Андрианов И.К.

Введение

В последнее десятилетие усилился общественный и научный интерес к истории русской эмиграции в  Маньчжурии. Однако жизнь казаков-эмигрантов на территории Маньчжурии до сих пор мало изучена именно в условиях японской оккупации 1930-х годов, когда накануне Второй Мировой войны со стороны японского командования усиливается интерес к дальневосточной казачьей эмиграции, как к союзнику в борьбе с Коминтерном. События данного периода сыграли одну из ключевых ролей в сохранении духа национального единства дальневосточного казачества.

Актуальность данной темы исследования обусловлена тем, что миграционные процессы, в которые вовлечены граждане нашей страны, обрели новую волну в конце XX – начале XXI веков. Существенные социально-экономические и политические сдвиги влекут за собой перемещения достаточно больших групп граждан в пределах нашей страны и вне ее границ. В результате этих процессов происходит формирование и рост российских диаспор за рубежом. Чтобы адекватно оценить происходящие процессы, необходимо изучить эмиграционный опыт поколений во всем его многообразии. Особый интерес представляет именно казачий элемент в дальневосточной диаспоре на территории Маньчжурии, а также политика японских властей, которая способствовала сохранению культуры казачества.

Важность данной работы состоит в том, что сейчас мы являемся свидетелями возрождения казачества на Дальнем Востоке. В настоящее время возникают организации, общества, которые поддерживают традиции казаков. Сегодня сделана попытка вернуть казачество, но она лишь на начальном этапе своего развития, и возможно в скором будущем казачество возродиться вновь. Поэтому исследование данной темы поможет научной идентификации, выяснению сущности этой социальной группы, ее духовно-нравственных, ценностных ориентаций и в конечном итоге даст возможность правильно определить ее место в современном обществе.

Идеологические концепции Японии и ее планы относительно казачьей эмиграции

Установление Японией оккупационного режима в Маньчжурии ознаменовало начало нового периода в жизни дальневосточного казачества. Этот период в истории русских в Маньчжурии был особым во всех отношениях: политическом, идеологическом, правовом и даже экономическом.

Маньчжурия, после её захвата японцами в конце 1931 года, получила с 1 марта 1932 года название Маньчжоу-Го – Маньчжурского государства, а с 1 марта 1934 года была переименована в Маньчжоу-Ди-Го – Маньчжурская Империя. Главой Маньчжоу-Го, а затем императором Маньчжоу-Ди-Го был поставлен последний потомок династии Цин в Китае Пу И. Японская оккупация Маньчжурии и создание на ее территории марионеточного государства Маньчжоу-Го стали началом реализации японской геополитики, в основу которой был положен принцип Ван-Дао («Императорский путь»)[1]. Суть принципа Ван-Дао заключалась в провозглашении Японии «первым государством на земле», а японцев «единственной божественной нацией на земле».

Государственное управление Маньчжоу-Ди-Го находилось под контролем японского посла в Маньчжурии, который одновременно являлся и командующим Квантунской армией. Оно осуществлялось через японцев –должностных лиц Маньчжурской империи. Чиновники-японцы занимали не только самые важные посты в правительственном аппарате Маньчжоу-Ди-Го, они составляли 36 % всех служащих центральных государственных учреждений и 29 % служащих провинциальных органов управления.  Правящие круги Японии уделяли очень большое внимание идеологическому обоснованию своей политики в Маньчжурии. Японские идеологические концепции не только определяли внешнюю и внутреннюю политику Маньчжоу-Ди-Го, но и жестко регламентировали жизнь российских эмигрантов в Маньчжурии: все эмигрантские общественные и политические организации, культурные и научные общества, пресса, молодежные объединения находились под неусыпным   наблюдением   и   идеологическим   контролем   японских властей в Маньчжоу-Ди-Го.

Первоначальной основой для идеологического обоснования экспансии Японии в Маньчжурии послужила теория «общности судеб» Японии и развивающихся азиатских государств, возникшая еще в начале XX в. Развитие этой теории привело к появлению в начале 1930-х гг. таких новых концепций, как идея создания «сферы сопроцветания стран Восточной Азии», «нового порядка» – поскольку образование Маньчжоу-Ди-Го и дальнейшее развитие агрессии Японии в Китае требовали как морального и политического оправдания, так и идеологического закрепления достигнутых успехов.

В осуществлении своей колониальной политики в Маньчжурии японские власти, в известной степени, делали ставку на российскую эмиграцию. Обещая эмигрантам обеспечение их прав, оккупационные власти рассчитывали иметь в их лице союзника для реализации своих антисоветских планов.  Особый интерес японцы отводили, прежде всего, казачеству, так как оно оказалось самой консолидированной, политически-организованной и боеспособной силой в российской эмиграции Маньчжурии. Ещё до прихода японцев под рукой эмигрантских атаманов уже были созданы боеспособные казачьи подразделения и это, безусловно, привлекало японское командование.

Японцы стремились использовать российскую эмиграцию в реализации своих военно-политических планов относительно восточных территорий СССР. Прежде всего, это касалось представителей военной эмиграции – казаков. Именно на них японское командование делало ставку в вопросах военно-политической консолидации российской эмиграции в Маньчжурии и организации активной диверсионно-разведывательной деятельности на территории СССР. В то же время японцы рассматривали дальневосточную казачью эмиграцию как резерв Квантунской армии.

Важно отметить, что до японской оккупации Маньчжурии в казачьей среде достаточно активно создавались казачьи союзы и другие политические организации, хотя в материальном плане жизнь казаков была тяжелее, чем в годы японской оккупации. В 20-е гг. XX в. для помощи казакам-эмигрантам «Красный крест» Японии выделял различные средства, и уже тогда Япония старалась сохранить военную казачью организацию[2]. При этом деятельность казаков была относительно свободной в отличие от 30-х гг. XX в., сопровождающихся усилением контроля со стороны японского командования. Она распространялась на разные стороны жизни и выражалась в создании разных эмигрантских идейных движений и политических организаций. Благодаря своей войсковой сплочённости и военно-станичному укладу жизни, казаки играли существенную роль в организации политической жизни, они во многом были консолидирующей военно-политической силой всей российской эмиграции в Маньчжурии, на что и пытались сделать ставку японские власти.

Перемены в жизни казаков-эмигрантов с усилением японского влияния в Маньчжурии

В значительной мере изменилась жизнь русской диаспоры, и в частности – дальневосточного казачества, после оккупации Маньчжурии японскими войсками. С этого времени практически все официальные обще-эмигрантские и казачьи организации действовали под контролем со стороны разведывательного аппарата Японской военной миссии. Период относительно самостоятельной организационной и антисоветской деятельности казачьих объединений ушел в прошлое. Теперь, вольно или не вольно им приходилось действовать в рамках планов японских политиков и военачальников.

Известно, что часть казачьей эмиграции встретила японцев восторженно, с действиями японской стороны она связывала надежды на свержение власти Советов и своего скорейшего возвращения на родину. Эти намерения дальневосточного казачества хорошо прослеживаются в статье «На победном пути» журнала «Казачий клич», издаваемого в годы эмиграции: «Мир возрождается – коммунизм гибнет. Национальные идеалы поднимаются на вершину – Коминтерн катится вниз. Век бесповоротно утверждается на новых путях. Он обещает народам мир, русским городам и землям – освобождение, Ниппон и России – вечную дружбу и солидарность».[3]

Православная церковь Маньчжурии также приветствовала приход японской армии. Архиепископ Нестор превозносил новое государство за заботливость по отношению к русским эмигрантам, приравненным в правах к маньчжурским подданным. Он с уверенностью утверждал, что «нет сейчас русского ни за рубежом, ни тем более в пределах нашей родной страны, который не осознавал бы, насколько важно было бы сейчас для России, для всего нашего национального дела вооруженное столкновение Советской России с любым достаточно сильным противником».[4] Более того, служитель церкви «с упованием, с трепетом надежды» ждал начала войны Японии с СССР.

Учитывая антисоветские настроения эмиграции, в особенности казачества, японские власти рассчитывали использовать ее для борьбы с СССР. Не уставая повторять, что японская армия пришла в Маньчжурию для наведения порядка и защиты прав японцев, проживающих на ее территории, оккупационные власти подчеркивали свое сочувствие к русским, покинувшим Родину из-за непримиримости к коммунизму. Обещая облегчить условия жизни, японское командование, однако, дало понять, что это не дает повода казачьей эмиграции считать Японию «источником политических благ эмиграции» и ее «открытым пособником и союзником», так как «от идеологических симпатий до практических мер расстояние огромно». Усиливая нажим по мере государственного строительства Маньчжоу-Ди-Го, японское командование проводило в отношении казачьих эмигрантов достаточно жесткую политику.  Часть эмигрантов стала активно сотрудничать с японскими властями, причем отношение к ним в эмигрантской среде было, как правило, весьма скептичным. Так, с приходом японцев начала выходить новая ежедневная газета на русском языке «Харбинское время», редактором-издателем которой был японец.

Большинство казаков-эмигрантов старалось держаться нейтрально и избегало тесных контактов с японской администрацией. Японцы учитывали эти различные настроения среди русских. Они допускали казаков на службу в войсках и в учреждениях нового маньчжурского государства, однако держали их там лишь на низших ступенях.

Необходимо отметить, что японское командование прекрасно понимало, в полной мере на казаков-эмигрантов оно рассчитывать не может, так как в её рядах русский патриотизм был на достаточно высоком уровне, а это могло навредить их планируемой войне с Россией. Отсюда складывались два основных логических посыла японской политики по отношению к казачьим эмигрантам – тотальный контроль и жёсткая консолидация сверху.

БРЭМ как орудие политики японского командования

Политически разрозненная эмигрантская масса не могла стать надежной опорой Японии в ее агрессивных планах против СССР. Многие видные общественные и политические деятели не высказывали желания служить японским интересам, даже если они и несли угрозу большевистскому режиму в России. Перед оккупационными властями встала задача: объединить российскую диаспору в единое целое под эгидой идеологии сильной политической организации. Поэтому японские власти решили проблему в административном порядке, создав в Маньчжурской империи «Бюро по делам российских эмигрантов» (БРЭМ), с целью реформирования существовавших структур самоуправления и создания на этой основе единой системы, которую можно было использовать для всеобъемлющего контроля за жизнью русской диаспоры.

28 декабря 1934 г. был издан приказ, согласно которому Бюро было учреждено как центральный орган, «призванный объединить вокруг себя все те элементы эмиграции, которые не могут относиться равнодушно к судьбам своей родины»[5]. Таким образом, оккупационными властями был создан обще-эмигрантский орган, который должен был представлять интересы всей русской диаспоры и,  конечно казаков, перед властями Маньчжоу-Ди-Го.

Основные задачи «Бюро по делам российских эмигрантов» заключались в следующем[6]:

• Руководство во всех отношениях общественной деятельности различных эмигрантских организаций и отдельных эмигрантов, защита их правовых, экономических и культурных интересов.
• Согласование и урегулирование вопросов, возникающих между отдельными лицами и различными организациями.
• Представление надлежащим  органам, проектов и вопросов по улучшению жизни российских эмигрантов в Маньчжоу-Ди-Го и поддержание справедливых ходатайств групп и отдельных лиц эмигрантского населения.
• Ведение статистического учета эмигрантского  населения с целью выяснения: степени обеспеченности его заработком, количества  специалистов различных профессий.

БРЭМ было создано Японской военной миссией для контроля над представителями всех групп российской эмиграции, в том числе казаков в Маньчжурии. Под контролем Бюро к 1937 году были объединены 163 эмигрантские организации – военные, общественные, культурные, религиозные и др. В структуре Бюро было несколько отделов: 1 – общий, 2 – культурно-просветительный, 3 – административный, 4 – финансово-хозяйственный, 5 – благотворительный, 6 – юридический, 7-м был «Дальневосточный союз военных».

Возглавляли БРЭМ белые генералы из близкого окружения Г.М. Семёнова – В.В. Рычков (1934-1935), А.П. Бакшеев (1935-1938), В.А. Кислицын (1938-1943), Л.Ф. Власьевский (1943-1945). Подобный выбор был неслучаен. Казачьи руководители ещё до Японской оккупации руководили казачьими союзами, которые достаточно активно работали, поэтому неудивительно, что японцы, консолидируя русскую эмиграцию Маньчжурии и организовывая антисоветскую военно-политическую деятельность, сделали ставку на казачество, как наиболее организованную, военно-подготовленную и политически активную часть эмиграции.

Каждый эмигрант и, в особенности, представители казачьей эмиграции находились под пристальным вниманием БРЭМ. Без регистрации в Бюро эмигрант не мог устроиться на работу, пойти на службу, переехать в другое место или страну, организовывать коммерческие предприятия, нанимать работников. Трудно было привыкнуть к «пресмыкательству» перед японскими властями, ношению унизительных «собачьих» номеров – так называли эмигранты обязательные номерные значки, которые получили все зарегистрированные в БРЭМ, обязательному участию в политических акциях, устраиваемых Японской военной миссией. С другой стороны, в БРЭМ каждому эмигранту можно было прийти с просьбой о помощи, в поисках защиты нарушенных прав, с ходатайством об устройстве ребенка, потерявшего родителей.

Бюро охватило все слои эмигрантов, в том числе и казаков, и  являлось эффективным  инструментом  контроля  над русской эмиграцией со стороны Японской военной миссии. В картотеке Бюро было зарегистрировано свыше 44 тысяч эмигрантов. Им выдавалась личная книжка с фотографией и номером регистрации, где указывалось место службы, оклад, адрес, несколько страниц документа было отведено под уплату взносов. Каждым эмигрантом собственноручно заполнялась анкета «Биографические сведения» из 73 – 87 вопросов. Около 23,7% анкетируемых входили в казачьи организации; 20,2% – в «Дальневосточный союз военных»; 17,4% – монархические организации; 10,4% – «Российский фашистский союз»; 9,7% – «Национальную организацию русских разведчиков»; 6,9% – «Кио-Ва-Кай»; 6,2%  –  «Союз мушкетеров»; 4.9%  –  другие организации.

Пункт 13 положения о БРЭМ определял право эмигранта на снятие с учета «по собственному желанию...», однако в действительности это было возможным лишь в случае выезда из страны навсегда. Сняться с учета в Бюро и остаться жить в Маньчжоу-Ди-Го было равносильно самоубийству, так как отсутствие личной книжки и номерного знака БРЭМ ставило человека вне закона и возбуждало опасный интерес со стороны Японской военной миссии и жандармерии. Пункт 5 обязывал всех состоящих на учете «как словом, так и делом, поддерживать и укреплять государственный порядок Маньчжоу-Ди-Го и уважать законы империи»[7].

Формально новый эмигрантский центр подчинялся министру народного благополучия Маньчжоу-Ди-Го, фактически - Японской военной миссии, взявшей на себя его финансирование. Финансирования японские покровители не афишировали. Финансовые поступления прикрывались благотворительностью, вызванной симпатией и сочувствием японских властей к «российским изгоям», оказавшимся на чужбине в труднейших условиях существования. На самом деле, организованная под эгидой жесткой власти казачья эмиграция интересовала Японию лишь как союзника в деле претворения в жизнь колониальной политики страны в Восточной Азии и возможной войны с СССР. По поводу источников финансирования в уставе организации говорилось кратко: «Бюро содержится за счет средств, изыскиваемых самим Бюро среди эмигрантов». Ежемесячный взнос в Бюро для каждого зарегистрированного лица составлял 1% от заработка.[8]

По масштабу деятельности и по уровню организации различных служб с Бюро не может сравниться ни одна из эмигрантских организаций в Китае. Характерной особенностью и ярким проявлением японского влияния было установление жесткой дисциплины, а позже и военного порядка в организации. В делах фонда Бюро содержится множество приказов о дисциплинарных взысканиях, различных наказаниях проштрафившихся сотрудников. Основной мотив ужесточения кадровой политики - «общее моральное разложение и пониженная дисциплина российской эмиграции».[9] Так, например, в приказе №50 начальнику «Хайларского Бюро по делам Российских эмигрантов» от Атамана А.Бакшеева, говорилось: «Мною замечено, что станичные и поселковые атаманы мало обращают внимания на ношение казаками своей формы. Многие казаки, приезжая в Хайлар по делам службы, и то не удосуживаются одеть форму, а являются в каких-то штатских пиджаках и диких кепках… В случае, если подобные вещи будут и в будущем, принужден буду подвергать таких лиц особому строгому взысканию».[10]

Как уже отмечалось, БРЭМ было создано Японской военной миссией для контроля над представителями всех групп российской эмиграции в Маньчжурии. Характер расселения казачьей эмиграции привёл к тому, что казаки в основном взаимодействовали с «Захинганским Районным Бюро по делам российских эмигрантов», которое дислоцировалось в г. Хайларе (контора располагалась по адресу: 1-я Западная улица, д. №33, в кирпичном одноэтажном доме с железной крышей)[11]. «Захинганское Бюро» было ведущим органом эмиграции в Западной Маньчжурии. Здесь проживали главным образом казаки, которые эмигрировали в 1920 году или бежали в 1931-1933 годах во время сплошной коллективизации. Бюро возглавлял генерал-лейтенант А.П. Бакшеев, который был и начальником «Союза казаков Восточной Азии».

Деятельность Бюро бдительно контролировалась японской военной миссией через своего представителя, который на правах советника входил в состав президиума организации. Так на одном заседании в мае 1936 г. члены президиума слушали «указания советника Бюро капитана Оноучи относительно замеченных им недочетов в работе Бюро». В итоге начальникам отделов в срочном порядке было предложено произвести обследование служащих отделов в «отношении их политической благонадежности».

В начале 1930-х годов 20 - 25% российских эмигрантов не имели работы.[12] Эта же цифра фигурирует в отчете начальника шестого отдела Бюро М.А. Матковского в декабре 1935 г. Многим эмигрантам приходилось подрабатывать случайными заработками, наниматься сторожами, охранниками. Казаки-станичники устраивались в механические мастерские или служили в полиции, некоторые подрабатывали в качестве швейцаров, официантов, музыкантов[13]. Даже блестящие казачьи офицеры хватались за любую работу, чтобы выжить.

Безработица – одна из важнейших проблем, которую, по мере своих возможностей, решало Бюро в 1930-е г. С декабря 1935 г. в шестом отделе начал работать трудовой подотдел, занимавшийся учетом безработных и их трудоустройством. Для решения проблемы безработицы организовывались трудовые артели, изыскивалась работа по подрядам, создавались крестьянские, пчеловодческие, садоводческие хозяйства. Тем самым Бюро оказало в вопросе трудоустройства безусловную помощь эмигрантам, несло в данном случае позитивные моменты, поскольку оставшийся без работы обрекал себя и свою семью на голодную смерть.

Бюро встало на защиту своих соотечественников, когда по приказу Японской военной миссии у них были отобраны охотничьи ружья. В своем ходатайстве оно указало, что охотой 2,5 тыс. эмигрантов добывают своим семьям пропитание, и просило Японскую военную миссию возвратить ружья их владельцам.[14] Жизнь казачества в Маньчжоу-Ди-Го благодаря БРЭМ была регламентирована до последней мелочи, а само Бюро, являясь орудием политики японского командования в отношении русских эмигрантов, было руководящим центром эмиграции. БРЭМ производило разбор спорных дел между эмигрантами, свидетельствовало договоры, соглашения и сделки, выдавало удостоверения на право получения и замену видов на жительство. Бюро вело учёт эмигрантского населения для набора рабочей силы среди эмигрантов, составляло списки эмигрантов для работы в японских разведывательных службах (проводников на территорию СССР, разведчиков и агентов), проводило подготовительную работу для мобилизационных целей, вело учёт эмигрантов по возрасту и по уровню военной подготовки. Отдельно велся учёт казачьего населения, а также их экипировки вплоть до учёта лошадей.

«Союз казаков на дальнем востоке» – идеологический центр казачьей эмиграции

Наиболее значительным по  численности  из всех военных эмигрантских организаций был «Союз казаков на Дальнем Востоке», реорганизованный в 1933г. по инициативе японских властей в «Союз казаков Восточной Азии». Главной целью этого союза были провозглашены «содействие политическому, экономическому и государственному строительству Маньчжурской империи, культурно-просветительская и организационная деятельность среди своих членов». [15]

В обращении «Союза казаков на Дальнем Востоке» к дальневосточным казакам в Маньчжурии говорилось: «Свет с Востока гласит Римская поговорка. В природе после тьмы ночи день начинается с Востока. Для Европы Свет Христианской истины воссиял с Востока…Государство, единственное на земле. Незараженное коммунистической проказой – это Япония, которая конечно не будет мешать освобождению России от проклятой Сатанинской власти».[16]

«Союз казаков» ставил перед собой следующие задачи[17]:

• Освобождение России из-под власти Коминтерна и восстановление в ней законности и порядка.
• Защита интересов казачества и закрепление его исконных прав в
  будущей «национальной России».
• Взаимная поддержка казачьих войск, укрепление казачьего единства, сохранение исторически сложившегося быта и уклада казачьей жизни и войсковых традиций.

Для достижения указанных целей «Союз казаков» организует и объединяет казаков всех казачьих войск вокруг имени по­ходного атамана казачьих войск гене­рал-лейтенанта Г.М.Семенова. В качестве идейной основы «Союза казаков на Дальнем Востоке» про­возглашалась доктрина «россизма»[18], выдвинутая Г.М.Семеновым и сочетавшая ярый антикоммунизм, русский национализм с про­возглашением ряда основополагающих прав и свобод.

Руководство казачеством осуществлялось Японской военной миссией через Г. М. Семенова, а на местах – через станичных атаманов и станичные правления. По предложению генерал-лейтенанта А.П. Бакшеева, был создан оргкомитет «Союза казаков» под его председательством и развернута работа по сбору сведений и регистрации казачьего актива. Г.М. Семенов, в основном, жил в Дайрене и занимался военно-политическими интригами, появляясь в Харбине лишь с инспекционными целями.

В «Союзе казаков» на каждого казака заводилась специальная анкета, где указывались семейное положение, место службы, подданство, образование, род деятельности[19]. Характерно в этом плане признание лидера «Русской фашистской партии» К.В. Родзаевского: «После образования Маньчжоу-Ди-Го «Союз казаков на Дальнем Востоке» стал быстро заполняться, так как всем были известны дружест­венные отношения к атаману Семенову японцев. В дальнейшем, с 1937 г., все казаки независимо от желания обязаны были состоять в семеновском «Союзе казаков». В Маньчжурии проживало много казаков, главным обра­зом забайкальских, уссурийских, амурских».

В состав «Союза казаков», насчитывающего около 20 тысяч человек, входили преимущественно казаки-эмигранты Забайкальского, Амурского и Уссурийского казачьих войск. К февралю 1939 г. численность казачьего населения, входящего в «Союз казаков» была такова: по г. Харбину (в 9 станицах) – 2453 чел., по Хайларскому Казачьему отделу – 7135 чел., по Трехреченскому району – 7010 чел., по станциям Западной линии железной дороги – 1178 чел., по станциям Восточной линии железной дороги – 1784 чел.[20] К декабрю 1938 г. «Союз казаков» объединял 27 казачьих станиц, три их них находились в Северном Китае, 24 – в Маньчжоу-Ди-Го, 9 – в Харбине, 15 – на линии КВЖД[21]. Казачество станиц, расположенных в Харбине, в основном служило в японских учреждениях. Казаки станиц западной линии КВЖД (Маньчжурской, Хайларской, Цицикарской и др.) несли охрану железнодорожной линии, а казачьи поселки являлись как бы цепью пограничных застав. Казачье население восточной линии дороги (станицы Вэйшахэйская, Яблонская, Пограниченская и др.) помимо охранной службы на КВЖД, работало на Мулинских каменноугольных копях и лесных концессиях. Именно здесь находился один из главных центров антисоветской борьбы в Маньчжурии, и с 1935 г. издавалась крайне враждебная СССР газета «На границе».

17 мая 1938 г. в «Союзе казаков» состоялось открытие военно-учебных курсов для молодых казаков. «Потребность в открытии этих курсов наблюдалась у казаков уже давно, так как военная подготовка для казачьей молодежи, ведущей борьбу с коммунизмом, являлась необходимой. При открытии на военные курсы сразу же записалось 92 человека, молодых казаков в возрасте от 17 до 25 человек. Прохождение курсов было рассчитано на 2 года, в течение которых казаки обучались по программе бывших военных училищ в России. Главное внимание обращено на такие предметы, как – стратегия, топография, военная химия. Начальником училища был Стариков С.Ф».[22]

3 января 1937 г. среди прочих казачьих станиц бы­ла создана «Молодая имени Атамана Семенова казачья станица» под руководством «Союза казаков».   По идеи штаба «Союза казаков» в работу станицы были втянуты все молодые казаки в возрасте от 16 до 25 лет, ранее состоявшие по различным станицам. Для них были организованы двухгодичные военно-училищные курсы. Ввиду этого получился большой приток свежих сил, и количество членов значительно возросло. Работа выражалась, главным образом, в «устройстве лекций, докладов, собраний, а также по кружкам: шахматному, драматическому, по изучению ниппонского языка».[23]

Осенью 1939 г. русская эмиграция Маньчжурии торжественно отме­тила 22-ю годовщину борьбы атамана Г.М.Сёменова с большевизмом. По этому случаю 24 сентября в Харбине в св. Иверском храме был отслужен торжественный молебен, а затем состоялся парад на Офицер­ской улице Харбина, в котом приняли участие представители «Союза казаков».

Одной из организаций «Союза казаков», которой уделялось особое внимание со стороны японского командования, была молодёжная организация «Казачья смена», в которую входили казачата от 8 до 14 лет. «Летом для казачат была организована площадка в Затоне из обширных дач, с прекрасным садом и двором, недалеко от берега Сунгари. Ежедневно маленькие казачата и казачки делали гимнастику, спортивные упражнения, а также особый акцент делался на строевые занятия,  перестроения, в которых казачата показывали выправку, дисциплинированность и знание дела».[24]

С остальной казачьей массой проводилась идеологическая работа, ежемесячно организовывались сборы казаков для военной подготовки, читались доклады на военно-политические темы.

Объединительная политика БРЭМ в отношении казачества

Бюро по делам российских эмигрантов – явление уникальное и противоречивое, не имеющее аналогов   в истории русского зарубежья. С одной стороны, в условиях жесткого оккупационного режима этот обще-эмигрантский центр, созданный Японской военной миссией, служил ее политическим планам, с другой стороны, именно эта организация спасла дальневосточную эмиграцию от «распыления», объединив ее в одно целое, и, в меру своих сил, стала защитником ее культурных, правовых и экономических интересов.

Бюро занимало важное место в жизни казачьей эмиграции. Несмотря на «жесткие тиски» оккупационного режима, БРЭМ стремилось сохранить русские корни эмиграции, воспитывать в русском духе молодое поколение. Под руководством БРЭМ казачья эмиграция ежегодно отмечала российские национальные праздники, связанные с историей и культурой страны, а также православные религиозные праздники. Инструкция по культурной работе устанавливала перечень официальных праздников для российской эмиграции: День русской культуры (28 июля), День памяти российских героев (11 сентября), День непримиримости (7 ноября), День Св. Георгия Победоносца – праздник российских воинов (6 мая)[25]. Задача культурной   работы   БРЭМ  состояла «в выработке   общего   сознания всех национальностей российской эмиграции, в изучении сущности российской культуры, в заботливом сохранении наследия предков и пополнении этого наследия новыми культурными сокровищами»[26]. Часто устраивались лектории на темы российской истории, организовывались театрализованные представления, вечера русской музыки и поэзии. В 1930-х годах БРЭМ являлся механизмом этнокультурного воспроизводства российской диаспоры, усилиями которого открывались и поддерживались школы, творческие коллективы, пропагандировались русская литература и искусство. Главным результатом культурно - просветительской работы Бюро явилось то, что молодое поколение казаков, не знавших России, вырастало русскими. И поэтому национальное самосознание казаков, воспитанных на идеалах русской культуры и русских традициях, плюс тяжелое материальное положение, отодвигавшее политику и идеологию на второй план, в конечном итоге, перевешивало всю мощь японской пропагандистской «машины».

Роль Бюро в судьбе дальневосточной казачьей эмиграции не ограничивалась культурно-просветительской деятельностью. Создавая эту организацию, японские власти преследовали свои собственные цели, но, невольно, способствовали объединению казачьей эмиграции в единый организм, представляя ее лидерам возможность сконцентрировать усилия на решении жизненно важных проблем.

С самого начала деятельности Бюро уделяло чрезвычайно большое внимание школьному делу как одному из важных компонентов воспитания казачьей молодежи. Еще в декабре 1933 г. японское командование запретило советским гражданам преподавать в русских эмигрантских школах. Тогда этот указ – как «чисто политический и дискриминационный»  – вызвал неоднократные и безрезультатные протесты советских представителей в Маньчжурии. Однако все усилия БРЭМ поднять школьное преподавание на должную  высоту были тщетными:  в эмигрантских школах наблюдалось падение грамотности и снижение общего культурного уровня. Это объяснялось, прежде всего, отсутствием русского педагогического института и пополнения учительских кадров профессионалами[27]. Большой вред наносила и крайняя степень идеологизации школьного обучения. Японские власти постоянно требовали ужесточения контроля Бюро над преподаванием в русских школах.

В сложившейся ситуации, главная заслуга в сохранении национальных культурных традиций принадлежит самой казачьей эмиграции. Несмотря на японское господство в Маньчжурии, казаки сумели, сохранить систему образования, созданную еще в предшествующие годы, когда Харбин превратился в центр дальневосточной российской эмиграции. Эта система позволила казакам в окружении  «чужой  культуры»   создать  и  сохранить свое  этнокультурное пространство, сберечь родной язык и национальную самобытность.

Роль культурных объединений в решении проблемы консолидации казачьей эмиграции

Одной из форм культурной жизни казачьего населения Маньчжурии были разнообразные «кружки» и «эмигрантские дома». Подобные общественно-культурные объединения складывались под прямым влиянием японских властей. Количество и разнообразие «кружков», как правило, зависели от плотности и характера эмигрантского населения. Чаще всего они были литературными, музыкальными, военными, детскими, молодёжными. Наибольшее их количество было в Харбине, хотя и в других населённых пунктах подобные кружки активно работали.

В г. Хайларе был открыт «Дамский кружок»[28], который вёл работу по хозяйственной части при устройстве собраний, вечеров, а также принимал участие в благотворительной деятельности. Руководили «Дамскими кружками» преимущественно жены станичных атаманов. Председательницей кружка в г.Хайларе была М. И. Блохина, вице-председательницей - А. В. Пляскина, секретарём - Л. А. Кашинцева, казначеем - А. С. Садлуцкая, членами ревизионной комиссии - П.М. Михайлова, У. И. Мациевская, А. П. Чижова.

Кроме того, в Хайларе был «Кружок русской молодёжи» (председателеь И. Н. Клепачёв, вице-председателеь – Г. В. Садиков, секретарь - В. Л. Яковлев.). В этом кружке было два отдела: спортивный, которым заведовал Н.И. Крамник, и культурно-просветительный, руководитель - Л. Сафронова[29].

В октябре 1935 г. в г. Харбине по инициативе и под руководством Начальника Штаба «Союза казаков» организовывается казачий хор. Как говорится в положении о казачьем хоре, создавался он «для наибольшего объединения всех проживающих на Дальнем Востоке казаков в единую цельную и дружную семью, развития в членах «Союза казаков»  особенно в подрастающем поколении своей сословной самобытности и реального представления о родине и казачестве»[30]. Казачий хор под управлением В.Федотова состоял при Харбинском Симфоническом обществе[31] и пользовался большой популярностью среди жителей Северо-Восточного Китая. Благодаря поддержке БРЭМ организовывались регулярные концерты казачьего хора.

Важно подчеркнуть, что «дамские» и «молодёжные» кружки были широко  распространённы в молодежной среде дальневосточного казачества; взрослое мужское население, как правило, принимало участие в военно-политических казачьих объединениях. Кружки играли достаточно большую роль, особенно в вопросе вовлечения казачьей молодёжи в активную политическую жизнь. С одной стороны, подобная централизация помогала развивать культурную жизнь казаков, а с другой – она служила упрощению контроля и направления культурной и политической жизни казачьей эмиграции. Держа руку на пульсе казачьей культурной и политической жизни, японцы пытались направлять её в нужное им русло.

Таким образом, культура играла объединяющую роль и как следствие – помогала выжить представителям эмиграции. Благодаря казачьей войсковой и общественной организации казакам было проще строить церкви, организовывать школы, издавать периодику. Следовательно, казачество, благодаря своей консолидированности и культурным традициям, во многом было мобилизующим фактором в культурном строительстве русской эмиграции и выступало силой, сохраняющей и развивающей как народно-бытовую, так и общественную культуру русского зарубежья.

Войсковые праздники, широко поддерживаемые японским командованием, были неотъемлемой частью культуры дальневосточных казаков на территории Маньчжурии, которая стала второй родиной для казаков-эмигрантов, о чем свидетельствует приказ № 6 от 30 марта 1939 г. по «Союзу казаков на Дальнем Востоке», в котором говорится: «Сегодня Войсковой праздник Дальневосточных казачьих войск – Забайкальского, Амурского, Уссурийского. В этот исключительный момент мы казаки будем стремиться быть достойными этого порядка, будем служить нашей второй родине, так же как наши отцы и дети служили было России... Величайшие невиданные миром события переживает весь мир, переживают их и народы Восточной Азии. Могущественная и лидерствующая Ниппонская армия и ее вожди несут народам на своих штыках светлый порядок».[32]

Политическая ориентация и настроения казачьей эмиграции в Маньчжурии

Особое место занимали казаки среди российской эмиграции. Они были частью военной эмиграции и значительно пополнили ряды почти 200-тысячной дальневосточной диаспоры, часть которой не оставляла планов продолжения антибольшевистской борьбы, и казачеству в ней отводилась ведущая роль. В целом казачья эмиграция приобрела ярко выраженный политический оттенок и представляла наиболее убежденных и активных участников белого движения.

Казачество, уходя в изгнание, ставило перед собой конкретные политические цели: всеми силами бороться за политические перемены на Родине, освободиться от коммунистического режима. Пути и средства достижения этих целей были различны: от белого террора до мирного перерождения большевизма.

На политическую ориентацию и настроение казачьей эмиграции значительное влияние оказывали международная обстановка и политика в отношении СССР. Ухудшение международной обстановки, угроза новой интервенции или обострение внутриполитической ситуации в СССР, как правило, усиливали антисоветские настроения среди казаков-эмигрантов. Казаки не только не хотели подчиняться и служить большевистскому режиму, но и надеялись, что смогут свергнуть Советскую власть, если поднимут весь народ против неё.

Среди казаков было немало активных противников Советской власти, готовых ждать гибели большевизма сколько угодно, особенно тех, кто запятнал себя террором, и «приспособленцев», готовых продать свой военный опыт интервентам. Они служили в японских войсках, полиции, в разведках, военизированных формированиях эмигрантов.

Дальневосточные казаки видели в Советской власти серьезную опасность для единства русского народа, что подтверждается статьей  Атамана Семенова «Путь казачества» в журнале «Казачий клич»: «Презрением и издевательством клеймят вожди коммунизма наших русских оборонцев… Эволюция, действительно произошла, но не у правителей СССР, а в массах  народа, познавшего, наконец, всю эту ложь коммунизма, приведшего нашу родину к величайшему разорению и уничтожению… Теперь мы, – русские  казаки, с полным сознанием своей правоты можем сказать всему миру, что еще 20 лет тому назад предупреждали его о той страшной опасности, которую представляет коммунизм для мировой цивилизации, религии, государства, общества, словом для всей современной культуры… Наш казачий путь один – идти против власти Коминтерна с теми, кто против него. Теперь мы имеем союзников в этой борьбе в лице наций Ямато, мы не одиноки, как в былые дни, когда единственным нашим союзником была вера в правоту нашего дела, которая и помогла сохранить силу духа до настоящих дней и веру в конечную победу над врагом человечества и культуры»[33].

Очевидно, что для политической жизни дальневосточных казаков-эмигрантов были характерны общие черты: неприятие политического режима в СССР, ярый антикоммунизм, отсутствие политического единства среди казаков-эмигрантов. Политически активные эмигранты, в первую очередь, из числа высших офицеров, в том числе казачьих, создали десятки различного рода политизированных организаций, в основном монархического толка. Естественно, часть казаков-эмигрантов не испытывала симпатий к Советскому Союзу и поэтому принимала участие в деятельности подобного типа военно-политических структурах антисоветской направленности.

Все антисоветские организации в Китае вели активную антикоммунистическую пропаганду с помощью средств массовой информации. В северной Маньчжурии выходило около 270 наименований различных периодических эмигрантских изданий. Ведущая роль в идеологических диверсиях принадлежала газетам "Свет", "Заря", "Русский голос".

В политической жизни русской эмиграции в Маньчжурии казачество во многом играло определяющую роль. В отличие от западной ветви русской эмиграции, здесь казаки смогли объединить практически все антибольшевистские силы. Они стали организаторами активной политической жизни всех групп русской эмиграции. Во многом этому способствовала политика японских оккупационных властей, хотя ещё до оккупации Маньчжурии казаки имели свои союзы и боеспособные подразделения.

Политика «сближения» японских властей на основе антикоммунизма

Ключевая попытка объединения дальневосточной казачьей эмиграции была предпринята японскими властями на основе антикоммунизма. Антикоммунистическая и антисоветская борьба – основное направление деятельности правых кругов эмиграции, поэтому японские усилия по созданию эмигрантского антикоммунистического органа нашли отклик определенной части русских казаков на Дальнем Востоке.

Для формирования у населения чувства «благодарности» к стране восходящего солнца и распространения японского образа жизни власти создали «Комиссию японо-русского сближения», которая разрабатывала программу мероприятий для осуществления поставленной задачи. На местах, при учебных и общественных заведениях эмигрантов была создана сеть кружков с аналогичным названием, где изучались история, культура и язык Японии, разъяснялась современная политическая ситуация. Так, в одном из ходатайств БРЭМ в военную миссию  об изучении японского языка от 3 марта 1939 г. говорилось: «Желательно бы открыть курсы при отделениях Бюро в местах наибольшего скопления эмигрантов… Изучение ниппонского языка в эмигрантских школах пока еще находится в периоде становления, поэтому постановку вопроса изучения ниппонского языка в настоящее время признать удовлетворительной нельзя»[34]. Кроме того, обязательным стало участие эмигрантского населения в национальных праздниках и торжествах Японии и Маньчжоу-Ди-Го, в антисоветских акция, устраиваемых культурно-просветительским отделом БРЭМ[35].

Достаточно активно в среде казаков работала прояпонская организация «Кио-Ва-Кай»  –   «Общество мирного сотрудничества народов Маньчжурской империи»[36], образованная 25 июля 1932 г. Главной целью общества провозглашалась «борьба с агрессией Коминтерна». Её центральный штаб находился в г. Хайларе и объединял штабы этой организации на линии железной дороги. Начальником районного штаба в Маньчжурии долгое время был японец Озаки. В декабре 1936 г. была опубликована «Декларация Кио-Ва-Кай о борьбе с Коминтерном», согласно которой проводились регулярные мероприятия: конкурсы антикоммунистических лозунгов и плакатов, всевозможные собрания протеста против деятельности Коминтерна, недели разоблачения коммунизма.

Особое внимание отводилось воспитанию казачьей молодежи как категории населения, наиболее подверженной «вредному влиянию коммунистической пропаганды». В учебных заведениях стали регулярно проводить контрольные работы для выявления политической зрелости учащихся. Так, например, в 1939 г. старшие классы школ писали сочинения на тему: «Почему мы не живем в России», выпускники народных школ – «Что коммунисты сделали с Россией», учащиеся последних классов высших народных школ – «Разрушительная работа Коминтерна в России, в Азии и во всем мире и как с ней бороться»[37]. Курировал проведение работ лично К. В. Родзаевский.

Для практической работы среди белой эмиграции в «Кио-Ва-Кай» был создан «Особый отдел с русскими сотрудниками»,   который   занялся   внедрением   идей   общества   «в   толщу эмигрантских масс». В 1936 г. первые казачьи эмигранты вступили в члены «Кио-Ва-Кай». Для эмигрантской молодежи были открыты Высшие курсы «Кио-Ва-Кай», решение об этом принимали представители Японской военной миссии. Для воспитания русских юношей и девушек был торжественно открыт в Харбине «Дом молодежи», затем были созданы русские отряды «Кио-Ва-Кай».

Стараясь использовать эмиграцию против СССР, они уделяли серьёзное внимание казачеству, и особенно – казачьей молодёжи. Из подрастающих казаков японская администрация стремилась воспитать надёжных диверсантов и разведчиков, способных успешно работать на территории СССР. Таким образом, стремясь тотально контролировать культурно-политическую жизнь казачества, японцы, одновременно делали всё, чтобы привлечь казачью молодёжь в свои разведшколы. Именно поэтому, собирая разные культурные кружки «под одной крышей» с казачьим правлением, они создают здесь и школу японского языка, ставшую вербовочным филиалом разведшколы.

Вовлечение казаков в разведовательные формирования под японским командованием

Японские военные круги стремились использовать казаков-эмигрантов в своих агрессивных целях, прежде всего для ведения разве­дывательных операций. В документе «Состояние деятельности казачьего отряда на станции «Пограничной», составленном 30 июня 1937 г. полицейским участком, японцы писали, что «из казаков большинство занимают уссурийские казаки, которые хорошо знают мест­ность Приморья, физически здоровы и метко стреляют, так как они рань­ше занимались охотой. Поэтому их нужно использовать в воинских частях, организовать из них диверсионные отряды для дейст­вия в тылу Советской Армии в случае войны»[38]. В дальнейшем в конце 30-х гг. появились военизированные отряды с участием казаков на службе у Японии.

Молодёжная политика играла очень важное место как в деятельности Японской военной миссии и БРЭМ, так и других подчинённых им организаций. Все эти организации стремились втянуть эмигрантскую молодёжь, и в том числе молодых казаков, в политическую жизнь. Конечной целью этого привлечения молодёжи, как правило, было использование её в разведывательно-диверсионной и боевой деятельности против СССР.

По требованию Японской военной миссии БРЭМ должно было сконцентрировать свое внимание на военно-воспитательной работе с молодежью, в связи с чем в структуре Бюро появился военно-воспитательный отдел под руководством полковника Н. Б. Коссова. В задачу отдела входила пропаганда и агитация в среде эмигрантской молодежи за службу в военных формированиях в составе армии Маньчжоу-Ди-Го, а также обеспечение набора новобранцев в эти формирования. В осуществлении поставленных задач принимал участие и «Союз казаков на Дальнем Востоке». Работа по созданию вооруженных формирований, обучение бойцов и командиров, обеспечение функционирования этих формирований входили в сферу компетенции Японской военной миссии. С введением всеобщей воинской повинности на территории Маньчжоу-Ди-Го служба эмигрантов призывного возраста стала обязательной. Уклонение от призыва могло окончиться подвалами японской жандармерии или физическим уничтожением.

В мае 1931 г. в Харбине была создана «Русская фашистская партия» (РФП), бессменным руководителем которой стал К. В. Родзаевский[39]. По сути, РФП была филиалом японской разведки, что, в частности, проявилось в том, что из членов этой партии велась вербовка в разведовательно-диверсионные отряды. Более того, представителям именно этой партии отдавался приоритет при наборе в другие военные и гражданские структуры. В частности, так называемый «1-й отряд спасения Родины», заброшенный на территорию СССР в 1936 г. состоял практически полностью из казаков-фашистов.

Основой идеологии и деятельности русских фашистов в Маньчжурии были антикоммунизм и антисоветизм. Главные задачи партии заключались в осуществлении национальной революции в России, свержении советской власти, установлении фашистской диктатуры[40]. Фашистская идеология привлекала к себе убеждённых антикоммунистов из казачьей среды. Вербовка в члены РФП велась в «Союзе казаков на Дальнем Востоке». В мае 1936 года в Харбине был проведён парад всех фашистов. В колонну, наряду с другими, входили казаки-фашисты, каждый в форме своего войска и со свастикой.

Казаки-эмигранты в Маньчжурии в 1930-е гг. служили в различных полицейских, охранных, диверсионных и разведывательных формирова­ниях при японской военной миссии. Например, казак М. Е. Рябович служил помощником надзирателя в особом отделе полиции на станции Пограничная, а с 1935 г. – официальный сотрудник Японской военной миссии.

В 1934 году на территории Маньчжурии возник Восточный отдел «Национальной организации русских разведчиков» (НОРР). Основная база и штаб «русских разведчиков» находились на станции Пограничная, где осуществлялась подготовка кадров для японских спецслужб из рядов эмигрантской, в том числе казачьей, молодёжи. НОРР сотрудничала с «Союзом казаков на Дальнем Востоке» и «Русской фашистской партией». В целом руководство НОРР придерживалось взглядов монархических кругов, выступавших за вооружённую интервенцию японских войск на территорию СССР. Кроме НОРРа в местах расселения казаков действовали Дальневосточный отдел «Национально-трудового Союза нового поколения» (НТСНП) и «Антикоммунистический союз российской дальневосточной молодёжи» (АСРДМ).

Японцы провоцировали казаков на диверсии и вооруженные выступления против СССР, из числа казаков формировались шпионско-диверсионные отряды. В районе маньчжурского поселка Супу дислоцировался разведовательно-диверсионный отряд «Асано». Это было одно из учебно-тренировочных подразделений для подготовки разведчиков и диверсантов под руководством полковника Макомото Асано, созданное в 1938 г. В них проходили двухлетний курс подготовки молодые русские эмигранты, предпочтение отдавалось казакам, поскольку они имели военную подготовку и боевой опыт. Однако со временем добровольное поступление в ох­ранники превратилось в принудительный набор, а членов этого отряда стали называть «асановцами». Вербовка молодых казаков проходила ежегодно в марте, на службу брались в основном казаки от 18 до 36 лет. Специальная комиссия по набору «тщательно и всесторонне изучала семейное и имущественное положение казака, только после этого брала его на службу»[41].

До сентября 1939 г. отряд «Асано» назывался пехотным отрядом, затем был переименован в кавалерийский, за что получил название «скородвижущейся пехоты». Первоначально личный состав бригады насчитывал 200 человек, но вскоре увеличился до 700 и состоял из 5 рот. Отряд был организован по принципу воинского подразделения, однако его личный состав проходил специальную подготовку в школе при Японской военной миссии в Харбине. Особое внимание на занятиях уделялось партизанским действиям. Лекции на эту тему читались главой «Русской фашистской партии» К. Родзаевским и чинами Японской военной миссии.

«Асановцы» состояли на полном военном довольствии по нормам японской армии. В период обучения им предоставлялся один краткосрочный отпуск. В материальном отношении курсанты отряда пользовались даже некоторыми привилегиями по сравнению с военнослужащими японской армии – их семьи полностью получали жалование призванного.

В конце 1930-х г. в Хайларе был сформирован еще один - казачий отряд во главе с полковником Забайкальского войска И. А. Пешковым. Призыв состоял примерно из 250 новобранцев, преимущественно из Трехречья, Хайлара. В отряде были сохранены казачьи порядки, начиная с казачьей формы, – шаровары с лампасами, казачьи шашки, чины. Тогда же в Западной Маньчжурии из нескольких сот казаков-эмигрантов был создан «Захинганский казачий корпус» во главе с генералом П. А. Бакшеевым. Корпус включал в свой состав 5 полков, 2 отдель­ных дивизиона и 1 отдельную сотню. Он подчинялся местному начальнику Японской военной миссии подполковнику Таки.

В 1938 – 1939 гг. казачьи отряды вместе с японцами принимали участие в военных конфликтах на р. Халхин-Гол и оз. Хасан, однако они были немногочисленными (150 – 200 человек) и известно только одно свидетельство о стычке с монгольским эскадроном и полным его разгроме за считанные минуты.

Предметом особого внимания японцев, которые проводили свою политику через БРЭМ, было создание вооружённых охранных, полицейских, диверсионно-разведывательных и армейских формирований из эмигрантов, и прежде всего – казаков. Представители казачьей эмиграции в массовом порядке принимали участие в создании эмигрантских антисоветских организаций и вооружённых формирований под эгидой Японской военной миссии. Однако нельзя сказать, что все казаки-эмигранты смешивали свою антисоветскую настроенность с необходимостью действовать в рядах японских вооружённых сил против советской, но все-таки России.

Заключение

Исследование дальневосточной эмиграции в условиях японского оккупационного режима дает уникальную возможность изучения межкультурного взаимодействия этносов, принадлежавших к разным цивилизациям. Особый интерес связан с казачьей эмиграцией, которую отличало наличие воинской культуры и традиционной войсковой сплоченности, что защищало ее от «распыления» в новых условиях и давало возможность стать объединяющим началом в политической жизни русской диаспоры.

В политической жизни казачьей эмиграции в Маньчжурии с приходом японской армии начался новый период. Японская военная миссия рассматривала казачью эмиграцию с одной стороны, как угрозу своему тылу, а с другой, как активный резерв своей военной политики по отношению к СССР. Политика японских властей строилась по трем направлениям:  тотальный контроль над жизнью казачьей эмиграции, активная работа по её политической консолидации и использование в разведывательно-диверсионных целях.

В истории дальневосточной казачьей эмиграции период 30-х годов XXв. можно рассматривать как этап подготовки, «взращивания» японским командованием союзника в лице дальневосточного казачества для реализации своих антикоммунистических планов. Очевидно, что японцы, не доверяя русским в целом, были вынуждены сохранять определенную прослойку населения, которая будет с ними до определенных пор сотрудничать, и делали ставку на казачество. При этом выбор японцами именно казаков, как консолидирующей силы, не был случайным, так как казаки были более устойчивы в экономическом отношении. Отличительной особенностью казачьей эмиграции было то, что казаки не растворялись в массе русских эмигрантов, а проживали, как правило, обособлено в зарубежных казачьих станицах, объединялись вокруг своих станичных и войсковых атаманов.

Большое внимание японские власти уделяли воспитанию казачьей молодежи в духе преданности идеям «нового азиатского порядка» и антикоммунизма, рассматривая молодое казачьей поколение как потенциальную силу в борьбе с Коминтерном. Само казачье население стремилось сохранить дух национального единства, ими тщательно соблюдались традиции и обычаи. Они старались воспитывать молодежь в духе патриотизма, а зачастую – и антисоветизма, что приводило к желанию бороться за потерянную родину.

Специфика казачьей общественной жизни позволила им более тесно консолидироваться, что защищало их от ассимиляции.  Во многом процесс казачьей консолидации шёл под влиянием японских оккупационных властей. Казачьи союзы возникли задолго до японской оккупации и уже тогда играли важную роль в политической жизни русской эмиграции. Действия же японцев усилили централизацию, как казачества, так и всей русской диаспоры.

Япония вела свою политическую игру, в которой акцент делался на казачество, поскольку оно было наиболее консолидированной, политически-организованной и боеспособной силой в российской эмиграции Маньчжурии. Создавая  антисоветские организации, японские власти преследовали свои собственные цели, но, невольно, способствовали объединению казачьего населения. Главным результатом этого стало то, что молодое поколение казаков, не знавших России, вырастало русскими. И поэтому национальное самосознание казаков, воспитанных на идеалах русской культуры и русских традициях, в конечном итоге, перевешивало всю силу  японской влияния.

Анализ деятельности политических союзов и объединений, в которых принимало участие дальневосточное казачество, позволил сделать вывод, что они подготовили идеологическую платформу для развития антисоветских настроений в казачьей среде, что было достаточно эффективно использовано японским руководством при наборе казаков в войсковые ряды. Часть казаков  поддерживала японцев, так как они «боролись с большевизмом» и давали шанс вернуться на Родину в случае удачного завершения военной кампании против СССР. Однако другая часть казаков отказывалась поддерживать японцев. Это было связано с любовью к России, верностью заветам старших поколений, что подчеркивает, насколько силен патриотический дух российского казачества.

Список использованных источников

1 Аблова, Н. Е. КВЖД и российская эмиграция в Китае. Международные и политические аспекты истории М., Русская панорама, 2005, 432 с.

2 Аурилене, Е. Е. Российская эмиграция в Китае (1920-1950 гг.): автореф. диссер. на соиск. учен. степ. д.ист.н.: спец. 07.00.02 Хабаровск, 2004, 46 с.

3 Абеленцев, В. Н. Казачья эмиграция в Маньчжурии 1920 – 1945 гг.: обзор источников и лит. // Абеленцев В.Н. Амурское казачество XIX-XX вв. / В.Н. Абеленцев. – Благовещенск, 2005. – с. 168-191.

4 Худобородов, А.Л. Казачья эмиграция в Маньчжурии в период японской оккупации (1932 – 1945 годы) // Вестн. Челябин. Ун-та. Серия 10. Востоковедение. Евразийство. Геополитика. – 2002. - №1. – с. 186 – 196.

5 Чапыгин, И. В. Казачья эмиграция в русской диаспоре Северо-Восточного Китая : 1920-1945 гг. : диссер.  канд. ист. наук : 07.00.03 Иркутск, 2006, 186 c.

6 РГИА ДВ Ф. 726 Оп. 1 Д. 17

7 РГИА ДВ Ф. 96 Оп. 1 Д. 2

8 ГАХК Ф. 829 Оп. 1 Д.  4

9 ГАХК Ф. 829 Оп. 1 Д. 14

10 ГАХК Ф. 829 Оп. 1 Д. 17а

11 ГАХК Ф. 829 Оп. 1 Д. 18

12 ГАХК Ф. 829 Оп. 1 Д. 23

13 ГАХК Ф. 829 Оп. 1 Д. 30

14 ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 1

15 ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 4

16 ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 8

17 ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 19

18 ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д.40

19 ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 64

20 ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 73

21 ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 213

22 ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 218

23 ГАХК Ф. 831 Оп. 1 Д. 2

24 ГАХК Ф. 1128 Оп. 1 Д. 101

25 Русский настольный календарь на 1938 г.

26 Вестник казачьей выставки в Харбине. Сборник статей о казаках и казачестве под ред. Е.П. Березовского. Издание Представительства казаков в Юго-Восточной Азии. Харбин, 1943 г.

27 «Рубеж», Харбин, №35

28 «Казачий клич» (Орган Союза казаков на Дальнем Востоке).  –  Харбин, 1938, октябрь.

29 «Казачий клич» (Орган Союза казаков на Дальнем Востоке).  –

Харбин, 1939.

30 «Атаманский клич» (Орган Союза казаков на Дальнем Востоке). – Харбин, 1939, май.

31 «Зов казака». – Харбин», 1938, июнь.

32 «Россия и казачество». Журнал Восточного Казачьего Союза. – Харбин, 1934, февраль.

33 Енборисов, Г.В. Правда о казаках. (Жизнь казака как она есть). Харбин, 1937.

34 Жиганов, В.Д. Альбом «Русские в Шанхае», Шанхай, 1936 г.

---

[1] ГАХК Ф. 831 Оп. 1 Д. 2 Л. 16-18

[2] РГИА ДВ Ф. 96 Оп. 1 Д. 2 Л. 3

[3] «Казачий клич» (Орган Союза казаков на Дальнем Востоке).  – Харбин, 1938. с. 6

[4] Аблова, Н. Е. КВЖД и российская эмиграция в Китае. Международные и политические аспекты истории/ М., Русская панорама, 2005, с. 215

[5] ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 1 Л. 5

[6] ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 1 Л. 110

[7] ГАХК Ф. 830  Оп. 1 Д. 19 Л. 8

[8] ГАХК Ф. 830. Оп. 1 Д. 1 Л. 179

[9] ГАХК Ф. 830. Оп. 1 Д. 8 Л. 25

[10] ГАХК Ф. 829. Оп. 1 Д. 17а Л. 7 (см. копию приказа на стр.36 )

[11] Абеленцев, В.Н. Казачья эмиграция в Маньчжурии 1920 – 1945 гг.: обзор источников и лит. с.144

[12] ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 218 Л. 19

[13] РГИА ДВ Ф. 726 Оп. 1 Д. 17 Л. 21

[14] ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 4 Л. 9

[15] ГАХК Ф. 829 Оп. 1 Д. 14 Л. 1

[16] ГАХК Ф. 829 Оп. 1 Д. 30 Л. 11

[17] ГАХК Ф. 829 Оп. 1 Д. 14 Л. 3 - 4

[18] ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 1  Л. 144

[19] ГАХК Ф. 829 Оп. 1 Д. 18 Л. 9 (см. копию на стр. 37 )

[20] Вестник казачьей выставки в Харбине 1943 г. Сборник статей о казаках и казачестве под ред. Е. П.  Березовского. Харбин, 1943 г. с. 157 (см. копию на стр. 37)

[21] ГАХК Ф. 829 Оп. 1 Д. 23 Л. 4

[22] «Зов казака», Харбин, 1938 г. с.55-56

[23] «Зов казака», Харбин, 1938 г. с.55-56

[24] «Казачий клич», Харбин, 1938 г. с. 43-49 (см. фото на стр. 38)

[25] Вестник казачьей выставки в Харбине. Сборник статей о казаках и казачестве под ред. Е.П. Березовского. Харбин, 1943 г.

[26] ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 73 Л. 16

[27] ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 213 Л. 329

[28] «Казачий клич», Харбин, 1938 г. с.52 (см. фото на стр. 39)

[29] ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 64 Л. 1

[30] ГАХК Ф. 829 Оп. 1 Д.  4 Л. 34

[31] ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д.  73 Л. 228 (см. копию на стр. 39)

[32] ГАХК Ф. 829 Оп.1 Д. 17а

[33] «Казачий клич» (Орган Союза казаков на Дальнем Востоке), Харбин, 1938 г. с 11-12

[34] ГАХК Ф. 830 Оп. 1 Д. 40 Л. 9

[35] «Атаманский клич», Выдержки из приказов, приказ №43. – Харбин, 1939, май. с.46 (см. фото на стр.40 )

[36] ГАХК Ф. 831 Оп. 1 Д. 2

[37] ГАХК Ф.830. Оп. 1 Д.40 Л. 21

[38] Худобородов, А.Л. Казачья эмиграция в Маньчжурии в период японской оккупации (1932 – 1945 годы) // Вестн. Челябин. Ун-та. Серия 10. Востоковедение. Евразийство. Геополитика. – 2002. - №1, с.188

[39] ГАХК Ф. 1128 Оп. 1 Д. 101 Л. 62-63

[40] ГАХК Ф. 1128 Оп. 1 Д. 101 Л. 65

[41] ГАХК Ф. 829 Оп. 1 Д. 17а Л. 6 (см. копию на стр. 40)

• Переломные точки русской истории