решение этих задач проходило красной нитью через все заседания.

Манифест об учреждении Государственной Думы и Положение о выборах в Государственную Думу были опубликованы 6 августа 1905 г. Однако до открытия 27 апреля 1906 г. Государственной думы первого созыва был принят манифест 17 октября «Об усовершенствовании государственного порядка», даровавший населению гражданские и политические свободы. Он, в свою очередь, повлек за собой принятие новых Учреждений Думы и Государственного совета и Избирательного закона в Думу, ознаменовавших собой создание законодательного представительного органа, ограничивающего власть монарха – уже в соответствии с Основными законами редакции 1906 г. Таким образом, так и не созванная «Булыгинская дума», учрежденная в согласии с озвученными на июльском Совещании требованиями, была заменена государственным учреждением законодательного типа, и даже самая главная проблема – соответствие Основным законам, была решена не через подготовленную было в июльском Совещании согласованность с ними, а посредством изменения их самих.

Список используемой литературы

Источники

1) Воспоминания: из бумаг С. Е. Крыжановского, последнего государственного секретаря Российской империи. СПб., 2009.

2) Дневники императора Николая II. М., 1991.

3) Законодательные акты переходного времени. 1904-1908 гг. СПб., 1909. С. 22-23.

4) Петергофское совещание о проекте Государственной Думы под личным его Императорского Величества председательством: Секретные протоколы. Берлин, 1905.

5)  Таганцев Н. С. Пережитое. Учреждение Государственной Думы в 1905–1906 гг. Пг., 1919.

Литература

1) Ананьич Б. В., Ганелин Р. Ш., Дякин В. С. и др. Кризис самодержавия в России. 1895–1917. Л., 1984.

2) Ананьич Б. В., Ганелин Р. Ш., Панеях В. М. Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб., 1996.

3) Боханов А. Н. Николай II. М., 1997.

4) Ганелин Р. Ш. Российское самодержавие в 1905 году. Реформы и революция. СПб., 1991.

5) Демин В. А. Государственная Дума России: механизм функционирования. М., 1996.

6) Емельянов И. Б. Реформа в бюрократическом строе Государственной думы. Пг., 1917.

7) Куликов С. В. Император Николай II как реформатор: к постановке проблемы.// Российская история, 2009. №4.

8) Обнинский В. П. Новый строй. Ч 1. М., 1911.

9) Сидельников С. М. Образование и деятельность Государственной Думы. М., 1962.

• Переломные точки русской истории