Дроздюк А.А.

Введение

На сегодняшний день уже прекратила свое существование особая группа русского населения, проживающая на территории Карелии, прилегающей к Белому морю – поморы. Однако, осознавая свою связь с предками, проживавшими на данной территории, современные жители Кеми и Беломорска часто называют себя поморами, чаще всего ссылаясь на приморское положение своего современного проживания. И хотя сегодня никто уже не занимается отхожими промыслами в той форме, в которой они существовали на протяжении многих веков, интерес к истории региона и особой группе русского населения Карелии с каждым годом возрастает. На сегодняшний день процессы модернизации окончательно уничтожили и сделали ненужной целую культуру, формировавшуюся веками на побережье Белого моря. Ввиду современного развития Карельского Поморья как региона, содержащего огромный туристский потенциал, а также в связи с развитием инфраструктуры и оживленному интересу к региону как со стороны отечественных, так и со стороны зарубежных туристов, сегодня как никогда актуально восстановление истории этого региона. Непосредственная близость Соловецкого монастыря и развитие многих видов туризма в Карелии: от экскурсионно-познавательного, до спортивного и паломнического, делают Карельское Поморье местом паломничества сотен тысяч туристов в каждом сезоне, причем едут сюда как организованные, так и неорганизованные группы российских и иностранных туристов. Все эти факторы современного развития Карелии взывают к жизни новые исследования в области этнологии, истории, краеведения, развития экономики.

Таким образом, актуальность представленной темы, обусловлена рядом объективных факторов современного экономического развития Республики Карелия в рамках общероссийского и мирового рынка. Туристская индустрия Карелии нуждается в современных исторических исследованиях, раскрывающих историко-культурный потенциал региона, его особенности в тот или иной временной период. Что касается Карельского Поморья, то этот регион представляет собой особый комплекс пересечения различных культурных образований, ядром образования особой группы русского населения, проживавшей здесь на протяжении многих столетий и переставшей существовать с усовершенствованием условий жизни и с ненадобностью их главного занятия – рыбных отхожих промыслов.

В данной работе будет рассматриваться особая этнокультурная группа русского населения, проживающая на территории Карелии прилегающей к бассейну Белого моря. Ввиду своей обособленности поморы сохранили свой, отличный от других этнических групп традиционный, остававшийся на протяжении веков неизменный жизненный уклад, непосредственно связанный с морем. На протяжении веков поморы, из-за отсутствия нормальных условий для развитий земледелия, занимались морскими промыслами, используя свои традиционные суда и орудия лова, которые также не претерпели особых изменений с течением времени. Но после реформы 1861 года по всей стране стали происходить изменения, не стало исключением и Карельское Поморье. В повседневную, не менявшуюся веками жизнь поморов-рыбопромышленников одно за другим стали вторгаться новшества. Русский Север в целом стали рассматривать как регион перспективный в экономическом отношении, и государство обратило свои взоры на Север. Пытаясь поставить Поморье на службу интересам государства, правительство стало предпринимать шаги по модернизации этого региона, однако, правительственные меры натолкнулись на патриархальность сильные традиционные тенденции в жизни поморов, также сказалось и отсутствие нужных финансовых средств, что помешало и сделало практически невозможным дальнейшее развитие региона на благо государства.

Таким образом, предметом исследования являются поморы ‑ особая этнокультурная группа русского населения, проживающая на территории, прилегающей к Белому морю и имеющая свой, особый, сложившийся на протяжении веков жизненный уклад, связанный с отхожими рыбными и зверобойными промыслами.

Объект исследования ‑ взаимодействие традиционного жизненного уклада поморов с модернизационными процессами, происходившими на Русском Севере. Основные направления этих процессов, обусловленных нуждами государства и их влияние на сложившийся жизненный уклад.

Проблема взаимодействия традиционного уклада и модернизационных процессов была актуальна во все времена. Привнося любое новшество, мы часто сталкиваемся с противодействием со стороны традиционного жизненного уклада. При внедрении новшеств и изменений насильственным или добровольным путем зачастую страдают именно сложившиеся в данной стране или регионе традиции народного быта. Для начала нужно разобраться в том, что же такое модернизация?

Модернизация – процесс перехода от традиционного общества, которое отождествляется главным образом с социальными отношениями патриархально-феодального типа, к современному обществу индустриального капиталистического типа.

Модернизация — целостное обновление общества, придание современного характера чему-либо, приспособление к современным стилям, взглядам, идеям, вкусам, потребностям[1].

Таким образом, модернизация – это процесс целостного обновления общества, сопровождающийся разрушением традиционного хозяйственного уклада, и изменением типа экономических отношений. В рамках данной работы будут рассматриваться экономическая и социальная составляющие процесса модернизации и их аспекты. Данное понятие включает: замену силы человека или животного неодушевленными источниками энергии, такими как пар, электричество, используемых в производстве, распределении, транспорте и коммуникации; отделение экономической деятельности от традиционалистского окружения; прогрессирующая замена орудий труда машинами и сложными технологиями; выделение различных социальных институтов и разрушение традиционных социальных институтов.

Хронологические рамки работы охватывают середину XIX – начало XX веков: от реформы 1861 года, до начала I мировой войны, но для того чтобы понять сущность поморского населения, выяснить происхождение этой группы населения и особенности формирования особого не связанного с земледелием жизненного уклада, в первой главе делается акцент на происхождение поморов, их расселение по берегу Белого моря и особенности взаимодействия с местным населением.

Данный временной промежуток выбран ввиду того, что именно в это время можно четко проследить как традиционный устоявшийся веками жизненный уклад поморов, сталкивается с модернизацией, коснувшейся всей Российской империи. С развитием капиталистических отношений поморский жизненный уклад был в буквальном смысле поглощен капитализмом. Именно в это время появляются такая альтернативная отрасль промышленности как лесопиление. Именно эта отрасль дает возможность поморам освободиться от кабальной системы «покрута» ‑ особой формой эксплуатации поморов их более богатыми соседями. В это время совершенствуются коммуникации, что дает возможность отдаленным регионам включаться в общероссийский рынок. Так появляются железнодорожное сообщение, телеграф, а затем и телефон, развивается пароходное сообщение – все эти новшества способствуют освоению северных окраин Российской Империи. Таким образом, в исследовании рассматривается переломный в жизни самих поморов момент: когда старый традиционно-патриархальный уклад должен отойти под натиском модернизационных процессов и явлений на второй план, после чего есть два варианта развития событий: либо традиции полностью вытесняются и предаются забвению, либо продуктивно взаимодействуют с новшествами, приходящими им на смену, принимая только сильные стороны старого и нового.

Территориальные рамки исследования ограничиваются Карельским Поморьем, то есть территорией современной Карелии, прилегающей к побережью Белого моря – от р. Кереть до границы с Архангельской областью – с. Нюхча. Но в связи с особым жизненным укладом, подразумевающим отхожие промыслы на Мурман с целью добычи рыбы, территориальные рамки расширяются и включают в себя еще и побережье Кольского полуострова – так называемые Мурманский берег. Таким образом, территориальные рамки включают в себя две составляющие: во-первых, это территория непосредственного проживания поморов – Поморский берег и, во-вторых, это территория, на которой осуществляется рыбный и зверобойный промысел – Мурманский берег.

Цель дипломной работы: на основе опубликованных источников, периодической печати, а также архивных материалов, восстановить культурный и социальный образ Поморья, как целостного экономического и социокультурного явления, а также проследить взаимовлияние модернизационных процессов и традиционного жизненного и культурного уклада. Выявить и систематизировать последствия этих взаимовлияний для традиционного жизненного уклада.

Для достижения цели необходимо решить следующие задачи:

1. выявить основные этапы заселения региона и особенности формирования особой этнокультурной группы русского населения; описать традиционный жизненный уклад Поморов, их культуру и взаимосвязь с русской культурой; определить влияние и место старообрядческих общин среди поморского населения;
2. выявить основные направления модернизации в Карельском Поморье, определить влияние модернизационных процессов на традиционный уклад, а также их последствия для поморского населения.

Для достижения целей мною использованы как общеисторические методы исследования, так и методы, используемые при изучении локальной (местной) истории. К общеисторическим методам относятся:

1. проблемно-хронологический метод, предусматривающий разделение темы на ряд более узких проблем, каждая из которых рассматривается в хронологической последовательности;
2. метод периодизации, направленный на выделение отдельных этапов в развитии модернизационных процессов в Поморье в связи с его социально-экономическим и социокультурным развитием, а также с развитием науки, техники и общественного интереса к Поморью в общественных организациях и высших органах власти, что позволяет обнаружить особенности каждого из происходящих процессов;
3. историко-генетический метод, то есть изучение на основе широкого круга источников объекта в его истории и создание связного текста излагающего эту историю;
4. метод социального анализа, который рассматривает изучение Поморья как социальное явление;
5. историко-сравнительный метод, позволяющий сопоставить влияния различных модернизационных процессов на повседневную жизнь в Поморье;
6. историко-типологический метод, направленный на выявление основных направлений модернизационных процессов в Карельском Поморье, и, наконец,
7. историко-системный метод, предполагающий изучение Поморья как явления в виде системы: отдельно взятое сочинение о Поморье – группа работ о Поморье, взаимосвязанных тематически, территориально или хронологически – изучение Поморья как явление в масштабах региона и страны, изучение взаимовлияний традиций и модернизации жизненных условий; кроме того, мной использовался,
8. диалектический метод познания исторических процессов, включающий в себя следующие принципы:

• принцип историзма предполагает изучение явления в развитии и в связи с обусловившими его объективными и субъективными факторами в конкретно-исторических условиях и позволяет рассматривать любое явление в развитии;
• принцип объективности помогает комплексно охарактеризовать различные виды источников и провести их сопоставление и анализ;
• системный подход предполагает изучение совокупности взаимосвязанных и взаимодействующих объектов и позволяет рассмотреть восприятие Поморья как системное образование.

В интерпретации и оценках я исхожу из многофакторного объяснения истории, при котором возникновение и развитие модернизационных процессов рассматривается как результат взаимодействия комплекса различных факторов, прежде всего развития социально-экономических и социокультурных процессов в Российской империи, распространившихся и повлиявших на традиционный поморский жизненный уклад, а совокупность конкретных причин и обстоятельств совместно с долговременными историческими процессами обусловили столкновение традиционного образа жизни с процессами модернизации, происходившими в Поморье в рассматриваемый период.

Источниковая база исследования представлена несколькими группами источников: прежде всего это записки путешественников, совершавших свои поездки по Поморью во второй половине XIX – начале XX веков и оставивших подробные описания культуры, быта, обрядов и образа жизни карельских помор, а также основного их занятия мурманских рыбных промыслов. Цели и задачи путешествий были различными также как и время в которое они проходили, но наблюдательные современники оставляли довольно подробные описания всех процессов касающихся жизнедеятельности региона, давали советы и предлагали свои проекты по улучшению жизни края. Одним из самых известных путешественников был литератор Сергей Васильевич Максимов, запечатлевший свои воспоминания в подробном и обстоятельном труде «Год на Севере»[2]. Автор оставил для потомков подробнейшие описания жизни быта, жилища и одежды поморов, а также описания рыбной ловли и мурманских рыбных промыслов в середине XIXвека. Его труд представляет огромную ценность для научного исследования.

Не менее подробное описание оставил талантливый и энергичный администратор Александр Платонович Энгельгардт. Будучи губернатором Архангельской губернии, он совершил множество поездок по вверенной ему территории, всегда сам лично вникал во все дела, касающиеся нужд региона, в результате чего Архангельская губерния вышла на принципиально новый экономический уровень и была включена в систему общероссийского рынка. Свои впечатления о проделанных поездках предприимчивый губернатор изложил в путевых заметках под названием «Русский Север. Путевые Записки»[3]. Оба источника относятся к опубликованным источникам, которые переиздавались не один раз.

Основной корпус источников по данной тематике находится в Государственном Архиве Архангельской области (ГААО). В частности, мною были использованы документы из фонда № 1 «Канцелярия архангельского губернатора», опись № 8, Т. 1, где представлены документы, относящиеся к 1855–1917 гг. В документах фонда содержатся сведения о путешествиях архангельского губернатора на Новую Землю и Печору[4], а также в г. Колу[5], об оказании помощи другим путешественникам, посещающим Архангельскую губернию и преследующим научные цели[6]. Кроме того в фонде содержатся различные статистические сведения о состоянии губернии[7], а также о мурманских рыбных промыслах[8]. Архивные документы предоставляют ценные сведения об экономическом и территориально-административном положении региона, а также насущных нуждах поморского населения.

Особый корпус источников представляет собой дореволюционная периодическая печать, в частности «Исторический Вестник» ( далее ИВ) и «Известия Архангельского общества изучения Русского Севера» (далее ИАОИРС). В этих периодических изданиях нашли своё отражение взгляды передовой и научной общественности. Свои стать печатали такие путешественники как П.А. Россиев[9], А.Г. Слезскинский[10], которые также оставили ценные описания Поморья. Кроме того, свои статьи публиковал священник М.И. Бубновский[11], участник Международной экспедиции В. Држевецкий[12] и многие другие общественные и научные деятели того времени. В ИАОИРС также публиковались статистические и правительственные отчеты, сводки о состоянии рыбной и лесной промышленности и другие аспекты развития экономики края.

Историографиюпо данной тематике можно разделить условно на несколько групп. К первой группе относятся специальные исследования о поморах как особой группе русского населения проживающей на Карельском побережье Белого моря. Вторая группа включает в себя работы, посвященные государственным деятелям в Архангельской губернии во второй половине XIX – начале XX веков, а также общие работы, включающие в себя социальную и экономическую историю региона. И, наконец, к третьей условной группе можно отнести работы, посвященные отдельной отрасли промышленности – лесопилению, как в Поморье, так и общие работы по данной тематике.

К первой группе, прежде всего, относится труд Татьяны Александровны Бернштам «Поморы. Формирование группы и система хозяйства»[13]. Её труд представляет собой комплексное историко-этнографическое исследование беломорских поморов, основанное на полевых материалах собранных автором, архивных и других документах. Основная проблема, рассматриваемая автором - это проблема складывания поморской группы русского населения. Данная проблема рассматривается на фоне этнической истории Русского Севера со всеми объективными социально-экономическими факторами, предшествовавшими русской колонизации. Причем проблема заселения представлена двумя вариантами: новгородской и верхневолжской колонизации в освоении Русского Севера. Посвятив свое работе по этой теме без малого двадцать лет, Т.А. Бернштам поставила перед собой две цели, «последовательно связанные друг с другом и включающие ряд проблем: первая – дать полное монографическое описание поморов (истории формирования поморской группы и экономической основы её существования – системы морского хозяйства, особенностей социально-экономической организации, быта, материальной и духовной культуры); вторая – провести сравнительный анализ группы поморов с другими группами северорусского (а может быть и восточнославянского) населения»[14]. Кроме того, для упомянутой монографии Т.А. Бернштам поставила более конкретные задачи «а) выявить основные этапы формирования поморской группы в ходе этнической истории Русского Севера; б) показать, как складывалось промысловое хозяйство поморов и охарактеризовать его состояние в XIX–XX вв. а также систему социально-экономической организации»[15].

Следующей монографией Т.А. Бернштам стала работа «Русская народная культура Поморья в XIX – начале XX в. Этнографические очерки»[16]. Эта работа является логическим продолжением первого исследования Т.А. Бернштам и включает в себя описание материальной культуры поморов, что подразумевает жилищно-хозяйственный комплекс и типы поселений, а также одежду и пищу. Общественный и семейный быт рассматривается в неразрывной связи мурманскими рыбными промыслами: поморская община как неотъемлемая часть селения, «большая семья» ‑ хорошо сохранившийся в условиях Русского Севера патриархальный пережиток. Отдельно рассматривается вопрос влияния старообрядческих общин на культурно-бытовой уклад. Кроме всего вышеперечисленного в работе рассмотрена и обрядовая составляющая жизни поморов: проведение свадебных обрядов, верования поморского населения, особенности фольклористики и поморского календаря.

Отдельно стоит сказать о работе В.В. Ануфриева «Русские поморы»[17], где представлен совершенно новый подход. В данной книге автор исследует культурно-историческую идентичность русских поморов, как целостное культурно-историческое явление. Большое внимание в работе уделено демифологизации, переосмыслению и объективной интерпретации основного корпуса историко-культурологических знаний о поморах. В своем исследовании В.В. Ануфриев не соглашается с Т.А. Бернштам по многим вопросам, связанным, например, с происхождением термина «поморы» и первым его упоминанием, а также оспаривает и другие вопросы, связанные со смысловой нагрузкой термина «помор», а также территорией на которой распространен данный этноним.

Ко второй группе работ по истории Поморья относится исследование Г.П. Попова «Губернаторы Русского Севера»[18]. Опираясь на обширные архивные материалы Государственного архива Архангельской области, многие из которых публикуются впервые, а также на периодическую печать, автор показывает огромную роль архангельских губернаторов в истории России в целом и в освоении огромного пространства Русского Севера. Автор описывает истории жизней и административной деятельности пяти губернаторов, управлявших Архангельской губернией в 1869-1911 годах: Н.А. Качалова, Н.М. Баранова, князя Н.Д. Голицына, а также камергеров императорского двора А.П. Энгельгардта и И.В. Сосновского. Как замечает сам автор, «…круг должностных обязанностей архангельских губернаторов был значительно шире, чем об этом рассказывается в книге…»[19] Таким образом, осознавая, что практически невозможно охватить весь спектр задач, решение которых необходимо для нужд губернии, автор подробно описывает жизнедеятельность государственных чиновников, не обходя при этом стороной и социально-экономический аспект обширной Архангельской губернии.

Огромный интерес представляет монография Н.А. Кораблёва «Социально-экономическая история Карельского Поморья во второй половине XIX века»[20]. Основываясь на архивных материалах, автор затронул малоизученную проблему в истории Европейского Севера – развитие капиталистических отношений среди промыслового населения. На основе печатных и архивных источников автор показывает развитие морских промыслов, как особого вида хозяйствования характерного именно для Поморья. В связи с этим рассматривается и инфраструктура края – подробно рассматривается торговля особенности транспортных сообщений в Карельском Поморье. Однако, особое внимание Н.А. Кораблев уделяет процессу социального расслоения среди поморского населения и влияние этого явления на дальнейшую судьбу данной этнокультурной группы. Особо в монографии рассматривается вопрос о смене «покрута» (особая патриархально-кабальная форма найма характерная для Карельского Поморья) вольнонаемным трудом и развитие этого явления среди поморского населения. В книге прослежены как экономические, так и социальные составляющие изменений произошедших в Карельском Поморье в пореформенный период. В частности автор указывает на «расширение и укрепление внекраевых торговых связей»[21], а также закрепление за регионом узкой специализации товарного рыболовства, что было обусловлено особенностями сохранившейся хозяйственной системы.

К третьей группе работ относятся исследования, посвященные отдельной отрасли – лесопилению. Эта отрасль активно начала развиваться ввиду сложившихся природных факторов – Карелия всегда славилась своими лесными ресурсами, развитию этой отрасли не помешала даже не развитая и практически отсутствовавшая инфраструктура Карельского Поморья, богатые лесные запасы и дешевая рабочая сила привлекала в этот край инвесторов как отечественных, так и иностранных. Здесь хотелось бы упомянуть несколько работ общего характера так М.А. Цейтлин в своем труде «Очерки развития лесозаготовок и лесопиления России»[22], рассматривает основные аспекты развития лесопиления в России по регионам, начиная с XVIII века и заканчивая 1914 годом. П.М. Трофимов в своем исследовании «Очерки экономического развития Европейского Севера»[23] освящает, в том числе и особенности развития лесной промышленности в Карельском Поморье в рассматриваемый период.

Яков Алексеевич Балагуров, известный карельский историк, освещает особенности лесопромышленного развития в Карелии и в Поморье в частности, начиная с XVIII века и заканчивая началом XX века. В работе «Лесопильное производство Карелии в XVII-XIX вв.»[24] прослежена эволюция способов заготовки леса на территории Карелии, а также особенности развития промышленности в эпоху капитализма, исследовав этот вопрос, автор приходит к выводу о том, что «лесная промышленность дореволюционного Карельского Поморья была в зависимости от иностранного капитала»[25].

Данное исследование состоит из введения, основной части, включающей в себя две главы, заключения, списка использованных мною источников и литературы и приложений. Структура основной части включает в себя 2 главы. В первом параграфе первой главы изложена концепция происхождения поморской группы населения и её формирование в особое социокультурное образование, заселение региона Поморья, взаимодействие с местным автохтонным населением и начало формирования особого жизненного уклада. Параграф введен для лучшего и более глубокого понимания предмета исследования, его происхождения как особого социокультурного явления, относящегося к определенной территории и имеющего свой особый отличный от окружающих групп населения экономический уклад. Второй параграф первой главы включает в себя три подпункта: 1. описание традиционного жизненного уклада поморов; 2. культуру населения; 3. роль и влияние старообрядчества на жизнь региона. Для дальнейшего рассмотрения влияния модернизации на традиционный поморский уклад нужно в полной мере представлять особенности формирования промыслового уклада жизни, культурную связь поморцев с исконно русской культурой и непрерывное их взаимодействие, что дает возможность объективного суждения о взаимовлиянии процессов модернизации и традиций, сложившихся в рассматриваемом регионе. Именно в силу крепких сложившихся традиций, нововведения натолкнулись на жесткое сопротивление со стороны поморской патриархальности.

Вторая глава состоит из четырех параграфов: в первом параграфе рассмотрено общее социально-экономическое положение Архангельской губернии и Поморья со второй половины XIX века до начала XX века. Во втором параграфе рассматривается появление в Поморье новой отрасли промышленности, такой как лесопиление, развитие этого явления и влияние его на быт и воззрения карельских поморов. Третий параграф включает в себя описание правительственных мероприятий, направленных на усовершенствование мурманских промыслов, связанных в основном с деятельностью архангельского губернатора А.П. Энгельгардта. В четвертом параграфе основной акцент сделан на деятельность общественных организаций по улучшению условий быта и культуры поморов-рыбопромышленников.

Тема, представленная в исследовании, была апробирована в публикации автора: «А.П. Энгельгардт – реформатор Русского Севера»[26]. Также некоторые результаты научно-исследовательской работы были представлены на следующих научно практических конференциях: «Региональная история. Краеведение. Москвоведение.» (Москва, Историко-архивный институт РГГУ, май 2009 г.); «Краеведческие чтения» (Петрозаводск, Карельский научный центр Российской Академии наук, февраль 2010 г.); «62-я научная студенческая конференция» (Петрозаводск, Петрозаводский государственный университет, апрель 2010 г.); «Региональная история. Краеведение. Москвоведение» (Москва, ИАИ РГГУ, май 2010 г.).

Глава 1. Традиционное хозяйство и культура поморов во второй половине XIX ‑ начале ХХ в

1.1. География, заселение и особенности формирования особого хозяйственного уклада

Прежде чем приступить к изучению Карельского Поморья во второй половине XIX‑ начале XX века, нужно обратиться к немаловажным особенностям этого региона: его географическому положению, особенностям заселения и освоения, этническому составу населения, возникновению терминов «Поморье» и «поморы» и современному их значению.

Прежде всего следует дать краткую характеристику географическим особенностям побережья Белого моря. Белое море образует четыре больших залива: Мезенский, Двинский, Онежский и Кандалакшский. Кроме того, все берега, омывающиеся водами Белого моря, также имеют свои названия. Так побережье от мыса Святой Нос «до р. Варзуги (или р. Умбы) носит название Терского берега (длина 374 км)»[27]. Береговая линия Терского берега представляет собой обрывистый рельеф с наличием множества скальных островов, что представляется малоудобным для промысловых судов. Далее на Восток, от р. Умба до р. Кереть простирается Кандалакшский берег общей протяженностью 185 км. Береговая линия изрезана большим количеством бухт, удобных для пристани промысловых судов. Далее от р. Кереть до р. Кемь – Карельский берег протяженностью 200 км. Северная его часть, также как Кандалакшский берег, скалиста, возвышенна и изрезана; южная часть понижается и становится менее изрезанной. Вдоль берега много удобных бухт, но многочисленные мелкие каменистые острова, торчащие над водой («луды»), создают опасность для мореплавания[28]. Поморский берег – от р. Кемь до р. Онеги покрыт сосновыми или еловыми лесами. Часто встречающиеся группы скалистых островов прикрывают прибрежные участки от штормовых ветров. От устья р. Онеги до мыса Ухт-Наволок протянулся Онежский берег, от Ухт-наволока до Архангельска – Летний берег, от Архангельска до р. Мезени – Зимний берег.

Особую роль в жизни поморов, как отмечает Бернштам, играли острова и архипелаги. Так острова, расположенные вдоль Поморского берега, предохраняли побережье от сильных штормов, другие служили для установки маяков, третьи были местами рыболовно-зверобойных промыслов. Что касается животного мира Белого моря, то в основном здесь преобладают тюлени – нерпа, морской заяц, гренландский тюлень; дельфины – белухи, касатки. Особое же промысловое значение для жителей Поморья играли гренландский тюлень и белухи. Кроме животного мира, воды Белого моря наполнена различными видами рыб, представляющих огромное промысловое значение: треска, пикша, палтус, зубатка, сельдь. Эти виды рыб характерны и для Баренцева моря, однако, в Белом море большее промысловое значение имели семга и сельдь.

Таким образом, изначально, природные условия Русского Севера располагали человека к морю с его несметным рыбным и животным богатством, с другой стороны, в обозначенном регионе было практически невозможно заниматься земледелием ввиду неплодородности почв и небольшого теплого периода, следовательно, люди, пришедшие сюда, изначально понимали сферу своей деятельности в этом суровом крае.

Т.А. Бернштам на основе источников делает предположение о том, что первые славянские насельники появились здесь в конце XIII – начале XIV века. Согласно имеющимся источникам, к середине XIV века уже существовала Двинская земля, основная территория которой включала в себя часть бассейна Северной Двины – около 32 км вверх по течению, некоторые поселения на Летнем берегу и, «по видимому, погост на противоположном Терском берегу, около будущей Варзуги…»[29].

В первой половине XV века появляются «места солеварные» на летнем берегу – поселения, жители которых занимались солеварением и рыбными промыслами. Село Ненокса к середине XV века уже «приравнивалась по значению к административному центру Двинской земли – Холмогорам: здесь находились новгородский посадник и приказчики»[30].

В XV веке начинается проникновение русских поселенцев по бассейну р. Выг на юго-западное побережье Белого моря, эти земли впоследствии стали вотчинами новгородских бояр. Так, например, в это время уже встречаются упоминания о Кеми: краткая историческая справка о городе, которую цитирует в своих путевых заметках А.П. Энгельгардт, выполнена либо на основе архива кемской «ратуши», либо на основании соловецкого летописца. В обоих источниках история Кеми начинается с 1450 года, когда волость была подарена Соловецкому монастырю: «в XV веке Кемь принадлежала именитой новгородской посаднице Марфе Борецкой, в 1450 году она подарила эту волость вместе с другами Соловецкому монастырю»[31]. Этнограф С.В. Максимов, на основе найденного им источника «Истории о новоучрежденном городе Кеми, состоящем Олонецкой Губернии, в Петрозаводском ведении, при пределах Белога моря, Северного океана, на реки Кеми», приводит данные относящиеся уже к XVI веку: «От сотворения мира в лето 7084 (1579) и 7098 (1590) оная Кемская волость от шведов дважды была воюема»[32]. Таким образом, столкновения русских поселенцев происходили и со шведами, а не только с довольно густым карельским населением. Известно, что вся территория по Карельскому и Поморскому берегу входила в состав владений «пяти родов корельских детей»[33]. Еще в первой половине XV века карелы добиваются поочередного пользования рыболовными угодьями: существовали так называемые «карельский год» и «боярский год», однако, «со врой половины XV века идет интенсивное оттеснение карел с приморских территорий Соловецким монастырем…»[34].

В XVI веке появляются новые поселения на Поморском берегу: Сорока, Шижня, Сухой Наволок, Вирма, Сума, Колежма, которые во второй половине XVI века составили Сумскую волость, принадлежащую Соловецкому монастырю. Таким образом, Поморье постепенно заселялось русским населением, иногда мирным проникновением, иногда с притеснением местных карел.

Несмотря на тяжелую внутреннюю и внешнюю обстановку в Российском государстве в XVI–XVII веках, происходил прирост новых поселений в Поморье. Ни опричнина Ивана Грозного, ни войны со шведами, датчанами и «каянскими немцами» не остановило проникновения русского населения на север. Ввиду своей незащищенности, все поселения на Поморском и Кандалакшском берегах были разрушены. Разрушению подверглись Кемский и Сумский остроги, села Вирма и Шижня, а также другие поселения и промысловые объекты.

Таким образом, уже к концу XVI века Русское государство в полной мере осознало важность защиты единственного на тот момент выхода к морю и морских угодий. Колонизационная политика была довольно продуманной: изначально создавались остроги, крепости и укрепления: «Архангельск, Кола, Кемский и Сумский остроги, где постоянно живут стрельцы и другие категории служилых людей»[35]. На особом положении находились северные монастыря, которые также являлись крепостями и получали в качестве награды во владение различные поморские волости. В результате принятых колонизационных мер, положение в регионе стало стабилизироваться, что привлекало сюда все новые потоки населения, которое в качестве награды и поощрений освобождалось от многих пошлин и повинностей.

Но не следует забывать и о карельской народности, которая, безусловно, внесла свой вклад в формирование поморского населения. Одним из определяющих факторов, который способствовал проникновению русского населения на Север, было мирное сосуществование и сходный образ жизни. Карелы наряду с русскими не только участвовали в заселении побережья Белого моря, но и участвовали «в организации океанских промыслов в западной части Кольского полуострова, сыгравших важную роль в формировании поморского населения»[36]. Немаловажным фактором является и православная вера.

Итак, сама природа определила род занятий пришлого славянского населения на эти земли. Каковы же были отношения с местным населением?

Т.А. Бернштам опирается на теорию трех волн расселения карел на севере. Первая волна заселения произошла в XII–XIII веках, после чего карелы закрепились в Заонежье. Вторая волна, закрепившая карел на побережье Белого моря относится, скорее всего, к XV веку. Таким образом, карелы расселились «в пределах Карельского и Поморского берегов («пять родов детей карельских»), в низовьях Северной Двины с прилегающими морскими участками Летнего и Зимнего берегов»[37]. После первых двух волн переселения карелы быстро ассимилировались с русским населением Поморья.

Третья волна начинается с первой половины XVII века и обусловлена борьбой карел против гнета шведских феодалов. К моменту начала третьей волны корелы уже забыли свой родной язык и противопоставляли себя пришлым «корелянам». До этого времени «»вливание» карельского населения в русскую поморскую среду проходило органично: частые браки между русскими и карелами, равные юридические права тех и других в системе землепользования, владения промысловыми и сенными угодьями…»[38]. Иначе складывалось положение тех карел, которые переселялись в XIX–XX веках. К ним русские поморы относились уже настороженно, так жизненно важные ресурсы к тому времени были уже ограничены, вследствие чего карелы получали худшие сенокосные и промысловые угодья. Таким образом, карельское население принимало непосредственное участие в формировании поморской группы русского населения. Кроме карел, русские поселенцы также ассимилировали либо вытесняли саамов (лопарей), ненцев, коми.

Из всего вышесказанного можно сделать следующие выводы:

1. в процессе формирования народности поморов проходившем в XIV–XVII веках участвовали группы различных местных народностей;

2. Русское население проникало в Поморье по двум основным направлениям: новгородское проникновение было направлено на юго-западное побережье Белого моря и верхневолжское проникновение, то есть переселенцы, оседавшие в низовьях Северной Двины, а также на Летнем и Терском берегах;

3. В Поморье переселенцы неизбежно вступали в контакт с местными племенами: саамами, карелами, чудью ненцами, коми;

4. Характер этих связей разнился по регионам, а ассимиляция проходила по причине низкой плотности населения к моменту прихода русских;

5. Особую роль в складывании поморской группы русского населения, «главным образом на Онежском, Карельском и Кандалакшском берегах, сыграли карелы»[39].

В историографии сталкиваются две точки зрения по вопросу о происхождения терминов «поморы», «Поморье». Т.А. Бернштам пишет,что термин «поморец» появляется в летописи уже под 1526 годом: «Поморцы с моря окияна, из Кандолжской губы»[40]. В данном контексте поморцы противопоставляются лоплянам, как православные русские люди, то есть противопоставляются по этнической и религиозной принадлежности. С ней соглашается и В.В. Ануфриев, правда он указывает еще и на то, что особую роль играет и географический фактор, и делает вывод, что поморцами назывались «православные русские люди, живущие на берегу моря»[41]. Однако, В.В. Ануфриев замечает, что впервые термин «Поморье» впервые встречается в новгородской купчей грамоте в 1459 году. Здесь он употребляется в значении западного беломорского побережья от Онеги до границы с Терским берегом, который принадлежал новгородцам, а жителей данной области называли поморцами. Причем поморцами называли именно русских жителей, и термин не являлся этнонимом.

Уже начиная с XVI века, в официальных документах термин «помор» употребляется и как название и как самоназвание. В различных грамотах, относящихся к 1580–1581 годам, составители грамот подписываются не иначе как «поморец Кандалакшанин», либо «поморец Керецские волости»[42]. Однако, Т.А. Бернштам делает предположение о том, что изначально Поморьем назывался Мурманский берег. Данная гипотеза основана на том, именно на Мурманский берег с начала XVI века русские и карельские промышленники приходили каждый год для ведения океанских промыслов. «Не исключено, что слово «помор», соответствовавшее по смыслу понятию «мурман» («морской человек»), и стало названием русских и карел, занимавшихся промыслом на Мурманском берегу…»[43]. Она объясняет данную гипотезу следующими предположениями:

1. С течением времени данный термин закреплялся как самоназвание за населением, которое продолжало интенсивно заниматься этим промыслом;
2. Постепенно исчезал в тех местах, где промысел сокращался;
3. Не являлся самоназванием жителей, хотя и живущих на беломорском побережье, но почти не занимавшихся этим промыслом[44].

Затем, термин «поморы» переходит и на население Онежского, Летнего и Зимнего берегов, жители которых принимали участие в восточных мурманских промыслах. Это связано с тем, что рыбные промыслы переместились с западной части Мурманского берега в восточную – так называемый «русский конец», что связано с ростом нового порта – Архангельска. Таким образом, через некоторое время западные мурманские промыслы ослабевают, и все взоры рыбопромышленников обращаются на Восточный Мурман.

Основываясь на полевых данных, Т.А. Бернштам делает вывод о том, что население беломорского побережья не осознавала своего единства, что выражалось в различной степени развитости самоназвания «поморы» (см. Приложение 1). «Сильнее всего самосознание у жителей Поморского берега (особенно от Кеми до Колежмы). Настоящими поморами они считают только себя, прочно связывая это название с мурманским промыслом: «С Кандалакши на Мурман не ходили. Теи может тоже себя поморами зовут, а для нас-то не поморы»»[45].

Таким образом, Т.А. Бернштам приходит к выводу, что население беломорского побережья не осознавало своего единства, что выражалось, прежде всего, в разной степени развитости и бытования самоназвания «поморы». Таким образом, термин «Поморье» обозначает 1) территорию беломорского побережья от Онеги до Кеми; 2) территорию всего беломорского побережья; 3) территорию всего Русского Севера (Архангельская, Вологодская и Олонецкая губернии в XIX в.). Первое и второе значения показывают территориальные границы ядра поморского населения с наиболее выраженным самосознанием и территории всей поморской группы в целом. Третье значение не имеет никакого отношения к границам расселения и заменяется впоследствии термином Русский Север. Что касается самой Т.А. Бернштам, то она говорит о Поморье как о беломорском побережье, «представляющего собой область расселения специфической локальной группы северорусского населения ‑ поморов»[46]. Таким образом, она отрицает этническую однородность поморов и не выдвигает этнический признак как основной признак в вопросе обособления поморов как группы в среде северорусского населения. Основной признак, по её мнению, ‑ это жизнь в приморской неземледельческой зоне и связанный с ней особый морской промысловый уклад хозяйственной жизни.

Несколько иная точка зрения у В.В. Ануфриева. Он говорит о том, что поморы сформировались как группа в результате новгородской колонизации при участии финно-угорских народов. Однако, новгородское влияние сыграло решающую роль в процессе формирования этнокультурной группы. Это доказывает тот факт, что основу культуры поморов составила исконная новгородская культура, тесно связанная с общерусской культурой, но имеющая свои локальные особенности.

Таким образом, поморы – это особая этнокультурная группа русского народа, населяющая побережье Белого моря, выработавшая свой особый тип промыслового морского хозяйства; произошедшая в ходе новгородской колонизации севера в результате смешения новгородцев с автохтонным населением; а также, имеющая культуру неразрывно связанную с русской культурой, выражающуюся в единстве происхождения обеих.

Если говорить о колонизации Русского Севера, то, безусловно, главенствующая роль в этом процессе отведена новгородцам. В период с XII по XV столетия самостоятельность Новгорода идет все более возрастала, и, вследствие этого, новгородцы начали активное освоение северных земель. За этот период новгородцы не только освоили побережье Белого моря, непосредственно Поморье, но и обширные морские просторы, дойдя до Новой земли и Карской губы. Именно в этот период формируется новый этноним, объединяющий под собой определенную группу людей, которые осваивали морские пространства ‑ поморы. Но, следует заметить, что только после того, как новгородцы адаптировались к новым географическим и климатическим условиям проживания, превратили море в основной источник своего существования и создали новый тип морского хозяйства, который нехарактерен для восточных славян, только после этого они сформировались в самостоятельную этнокультурную группу. Таким образом, именно ландшафтные и географические условия способствовали формированию этнокультурной поморской группы, где объединяющим фактором стала «форма хозяйственной деятельности, где основную роль играли морские зверобойные и рыбные промыслы, добыча пушнины, а также меновая торговля»[47].

Итак, мною намечены основные выводы, необходимые для дальнейшего рассмотрения традиционного поморского жизненного уклада. Основываясь на вышеприведенных данных можно продолжить рассмотрение поморской группы русского населения с точки зрения традиций, складывавшихся на протяжении веков. Как уже говорилось выше, рассматриваться в данном исследовании будет только та территория побережья Белого моря, которая соответствует Карельскому и Поморскому берегу, то есть, территория, на которой степень развитости самосознания самая высокая среди населения проживающего на побережье Белого моря.

1.2. Традиционные занятия поморов и их культура. Роль старообрядческих общин в жизни Поморья

1.2.1. Промысловая деятельность

Основа жизнедеятельности поморов – это особый, выработанный в процессе исторического развития, тип промыслового морского хозяйства, основанный на ловле рыбы и на охоте на морского зверя. Данный тип хозяйства является наиболее оптимальным для этого региона, а именно, позволяет выжить в условиях малопригодных для земледелия. Следовательно, данный тип возник в этом регионе не случайно, а явился закономерным результатом борьбы человека за свое право на существование на данной территории.

Как уже говорилось, условия в Поморье малопригодны для земледелия, но, все-таки, небольшие по размерам пашни имеют место быть. Крестьяне в Поморье сеют жито – «так называются здесь хлебные растения, именно рожь и ячмень, способные созревать под очень высокими широтами»[48]. Под 65° северной широты, ячмень и рожь являются теми культурами, которые в северных условиях способны давать сносный урожай при вегетативном периоде не более трёх месяцев. При самых благоприятных условиях выращенного хлеба хватает на 3–5 месяцев, а урожай редко достигает сам‑6[49]. Продуктивное земледелие в данных условиях может иметь место только при системе подсечного хозяйства. Но данный вид деятельности не является главным среди поморского населения.

Но с весны до поздней осени в Поморье можно встретить только стариков, детей, женщин и больных. Причина этого явления заключается в том, что все взрослое мужское население уходило на промыслы на Мурман и в Норвегию или, как тогда говорили, «в Норвегу». Однако предположение о том, что оставшееся население ничем не занимается и ждет кормильцев, ошибочно. На женщин ложились обязанности сотских, десятских и деревенских старост, а также земских гребцов и почтальонов. Кроме того, женщины выступали в роли проводников для путешествующих по карельским лесам и болотам. Так, священник В. Мелентиев в своих записках о путешествии по Сороцкой Карелии писал о двух девушках провожатых: «В 6 часов вечера ко мне приходят «провожатыя» ‑ девушка, лет 12–13 и «молодица» ‑ поморка, лет 18–20, с небольшими бумажными свертками, запечатанными правленскими печатями. Вероятно, эта почта состояла из нескольких казенных пакетов и нумеров какой-нибудь газеты»[50]. В данном случае женщины выступали как проводники и почтальоны. Здесь же В. Мелентиев упоминает и поморку, «распоряжающуюся карбасной станцией»[51].

Старикам и хворым приходилось «поездовать» ‑ ловить семгу с мая мая по сентябрь. «Поездником» называлась лодка обычных размеров, лодка размером побольше – карбасом, а большой карбас ‑ брамою[52]. Лов подразделяется на весенний – от начала до Петрова дня; «меженний» или летний – до Успеньева дня; и осенний, или как говорят местные, «осённым» ‑ от Успенья до Покрова. По праздникам обычно на промысел не выходили, но это правило для исполнения необязательно.

Кроме ловли семги, основными местным промыслами являются также лов сельдей наваги и уже упоминавшееся судостроение. Села к юго-востоку от Кеми специализировались, главным образом, на лове сельди и наваги. Сельдь ловилась мережами, переметами и сетями. Мережа – это сельдяная снасть промышленников Поморского берега, представляла собой несколько обручей обтянутых сетью, заканчивающихся конусообразной сеткой. От входного отверстия мережи отходили 2 сети в 1,4–1,5 метров длиной, а от них – крылья примерно в 26,5 метров длиной и 4,5 метров высотой[53]. Переметы – сеть, натянутая на кольях под определенным углом[54].

Весь сельдяной улов продавался на месте скупщикам – крестьянам Олонецкой и Вологодской губерний. Улов реализовался частью в замороженном виде, частью в копченом. А.П. Энгельгардт, которого интересовала в основном экономика края, указывает, что цена тысячи штук сельди была «от 50 копеек до 1 рубля 50 копеек, смотря по количеству улова и по погоде»[55]. Чем теплее погода, тем цена ниже. Ввиду большого спроса на сельдь в замороженном виде, сельдь зимнего улова предпочитают не солить, тем более, что она сразу же замерзает. Были попытки оттаивать сельдь и после солить, но после этого она становилась грубой и не имела уже тех вкусовых качеств сельди, посоленной до наступления морозов. Сельдь приходит в бухты и заливы Белого моря по причине того, что она преследуется морскими хищниками.

На наважьем промысле специализировались такие села как Шуя, Колежма, Сумский посад и Нюхча. Время наважьего промысла продолжалось с ноября по январь включительно. Это обусловлено тремя моментами: во-первых, к ноябрю навага подходит к берегам Белого моря; во-вторых, в феврале, навага, выпустив икру, становится невкусной; в-третьих, в марте она уходит в море и, следовательно, лов её совсем прекращается.

Летнерецкое, Поньгама, Гридино, Кереть, Чернорецкое, Ковда, Княже-губа – селения расположенные на северо-западе от Кеми. Основной промысел в этом районе – это лов сельди и семги. Семужий лов начинался «вскоре после вскрытия реки и спада весенней воды, в первой половине мая месяца», и продолжался, «с некоторыми перерывами летом, до конца октября»[56]. Самой лучшей считается та семга, которая выловлена осенью, в августе и сентябре. Лов семги, идущей для метания икры из моря в реки, производился переметами и поездами в широких устьях рек, а в верховьях ловят на порогах заколами. Нужно заметить, что поезд представлял собой специфическую речную снасть в виде небольшой мешкообразной сети с двумя «тетивами» в верхней и нижней части; кроме того вся сеть собиралась с боков на веревку – «симку». Поезд не имел ни поплавков, ни грузил, только к нижней тетиве с двух сторон привязывались якоря – «пунды», соединявшиеся веревкой. Промысел поездом требовал двух лодок, по два человека в каждой, составлявших одну артель – поезд[57]. Закол представлял собой хворостяное сооружение, перегораживающее реку и имеющее ловушку в отверстиях-тайниках, которых могло быть от 1 до 12[58].

Следует заметить, что семга весеннего улова не представляет собой ценности, теряя свои вкусовые качества, её называют лохом или лоховиной: «Лох – та же семга; облошание её, по выражению рыбаков, происходит, когда рыба поднимается вверх по речкам для метания икры; в это время она темнеет. И на кончике нижней челюсти вырастает хрящеватый отросток, по которому карелы и угадывают лоха»[59].

Во всех вышеперечисленных деревнях, находящихся к северо-западу от Кеми, ловилась сельдь, но, в отличии от южных селений, здесь сельдь ловилась летом и осенью, засоливалась впрок и отвозилась в Архангельск. Кроме семги, сельди и наваги, местное население ловило и другие виды рыб, такие как мелкая треска, зубатка, сиг, камбала, но данные виды рыб идут на местное потребление и предметом торговли не являются. На корм скоту шел такой вид рыбы как кярчь в сушеном виде.

У С.В. Максимова имеется описание лова мелкой трески для местного потребления в устье реки Ковды с восьми маленьких карбасов, которые качались на волнах, держась против течения на гребле: «На носу сидит удельщица, бросает уду, да без поплавка, ‑ на крючке наживка насажена из сельдей. К лесе (веревочке) – свинцовый, али бо железный кряжик привязан. Схватит треска наживку: леса зашуршит о борт – рыба твоя тащи в карбас, снимай с крючка»[60]. С.В.Максимов отмечает, что помимо лова мелкой трески в Ковде отчетливо были видны были признаки активного сельдяного лова: небольшие бочонки, плохо сбитые из тонких досок продолговатой формы – сельдянки, находившиеся в большом количестве возле каждого дома.

Особое место в системе промыслов занимает добыча жемчуга: в Керети и в других речках Кемского уезда ловится довольно много жемчуга, ‑ впрочем, невысокого качества»[61]. Например, в реке Кемь в незначительном количестве попадались жемчужные раковины и, следовательно, этот промысел не является популярным для жителей. По выражению С.В. Максимова «жемчуг этот ловят от безделья досужие люди и не всегда для продажи, потому, что здешний жемчуг невысокой доброты»[62]. Однако, С.В. Максимов описал способ добычи жемчуга: поиск осуществляется на плоту с небольшим отверстием в середине, в которое вставлена труба, большая часть её находится в воде. Один из искателей тянет плот, а другой наблюдает в трубу. «Заметив подле камня раковину, имеющую сходство с жемчужною, наблюдатель опускает через трубу длинный шест со щипчиками, или крючком на одном конце его. Раковина смыкается, и тогда её удобно бывает принять на щипчики… Нашедший зернышко, обязан немедленно положить его за щеку, для той цели, чтобы это зернышко делалось из мягкого постепенно твердым, до состояния настоящего жемчуга (обыкновенно через 6 часов)»[63].

Однако, основным видом промысловой деятельности, определяющим поморов как особую группу русского населения, являются мурманские отхожие промыслы. До конца XIX века поморы из западного и северо-западного побережий Белого моря, начинали собираться на мурманские промыслы уже с конца февраля. А в первых числах марта они отправлялись в нелегкий путь, пролегающий через Кольский полуостров, к различным становищам, находящимся на западном Мурманском берегу (речь идет о поморах-вешняках): «Из Сумы до Кандалакши едут на лошадях, а от Кандалакши до Колы на оленях. Весь путь они совершают в две или три недели (стоит он им от 4 до 5 руб. сер.)»[64].

Изначально отправляясь в путь, помор уже попадал в долговую кабалу к скупщику рыбы, у которого он брал в долг провизию и деньги на дальнее путешествие. С конца марта до первой половины мая поморы жили в избах, засыпанных еще в это время снегом, и в этих антисанитарных условиях готовились к выходу в море.

Исследователь В. Држевецкий так описывал подготовку к лову: «Откопав из-под снега вытащенную в конце прошлого сезона лова шняку и приведя в порядок ярус, промышленники начинают следить по различным приметам за подходом к берегу мелкой рыбы – мойвы, которая служит наживкой и без которой помор-промышленник неохотно выезжает в море, когда он вынужден будет заменять мойву на крючках своего яруса молодыми экземплярами сайды или трески… Более охотно, в случае отсутствия мойвы, промышленники выезжают ловить треску на «белую» то есть на куски более крупных перищев и мелкой трески, вылавливаемой вблизи берега в это время года в небольшом количестве»[65]. Если провести аналогии с норвежскими рыбопромышленниками, то выявляются сразу несколько отрицательных моментов, которые работают не на пользу помору. Во-первых, норвежские рыбаки уже тогда организовали подвоз наживки из Норвегии. Отсутствие такой возможности на Мурманском береге вынуждало поморов тратить дополнительные силы и энергию на добычу наживки. Во-вторых, рыба на Мурманском берегу не подходила близко к береговой линии как это обычно бывает в Норвегии, и, наконец, в-третьих, рыбопромышленники Норвегии являлись экономически свободным наемным работником, а поморы были связаны по рукам и ногам кабальной системой «покрута». Возвращение поморов с промыслов в родное селение происходило обычно после 20-х чисел августа.

Русский помор, в отличии от норвежца, не пользовался благами цивилизации ввиду отсутствия возможности, а научные экспедиции, проводимые Мурманской научно-промысловой экспедицией, не дали практических результатов по улучшению условий жизнедеятельности помора. Следовательно, все особенности миграций рыб в определенное время года, помор определял на основании своего векового опыта, при помощи особых примет, позволяющих ему ориентироваться на промысле.

Совсем иначе происходила добыча рыбы на восточном берегу Мурмана. Первые рыбопромышленники приезжали туда с открытием навигации Мурманского пароходства. По прибытии поморы начинали чинить и спускать на воду шняки, приготавливать яруса и неводы для ловли наживки. Главной заботой помора всегда являлась добыча наживки, то есть мойвы: «Песчаные участки побережий около становищ чернеют от столпившихся здесь промышленников, а у самого берега снуют лодки, на которых стоит по одному промышленнику, молча всматривающихся в воду и поднимающих к верху то правую, то левую, а то и обе вместе руки, отдающих таким образом приказания сильнее тянуть правый или левый кляч, правое или левое крыло невода. Это ловят наживку»[66].

Добыв определенное количество наживки, поморы спешили в море. Выезжать в море приходится в зависимости от местонахождения рыбы на 5-10 верст, либо же на 25–30 верст от побережья. Пользуясь различными приметами, помор-кормщик определял где лучше выметать ярус, который растянется по дну моря на более чем 6 верст в длину. После того как ярус выметан и привязан к шняке, «усталые поморы ложатся на дно шняки и засыпают непробудным сном»[67]. Засыпая промышленники могут стать жертвами разыгравшейся в это время водной стихии. Такое поведение объясняется вовсе не отсутствием культуры и неразвитостью помора, а другими объективными факторами. Дело в том, что наловив наживки на одну – две «тряски» помор вынужден выезжать в море, иначе наживка испортится или как говорили поморы «прокиснет». В результате изнурительной работы, поморы выметав ярус, засыпали.

Завершение лова В. Држевецкий описывал так: «Но вот ярус пролежал свои законные 5–6 часов. Кормщик, приладив в борту в носовой части шняки ярусное колесо, начинает вместе с тяглецом, вторым лицом на шняке, тянуть ярус. Весельщик же и наживодчик помощью весел подвигают шняку, держа её в определенном по отношении к ярусу положении»[68]. Бывает так, что посреди всей этой процедуры лова, накатывалась волна, которая предвещала бурю. Тогда поморы должны были решить ‑ свернуть промысел, либо, несмотря на опасность бури, его продолжать. Чаще всего поморы выбирали второй вариант, поскольку на берегу их ожидали нескончаемые долги перед хозяином судна, а также нужда.

Таким образом, природные факторы обусловившие особый хозяйственный уклад жизни поморского населения, предопределили и нелегкую судьбу рыбопромышленника, вынужденного на протяжении долгого времени следовать традициям, складывавшимся веками. основой жизнедеятельности, а следовательно, и традиционным занятием являлся рыбный мурманский промысел, описанный выше, а также ряд других вспомогательных промыслов. Суровость условий выработала особый северный характер, отличающийся силой и выносливостью – качествами необходимыми для условий Русского Севера.

Здесь следует подробнее остановиться на способах ловле рыбы, а также на орудиях, посредством которых производится лов. Орудия лова, по всей видимости, не менялись на протяжении веков и дали названия двум способам лова: ярусный и поддёвный. Ярус, надо сказать, был основным орудием и «представлял собой крючковую снасть с наживкой, в качестве которой на Мурмане в весенне-летний промысловой сезон ловилась мойва, а в осенний песчанка, мелкая сельдь или даже морской червь»[69]. Ярус достигал в длину 8–10 километров и состоял из «стоянок» ‑ «связанных между собой и горизонтально натянутых толстых бечевок с привязанными к ним на равномерном расстоянии друг от друга веревок с удами-крючками («форшни»)»[70]. «Тюк» являлся единицей ярусной снасти и достигал в длину 320–380 м и состоял в среднем из 150 крючков. Всего в ярусе насчитывалось 20–40 тюков. Кроме того, к ярусу прикреплялись якоря («дреки») и поплавки («кубаса»). Выметка яруса занимала 1–2 часа, а вытягивание яруса с добычей от 3-х часов и более.

Другой способ лова – на поддёв – крючковая снасть в виде лески с грузилом, каменной или металлической рыбкой и крючком с наживкой. Данный вид лова рассчитывался на густоту тресковой стаи. Способ был довольно примитивный: рыбак дергал леску вверх и вниз, поддевая рыбу за что придется.

Как известно, самый распространенный и прибыльный вид деятельности в Поморье – это мурманские рыбные промыслы. Однако не каждый помор мог себе позволить содержать транспортное или промысловое судно. Следовательно, малоимущему помору приходилось наниматься к более богатому соседу – идти покрученником. Покрут – самая распространенная форма товарно-денежных отношений в Поморье. Покрученник понимал, что нанимаясь на работу к крупному рыбопромышленнику, он попадал под жесткую эксплуатацию: работать приходилось в суровых северных условиях Северного Ледовитого океана, хотя рабочие получали меньшую долю от прибыли, нежели хозяин судна. По данным на 1859 год хозяин покрута мог получать 103 рубля чистой прибыли, при затратах в 354 рубля на снаряжение шняки, а если у хозяина имелся еще и транспортный корабль, то прибыль увеличивалась до 166 рублей[71]. Изначально, рыбопромышленники наживались на жесткой эксплуатации покрученников, но вскоре, по мере увеличения спроса на рыбу, состоятельные поморы стали заниматься скупкой, предоставив промысел мелким и средним рыбопромышленникам. В 1880 году на Мурмане действовало уже 8 крупных скупщиков, которые отправили, в общей сложности 160 тысяч пудов рыбы[72] в Петербург. Однако, скупщики не ограничивались только перепродажей рыбы по завышенной в 2-3 раза цене, они успешно совмещали эту деятельность с кредитно-ростовщическими операциями. Кредиты были направлены на поддержание мелких и средних промышленников: продовольствие, деньги на снаряжение судов. Таким образом, мелкие и средние промышленники попадали в финансовую зависимость от скупщиков, причем каждая из сторон осознавала, что зависимость оказывалась обоюдная: если кредитор не дает денег перед началом сезона, то скупит меньше рыбы чем мог бы; и наоборот: если промышленник не возьмет в долг, то улов будет маленьким, если вообще таковой будет.

Изначально кредитные операции проводились лишь перед началом промыслового сезона и ограничивались территорией Карельского Поморья, но вскоре территориальные границы были расширены до мурманского берега, где скупщики стали основывать свои торговые фактории. Базы-фактории были обеспечены всем необходимым для работы рыбаков в открытом океане: соль, одежда, снасти. Однако цены были подняты на 30 – 40%, в итоге, чаще всего товары закупались в кредит, а расплачивались за них рыбой. Следовательно, снаряжение судов на промыслы стало безынтересным для скупщиков и они стали заниматься исключительно торгово-ростовщическими операциями. Примечателен пример помора Ф. Савина, который первым из поморов в 1873 году открыл на Мурмане базу-факторию в становище Шельпино, в которой ежегодно кредитовалось около 200 человек. К 1888 году семья Савиных (к делу подключился еще и сын) содержала «уже четыре фактории: в Гаврилово, Цып-Наволоке, Восточной Лице и Шельпино»[73], после этого они прекратили снаряжать суда на промыслы.

Изменения стали происходить не только на отхожих мурманских промыслах, но и на местных – беломорских. Так, например, на осенний лов сельди в Кандалакшской Ковдинской и Керетской волостях, а также в Сороке зажиточный помор приглашал менее зажиточных поморов-соседей. Улов распределялся по паям: работникам платилось по одному паю каждому, а хозяин лодки и снастей от одного до трёх паев. Таким образом, на долю хозяина приходилось больше половины улова – до 60%. Кроме того распространена была аренда сёмужьих и других рыболовных угодий. На данном примере хорошо прослеживаются процессы, характеризующие капиталистические отношения, развивавшиеся в это время в Поморье.

Подводя итог, следует сказать, что основным промыслом и средством существования поморов, определившим их как особую этническую группу, является рыбная ловля в промышленных и торговых масштабах. Причем, многие села специализируются на одном виде деятельности: ловле семги – села на северо-западе от Кеми; наваги – селения к юго-востоку от Кеми. Нужно заметить, что земледелие в этом районе невозможно ввиду неблагоприятных климатических и почвенных условий. Данный фактор определил особенность формирования поморов в особую этнокультурную группу.

1.2.2. Культура и быт поморов

Исходя из вышеописанных суровых северных условий, перед нами должен предстать образ помора как сурового, огромного человека с твердым характером и выносливостью. Какими же на самом деле являются поморы? Какова была их культура?

Как известно, поморы являются прямыми потомками новгородских переселенцев, составивших основу поморской этнокультурной группы. Следовательно, культура поморов основана на исконно новгородской культуре, частично смешанной с карельской культурой. Преемственность с культурой Новгорода определяется ещё и тем, что новгородцы мало ассимилировались с местным населением карелами и саамами. А из этого следует вывод, что мореплавание и судостроение, и постройка деревень, и многие другие формы повседневности имеют новгородские корни, прижившиеся на карельской почве.

В глазах русских путешественников рубежа XIX–XX веков, помор предстает как гостеприимный, коренастый здоровый, с широким лицом, имеющим характерный красный цвет от того, что они большую часть года проводят на море и на воздухе. Нравственность поморы понимают по своему: «они трудолюбивы, весьма воздержаны в употреблении вина, честны, приветливы, а вот против седьмой заповеди много грешили и грешат; очень часто сети вместо рыбы доставали трупы младенцев, которых матери бросали в воду или от страха, или от чувства охватившего стыда»[74].

В летней одежде поморов-мужчин доминируют картузы, пиджаки и кожаные сапоги, а во время промысла бахилы и норвежские куртки-фуфайки. Зимой носят они валенки и тулупы. Женщины-поморки ходили в цветных ярких сарафанах[75]. Что касается женской летней обуви, предназначенной для перехода на большие расстояния по бездорожью то можно выделить два вида: поршни и верзни. «Поршни и верзни – нечто напоминающее тот род обуви, который в городских магазинах известен под именем сандалий»[76]. Поршни делаются из куска простой кожи, покрывающей нижнюю часть стопы и частично пальцы и пятку, крепятся к ноге при помощи веревки. Верзни – сандалии из бересты.

Что касается жилища, то они не менялись в течении долгого времени. Нижний этаж избы занята скотом и служит складом для инвентаря и провизии, а верхняя часть – жилая с множеством окон и царящей опрятностью. Некоторые хозяева устраивали так называемую вышку, или третий этаж, где можно работать в уединении. По свидетельству П.А. Россиева «избы беднейших и более зажиточных крестьян одного склада и вся разница только в убранстве, в обстановке; если зажиточный кареляк обзавелся посудою, то бедный довольствуется берестяными изделиями; в берестяном ковше вам подадут воду, в берестяной коробке – топленое молоко»[77]. Что касается разницы в убранстве, то можно привести следующие примеры: священником В. Мелентиевым описана комната бедного помора, сдающаяся как станционная: «комнатка, с незапертой половиной рамы в одном окне в которую дует, с позвякивающими под напором ветра стеклами в остальных рамах, с узеньким и драным диванчиком, неумело подвешенным рукомойником, со старыми, потемневшими от сырости обоями… Видно, что хозяин бьется и борется за своё существование»[78]. Еще одной проблемой в жилище бедняка были насекомые: «Тараканов было так много, что им становилось тесно, и они ползли друг по другу, сыпались с потолка на пол, где от них тоже не было свободного места. Это было какое-то нашествие паразитов, напоминавшее одну из казней египетских»[79].

Совершенно иная картина наблюдается в домах зажиточных поморов. Он представляет собой двухэтажное здание с мезонином. Внутри, несколько чистых, опрятных, светлых комнат с выкрашенными полами. Обои на стенах с ярким и пестрым рисунком. Комнатные двери покрыты росписями, на столах – клеёнки, по стенам лучшего издания портреты царской фамилии. В комнате имеется множество шкафов со стеклами, завешенными ситцевыми занавесками, наполненных дорогой норвежской посудой, 4 вида часов. Кроме того, в доме представлена различного рода мебель: диваны стулья зеркала рукомойник. С.В. Максимов отмечал: «По внешнему виду комнат можно заключить, что хозяин – купец и придерживается старины, если принять во внимание, что все иконы, с позолоченными ризами, старинного письма»[80].

Влияние новгородской культуры прослеживается и в похоронных обрядах и в архитектуре церквей и часовен, и в традиции «закуривать» бани: «избенки с маленьким предбанником и смежною клетушкою (собственно баней), где устроены полок и каменка; вода тут нагревается при помощи раскаленных камней; бани закуриваются еженедельно и особо под большие праздники. Нагревши баню выпустив дым через дверь и оконце, карелы запираются в бане и моются и парятся до того, что зимой выбегают на улицу, прийти в себя»[81].

Таким образом, культура и основные черты быта поморского населения, берут своё начало в Новгороде, и являются преемниками всего новгородского, адаптировавшегося к местным суровым условиям. В Поморье можно наблюдать дома, одежду, предметы обихода свойственные новгородской русской культуре.

Но освоение северных вод, специфические условия выживания, потребовали новых форм общественной организации. Поскольку мужчины выходили на промыслы и большую часть года жили отдельно, они образовали специфическую форму общественной организации – мужскую общину. Высшей формой мужской общины являлась мурманская артель, в которую входили все возрастные категории от подростков до стариков, причем старшие обучали и воспитывали младших. Как и в более древних мужских архаичных организациях в мурманской артели присутствовало возрастное разделение труда, а вновь вступившие в общину члены должны были проходить определенные испытания. В целом «община представляла собой иерархическую структуру с внутренним самоуправлением, организацией будней досуга и праздников»[82]. Письменный документ, сохранившийся до наших дней, «Морской устав новоземельских промышленников», не только подтверждает наличие особых форм мужских организаций среди поморов, но и говорит о высоком уровне грамотности в поморской среде. Так в начале промысла, первым делом поморы приезжали на Новую Землю и ставили, либо производили ремонтные работы избы, которая называлась «становой». Становая изба представляла собой жилое помещение с печью и маленькими сенями, крыша такой избы покрывалась землей и глиной, что хорошо защищало от снега и дождя, пол оставался земляным. Многие судохозяева также строили и баню. Интересны, на мой взгляд, некоторые обязанности хозяина – каждый хозяин был обязан снабдить промышленника «олениной» на постель и овчинным одеялом.

Главное качество, которое ценилось в артели больше всего – это честность: «хозяин, не слывший честным, не мог набрать артели, а рядовой промышленник не мог стать её членом»[83]. В данном случае понятие честности является некой традицией, то есть нормой коллективного сознания.

Промышленники с Поморского берега, занимавшиеся ловлей трески на Мурмане, имели на Мурманском берегу свои становища. Причем каждое село имело своё становище, но там не возбранялось собираться и жителям других сел. Многолетнее соседство в становище в течении многих лет, при длительности сезона от 3-х до 6-ти месяцев, вызвали необходимость в наличии межартельных традиций и норм поведения, регулирующих повседневную жизнь мужской общины. В мурманской промысловой общине также существовали свои особые традиции: устраивались испытания для новичков, состязания для молодежи и взрослых, а также происходило обучение молодежи на профессиональном и бытовом уровнях. Таким образом, особый вид хозяйственной деятельности, не связанный с земледелием, со временем требовал выработки особого общинного уклада, соответствовавшего суровым условиям Русского Севера.

Особо следует отметить уважение к труду и собственности, которое развилось в условиях Русского Севера. Если добыча по каким-либо причинам оставляется на морском берегу или в становой избе, и «если только она носит на себе знак собственности, то есть метку, по которой видно, что она не валяется случайно, а положена промышленником, то она в этих пустынях… более безопасна от вора, чем за десятью замками…»[84] Т.А. Бернштам считала, что в северных условиях выработался особый психический тип людей, приспособленный для выживания в тяжелых условиях, благодаря которому развилось понятие неприкосновенности, как личной, так и коллективной собственности. Об этом свидетельствует и тот факт, что избы, в которых жили промышленники, как в селениях, так и в становищах, никогда не имели замков «…оттого калитки здесь не запираются, а имущество оставляется без присмотра…»[85] Это явление сохранялось, по свидетельствам современников, до середины XX века. Кроме того, сильно развито было в Поморье клеймление вещей. Клейма существовали личные, семейные, артельные, деревенские. Даже прикасаться к такой собственности считалось большим грехом, кроме того, знаком собственности могла явиться палка, воткнутая рядом с оставленной добычей, лодка с воткнутым рядом наклоненным веслом, также считалась неприкосновенной.

Кроме промысловых будней поморам приходилось справлять и праздники, вдали от своей деревни. В силу северных условий отношение к праздникам определялось, прежде всего, напряженностью данного промыслового сезона, но немаловажное значение имело религиозность и набожность самого помора. Так, по одним сведениям, на Благовещение не ловили ни рыбу, ни зверя, другие свидетельства говорят о том, что лов начинался только со второй половины дня. Но чаще всего получалось так, что промышляли целыми днями и по всем праздникам. Таким образом, повседневная жизнь, а также отношения к собственности и другие вопросы быта. Диктовались в основном, суровыми северными условиями, которые и определили в процессе формирования группы, весь быт и традиции поморской группы.

Морская промысловая деятельность, а также многочисленные контакты поморов с представителями власти, иностранными торговцами, а также умение управлять судном в тяжелых условиях Белого и Баренцева морей – все это требовало знаний грамоты и вызывало к потребности владеть ею среди поморов. Достаточно привести следующие цифры: «в Варзужской и Умбской волостях в каждой семье насчитывались 1‑2 грамотных мужчины. В той же Варзуге на 526 душ мужского пола приходилось 43 грамотных, в Керети на 366 – 31 грамотный»[86]. Эти цифры достаточно ярко показывают нам, что уровень грамотности в поморских селениях находится на весьма высоком уровне. Изначально распространению грамотности способствовали старообрядческие общины, которые обучали мальчиков и девочек чтению и письму по церковной литературе. И только в середине XIX века более сильное влияние приобрели церковно-приходские школы и школы грамоты, организованные при церквях Русской Православной Церковью. По сведениям, приводимым Т.А. Бернштам, в Поморье в середине XIX века действовало более 20 церковно-приходских школ и 15 школ грамотности[87]. Особой школой грамоты являлась вышеупомянутая мужская община. Кроме того, отмечается также и знание норвежско-датского языка, что противоречит нередко всплывающим в периодической печати начала XX века сообщениям о косности и неграмотности поморов.

1.2.3. Старообрядчество в Поморье

Для понимания истории Поморья во второй половине XIX – начале ХХ веков большое значение имеет тот факт, что большая часть населения Поморья придерживалась старообрядчества. Ни для кого не секрет, что еще со времен раскола, Русский Север являлся оплотом старообрядчества. Такие монастыри как Даниловский, Лексинский, Топозерский, являлись местами притяжения как старообрядцев так и беглых людей, кроме того служили центрами просвещения для местных жителей. Неудивительно, что их влияние среди местных жителей особенно сильно, несмотря на то, что приверженность к старообрядчеству скрывалась от посторонних глаз, и многие причисляли себя к «никонианам».

П.А. Россиев, посетивший Поморье в начале ХХ века, писал: «О том, что в Кеми живут староверы, свидетельствуют грубо тесанные осьмиконечные кресты. Начиная от Кеми и кончая Онегою, они встречают вас там и сям, как символы поморского благочестия или как ковчеги, собравшие надежды, обеты и благодарения»[88]. Он же отмечал, что сами беспоповцы были людьми весьма осторожными, и с каждым встречным на тему Веры разговоров не вели, но стоит лишь им убедиться, что человек некурящий, не осуждает раскол и, хоть чуть-чуть, знает старообрядческую литературу, «люди готовы тогда душу с вами отвести, готовы раскрыть её вам и восплакаться»[89]. Но, несмотря на это, в Поморье все время приходилось «опознаваться», так как, по свидетельству С.В. Максимова, старообрядцы и православные жили между собой мирно, но, в тоже время, были разделены на два лагеря, обменявшись насмешливыми прозвищами: «одни – миршные или миршоные, другие – чашники, то есть поганые и чистые, с застарелым закалом и закоренелыми убеждениями»[90]. Прозвище «чашники», скорее всего, происходит от того, что старовер «из своей посудины ест и пьет… и в кабак со своей чашкой ходит»[91].

Среди простого народа существовало предубеждение, что существует вера Копыловская. «Какая же это вера и что это за неведомый раскольничий толк?»[92]. На самом деле, Копылов – это зажиточный помор, большак, живущий в Кеми и являвшийся приверженцем федосеевщины – старообрядческого согласия в беспоповщине, проповедовавшего непримиримость к государству и официальной православной церкви, строгий аскетизм и безбрачие, основанное Феодосием Васильевым. А происхождение его фамилии толкуется в Поморье по своему: «поставить на копыл – по здешнему значит расстроить что-нибудь, поставить вверх дном; смутьян он: помутил церковь, многих православных отвел»[93]. Отсюда и пошло предубеждение о существовании Копыловской веры.

В целом, в Поморье имела место путаница и беспорядок в среде старообрядчества, во всяком случае, среди молодых. В связи с этим П.А. Россиев приводил следующие разъяснения: старообрядчество Поморского толка – даниловщина – отвергает брак, новожены указывают на обязательность браков, аароновщина также требуют обязательности браков, но в то же время признают браки, заключенные без священников; акуловщина и вовсе допускает свободное сожитие вместо брака. В доказательство сказанному П.А. Россиев приводит характерный пример. «Девушка полюбила парня, он – её. Брак, разумеется, обойдется без попа, но без брака влюбленные вовсе не желают обойтись, хотя они и родились в Даниловщине, казалось бы, как тут быть? Ан, выходит просто: всякий должен вести девственную жизнь, ‑ это по требованию даниловщины, филлиповщины, федосеевщены, между тем как аароновщина говорит: почему же и не вступить в брак с благословления родителей и с положенными молитвами? Влюбленные опираются на аароновщину. И вот совершается брак. Увы, молодые не сошлись характерами и расходятся. Муж обзаводится новою женой, женка же его приглянулась другому поморцу; они, опять-таки, опираются на «веру»: акуловщина, дескать, утверждает «свободное сожитие». На замечание иного блюстителя нравов, что это блуд, они только пожимают плечами и искренно изумляются»[94].

Таким образом, по имеющимся в записках путешественников данным, можно сказать, что в Поморье имел место целый спектр «вер», пересекающихся и взаимодействующих между собой. Однако здесь следует оговориться, и иметь в виду то, что на основе столь неполных данных, нельзя сделать объективных выводов о благочестии старообрядцев и их роли в жизни поморского общества. В данном исследовании автор не ставит такой цели, а лишь использует данные о старообрядчестве с целью восстановления образа Поморья на рубеже XIX–XX веков. Можно с уверенностью сказать о том, что старообрядцы занимали своё определенное место в жизни поморского общества и являлись его неотъемлемой частью, тесно связанной со всеми сферами жизни. В связи с этим, я поверхностно коснусь только вопроса влияния старообрядческих общин на повседневную жизнь в Поморских общинах для понимания общей картины факторов определяющих условия жизни в Поморье.

Как известно, крещение карел произошло в 1227 году, однако православие очень долго и неравномерно распространялось на севере. В результате неразвитости инфраструктуры и отдаленности от церковной метрополии жители деревень оставались без священника. В итоге создавалась независимость в проведении различных церковных праздников и обрядов, которые были перемешаны с различными языческими верованиями и традициями, остававшимися сильными даже в середине XIX века. Кроме того, Русский Север всегда считался местом притяжения всех гонимых или беглых людей. Исключением не стал и век XVII, когда патриарх Никон стал проводить свою церковную реформу. В результате чего приверженцы старой веры, гонимые официальными властями тронулись в сторону севера, закрепившись в непроходимых лесах Карелии. Центром старообрядчества в Карелии стало Выгорецкое общежительство Поморского согласия. Выгорецкое общежительство являлось не только центром религиозным для всех старообрядцев, но и центром культурным и торговым для жителей всех окрестностей. Так, Т.А. Бернштам свидетельствует о том, что Даниловский скит снабжал жителей поморских селений, а несколько судов Даниловского скита ходили на промыслы в Белое море[95]. По подсчетам все той же Т.А. Бернштам, основывавшейся на официальных источниках, в Архангельской епархии на 1895 год значилось 9 500 старообрядцев, а в отчетах комиссии по делам раскола за 1913 год – 12 000[96]. Таким образом, Т.А. Бернштам приходит к выводу том, что старообрядцев было не менее половины от всего населения, а особенно много на Поморском и Карельском берегах. Следовательно, жители рассматриваемого мной региона подвергались значительному влиянию со стороны старообрядческих общин, которых как уже упоминалось выше существовало довольно много.

Здесь следует упомянуть о «келейных» людях – мужчинах и женщинах уходящих от мира и живших отдельно в кельях. К ним чаще всего и приходили за советом поморы, спросить о том, как поступить «по-божьему». Визиты к «келейным», были нередкими, поскольку в церковь ходили «для виду» только молодые люди, люди же более старшего поколения, не отступались от своих традиций. В основном же поморы не посещали церковь под предлогом, болезни, частых разъездов и др. «Келейные» были уважаемыми и почитаемыми людьми в селении. Каждая семья считала свои долгом дать «подаяние» ‑ подношение даров келейным, которые сопровождали проведение всех обрядов таких как свадьбы, похороны, и др., кроме того они занимались обучением детей, что тоже сопровождалось платой «деньгами и натурой»[97].

Все вышесказанное можно подтвердить фактами, которые приводит С.В. Максимов, на примере Сумского посада. В этом селении сильное влияние приобрела «закоренелая раскольница» Анна Карташева, которая «под строгим видом благочестия и в духе подвижничества стала собирать вокруг себя раскольничью пустыню и вскоре успела образовать таким образом до десяти келий. Под именем матушки-наставницы о душевном спасении, Карташева в зимнее время выезжала для проповедования гонимой веры в деревню Шижню, Сороку… Успевши возбудить к себе общее доверие старческим видом, степенным и внушающим уважение, необыкновенно правильными чертами лица… Карташева действовала на женщин и даже на мужчин необыкновенной начитанностью»[98]. По её стопам пошла дочь Анфиса «в том же крепком убеждении, что «котора вера гонима, та и права»»[99].

Таким образом, можно сделать вывод о том, что старообрядческие общины, проживающие в Поморье, имели огромное влияние на местное население. Ввиду того, что Карелия стала одним из центров старообрядчества после никоновской реформы, и карельские леса своей труднопроходимостью скрывали староверов от гонений властей, старообрядцы приобрели на Севере очень большое и едва ли не определяющее влияние. Ситуация усложнялась еще и тем, что пути сообщения в Карелии были развиты плохо, следовательно, влияние Русской Православной церкви здесь было особенно слабым, за исключением, пожалуй, влияния Соловецкого монастыря. В целом, старообрядцы являлись составной и даже большей частью поморского населения Карелии, следовательно, для понимания общей картины процессов, происходящих в Поморье, необходимо учитывать наличие староверов, оказывающих решающее влияние на жизнь в Поморье.

Глава 2. Развитие лесопильной промышленности и модернизационные процессы в Карельском Поморье второй половины XIX – XX в.

2.1. Социально-экономическое положение Поморья во второй половине XIX - начале XX веков

Карельское Поморье входило во второй половине XIX – начале XX веков в состав территории Архангельской губернии, которая была образована по царскому указу в 1796 году из Архангельского наместничества. Архангельская губерния являлась самой обширной губернией в европейской части Российской империи: она занимала всю северную часть от Финляндии до Уральских гор, омываемая с севера Северным Ледовитым Океаном (см. Приложение 2). Архангельская губерния включала в себя территории нынешних Мурманской области, Ненецкого автономного округа, Архангельской области, республики Коми, а также части Карелии. В момент своего образования в 1796 году губерния была поделена на восемь уездов: Кольский, Кемский, Онежский, Шенкурский, Холмогорский, Архангельский, Пинежский и Мезенский. Позднее, в 1859 году Кольский уезд был упразднен, его восстановили только в 1883 году. В 1891 году из восточной части Мезенского уезда был образован Печорский уезд с центром в Усть-Цильме. И, наконец, в 1899 году Кольский уезд был переименован в Александровский, с центром в городе Александровск, основанном в том же году. Таким образом, к 1903 году, административное деление выглядело следующим образом: Александровский, Архангельский, Кемский, Мезенский, Онежский, Печорский, Пинежский, Холмогорский, Шенкурский уезды.

«Архангельская губерния занимает всю северную часть Европейской России от Норвегии до Сибири, причем только береговая линия от границы Норвегии вдоль Северного океана и Белого моря до границы Тобольской губернии имеет протяжение около 8000 верст» ‑ сказано в приложении к Всеподданнейшему отчету губернатора А.П. Энгельгардта за 1894 год[100]. Действительно, пространства губернии поражают своей обширностью и сравнимы с территориями европейских государств: «Архангельская губерния в полтора раза больше, например, Германии»[101].

Большинство земель этого обширного пространства, общей площадью 78.500.000 (859.930 км²) было занято тундрами, болотами, озерами и реками. Всего площадь земель относящихся к разряду «неудобных» составляла 48.500.000 десятин или 61,8% от общей площади земель. Из оставшихся 30.000.000 десятин относительно удобных земель лишь 260.000 десятин было занято под пашней и лугами[102], что составляло 0.33% от общей площади губернии. Причем, от всей используемой территории пашни составляли 30.8%, а луга – 69.2%. Таким образом, можно с уверенностью сказать, что почвенные условия в Архангельской губернии и в Поморья в том числе, были непригодны для земледелия, и данный вид деятельности не мог обеспечить экономического преуспевания местного населения. Если еще учесть крайне неблагоприятные климатические условия (средняя температура в Архангельске +0,7 по Реомюру и +0,875°С), то складывается весьма удручающая картина, показывающая, что сельское хозяйство не являлось ведущей отраслью экономики губернии.

Следовательно, население губернии имело другие, более доходные источники для успешного проживания в столь тяжелых климатических условиях. Так, в сведениях к отчету о состоянии Архангельской губернии в 1894 году, чиновник Министерства внутренних дел по крестьянским делам Кемского уезда 1‑го участка привел следующую таблицу:

Таблица 1

«Сведения о промыслах и заработках крестьян по первому участку за 1894 год» (на примере Кемского уезда)

Вид промысла	Число промыш-ленников	Затрачено рублей	Выручено рублей	Чистая прибыль	Убыток
Сороцкая волость
а)в реках и озерах	125	2000	4000	2000
б) Мурманского промысла	340	35000	52 500	17 500
в)Сельдяного промысла	1500	32 000	10 000	-	22 000 убытка вследствии уноса в море неводов и мереж
г) От работ на лесопильных заводах	14	1500	2 100	600
д) от одного трактирного заведения и двух винных лавок				1380
Всего	1979	70 500	68 600	21 480	22 000
Шуерецкая волость
а) в реках	4	40	72	32
б) мурманского промысла	242	12 000	32 500	20 500
в) наважьего	60	300	1020	720
г) винные лавки				150
Всего	306	12 340	33 592	21 402
Всего по первому участку
а) в реках	663	4640	9634	4994
б) мурманского промысла	1408	113880	203600	98012
в) сельдяного промысла	1577	35378	10925	-	23385
г) наважьего промысла	735	6900	8980	2080
д) От работ на лесопильных заводах, вырубки, вывозки и сплава лесов	839	35378	48053	12675
е) Трактирных заведений и лавок				3120
ж) Торговли в Финляндии	110	4400	5600	1200
з) лесной охоты	278	1219	2390	1171
и) от извоза	456	3704	5586	1882
Всего	6066			125134	23385

Источник: Сведения к отчету о состоянии губернии в 1894 году. Т.1 // ГААО. Ф. 1, оп. 8, т. 1, д. 2079. 1894. Л. 69, 71.

Из этой выдержки видно, что основными и определяющими основу экономики края, являются промысловые виды деятельности, такие как мурманский, наважий, сельдяной, а также речной и озерный промыслы. Кроме того, имеются такие статьи дохода, как лесная охота, лесная промышленность, извоз и торговля. Из таблицы видно, что по 1‑му участку Кемского уезда доминировал сельдяной промысел – им занималось 1577 человек, но в силу каких-то чрезвычайных обстоятельств, данный вид промысла оказался убыточным. На втором месте по количеству занятых людей – мурманские промыслы 1408 человек с общегодовой прибылью 98012 рублей. На третьем месте – лесная промышленность, в которой занято 839 человек, и их прибыль составляет 12675 рублей в год.

Таким образом, в силу невозможности ведения продуктивного сельского хозяйства из-за суровых климатических и почвенных условий, экономика края основана на рыбных богатствах Северного Ледовитого океана и на огромных территориях, покрытых лесами. Однако нужно заметить что данные виды деятельности, а особенно промысловая деятельность, связанная с выходом в море, всегда является рискованным мероприятием, так как всегда существует опасность, исходящая со стороны моря: можно не только остаться в убытке, но и погибнуть.

Рыбный промысел, составляющий основу экономики, является также основой для заграничной торговли, которая также играет весомую роль в экономике Поморья. О состоянии торговли с Норвегией можно судить по отчету «Императорского Российского консула в Гаммерфесте Колежского Ассессора Березникова о русской торговле в Норвигии»[103]. По данным из двух северонорвежских губерний - Финмарк и Тромсэ, которые находились в компетенции консула, торгово-мореходное движение выражается следующим образом: «Прибыло 592 русских судна (в том числе 287 промысловых)… Выбыло 591 судно (в том числе 287 промысловых)»[104]. В сравнении с 1891 годом, наблюдалось численное уменьшение промысловых судов на 156 судов, это связано с установлением новых полицейских правил, стесняющих промысловые суда иностранцев. Кроме того, из отчета видно, что российский флаг преобладал в северной Норвегии по сравнению с другими странами Европы.

Основными предметами ввоза продуктов в Норвегию являлись: ржаная мука, крупа овсяная, масло коровье, веревки, береста, лесной материал, овес, горох, картофель, соленая семга, свинина, свежее мясо, оленьи копченые языки, чай, варенье, конфеты, сало, мыло, катанки, оленьи рога[105]. Основными предметами вывоза были: рыба соленая, рыба сухая, соль, мука ржаная, (обратно вывозимая), железо, табак, вино, пиво. Основным объектом обмена поморов, по свидетельству консула, являлись ржаная мука, на которую они обменивали рыбу. Так, Александр III разрешил вывезти «на поморских судах в Норвегию для промена на рыбу 200 тысяч пудов муки»[106]. Таким образом, основу меновой торговли составляли мука из России и норвежская рыба, что давало карельским поморам неплохую прибыль. Но со временем, характер торговли изменился и стал носить спекулятивный характер, причем все убытки торговых операции перекладывались поморами на русских потребителей в Архангельске.

Таким образом, резюмируя вышеизложенные факты, можно сказать, что Архангельская губерния, занимающая всю северную часть Европейской России, являлась обширной губернией. Однако, несмотря на обширность земель, регион характеризуется крайне тяжелыми условиями для земледелия и неблагоприятными климатическими условиями, и земледелие не составляло основу экономики губернии. Этот же вывод относится и к территории, прилегавшей к Белому морю ‑ Карельскому Поморью. Русское население, пришедшее сюда в XI–XII веках и оттеснившее карел вглубь материка, сделало своей основной хозяйственной деятельностью морские промыслы. Морской рыбный промысел определил также такую особенность хозяйственной жизни данного региона как меновая торговля с Норвегией, которая являлась основным источником доходов русских поморов.

2.2. Развитие лесопильной промышленности

Со второй половины XIXвека на повседневную жизнь поморов стали оказывать влияние глобальные инновационные процессы. Развитие капиталистических отношений в пореформенный период не оставило без внимания и отдаленные северные регионы. Модернизационные процессы влияли на поморский жизненный уклад и на повседневную жизнь Поморья. Начиная с середины XIX века в Поморье стали проникать новшества, так или иначе оказывающие влияние на жизнь местного населения: от появления первого лесопильного завода, до проведения телеграфной и телефонной линий.

Как известно Карелия богата своими необъятными лесными просторами. Интерес к лесу резко возрос в связи с развитием капиталистических отношений в пореформенный период. Развитие торговли, многих видов промышленности, железнодорожного транспорта обусловили большой спрос на лес. Карелия явилась тогда одним из главных регионов заготовки леса. Карельское Поморье ввиду развитости морских и речных коммуникаций было особым лакомым куском для предпринимателей, заключавших долгосрочные контракты на вырубку леса. Их не смущала слабое развитие и отсутствие других видов сообщения, кроме речного и морского. Первые попытки наладить в Поморье заготовку древесины предприняли иностранцы. В начале 1850-х гг. англичанин А. Кларк и финский лесопромышленник Губбард просили у Архангельской палаты Государственных имуществ право построить в 4-х верстах от Кеми лесопильный завод и «заготовлять пиловочный материал из казенных дач в течение 20 лет»[107]. Изначально, Архангельская палата государственных имуществ была склонна поддержать данное ходатайство, но начало Крымской войны отложило принятие этого решение.

После этого очередную попытку наладить лесопильное производство в Карельском Поморье предпринял вятский купец Михаил Кордаков. Ему удалось в 1862 году получить право на заготовку древесины в казенных лесах Кемского бассейна. Новый завод планировалось построить на Як-острове, в 9 верстах от г. Кемь. Однако, Кордаков столкнулся с сильной конкуренцией: под влиянием английской компании «Онежского лесного торга», а также местных рыбопромышленников, боявшихся потерять влияние на местное население, Кемская ратуша в течении трёх лет не выдавала место под завод. Но, несмотря на это противодействие, в 1866 году Кордакову удалось запустить завод. Завод представлял из себя 3 здания: 2 каменных и одно – деревянное. «В одном каменном здании была установлена паровая машина в 90 л.с., и во втором – кочегарка с 5 паровыми котлами. В деревянном здании стояли 3 лесопильных рамы и несколько обрезных и круглопильных станков»[108]. Таким образом, этому нововведению препятствовали поморские рыбопромышленники, которые боялись потерять рабочую силу на своих промыслах, а также иностранные лесозаготовительные компании, имевшие в то время в Поморье большое влияние.

Но даже после пуска завода Кордакову не удалось наладить бизнес. Ему было отказано в разрешении на продажу пиломатериалов, а когда директор Лесного департамента Лошкарев сообщил о разрешении продажи, Архангельская палата послала Кордакову отношение о том, чтобы он доказал свои права на этот завод. В ходе этой бюрократической волокиты разрешение все-таки было получено, однако к этому моменту навигация уже закончилась. В результате вместо дохода Кордаков получил мертвый капитал, после этого он попал в долговую тюрьму, где и умер 1868 году.

Вскоре на Север обратили свои взоры крупные промышленники братья Митрофан и Николай Беляевы. Главным инициатором и исполнителем замысла являлся Митрофан Беляев, «позднее получивший известность и как меценат – покровитель русского музыкального искусства»[109]. От царской казны было получено разрешение «на вырубку в течении 15 лет 750 тысяч бревен»[110]. В 1869 был построен первый лесопильный завод в устье реки Выг. Этот завод был оснащен тремя пилорамами, которые приводились в движение паровыми машинами. Уже к 1873 году на заводе распиливалось до 40 тысяч бревен в год, а «стоимость продукции составляла свыше 100 тысяч полновесных рублей»[111]. В 1876 году был запущен еще один завод с тремя пилорамами. По данным за 1880 год, на обоих заводах было распилено свыше 60 тысяч бревен, а в 1884 – около 100 тысяч бревен[112]! После некоторого застоя в начале XX века, Беляевы с новыми силами взялись за дело и в 1910–1911 годах возвели третий завод в Сороке. Через год он сгорел, но вскоре восстановлен и назван «Фениксом». Накануне Первой мировой войны «Космополит», «Финляндский» (именно так назывались первые два завода) и «Феникс» имели 15 пилорам на паровых машинных, что составляло одну третью часть от действовавших в Карельском Поморье мощностей. Итак, М. Беляеву удалось наладить лесопильное производство в таком труднодоступном, но богатом лесом районе как Карельское Поморье. Кем же был этот незаурядный человек? обратимся подробнее к его биографии.

Митрофан Беляев родился 10 февраля 1836 года в Петербурге, в семье купца первой гильдии Петра Абрамовича Беляева. Его мать – Екатерина Яковлевна Никифорова происходила из шведов. П.А. Беляев уже тогда имел большой лесопильный завод в Повенецком уезде Олонецкой губернии. С 9 лет Митрофан начал учиться играть на скрипке. Его учителем стал дирижер Императорского балетного оркестра А.Ф. Гюльпен. Также он играл на фортепиано: сначала самостоятельно, а потом под руководством пианиста Штанге. Интересен и тот факт, что отец полностью поддерживал своего сына в его музыкальных пристрастиях и не настаивал на занятиях коммерческой деятельностью, однако Митрофан считал своим долгом продолжить его дело.

Митрофан, окончив училище, в котором преподавание велось на немецком языке, а курс был приближен к курсу коммерческого училища, поступил на службу в фирму отца, на должность приказчика с жалованием «15 рублей в месяц»[113]. В это время его отец уже вошел в число именитых граждан России и в 1856 году получил потомственное почетное гражданство, что давало ему право вести заграничную торговлю. После этого была открыта лесопромышленная и лесоторговая фирма «Петр Беляев с сыновьями». За время работы в фирме у отца, Митрофан совершил множество поездок по Европе, посетив Англию, Германию, Францию. После упорной и успешной работы, он заслужил доверие отца и стал совладельцем фирмы и к началу 1860-х годов годовой доход составлял более миллиона рублей. В 1866 году сам Митрофан Беляев построил вышеупомянутый завод «Космополит». Однако любовь к музыке сыграла свою роль в жизни Беляева. Построив второй завод ‑ «Финляндский», который как и первый завод соответствовал европейским стандартам того времени, в 1884 Митрофан Беляев отошел от лесопромышленных дел, оставшись лишь пайщиком. Ведение всей промышленностью было передано фирме «Наследники Петра Беляева и К^о».

Дело в том, что, в начале 1880-х гг., Беляев стал членом кружка любителей музыки, председателем которого был композитор А.П. Бородин. Там же он и познакомился с композиторами А.А. Лядовым и А.К. Глазуновым. Именно А.К. Глазунова М.П. Беляев берет под свое попечительство во время поездки в Германию летом 1884 года, где в Веймаре проходил съезд Всеобщего музыкального общества. На съезде оба они познакомились с Ф. Листом. Поездка в Европу, а также незавидное состояние российских композиторов, по сравнению с европейскими, очень сильно впечатлили Беляева, «и он стал искать сближения с любимым искусством»[114].

Уже через год после поездки в Европу в Лейпциге была открыта русская нотоиздательская фирма «М.П. Беляев в Лейпциге». Учреждая фирму в Европе, М.П. Беляев руководствовался тем, что немецкая фирма полностью защищала права русских композиторов от плагиата, чего не было в России. Главной задачей Беляева являлось содействие распространению и поощрение творчества русских композиторов. Таким образом, М.П. Беляев основал предприятие, которое не ставило перед собой задач наживы, а только исключительно художественные и меценатские. Однако М.П. Беляев учел и особенности российского рынка, где издателями и торговцами были по большей части иностранцы, продававшие по высоким ценам, но платившие низкие, грошовые гонорары. Беляев же действовал по-другому: «печатать хорошо и продавать по недорогой цене»[115] ‑ это было его девизом.

Еще одной немаловажной заслугой М.П. Беляева стало то, что он явился основателем премий имени М.И. Глинки. Основой этой премии стал капитал М.П. Беляева, однако он все время оставался неприкосновенным, расходовались лишь проценты с капитала, что давало премии хорошую и устойчивую финансовую основу. При всем при этом сам создатель фонда предпочитал оставаться в тени.

В ноябре 1884 года музыкальный критик В.В. Стасов получил письмо: «Милостивый государь Владимир Васильевич! Зная Вас как защитника талантливых русских композиторов, я обращаюсь к Вам с просьбой принять участие в осуществлении следующего моего намерения: композиторский труд самый неблагодарный. Талантливые композиторы получают грошовый гонорар. Желая оказать поощрение русскому композиторскому таланту (в смысле русского подданства), я намерен оставить капитал, из процентов с которого ежегодно выдавались бы премии за талантливые сочинения. Для выдачи премий я назначаю день 27 ноября в память годовщины первого исполнения «Жизни за царя» и «Руслана и Людмилы». О результатах выдачи покорнейше Вас прошу (для моего сведения) сделать анонимную публикацию в «Петербургской газете» 1 декабря сего года… Еще одна покорнейшая просьба как к Вам, так и к композиторам: давать этому делу по возможности менее огласки и не пытаться открыть моё инкогнито – оно откроется моей духовною…»[116]. В этом письме примечательны такие черты как скромность мецената и его искреннее сочувствие плачевному положению русских композиторов.

Премия существовала на протяжении 33 лет, до 1917 года. За это время глинкинской премией были удостоены 26 композиторов и 176 музыкальных произведений. В течение всей своей жизни – до 1903 года – М.П. Беляев назначал премии единолично. Однако, учредив премию М.П. Беляев не остановился и учредил в 1892 году – ещё один способ поощрения русских композиторов. Именно в 1892 году Митрофан Петрович предложил Обществу камерной музыки, членом которого он являлся, объявить конкурс на сочинение струнного квартета. Естественно, что деньги на организацию конкурса и поощрение победителя выделил сам М.П. Беляев.

Имея огромные капиталы, Митрофан Петрович никогда не терял своих человеческих качеств, об этом свидетельствуют сами рабочие, работавшие в Сороке, на заводах Беляева. Для поморских заводов был характерен набор рабочей силы в местах отдаленных от самих заводов. Так, например, на беляевских заводах основу рабочей силы составляли жители Шенкурского и Онежского уезда Архангельской губернии. Уже в 1871 году у Беляевых работало 110 человек из Онежского уезда, почти все по паспортам считались крестьянами[117]. Не трудно предположить, что земельные участки этих крестьян были крайне неплодородными, что и заставляло их искать дополнительный заработок. Условия и форма найма для работы на заводах были различными: каждый отдельно взятый случай рассматривался в индивидуальном порядке. Так, например, на рубке преобладала сдельная оплата, а на сплаве – подённая. Заработная плата определялась на основе устного либо письменного соглашения, а у Беляевых даже была возможность отпечатывать договоры типографским способом. В договоре кроме прочих условий найма прописывались также причины взимания штрафов и неустоек.

Обустраивая свои заводы, Беляевы очень адекватно оценили обстановку в регионе, для которого была характерна постоянная нехватка хлеба. Принимая во внимание этот факт, на местах лесозаготовок и в Сороке Беляевы разместили свои продовольственные склады, где рабочие могли покупать по сносной цене муку, овес, сахар, чай, табак и другие предметы первой необходимости[118]. Летом, когда рабочие в основном нанимались на хозяйственных харчах, то продукты выдавались для общего котла. Исследователь С. Поляк писал в 1924 году: «Старые рабочие еще до сих пор не могут забыть, как хорошо и обильно кормил Беляев, особенно в сравнении с теперешним скудным пайком. Хлеба давали без ограничения (в среднем на рабочего уходило 4–5 фунтов), затем в котел опускалось по одному фунту мяса в день на человека и также крупы и масла до отказа. Чай, сахар и табак надо было покупать на собственные деньги»[119]. В целом положение рабочих можно отметить как хорошее, несмотря на низкую заработную плату, питание и содержание рабочих поддерживалось на должном уровне.

Таблица 2

Условия найма рабочих на Сорокских заводах Беляева

Сезон	На своих харчах	На хозяйственных харчах
Зима	69 коп.	54 коп.
Весна	81 коп.	61 коп.
Лето	1 руб.	83 коп.

Источник: Беломорск 1916. Из истории ЛДК [Электронный ресурс] / Электрон. дан. URL: http://belomorsk.ucoz.ru/index/iz_istorii_belomorska_2/0-6, свободный. Яз. рус. (дата обращения 5.06.2011).

Напомню, что мужчина в среднем получал 81 копейку, подросток – 46, а женщина – 42 копейки. Это, пожалуй, и являлось главным недостатком (хотя в конце XIX века так не считали) на беляевских заводах.

После того, как сам Митрофан Беляев увлекся музыкой, заводы были переданы фирме «Петра Беляева наследники и К^о». Во главе фирмы встал брат Митрофана Сергей Петрович Беляев. Он являлся председателем правления лесоперерабатывающего товарищества на паях «Беляева П. наследники и Ко», состоял членом Петербургского биржевого комитета, совета Государственного банка, Совета торговли и мануфактур, Особого по портовым делам присутствия, Коммерческого суда и председателем правления Северного сельскохозяйственного общества. При нем в 1892 году было создано «Товарищество Петра Беляева наследники» основной капитал составлял 2 млн. руб. (400 именных паев по 5000 руб. за каждый)[120]. После смерти Сергея Петровича, во главе товарищества встал Яков Петрович Беляев (1852-1912), однако он умер уже через год – в 1912 году. Его сменил Николай Петрович Беляев – двоюродный брат Митрофана Беляева.

Однако не стоит думать, что Беляевы оставался монополистами в Поморье – конкуренция имела место быть. После экономического кризиса начала XX века, начался промышленный подъем, и фирма Беляевых снова стала набирать обороты. В это же время, в 1908 году появляется новый лесопромышленник Стюарт. Прослужив сначала мелким служащим в одной из лесопромышленных фирм в Петрограде, Стюарт, англичанин по происхождению, перебрался в Архангельскую губернию, где и открыл своё собственное дело.

Журнал «Известия АОИРС» писал в конце 1910 года: «В Сороке, Кемск[ого] у[езда] Архангельской губернии, строится новый большой лесопильные завод, по числу третий. Кочегарка и машинное отделение построены бетонные, и строятся железо-бетонные сушильни. Станки будут приводиться в действие электрическими моторами, и вообще все производство пойдет по совершенно новой системе. В октябре приехали представители лондонского лесопромышленника Стюарта и начали искать место для постройки, по счету четвертого завода. Стюарт скупил весь лес в Сороцком и Сумском лесничествах, а лес будет сплавлять по четырем рекам: Кеми, Выгу, Вирме и Суме. Лесная промышленность развивается, и окружающее Сороку население будет иметь больше заработков. Поселение при старых заводах растет и уже похоже на город…»[121] Это сообщение также подтверждает утверждение о том, что на заводы Беляевых также развивались и росли, что давало рабочие места местному населению.

Поставив свой завод на острове Молчанова, Стюарт стал производить лесозаготовки в тех же местах, что и Беляевы. Он сразу же поднял поверстную заработную плату на сплаве до 80 копеек, чем обеспечил себе приток рабочей силы и стал пользоваться популярностью среди наемных рабочих. Но вскоре конкуренты договорились и выровняли заработную плату рабочим.

Но лесопильное производство существовало не только в Сороке. Первый Кемский завод, после неудачной попытки Кордакова, был построен на Попов-острове архангельской фирмой «Сурков и Шергольд». Известно, что в начале XX века, завод распиливал свыше 100 тысячбревен в год[122]. Место для завода было подобрано удачно, так как бассейн реки Кемь, охватывал обширный лесной район, а глубоководная бухта позволяла без особых затруднений подходить к острову крупным морским судам. Вскоре, завод Суркова и Шергольда перешел в ведение «Товарищества кемских лесозаводов» с паевым капиталом 500 тысяч рублей[123]. Заводы этого товарищества находились еще в Керети и Ковде, а пайщиками были англичане и голландцы: Э. Брандт, Э. Линдес, Е Шергольд, В. Гулевякен. Примечателен тот факт, что кадровые заводские рабочие получали заработную плату, составлявшую лишь ½ прожиточного минимума (по данным за 1903 год).

Как и на заводах Беляева, на Кемском заводе работали в основном пришлые крестьяне: «В марте, с солнышком, повалят санным путем на Попов остров переборщики леса – «красны рожи, рваны одежи, рты полы! Видать, что каргополы!» ‑ так этих с Каргополя дразнили. В мае, с первой распольной водой, как вскроется Северная Двина, бегут «зимогоры» (сезонные рабочие, занятые только летом) – шкивидоры, грузчики корабельные из Красноборска, бракера – отборщики пиловочника и пиломатериалов по сортам – из Шенкурска, возчики с Медведки, что возле Котласа… С Керети – карелки-поморки…»[124]. Так вспоминал Николай Иванович Сивков – рабочий Кемского лесопильного завода.

Итак, в последней четверти XIX века в Карельском Поморье стали появляться новые веяния, пришедшие в пореформенный период с зарождающимися в нашей стране капиталистическими отношениями. Новые формы организации труда местного населения приходили на место старых, таких как рыбные и звероловные промыслы поморов с системой покрута, добыча жемчуга и другие виды занятий местного населения, «и помор в силу необходимости должен был променять весло и ярус на пилу и топор»[125].

Так, развитие лесопильной промышленности увеличило и ускорило рост цен на рабочую силу, а также повлияло на разрушение сложившейся в Поморье кабальной системы покрута. Это было вызвано тем, что расширился рынок труда и теперь у поморов был выбор: идти в покрут к хозяину, либо идти на лесозаготовки. Так, в 1894 году в Сорокской волости «14 поморов постоянно работали на местном лесозаводе» В том же году в трех других волостях края – Лапинской, Поньгомской и Керетской – лесными работами было занято в общей сложности 333 человека[126]. Таким образом, была разрушена монополия хозяев промысловых судов.

Особое место среди лесопромышленников занимает имя Федора Савина. Федор Савин был богатым, зажиточным рыбопромышленником, затем, как и многие состоятельные люди в Поморье, он занялся торгово-ростовщическими операциями. Но и этого ему оказалось мало, предприимчивый помор стал заниматься еще и лесозаготовками. Еще в конце 1870-х годов он начал лесозаготовке на озере Ковдозеро, откуда лес сплавлялся в Керетский залив Белого моря. Изначально, лес пилился вручную, но уже в 1880–1881 годах предприниматель построил паровой лесопильный завод с двумя рамами.

Таким образом, общую картину лесной промышленности в Поморье можно представить в виде следующей таблицы:

Таблица 3

Производительность лесопильных заваодов Карельского Поморья

Заводы	Количество рам
Кемский завод «Товарищества Кемских лесопильных заводов»	7
Керетский завод Савина	3
Сорокский завод Беляева	14
Сорокский завод Беляева
Сорокский завод Беляева
Сорокский завод Стюарта	3

Источник: Балагуров Я.А. Лесопильное производство Карелии в XVII-XIX вв. // Ученые записки Карело-Финского университета. Т. 3. Вып. 1. Петрозаводск, 1948. С. 22.

Из таблицы 3 видно, что общее количество заводов в Карельском Поморье равнялось 6, а общее количество рам – 27.

Количество рабочих на заводах в Кемском уезде возросло с 1279 в 1902 году, до 2640 в 1911 году[127]. Этот показатель является вторым по губернии после Архангельского уезда, то есть можно с уверенностью сказать, что заводы Карельского Поморья обеспечивали довольно большую долю занятости рабочих в лесной промышленности по всей Архангельской губернии, а именно 16,8% от всей численности, которая составляла 15 672 рабочих[128]. М. Петров, ссылаясь на правительственный отчет, приводит следующие данные: в 1900 году в Карельском Поморье было произведено 2857000 пудов леса, этот показатель увеличился до 4060000 пудов в 1909 году, а стоимость произведенного леса составила 1529 000 рублей и 2 943 000 рублей соответственно[129]. Это число составляло 14,5% от общей стоимости лесопильной продукции.

Таким образом, можно сказать о том, что во второй половине XIX века в Карельском Поморье активно развивалась лесная промышленность. Несмотря на отсутствие коммуникаций, по всему Западному побережью Белого моря стали появляться лесопильные заводы. Эти инновации вносили свои изменения в жизнь местного населения. Во-первых, прозвучал первый сигнал для поморов-рыбопромышленников, которые могли потерять рабочие руки на своих промыслах: «Мне всё едино в покрут идти – зуйком в море. Тут живую деньгу на твердой земле выработаю»[130]. Во-вторых, удвоился интерес к региону: теперь это не только богатый рыбопромышленный край, но и перспективная область лесозаготовок. Следовательно, повысился интерес правительства к развитию коммуникаций. В-третьих, развитие промышленности начинало способствовать постепенному сокращению традиционных промыслов.

Исходя из всего вышесказанного, можно сделать некоторые выводы. В Карельское Поморье во второй половине XIX века стали постепенно проникать капиталистические отношения, которые выражались не только в появление скупщиков, а затем и ростовщиков среди поморов-рыбопромышленников (как было сказано выше), но и в появлении лесной промышленности и формирование рынка рабочей силы. Следовательно, появилась возможность для местного населения заработать на «твердой» земле, не уходя в море – именно этого и боялись крупные рыбопромышленники, которые, в свою очередь, ставили в кабальную зависимость менее состоятельных односельчан. Оба эти условия, на мой взгляд, дополняли друг друга и способствовали общему сокращению поморских промыслов, хотя они еще долгое время занимали далеко не последнее место в жизни поморов. Однако, не все процессы модернизации, проходившие во второй половине XIX века в Поморье, вели к сокращению местных промыслов. Дело в том, что спрос на рыбу и морского зверя всегда был высоким, следовательно, рыбная промышленность, наряду с лесной, являлась перспективным направлением в развитии Карельского Поморья и Северного региона в целом.

То, что развитие рыбной промышленности и коммуникаций станет отправной точкой в развитии Русского Севера и Архангельской губернии, в частности, понял один из незаурядных людей, занявший пост архангельского губернатора. Однако, он не просто осознал это, но и с огромным рвением и энтузиазмом взялся за воплощение этой идеи в жизнь.

Итак, о ком же идет речь? В 1893 году губернатором Архангельской губернии был назначен Александр Платонович Энгельгардт.

2.3. Правительственные мероприятия по модернизации Поморья

Александр Платонович Энгельгардт (см. Приложение 3) был одним из тех незаурядных управленцев и политиков, который сумел вывести вверенный ему регион на абсолютно новый, более высокий уровень экономического и социального развития. Человек неукротимой энергии, он упорядочил бюрократический аппарат Архангельской губернии, что позволило быстро и своевременно реагировать на повседневные нужды региона. Один из знавших его современников Е. Львов писал: «Александр Платонович Энгельгардт отличается замечательной деловитой энергией, приведшей его из головы города Смоленска губернатором в Архангельск»[131]. При А.П. Энгельгардте активно велось железнодорожное строительство, прокладывались «промысловые» телеграфные линии, было создано торгово-мореходное училище, строились новые порты. А.П. Энгельгардт всегда сам справлялся о делах даже в самых отдаленных уголках вверенной ему губернии. Об этом свидетельствует и тот факт, что поехал в Архангельск он «из Петербурга кружным путем – через Норвегию»[132], что позволило ему лично познакомиться с нуждами самой отдаленной материковой части его губернии – с Мурманским берегом.

Итак, жизненный путь Александра Платоновича начался 14 августа 1845 года. Он родился в семье Платона Николаевича Энгельгардта и Веры Михайловны, урожденной Мезенцовой[133] в имении Климово Духовщинского уезда Смоленской губернии. Следует сказать несколько слов о роде Энгельгардтов, который берет своё начало в XV веке. Именно в это время один из представителей этого рода перебрался из Швейцарии в Лифляндию. Его потомки стали русскими подданными и приняли православие. Позднее род разделился на две ветви: лифляндская и смоленская, к которой и принадлежал Александр Платонович. В 1864 году он окончил юридический факультет Московского университета, после этого служил следователем Палаты уголовного и гражданского суда в Смоленске, где и проявились его выдающиеся администраторские способности. Занимая должность смоленского городского головы с 1877 года, он развернул активную деятельность по улучшению города: «устроил городской водопровод, городские скотобойни…, создал городское страховое общество и историко-археологический музей»[134] ‑ это далеко неполный перечень его деятельности в Смоленске. Кроме того, А.П. Энгельгардт был председателем различных обществ: вольного пожарного общества, общества сельского хозяйства, ремесленного училища, советов гимназий и других.

В 1890–1893 годах он был вице-губернатором Казани. Будучи человеком очень наблюдательным и любознательным, он, на основе своих наблюдений, написал первую свою книгу «Очерк крестьянского хозяйства в Казанской и других средневолжских губерниях», которая вышла в 1892 году. Уже 3 июня 1893 года камергеру двора Его Императорского Величества статскому советнику Александру Платоновичу Энгельгардту высочайшим повелением назначено «быть архангельским губернатором»[135]. После этого 19 августа 1893 года он прибыл в Архангельск, а через день уже принимал местных чиновников, должностных и духовных лиц. Закончил свою речь перед ними он следующими словами: «Конечно, для дальнейшего развития и процветания края нужно еще много поработать, а главное, необходимо облегчить еще в большей мере возможность быстрых сношений и для этого устроить и улучшить пути сообщения, которые связали бы нас с остальною Россиею, привлекли бы к нам новые силы и капиталы, и дали бы возможность вызвать на свет, на пользу края, на пользу всей России его несметные большие богатства… С своей стороны, готовый все свои силы посвятить на пользу губернии, я надеюсь найти в вас поддержку и прошу вашей помощи»[136]. Как выяснилось позднее Александр Платонович сдержал свое обещание.

Как уже говорилось выше, маршрут в Архангельск пролегал через Норвегию и Кольский полуостров, что, естественно, не было случайностью, ведь с «Мурманским берегом и его промыслами тесно связаны не только экономическое благосостояние населения всей северной прибрежной части населения здешней губернии, но, в значительной части и Архангельская торговля»[137]. А так как губернатор был крайне заинтересован в развитии своей губернии, то данный факт имел принципиально важное значение: если бы он не побывал там в августе 1893 года, то «волей-неволей пришлось бы ожидать почти целый год, так как сообщение с Мурманом возможно только летом, морским путем, а из Архангельска на Мурман путь этот открывается лишь с июня»[138]. Кроме того, губернатора интересовали связи с городами Северной Норвегии, и он посетил в частности города Гаммерфест, Тромсё, Вардё и Вадсё, которые являлись основными конкурентами России в освоении региона Западной Арктики.

На посту губернатора он не отступал от своих принципов активной деятельности во всех сферах жизни губернии. Недаром «Архангельские губернские ведомости» «насчитали только основных деяний Энгельгардта – 57 пунктов»[139]! Уже осенью он разработал обширную программу по мероприятиям направленным «к удовлетворению насущнейших нужд нашего края»[140]. Эта программа включала в себя, прежде всего, комплекс мер по развитию колонизации архипелага Новая Земля, прокладывание телеграфной линии соединяющей Архангельск с Мурманским берегом и устройство Онежского порта.

Безусловно, одним из главных дел А.П. Энгельгардта за время пребывания на посту губернатора было строительство железной дороги в центр России. Сам А.П. Энгельгардт писал: «Богатство морей, обилие лесов и присутствие ископаемых богатств дают широкое поле для развития морских рыбных и звериных промыслов, разработки лесов и горнозаводской деятельности. Правильная постановка этих промыслов в соответствии с современными условиями торговли и в связи с устройством удобных п у т е й с о о б щ е н и я (разрядка моя)для сбыта добытых предметов промысла, должна служить главным источником благосостояния населения и развития экономического быта края»[141]. Таким образом, именно в развитии путей сообщения с центральной Россией в совокупности с особенностями региона он видел дальнейшее благополучное развитие края. И уже 4 мая 1895 года А.П. Энгельгардт получил от министра финансов С.Ю. Витте следующую телеграмму: «Не могу воздержаться, чтобы не порадовать архангельцев вестью, что наш возлюбленный Государь соизволил повелеть приступить к сооружению дороги Пермь – Вятка – Котлас»[142]. До этого 11 июня 1894 года было дано разрешение на проведение изыскательных работ на трассе Вологда – Архангельск. Таким образом, с интервалом в один год было начато строительство двух железных дорог, соединяющих архангельскую губернию с центральной Россией, которые существуют «одновременно, не подрывая друг друга»[143].

Строительство дороги проходило через болотистую и лесистую местность с отсутствием населенных пунктов и дорог. Через каждые 12 верст продвижения по пересеченной местности ставилась изба, и оставлялось 6 человек носильщиков, такие пункты стали называться станциями с номерами по порядку. Кроме природных трудностей, возникших при строительстве, имел также место и социальный фактор: это и недовольство рабочих и саботаж строительных работ. Так, например, один из протоколов от 31 мая 1895 года гласит: «…Партия рабочих-крестьян разных губерний в числе 459 человек, самовольно ушедших с работ вновь строящейся Архангельско-Вологодской железной дороги… заявили желания получить паспорта… Причем толпа шумела и криком своим нарушала тишину…»[144] В этой ситуации проявились такие особенности характера А.П. Энгельгардта, как сдержанность, умение решать проблемы не силовыми методами. Ведь он так и не призвал на подавление недовольства войсковые соединения. В итоге, рабочим были сделаны некоторые уступки и работы возобновились, и уже через два года, а именно, 17 ноября 1897 года «состоялось торжественное открытие Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги»[145]. Таким образом, строительство дороги окончено за три с половиной года. Примечательно, что уже тогда на строительстве по приказу А.П. Энгельгардта использовали труд 150 арестантов.

При нем 24 июля 1899 был основан также новый порт Александровск-на-Мурмане (ныне город Полярный – российская военно-морская база). И это далеко не последнее его дело, воплощенное в жизнь во время пребывания на посту архангельского губернатора. Оценивая его деятельность на Севере, можно с уверенностью сказать, что Александр Платонович отдал все силы для развития инфраструктуры и улучшения социально-экономического положения вверенного ему региона. То, что создано под его руководством вовлекло в результате Архангельскую губернию в более эффективные экономические отношения и связи с регионами центральной России, что, безусловно, способствовало развитию Архангельской губернии в целом, в контексте общероссийского рынка и пространства.

За восемь лет пребывания на Севере Энгельгардт не раз был удостоен высшими правительственными и даже иностранными наградами. Уже к концу лета 1901 года всем стало известно, что Александр Платонович покидает Архангельск по случаю назначения его саратовским губернатором. «Начальник губернии, двора Его Императорского Величества камергер, действительный статский советник Александр Платонович Энгельгардт на днях за получением нового назначения покидает Архангельск»[146] ‑ так писалось в газете «Архангельские губернские ведомости». 12 августа губернатор при огромном собрании народа, а также высших чиновников, отправился из Архангельска на поезде. Так закончилось яркое пребывание Энгельгардта на Севере.

Далее его судьба сложилась следующим образом: полгода он занимает пост саратовского губернатора, после чего его назначают заместителем министра земледелия и государственных имуществ. В 1902 году он получает чин тайного советника (третий в Табели о рангах), а ровно через год удостаивается высокого придворного звания гофмейстер. Осенью того же 1903 года здоровье Энгельгардта резко ухудшилось и его отправляют на лечение в Швейцарию, в город Берн, где он и умер 22 ноября.

Находясь на Севере, А.П. Энгельгардт совершил огромное количество поездок. Об этом свидетельствуют многочисленные дела Канцелярии архангельского губернатора, хранящиеся в настоящее время в Государственном архиве Архангельской области (ГААО), в городе Архангельске. Среди них дело, свидетельствующее о поездке губернатора на Кольский полуостров[147], дело о поездке на Новую Землю и Печору: «В начале июля месяца, я намерен отправиться…. на Новую Землю»[148] ‑ писал А.П. Энгельгардт начальнику Главного морского штаба 3-4 мая 1894 года. Естественно, что для осуществляемых им путешествий и беспрепятственного продвижения по губернии, с использованием всякого рода транспорта, требовалась поддержка высших органов управления, таких как Главный морской штаб и Морское министерство. В частности, А.П. Энгельгардт ходатайствовал о предоставлении для путешествия по Северному Ледовитому океану судна, на что получил ответ из Морского министерства: «Управляющий министерством с полным сочувствием предоставит Вашему Превосходительству воспользоваться крейсером «Вестник»… для предполагаемого Вами плавания»[149]. Таким образом, А.П. Энгельгардт в своих путешествиях получал поддержку высших органов власти, что облегчало его передвижение по губернии и по морским просторам. Кроме того, ярким свидетельством многочисленных путешествий самого А.П. Энгельгардта явилась его книга «Русский Север. Путевые записки», опубликованная в 1897 году, в С.-Петербурге[150]. Данная книга представляет собой описание путешествия совершенного в 1895 году по побережью Белого моря. Главы разбиты по географическому принципу: каждая глава соответствует небольшому в географическом отношении региону, например, «Поморье», «Карельский берег», «Лапландия». В издание включено подробное социально-экономическое описание региона, практическое обоснование причин столь продолжительной поездки, а также карта маршрутов и многочисленные фотографии, сделанные фотографом Лейцингером.

Историю и причины появления книги автор излагает в главе «Путешествие в Кольский и Кемский уезды». Пост министра финансов в то время занимал Сергей Юльевич Витте, который и посетил Архангельск и Мурманск в 1904 году, что имело огромное значение для развития Севера. С.Ю. Витте лично убедился в экономическом и стратегическом значении Мурмана, а также содействовал и участвовал в проведении мероприятий, которые, впоследствии, привели к экономическому подъему региона и развитию северных промыслов, которые «получили быстрое и благоприятное движение»[151]. Так, А.П. Энгельгардт говорит о том, что С.Ю. Витте признал неотложность постройки телеграфной линии на Мурман, и уже в 1895 году для этого мероприятия были выделены первые средства. Одной из причин медленной колонизации мурманского берега и медленного развития рыбных промыслов автор видит в отсутствии «возможно быстрых сношений, как между отдельными промысловыми пунктами, так и с главными центрами сбыта предметов промысла»[152]. Необходимость постройки телеграфной линии аргументируется тем, что рыба приплывает не всегда к одним и тем же местам. Этот факт приводит к следующей ситуации: в одних местах промышленники перегружены и у них не хватает ни сил, ни средств для лова, когда как в других – промышленники сидят без дела. Причем, А.П. Энгельгардт ссылается на соседнюю Норвегию, где рыбопромышленные населенные пункты соединены между собой телеграфом, что позволяет оперативно возместить недостаток средств и рабочей силы путем переброски таковых из соседнего населенного пункта.

В книге также отмечается, что сделки архангельских торговцев совершаются с различными городами: С.-Петербургом, Либавою, Гамбургом. Все это зависит «с одной стороны, от требований рынка, а с другой - от количества улова. От количества улова зависит также необходимость зафрахтования судов для нагрузки и перевозки рыбы»[153]. Таким образом, необходимость прокладывания телеграфной линии диктовалась специфическими объективными факторами конкретного региона. Во-первых, сезонные миграции промысловой рыбы, а также наживки – мелкой рыбы, предполагает оперативное реагирование со стороны рыбопромышленников, что возможно лишь при телеграфной связи, так как инфраструктура Поморья развита плохо. Во-вторых, меняется конъюнктура отечественного и зарубежного рынка, что отражается определенным образом на количестве вылавливаемой рыбы. Таким образом, А.П. Энгельгардт сумел показать министру финансов С.Ю. Витте, что Кольский полуостров и Поморье являются важными с экономической точки зрения регионами и вложения в область рыбопромышленности является перспективным делом.

Но осуществлению данного плана мешали некоторые «технические затруднения». Дело в том, что телеграфные линии обычно прокладываются вдоль уже существующих дорог и просек, а в Карелии и на Кольском полуострове дорог, как известно, не было. Кроме того, ландшафт вдоль побережья Белого моря труднопроходим. Территория Кемского и Кольского уездов покрыта реками, озерами, тундрами, болотами, горными хребтами. Все эти условия сильно усложняли задачу прокладывания телеграфной линии. Учитывая эти условия, губернатор А.П. Энгельгардт решил лично пройти путь от Кеми до Кандалакши и от Кандалакши до Колы, а далее до Екатерининской гавани и вдоль Мурманского побережья: «Я нашел необходимым лично ознакомиться со всеми местными условиями и вместе с телеграфными инженерами объехать побережье»[154]. Кроме телеграфных инженеров Новицкого и Менделеева, губернатор счел нужным взять с собой охотничью команду Архангелогородского резервного батальона (15 человек), под командованием подполковник Чарковского. Принимали участие в этом путешествии также инспектор телеграфов, действительный статский советник Кормилев, чиновник особых поручений Янушковский и фотограф Лейцингер.

Таким образом, причиной появления «Путевых записок» является необходимость прокладывания телеграфной линии, соединяющую город Кемь и Побережье Кольского полуострова, что диктуется, в свою очередь, развитием рыбных промыслов и поднятием региона в экономическом плане. Прокладывание самой линии затруднено тем, что в упоминаемых уездах практически отсутствует сухопутное сообщение, что вызвало необходимость произвести разведку на пересеченной, этим делом и занялся лично губернатор Архангельской губернии А.П. Энгельгардт.

Прежде всего, остро встал вопрос о том, по какому направлению прокладывать промысловый телеграф. Губернатор четко осознавал, что телеграфную линию нужно вести от Кеми до Колы, а оттуда через Екатерининскую гавань до пограничной реки Ворьемы. Однако воплощение этого плана в жизнь было затруднено тем, что оба уезда: Кемский и Кольский сплошь покрыты непроходимыми лесами болотами и озерами. Вследствие этого А.П. Энгельгардт решил пойти другим путем: провести разведку в обход озер от Кеми до Колы держась ближе к морю, то есть следовать по той трассе, по которой проходили в 1894 году изыскания для строительства железной дороги: «Для уяснения и соглашения разноречивых сведений о представляющихся будто бы исключительных затруднениях по проведению линии в этом направлении и для изучения местных условий я предполагаю в июне месяце сего года лично пройти весь путь до Колы»[155].

Экспедиция началась 12 июня 1895 года рейсом парохода «Чижов» из Архангельска до Кеми. Далее, от Кеми до Кандалакши было решено прокладывать телеграфную линию по уже прорубленной годом ранее просеке, что явно облегчало задачу экспедиции. К этому времени в прибрежные селения уже были доставлены телеграфные столбы, а также отдано распоряжение о подборе крестьян для установки столбов. Причем работы начались, как и в случае с железной дорогой, с двух сторон одновременно: с открытием навигации в Колу также были привезены телеграфные столбы. Сам же губернатор решил лично пройти пешком путь от Кандалакши до Колы. Уже 15 июня «Чижов» подошел к Кандалакше, и экспедиция двинулась на Север. Сам А.П. Энгельгардт описывал это следующим образом: «Интересную картину представлял наш кортеж… Впереди шел я в тужурке, с ружьём за плечами, а за мной прибывший навстречу из Колы помощник кольского исправника Гейденрейх и остальные спутники, большей частью в форменных тужурках и белых тюлевых накомарниках; затем бодро шагали солдаты охотничьей команды, в полной походной форме, с берданками и запасом продовольствия и проч. на особых козелках за плечами, всего до двух пудов на человека; в хвосте тянулись носильщики с багажом, привязанным также к козелкам, надетым на плечи, по большей части женщины-лопарки, всего до 30 человек»[156].

Уже 22 июня экспедиция достигла Колы, опровергнув все сомнения по поводу возможности проведения по этим местам телеграфной линии. «Цель этого путешествия была достигнута, возможность проведения телеграфной линии без особых затруднений от Кандалакши до Колы вполне выяснилась и сделалась очевидною»[157].

Таким образом, обладая неукротимой энергией, Александр Платонович личным примером доказал, что можно осуществить и воплотить в жизнь даже самые трудные и, казалось бы, неразрешимые задачи. В очередной раз видно, что губернатор не щадит ни себя ни своих подчиненных, для блага вверенного ему обширного региона. Проведение телеграфной линии в дальнейшем способствовало подъему и оживлению промыслов на Мурмане. Строительство предполагалось закончить к осени 1896 года, когда «…вся проектируемая телеграфная линия, как по Мурманскому побережью, так и от Колы чрез Кандалакшу до Кеми, то есть до пункта соединения мурманского телеграфа с общей телеграфной сетью Империи…»[158] Уже в отчете за 1896 год губернатор докладывал: «Начатая в 1895 году постройка телеграфной линии на Мурман от Кеми, через Кольский полуостров, до города Колы и далее на Екатерининскую гавань и Печенгский монастырь, до границ Норвегии, для соединения с норвежской сетью, окончена в течении одного года на протяжении около 1000 верст»[159]. Далее в отчете говорится о том, что почтово-телеграфные отделения открыты в таких населенных пунктах как Кереть, Ковда, Кола, Печенгский монастырь, Екатерининская гавань, а через некоторое время такие же отделения были открыты в становищах Териберка и Гаврилово.

Итак, строительство промыслового телеграфа было завершено к 1896 году. По словам Г.П. Попова это строительство во многом способствовало «успеху мурманских промыслов, и в этом отношении Мурман в какой-то степени сравнялся с сопредельной Норвегией»[160]. Однако, так ли это, предстоит разобраться. Если обратиться к источникам, то есть к самим промысловым телеграммам, то вырисовывается несколько иная картина. В «Известиях АОИРС» за 1910 год были опубликованы промысловые телеграммы, из которых явствует, что привозной рыбы в Архангельске больше импортной, то есть норвежской, нежели с мурманских берегов. Были приведены следующие данные: «АРХАНГЕЛЬСК, 7 августа. Привезено из Норвегии трески соленой 12 700, сушеной 21, сайды соленой 3 650, сушеной 2 400, пикши соленой 8 040, сушеной 61, палтуса 195, зубатки 2 000, камбалы 200, налимов 450 пуд.; из Захребетной, Кеми, Умбы, Кузомени трески соленой 1 400, пикши 100, семги 400 пуд; из Печоры семги 1 472 пуда»[161]. Из данной телеграммы видно, что соленой трески Норвегия поставила в 9 раз больше чем все вместе взятые Поморье и Мурманский берег, пикши – в 80 раз больше, а по другим видам рыб четко просматривается огромное отставание.

Далее публикуется телеграмма от 14 августа: «Привезено из Норвегии трески соленой 25 907, сушеной 723, голов 884, сайды соленой 84 380, сушеной 1 400, пикши соленой 12 025, сушеной 942, палтуса 10 749, зубатки 1 785, камбалы 90, окуней 6 000, налимов 878; Мурмана, Кеми, Черной реки, Стрельны, Печеры, Умбы трески соленой 23 443, сушеной 419, голов 583, сайды сушеной 2 000, пикши соленой 5 168, палтуса 17, семги 8 383, жира трескового 505, сала звериного 2 372, шкур 11 пуд»[162]. Здесь отставание уже не такое большое – всего на 2,5 тысячи пудов по показателям самого распространенного товара – соленой трески. Однако, уже от 17 августа опубликована новая телеграмма, в которой присутствуют данные только о привезенной из Норвегии рыбе: «Архангельск, 17 августа 1910 г. Привезено из Норвегии трески соленой 6 440 пуд., сушеной 35 п., сайда соленой 12 960 п., пикши 2 500 п., палтуса 300 п., зубатки 170 пудов»[163]. Таким образом, по данным за 10 дней, то есть с 7 по 17 августа 1910 года можно четко проследить следующую тенденцию: в Архангельск, один из крупнейших портов на Белом море, приходило больше импортной рыбы, чем с берегов Русского Севера. Для сравнения также можно привести данные от 6 октября 1910 года: «АРХАНГЕЛЬСК, 6 октября. Привезено из Норвегии трески соленой 4 814 пудов 20 фунтов, сушеной 3 331 пуда 10 фунтов, голов 318 пудов… С Мурмана трески соленой 1026 пудов 2 фунта, сушеной 20 пуд. 19 фун., голов 16 пуд…»[164]

Подтверждают данное предположение и данные Архангельской таможни:

Таблица 4

Сведения о доставке в Архангельск рыбы с Мурмана и из Норвегии

Год	Доставлено в Архангельск с Мурмана (тысяч пудов)	Доставлено в Архангельск из Норвегии (тысяч пудов)
1895	800	800
1898	460	980
1899-1907 (в среднем)	360	1 380
1908	300	1 440
1909	323	1 772
1910	341	1 536
1911	366	1 656

Источник: Дециуш С.А. О помощи мурманским промышленникам // ИАОИРС, 1913. № 5. С. 197.

Из таблицы также видно, что по количеству доставляемой в Архангельск рыбы норвежские рыбопромышленники в разы опережали поморов. Причем с 1895 по 1907 годы количество рыбы, доставляемой с Мурмана, снижалось, а с 1908 по 1911 годы – возрастало, но слабыми темпами и даже не приблизилось к отметке 1895 года. В то время как количество рыбы, доставляемой из Норвегии на протяжении всего временного промежутка увеличивалось. Однако, объяснялось это не только слабой работой телеграфа, но и многими другими причинами, речь о которых пойдет ниже.

Таким образом, можно с уверенностью сказать о том, что проведение телеграфной линии, безусловно, способствовало подъему и развитию мурманских рыбных промыслов и облегчило жизнь рыбопромышленникам. Теперь можно было попытаться составить конкуренцию соседней Норвегии в рыбной промышленности, однако как видно из промысловых телеграмм в беломорские порты поступала по большей части импортная рыба, что говорит нам об отставании рыбной промышленности на Русском Севере, но все же, нельзя не заметить тот значительный шаг вперёд, который сделал в этом направлении наш регион благодаря огромным усилиям А.П. Энгельгардта.

2.4. Деятельность общественных организаций по улучшению жизни поморов

По утверждению современников, качество норвежской рыбы оставляло желать лучшего, и норвежские поставщики в буквальном смысле наживались на торговле в России. Публицист С. Постников свидетельствовал: «Норвежцы, пользуясь нашей простотой, так сумели поставить свою торговлю с русскими поморами, что остается только руками развести. Теперь наш торговый флот идет в Норвегию, в количестве около 400 судов и в большей части с балластом, или с дровами, потому что норвежцы теперь уже не только не покупают русский товар, но не меняют его и на рыбу, а продают её только за наличные деньги. Поморы-торговцы ежегодно увозят из России в Норвегию до 2 миллионов рублей денег и покупают всякую гниль, ибо одни поморы знают, что делается со свежей рыбой в летнее время, остающейся неубранной в течение недели, как это бывает на норвежских ботах…»[165] Из вышеизложенного видно, что норвежцы привозили в Россию некачественную рыбу, однако, на деле, это не мешало им делать большие поставки по более низкой цене, что привлекало русского покупателя. А те поморы, которые возили рыбу в Норвегию, продавали её по завышенным ценам, к удивлению самих норвежцев. Интересен также тот факт, что хозяевами торгового флота являются около 300 человек, которые не являются поморами, но в полной мере пользуются их привилегиями, которые дарованы императрицей Екатериной II «в виду недоброкачественности для хлебопашества земли»[166]. Из этого следует, что рыбопромышленники бросают свои промыслы у родных берегов и стремятся скупить дешевую рыбу плохого качества у норвежцев. Прямым следствием этого является все более глубокое проникновение и закрепление норвежцев в приграничных с Мурманом районах. Ко всему вышесказанному следует добавить то, что способы лова рыбы в Поморье весьма традиционны, в то время как в соседней Норвегии лов рыбы производят при помощи траловых пароходов, что, безусловно, облегчает задачу ловли рыбы.

Сложным и нерешенным оставался также наживочный вопрос. Так, например, для ловлю трески в качестве наживки использовали песчанку – рыбу отряда окунеобразных. При неблагоприятных погодных условиях песчанка отходит от берега в открытое море, и, в результате, рыбопромышленники теряют много времени. Кроме того, ловля наживки происходит также примитивным способом, который отнимает много времени и сил, а «более усовершенствованные способы ловли наживки для них невозможны отчасти по причине патриархальности ведения промысла, главным же образом, вследствие отсутствия средств»[167].

Таким образом, несмотря на то, что была проведена телеграфная линия, способы ловли рыбы в Поморье были все ещё патриархальными и устаревшими, в основном из-за отсутствия средств. Действуя в своих интересах, владельцы торгового флота закупали рыбу плохого качества у норвежцев и продавали её по низким ценам, что, безусловно, наносило удар по русской рыбной промышленности. Вместо того, чтобы снаряжать суда на рыбный промысел на Мурманский берег, они выкупали рыбу у норвежцев, что делало наличие промыслового телеграфа практически бессмысленным. Отсюда можно сделать вывод, что рыбная промышленность находилась в переходном двойственном состоянии: с одной стороны, был проведен промысловый телеграф, что, как и задумывал губернатор А.П. Энгельгардт, улучшило жизнь поморских рыбопромышленников, увеличило количество заготовки рыбы и способствовало выходу на один уровень с норвежцами; с другой стороны, патриархальность поморских рыбопромышленников, отсутствие средств на современные орудия лова, а также стремление владельцев торгового флота к наживе – все это затрудняло развитие рыбной промышленности на Русском Севере. Резюмировать все вышесказанное можно словами В. Држевецкого (ассистента М.Н. Книповича по Мурманской научно-промысловой экспедиции, о которой речь пойдет ниже): «Косвенными же результатами… и, притом, единственными, являются ведение на Мурмане промыслового телеграфа, устройство двух бань для промышленников и общежития для детей бедных колонистов. Сами же промыслы, их техника и места лова оставались в том же виде, в каком они находились за десятки и сотни лет до возникновения Мурманской экспедиции»[168]. То есть, все стремления улучшить условия рыбопромышленников упирались в патриархальность, но главное, на мой взгляд, в отсутствие средств на внедрение новшеств.

В этой связи стоит упомянуть о Мурманской научно-промысловой экспедиции. История возникновения этой организации началась в 1894 году, когда «разразившейся в сентябре 1894 года в Белом море бурею было разбито значительное число поморских судов, при чем погибли и люди, возвращавшиеся с далеких тяжелых промыслов»[169]. Много рыбацких семейств осиротело и лишилось источников существования[170]. Откликнувшись на эти события, С.-Петербургское отделение Императорского Общества для содействия русскому торговому мореходству основало Комитет для помощи поморам Русского Севера. После доклада министра финансов С.Ю. Витте Николай II лично распорядился начать сбор пожертвований в пользу семей пострадавших от бедствия. Кроме того, Император «соизволил пожертвовать 5 000 рублей и разрешить Комитету… повсеместный сбор пожертвований для оказания помощи пострадавшим от крушения»[171], также пожертвования внесли и другие августейшие особы. Изначально, Комитет существовал практически как благотворительная организация, занимаясь тем, что выплачивала пенсии членам семей погибших поморов и страхуя поморские суда. Но уже два года спустя на заседании Общества для содействия русскому торговому мореходству был заслушан доклад Николая Аркадьевича Варпаховского «О рыбацких школах для нашего Севера». Доклад вызвал оживленную дискуссию, следствием чего явилось расширение сферы деятельности Комитета для помощи поморам Русского Севера. Комитет ставил перед собой следующие цели:

«I-я категория мер:

Помощь пострадавшим на море и осиротевшим семействам:

1. сбор пожертвований,

2. учреждение местных попечительств,

3. устройство приютов,

4. страхование судовой команды,

5. распространение дела помощи населению, занимающемуся морским промыслом на все моря.

II. Меры развития северного торгового флота:

1. содействие судостроению,

2. страхование судов,

3. кредит под суда,

4. торговый кредит,

5. высшее училище мореходства и судоходства,

6. охрана леса для судостроения

7. облегчение судоходства в отношении таможенных порядков.

III. Улучшение условий плавания в северных водах:

1. обстановка морскими знаками и устройство маяков,

2. издание морских карт,

3. устройство гаваней,

4 спасательные средства и

5. издание метеорологических и гидрологических сведений.

IV. Морские и речные промыслы:

1. научные исследования,

2. издание описаний промысловых животных…

3. издание промысловых карт и руководств,

4. охрана промысловых богатств,

5. инспекция рыбных и звериных промыслов,

6. рассылка промысловых телеграмм,

7. улучшения способов лова рыбы и заготовления рыбных продуктов,

8. обеспечение промышленников хлебом и солью,

9. склады рыболовных снастей и страховка их,

10. снабжение промышленников наживкой,

11. содействие морскому звериному промыслу,

12. снабжение ружьями для звериных промыслов,

13. содействие жемчужному и др. промыслам,

14. сбыт продуктов промысла,

15. выработка типов промысловых судов,

16. содействие постройке этих судов,

17. устройство промышленных станов и бань,

18. устройство рыбацких артелей,

19. рыбацкие школы и курсы…»[172].

Прежде всего, встал вопрос об организации научно-промысловых исследований на Русском Севере, для этого специально было решено создать Северную комиссию. Таким образом, опираясь также на доводы С.В. Постникова, Комитет признал необходимыми подобного рода исследования для развития промыслов на Мурмане, а также для успешной его колонизации. Нужно сказать, что после этого деятельность Комитета бурно развивалась, и уже к 1898 году на нужды экспедиции было собрано 150 тысяч рублей. А ровно через год на специально оборудованном научно-исследовательском судне «Андрей Первозванный» было совершено первое траление. Экспедиция достигла больших успехов в сфере науки таких как: изучение разветвления Гольфстрима, установление связи распределения рыб с теплыми струями этого течения, установлен ход изменения температуры в разных частях моря и на различной глубине, а также «собраны богатейшие зоологические коллекции»[173]. Вскоре экспедиция достигла высот в своих исследованиях и в 1901 году был основан Международный совет по исследованию морей Россию в котором представлял Николай Михайлович Книпович. Однако, делая успехи в науке, экспедиция несколько отходила от реальности положения в Поморье и на Мурмане. «Стратегия Книповича – сначала «всестороннее и полное исследование», затем практические нужды – оказалась неподходящей как для местных условий, так и для руководства комитета»[174]. В итоге Н.М. Книпович был отстранен от руководства экспедиции, так как это не удовлетворяло ни Комитет, ни общественность. Преемником Н.М. Книповича стал Леонид Львович Брейтфус, который, пытаясь сохранить приоритет научных исследований, создавал вид, что экспедиция все-таки отвечает нуждам промысловиков. Таким образом, на Мурмане начались постройки бань и школ для детей колонистов, что, естественно, шло вразрез нуждам научной экспедиции и выполнению международных программ.

В целом попытка научной экспедиции модернизировать рыбные промыслы не удалась. Во-первых, в силу того, что цели научной экспедиции удовлетворения насущных нужд поморов явно не совпадали, и, во-вторых, в силу нежелания поморов принимать западные новшества, за редким исключением. В этой связи следует упомянуть опыт Н.Л. Копытова, который самостоятельно исследовал водные пространства и составил подробную промысловую карту. Кроме того основной причиной, на мой взгляд, явилась малонаселенность Русского Севера, то есть отсутствие населения, которое смогло бы принять модернизацию и применить опыт западных соседей в условиях России. Так Всеволод Држевецкий отмечает, что на всем побережье Мурмана «живет круглый год всего лишь 627 семейств колонистов. На время же лета, со второй половины мая и до конца августа, число лиц, занятых активно морским рыбным промыслом, едва превышает 4000 промышленников, приезжающих на это время из Поморья»[175]. Но это вовсе не значило, что традиционные способы добычи рыбы были на подъеме. Напротив, как отмечает Ю.А. Лайус «отечественный кустарный промысел стремительно падал»[176]. По данным, которые приводит все тот же Ю.А. Лайус, нашими рыбными промыслами активно стали интересоваться иностранцы и англичане, в частности. В его статье приведены следующие цифры: за 1910 год улов российских рыбопромышленников, составил лишь ¾ улова англичан, использовавших траулеры в Баренцевом море. Всего в период с 1906 по 1912 годы англичане совершили 1184 промысловых рейса в русские северные воды[177]. В целом, траловый лов считался хищнической выдумкой иностранцев, и относились к такому способу весьма отрицательно. Однако опыт все же имел место быть: с 1910 года начала свое существование фирма К.Ю. Спаде, которая владела четырьмя траулерами. Кроме англичан в северных водах промышляли «272 семейства финнов и норвежцев»[178], занимающих лучшие в промысловом отношении земли. Таким образом, земли Мурмана юридически принадлежали Российской империи, но наибольшую экономическую выгоду здесь извлекали иностранцы, не неся никаких убытков по содержанию этой северной окраины, норвежцы финны и англичане имели довольно большие доходы.

Таким образом, видно, что поморы-рыбопромышленники не спешили перенимать модернизированный западный опыт ловли рыбы, следовательно, опыт и старания Мурманской научно-промысловой экспедиции остались практически невостребованными в повседневной жизни помора-рыбопромышленника. Нетрудно догадаться, что это если и не наносило убытков государству, то и доходов, какие можно было бы получать, не было. Тем не менее, результатами исследований Н.М. Книповича и Л.Л. Брейтфуса очень хорошо пользовались иностранцы, которые не гнушались ловли рыбы при помощи траулеров. Резюмировать вышесказанное можно словами Всеволода Држевецкого: «Таковы результаты научно-общественных и административных попечений о судьбе замирающей окраины…»[179]. Теперь можно вернуться к списку мер и задач, которые ставил перед собой комитет. Первое, чего он достиг из длинного списка мер, это морские исследования, однако, как уже говорилось выше, результатами этих исследований воспользовались по большей части иностранцы, безнаказанно промышляющие в наших северных водах. Второе большое достижение – это проведение промыслового телеграфа (не без участия губернатора А.П. Энгельгардта). Но телеграф остается бессмысленным новшеством, пока рыбопромышленники используют традиционные суда и орудия лова, наличие телеграфной связи на руку скупщикам рыбы которые договариваются между собой о цене. Третье, безусловно, важное нововведение – это обустройство двух спасательных ботов – очень, на мой взгляд, важный шаг в улучшении жизни поморов и колонистов. Но наличие двух ботов на береговой линии протяженностью более 500 километров, не сможет обеспечить реального спасения всех судов, нуждающихся в помощи.

Однако не стоит думать, что Комитет для помощи поморам был вовсе бесполезной организацией, на мой взгляд, низкий коэффициент полезного действия Комитета можно объяснить стечением нескольких неблагоприятных обстоятельств таких как: отсутствие постоянного должного финансирования (государственного или частного), неопределенность в установлении приоритетных задач: развитие науки, либо удовлетворении насущных нужд поморского населения и колонистов. Кроме того нельзя не учитывать такие обстоятельства как малонаселенность региона и патриархальность рыбопромышленников, не желающих принимать какие бы то ни было нововведения. Причиной малонаселенности, на мой взгляд, является непродуманная колонизационная политика государства. Дело в том, что колонисту при заселении на Мурман давалось «материальное пособие в размере 350 рублей»[180]. При переселении, только обустройство жилища требовало 5/7 от этой субсидии. Следовательно, только 100 рублей ему оставалось на дальнейшее существование во время обустройства и на приобретение судна и средств лова. Отсюда напрашивается прямой вывод о том, что любой здравомыслящий человек не будет срываться с обжитого места, для того чтобы переехать на Мурман. В итоге, колонистами оказываются разорившиеся бедняки, либо те, кому больше нечего терять. То есть для привлечения серьезного промышленника нужны совершенно другие условия, а не те, которые предлагает государство.

Здесь хотелось бы затронуть еще один, на мой взгляд, огромный шаг в сторону улучшения жизненных условий рыбопромышленников. В списке мер Комитета для помощи поморам, этот пункт включен в две первые категории мер – это страхование судовой команды и страхование судов. Нужно сказать, что вопросы страхования рыбопромышленников остро возникали уже в начале XX века. Комитет для помощи поморам первый задался этим вопросом, так как деньги, пожертвованные на выплаты пенсий семьям погибших поморов, в сумме составили 150 тысяч рублей. Но к началу XX века это фонд значительно истощился, так как денег больше не поступало, а количество погибших с каждым годом не уменьшалось. И уже в 1901 году Комитет стал разрабатывать проект «о взаимно-обязательном страховании промышленников Архангельской губернии»[181]. Такая необходимая и жизненно важная мера как страхование может быть воплощена в жизнь только при полном осознании целесообразности и необходимости этого для самих поморов. В связи с этим Комитет для помощи поморам командировал в поездку по поморским селениям своего уполномоченного Н.В. Романова, с целью ознакомить поморов с основными положениями этого нововведения, а также сообщить о том, что дальнейшее обеспечение осиротевших будет приостановлено ввиду отсутствия средств. Романов объехал 21 населенный пункт, где разъяснял на сходах основные положения страхования, и только в двух населенных пунктах: селе Кушереке и селе Куе, жители не согласились принимать нововведение. Например, в Кушереке «из 62 подававших голоса, 60 подали против участия во взаимном обеспечении, находя его совершенно излишним и только два голоса – за участие; затем в с. Куе, где из 23 голосов только один признал взаимное обеспечение семей полезным»[182]. В остальных населенных пунктах проект принимался весьма доброжелательно и не встречал недовольства.

В некоторых селениях сразу же были выбраны уполномоченные, по три от каждого общества. У уполномоченных были свои обязанности: «1) Во время промысла и плавания о каждом несчастном случае в их становище или порте уполномоченные, ознакомившись с протоколом полиции или без этого, сообщают в Комитет об обстоятельствах несчастного случая, а также и о семейном положении потерпевшего. Если несчастье произошло в пути, то сам потерпевший или его товарищи должны заявить об этом на ближайшей стоянке. Уполномоченные этого пункта и доводят о случившемся до сведения Комитета…»[183] Подобным же образом дело происходит и зимой: уполномоченные собирают данные об умерших или пострадавших от несчастного случая на море, а также данные о просьбах сельского общества о назначении пособий сиротам и престарелым. Цели взаимно-обязательного страхования были следующими:

1. Обеспечение не достигших 16-летнего возраста сирот, погибших в море рыбопромышленников;
2. Оказание единовременных пособий семействам погибших в море;
3. Обеспечение малолетних детей промышленников потерявших трудоспособность.

Обязательным условием страхования являлось то, что все русские подданные Архангельской губернии от 16 до 60 лет, занимающиеся морскими промыслами должны участвовать в страховании. Любопытным является пункт о пришлых рыбопромышленниках, то есть приходящих из других местностей. В частности, говорилось о том, что они «могут участвовать в страховании добровольно, внося страховые взносы вперед за целый год, а в случае же гибели их в море, от несчастного случая, оставшиеся после них семейства и лица, находящиеся на их попечении и притом, указанные ими при уплате страхового взноса, пользуются лишь единовременным пособием»[184]. Наличие данного пункта в системе страхования говорит о неразвитости этой отрасли услуг, но попытка создания подобной системы для рыбопромышленников уже заслуживает уважения.

В проекте также была определена и сумма взноса – разная для разных категорий людей: так, хозяин или пайщик в возрасте от 18 до 55 лет вносил 2 рубля, рабочий в том же возрастном промежутке – 1,5 рубля. Все остальные, то есть те, кто попадает под категорию 16, 17 лет и 55 – 60 лет – платят по 1 рублю. Кроме того были проработаны и суммы выплат пособий, однако, данному проекту не суждено было воплотиться в жизнь. Одобренный Комитетом в 1903 году, проект был отправлен на заключение Императорского общества судоходства, но оттуда ответа не последовало. Ровно через год проект обсуждался на специальном совещании, собранном Архангельским губернатором, но дело, судя по всему, утонуло в бюрократической волоките. По мнению И. Ануфриева проект, разработанный исключительно для рыбопромышленников Мурмана, «не мог быть проведен в жизнь, потому что участников-промышленников оказалось очень мало – 4 070 человек, да и те по своей малосостоятельности не могли и отказались делать даже однорублёвые взносы в страховой фонд…»[185]

Возвращаясь к вопросу о патриархальности помора-рыбопромышленника уместно привести некоторые высказывания поморов относительно страхования, которые приводит Н.В. Романов. «…Жили без этого проживем и впредь…», «Нужно жить так как жили деды, прадеды… Оставались сиротами да вырастали и без пособий…», «Разве можно против Бога идти, от смерти, от несчастья страховаться»[186]? По данным цитатам видно, что данное нововведение наталкивается на патриархальность и верность традициям, однако, как уже говорилось выше, с недоверием встретили данное предложение только жители двух сел.

Ко всему вышесказанному следует добавить, что существовали и другие проекты взаимного страхования моряков и промышленников. Здесь автор приводит один пример такого проекта, разработанного И. Ануфриевым, который основывался на данных статистики, а также данных Комитета для помощи поморам. Ссылаясь на данные статистики 1899 года, И. Ануфриев писал, что благосостояние мурманских рыбопромышленников оставляет желать лучшего и 90 % из них находятся в постоянной задолженности перед хозяином, вследствие чего поморы отказались платить взносы. Здесь И. Ануфриев оговаривается, что проект представленный Комитетом мог иметь успех, если бы был направлен на разные группы людей а не только на рыбопромышленников, уходящих на Мурман. Он предложил включить в свой проект «всех моряков и промышленников Архангельской губернии»[187]. По данным Комитета количество осиротевших семей выросло с 34 в 1896 году до 149 в 1901 году[188], исходя из этих данных, автор проекта предлагает следующие положения:

«1) пенсионно-страховой фонд предназначен для моряков коммерческого флота, плавающих на всяких судах…

2) Участие в пенсионно-страховом фонде для всех обязательное с 15-летнего возраста до 60-летнего…

3) Каждый участник фонда облагается 2% взносом с получаемого им жалования…

4) Каждый судохозяин, имеющий… не менее 4 человек команды, обязан вносить в кассу фонда… 2% получаемого его командой жалования…

5) В кассу фонда вносится в виде пособия от правительства 2% с получаемых жалований всех участников фонда…

8) Страховые премии и пенсии на старость выдаются фондом по расчету сделанных взносов с полученных жалований, или из сумм общего взноса вычислением, согласно особых страховых пенсионных таблиц»[189].

Изложив основные положения своего проекта, автор оговаривается о том, что его вычисления основываются на приблизительных средних и минимальных данных. Таким образом, цифры, получаемые в итоге вычислений, являются явно заниженными. При более детальном рассмотрении двух проектов четко видно, что проект И. Ануфриева является боле прогрессивным, нежели проект, представленный Комитетом для помощи поморам. Проработанность проекта основана на широком кругозоре автора и учетом ошибок, которые были допущены в других, более ранних проектах. Но, несмотря на все положительные стороны представленного проекта, ему также было не суждено стать законом, обязательным для всех, имеющих отношения к мореходству и рыбной промышленности Русского Севера.

Подводя итог, нужно сказать, что Комитет для помощи поморам Русского Севера разработал обширную программу мер по улучшению благосостояния и жизнедеятельности поморов-рыбопромышленников, но ввиду недостаточного финансирования и плохо продуманной финансовой политики, Комитет потерпел финансовое фиаско и вынужден был закрыться. Кроме того, большую роль сыграла Мурманская научно-промысловая экспедиция, сделавшая огромный шаг в сторону научного изучения вод Северного Ледовитого океана, но ее деятельность была далека от практических нужд поморов. А между тем, условия, в которых работали промышленники, оставались такими же, как и 100 и 200 лет назад, то есть здесь хорошо прослеживается характерная для России черта: наличие новых потребностей в связи с требованиями прогресса и расширением государственных заказов и отсутствие финансовых и других возможностей для осуществления нормальной жизнедеятельности или нормального функционирования какой-либо отрасли. Но главная проблема, на мой взгляд, заключалась в том, что для решения проблем поморов-рыбопромышленников всегда привлекались сторонние силы. Помощь приходила со стороны государства, частных инвесторов, общественных организаций, а сами поморы, за редким исключением, практически не привлекались к работе, что и объясняет все неудачные попытки модернизировать патриархальную систему хозяйственного уклада.

Заключение

Подводя итог, следует сказать, что модернизационные процессы, происходившие в Карельском Поморье в конце XIX – начале XX веков, имели неоднозначные последствия для поморов. Группа русского населения, сложившегося на Севере под влиянием географических и природных факторов, отличавшаяся от других славянских групп особой формой хозяйственного устройства, на рубеже веков столкнулась с развитием капиталистических форм хозяйствования. Последствия этого столкновения оказались необратимыми для самих поморов. Образовавшись под влиянием новгородской колонизации, поморы привнесли на Северные окраины некоторые особенности русской патриархальной культуры, которые очень хорошо сохранились вплоть до начала XX века. Основные процессы модернизации проходили в следующих направлениях:

1. развитие капиталистических отношений, которое проявлялось, прежде всего, в развитии лесопильной промышленности;

2. действия правительства, направленные на улучшение жизнедеятельности поморского населения;

3. деятельность общественных и научных организаций для улучшения быта.

Попытка привнести изменения извне натолкнулась на ряд противодействий. Первое и самое главное, на мой взгляд, это отсутствие должных денежных инвестиций в сферу улучшения жизни промышленников. Вторым немаловажным фактором является непродуманная колонизационная политика, в результате чего были потеряны (в экономическом плане) обширные пространства Северного Ледовитого океана, которыми удачно воспользовались норвежцы. Третье, это нежелание самих поморов менять веками устоявшиеся традиции. Однако, не нужно думать, что все процессы происходившие в Поморье имели нейтральные или отрицательные последствия. Так, лесопиление, попав на карельскую землю, успешно развивалось в пореформенный период и стало основным видом промышленности в советские годы, в то время как рыбная промышленность не получила должного развития. Кроме того, действия Архангельской администрации в конце XIX века привели к положительным сдвигам как в экономике в целом, так и в жизни поморов, в частности. Так, строительство Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги включило Архангельскую губернию в общероссийское рыночное пространство. Эта интеграция позволила улучшить торговлю внутри страны и сделала возможным быстро и своевременно доставлять грузы в центральную Россию. Другое нововведение ‑ проведение телеграфной линии, что способствовало подъему рыбной промышленности на новый уровень, однако конкуренция соседней Норвегии была настолько высокой, что такое серьезное новшество не дало больших результатов в пользу Российского государства.

Таким образом, результаты модернизации можно назвать положительными на уровне конкретного региона с отдельно взятой экономикой, рассматривая Карельское Поморье как регион в составе Российской Империи. С другой стороны, рассматривая мировое экономическое пространство, можно с уверенностью сказать, что данного экономического рывка не хватило для выхода на уровень Североевропейских государств, ввиду отставания в самой основной отрасли промышленности – рыболовстве. Следовательно, попытки улучшения положения поморского населения и промышленности региона привели к значительным сдвигам лишь внутри государства, в то время как международное экономическое пространство покорить не удалось.

Список использованных источников и литературы

1. Дело о поездке губернатора Энгельгардта на Новую Землю и Печору // ГААО. Ф.1, оп.8, т.1, д.2077. 1894. 231л.
2. Дело о путешествии губернатора Энгельгардта от Ковды до Колы // ГААО. Ф.1, оп.8, т.1, д.2126. 1895. 237л.
3. Дело об оказании помощи поморам за убытки, понесенные во время шторма // ГААО. Ф. 1, оп. 8, т. 1, д. 2147. 1895. 146 Л..
4. Об оказании содействия лицам, командируемым с научной целью в пределы Архангельской губернии 1894 год // ГААО. Ф.1, оп.8, т.1, д.2108. 1894. 78л.
5. О ходе мурманских рыбных промыслов в навигацию 1894 года // ГААО. Ф.1, оп.8, т.1, д.2100. 1894. 27л.
6. Сведения к отчету о состоянии губернии в 1894 году. Т.1. // ГААО. Ф.1, оп.8, т.1, д.2079. 1894. 96 л.
7. Сведения к отчету за 1894 год. Т. II// ГААО. Ф.1, оп.8, т.1, д.2080. 1894. 451л.
8. Ануфриев И. Пенсионно-страховой фонд, для моряков коммерческого флота и морских промышленников Архангельской губернии / И. Ануфриев // ИАОИРС. - 1913. - № 6. - С. 244 - 253.
9. Ануфриев П.А. Мурманские промыслы и территориальная полоса океана / П.А. Ануфриев // ИАОИРС. - 1913. - № 4. С. 154–169.
10. Бубновский М.И. Контур Архангельской Карелии / М.И. Бубновский // Известия Архангельского общества изучения Русского Севера, 1914. - №13. – С. 402 – 412.; 1915. - №11. – С. 417 – 421., № 12. – С. 466 – 473.
11. Дециуш С.А. О помощи мурманским промышленникам / С.А. Дециуш // ИАОИРС. - 1913. - № 5. - С. 196 - 210.
12. Држевецкий В. Рыбные промыслы Мурмана и его колонизация / В. Држевецкий // ИАОИРС. 1910. ‑ № 21. С. 3–10.; №22 – С. 1 – 15.; №23. – С. 17 – 31.
13. Жилинский А. Страхование морских промышленников / А. Жилинский // ИАОИРС. - 1914. - № 16. - С. 502 - 509.
14. Каменев А.А. Наживочный вопрос в Мурманском рыбном промысле / А.А. Каменев // ИАОИРС. - 1910. - № 16. - С. 18 - 19.
15. Краткий очерк путешествий архангельского губернатора А.П. Энгельгардта в 1894 году на Мурман, Новую Землю и в Печорский край. – Архангельск, 1894. – 97с.
16. Лесное дело // ИАОИРС. - 1910. - № 23. - С. 61.
17. Львов Е. По студеному морю. Поездка на Север. – М., 1895. – 247с.
18. Максимов С.В. Избранные произведения. В 2-х т. Т.1. Год на Севере: Ч.1 и 2/Вступ. ст., сост., подгот. Текста и коммент. Ю. Лебедева. – М.: Худож. лит., 1987. – 447 с.
19. Мелентиев В. Из путешествия в Сороцкую Карелию (Путевые наброски) / В. Мелентиев // Известия Архангельского Общества изучения Русского Севера. - №11. – Архангельск, 1909. – С. 21 – 40.
20. Николаевский Б. Лесопильные заводы Архангельской губернии / Б. Николаевский // ИАОИРС. - 1913. - № 16. - С. 738 – 751.; №17. – С. 776 – 793.; №18. – С. 820 – 834.
21. Обзор Архангельской губернии, составленный Энгельгардтом за 1894 год // Приложение ко Всеподданнейшему отчету Архангельского губернатора о состоянии Архангельской губернии за 1894 год. – Архангельск, 1894. - 104с.
22. Остр. Е. Летом в Поморье // Известия Архангельского общества изучения Русского Севера, 1910. - №12. – С. 19 - 21.
23. Петров М. Казенное лесное хозяйство Севера по правительственному отчету / М. Петров // ИАОИРС. - 1913. - №11. - С. 481- 493.
24. Постников С. К оживлению Мурманских промыслов / С. Постников // ИАОИРС. - 1910. - № 8. - С. 9 - 13.
25. Приложение ко всеподданнейшему отчету Архангельского губернатора за 1878 год. – Архангельск. - 1879. – 42с.
26. Промысловые телеграммы // ИАОИРС, 1910. - № 16. - С. 82–83.; №20. – С. 80 – 81.
27. Россиев П.А. Светлое Поморье / П.А. Россиев // Исторический Вестник, №9. – 1907. – С. 917 – 954.
28. Слезскинский А.Г. По Поморью (Путевые заметки) / А.Г. Слезскинский // Исторический Вестник, 1899. – Т. 75. – С.564 – 607.
29. Энгельгардт А.П. Русский Север. Путевые записки. – СПб., 1897. – 258с.
30. Ануфриев В.В. Русские поморы. Культурно-историческая идентичность / В.В. Ануфриев; Рос. ин-т. культурологи. – Архангельск: Солти, 2008. – 160 с.
31. Баданов В.Г. История экономики Карелии: в 3-х кн. Кн. 1. Экономика Карелии со времени вхождения края в состав единого Русского государства до Февральской революции. Конец XV – начало XX веков / В.Г. Баданов, Н.А. Кораблев, А.Ю. Жуков. – Петрозаводск: ПетроПресс, 2005. - 192 с.; ил.
32. Балагуров Я.А. Лесопильное производство Карелии в XVII-XIX вв. // Ученые записки Карело-Финского университета. Т. 3. Вып. 1. Петрозаводск, 1948. - 26 с.
33. Бернштам Т.А. Поморы. Формирование группы и система хозяйства/Т.А. Бернштам. – Ленинград, 1978. – 131 с.
34. Бернштам Т.А. Русская народная культура Поморья в XIX – начале XX вв. / Т.А. Бернштам. - Ленинград, 1983. – 231 с.
35. Вехов Н.В. Реформатор Русского Севера / Н.В. Вехов // Мир Севера. - № 2 - 3. – 2004. – С. 44 - 47.
36. Дойков Ю. Архангельские губернаторы. Николай Энгельгардт / Ю. Дойков // Троицкий Проспект, 25 декабря, 2001. – С. 4.
37. Керзум А. Были ли убыточными заводы Беляевых? // Беломорская трибуна. 1992, 24 марта.
38. Кораблёв Н.А. Социально-экономическая история Карельского Поморья во второй половине XIX века. – Петрозаводск, 1980. – 128 с.
39. Кротова В. Жизнь и дело Митрофана Беляева // Беломорская трибуна. 1992, 2 декабря.
40. Попов Г.П. Губернаторы Русского Севера. – Архангельск: ФГУП «Сев.-Зап. кн. изд-во», 2001. – 496 с.: ил.
41. Пулькин В.И. Красный остров: Рассказы из истории Кемского лесопильного завода. 1888-1978 годы. – Петрозаводск: «Карелия», 1979. – 120 с. ил.
42. Трофимов П.М. Очерки экономического развития Европейского Севера. М., - 1961. - 262 с.
43. Цейтлин М.А. Очерки развития лесозаготовок и лесопиления России. М., - 1968. - 138 с.
44. Беломорск 1916. Из истории ЛДК [Электронный ресурс]/Электрон. дан. - [M] URL: http://belomorsk.ucoz.ru/index/iz_istorii_belomorska_2/0-6, свободный. – Загл. с экрана. - Яз. рус. - (Дата обращения 5.06.2011).
45. Большой словарь по социологии [Электронный ресурс] /Электрон. дан. - [M] URL: http://voluntary.ru/dictionary/662/word/%CC%CE%C4%C5%D0%CD%C8%C7%C0%D6%C8%DF, свободный. - Яз. рус. - (Дата обращения 31.5.2011).
46. Лайус Ю.А. Ученые, промышленники и рыбаки: научно-промысловые исследования на Мурмане, 1898–1933 [Электронный ресурс] / Ю.А. Лайус. - Электрон. ст. - [M]. - URL: http://www.ihst.ru/projects/sohist/papers/viet/1995/1/64-81.pdf, свободный. – Загл. с экрана. - Яз. рус. – Аналог печат. изд. – (Лайус Ю.А. Ученые, промышленники и рыбаки: научно-промысловые исследования на Мурмане, 1898–1933/ Ю.А. Лайус // Социальная история отечественной науки и техники. – 1995. - №1. – С. 64 – 81.). - (Дата обращения 6.06.2011).

Список сокращений

ГААО – Государственный Архив Архангельской области

ИАОИРС – Известия Архангельского Общества изучения Русского Севера

ИВ – Исторический Вестник.

[1] Большой словарь по социологии [Электронный ресурс] /Электрон. дан. URL: http://voluntary.ru/dictionary/662/word/%CC%CE%C4%C5%D0%CD%C8%C7%C0%D6%C8%DF, свободный. Яз. рус. (дата обращения 31.5.2011).

[2] Максимов С.В. Избранные произведения. В 2-х т. Т.1. Год на Севере: Ч.1 и 2 / Вступ. ст., сост., подгот. текста и коммент. Ю. Лебедева. М., 1987. 447 с.

[3] Энгельгардт А.П. Русский Север. Путевые записки. СПб., 1897. 258 с.

[4] Дело о поездке губернатора Энгельгардта на Новую Землю и Печору // Государственный архив Архангельскй области. Ф. 1, оп. 8, т. 1, д. 2077. 1894. 231 л. (далее ГААО).

[5] Дело о путешествии губернатора Энгельгардта от Ковды до Колы // ГААО. Ф.1, оп. 8, т. 1, д. 2126. 1895. 237л.

[6] Об оказании содействия лицам, командируемым с научной целью в пределы Архангельской губернии, 1894 год // ГААО. Ф. 1, оп. 8, т. 1, д. 2108. 1894. 78 л.

[7] Сведения к отчету о состоянии губернии в 1894 году. Т. 1 // ГААО. Ф. 1, оп. 8, т. 1, д. 2079. 1894. 96 л.

[8] О ходе мурманских рыбных промыслов в навигацию 1894 года // ГААО. Ф. 1, оп. 8, т. 1, д. 2100. 1894. 27 л.

[9] Россиев П.А. Светлое Поморье // Исторический вестник. 1907. № 9. С. 917–954 (далее ИВ).

[10] Слезскинский А.Г. По Поморью (Путевые заметки) // ИВ. 1899. Т. 75. С.564–607.

[11] Бубновский М.И. Контур Архангельской Карелии // Известия Архангельского общества изучения Русского Севера. 1914. № 13. С. 402–412; 1915. - № 11. С. 417–421., № 12. С. 466–473 (далее ИАОИРС).

[12] Држевецкий В. Рыбные промыслы Мурмана и его колонизация // ИАОИРС. 1910. ‑№ 21. С. 3–10.

[13] Бернштам Т.А. Поморы. Формирования группы и система хозяйства. Л., 1978. 175 с.

[14] Бернштам Т.А. Поморы. Формирования группы и система хозяйства. С. 6.

[15] Там же.

[16] Бернштам Т.А. Русская народная культура Поморья. Л., 1983. 231 с.

[17] Ануфриев В.В. Русские поморы. Культурно-историческая идентичность. Архангельск, 2008. 160 с.

[18] Попов Г.П. Губернаторы Русского Севера. Архангельск, 2001. 496 с.: ил.

[19] Попов Г.П. Губернаторы Русского Севера. С. 14.

[20] Кораблёв Н.А. Социально-экономическая история Карельского Поморья во второй половине XIX века. Петрозаводск, 1980. 128 с.

[21] Кораблёв Н.А. Социально-экономическая история Карельского Поморья во второй половине XIX века. С. 125.

[22] Цейтлин М.А. Очерки развития лесозаготовок и лесопиления России. М., 1968. 138 с.

[23] Трофимов П.М. Очерки экономического развития Европейского Севера. М., 1961. 262 с.

[24] Балагуров Я.А. Лесопильное производство Карелии в XVII-XIX вв. // Ученые записки Карело-Финского университета. Т. 3. Вып. 1. Петрозаводск, 1948. 26 с.

[25] Балагуров Я.А. Лесопильное производство Карелии в XVII-XIX вв. С. 25.

[26] Дроздюк А.А. А.П. Энгельгардт – реформатор Русского Севера // Материалы 62-й научной студенческой конференции. Петрозаводск, 2010. С. 33.

[27] Бернштам Т.А. Поморы. Формирования группы и система хозяйства. Л., 1978. С. 37.

[28] Там же.

[29] Бернштам Т.А. Поморы. Формирования группы… С. 42.

[30] Там же. С. 43.

[31] Энгельгардт А.П. Русский Север. Путевые записки. СПб., 1897. С. 27.

[32] Максимов С.В. Год на Севере. М., 1890. С. 278.

[33] Бернштам Т.А. Поморы. Формирования группы… С. 44.

[34] Там же.

[35] Там же. С. 54.

[36] Бернштам Т.А. Русская народная культура Поморья в XIX – начале XX в. Л., 1983. С. 69.

[37] Бернштам Т.А. Поморы. Формирования группы... С. 55.

[38] Бернштам Т.А. Поморы. Формирования группы... С. 59.

[39] Там же. С. 69.

[40] Бернштам Т.А. Поморы. Формирования группы... С. 69.

[41] Ануфриев В.В. Русские поморы. Культурно-историческая идентичность. Архангельск, 2008. С. 37.

[42] Бернштам Т.А. Поморы. Формирования группы… С. 70.

[43] Бернштам Т.А. Поморы. Формирования группы… С.71.

[44] Там же. С. 74.

[45] Там же. С. 75.

[46] Бернштам Т.А. Русская народная культура Поморья… С. 80.

[47] Ануфриев В.В. Русские поморы… С. 25.

[48] Россиев П.А. Светлое Поморье // Исторический вестник. 1907. № 9. С. 932.

[49] Энгельгардт А.П. Русский Север... С. 36.

[50] Мелентиев В. Из путешествия в Сороцкую Карелию (Путевые наброски) // ИАОИРС. 1909. № 11. С. 22.

[51] Мелентиев В. Там же.

[52] Россиев П.А. Указ. соч. С. 932.

[53] Бернштам Т.А. Поморы. Формирование группы… С. 99.

[54] Там же С. 101.

[55] Энгельгардт А.П. Русский Север… С. 47.

[56] Там же. С. 50.

[57] Бернштам Т.А. Поморы. Формирование группы… С. 106.

[58] Там же. С. 104.

[59] Россиев П.А. Указ. соч. С. 930.

[60] Максимов С.В. Год на Севере. С. 162.

[61] Энгельгардт А.П. Русский Север… С. 56.

[62] Максимов С.В. Год на Севере. С. 268.

[63] Там же.

[64] Максимов С.В. Год на севере. С. 338.

[65] Држевецкий В. Рыбные промыслы Мурмана и его колонизация // ИАОИРС, 1910. № 22. С. 2.

[66] Држевецкий В. Указ. соч. С. 13.

[67] Држевецкий В. Указ. соч. С. 14.

[68] Там же.

[69] Бернштам Т.А. Поморы. Формирование группы… С. 96.

[70] Там же.

[71] Кораблев Н.А. Указ. соч. С. 77.

[72] Там же.

[73] Кораблев Н.А. Указ. соч. С. 80.

[74] Россиев П.А. Указ. соч. С. 936.

[75] Энгельгардт А.П. Русский Север… С. 46.

[76] Мелентиев В. Из путешествия в Сороцкую Карелию (Путевые наброски) // ИАОИРС. 1909. № 11. С.28.

[77] Россиев П.А. Указ. соч. С. 934.

[78] Мелентиев В. Из путешествия в Сороцкую Карелию… С.24.

[79] Там же. С. 39.

[80] Максимов С.В. Год на Севере… С. 155.

[81] Россиев П.А. Указ. соч. С. 932.

[82] Бернштам Т.А. Русская народная культура… С. 75.

[83] Там же. С. 77.

[84] Бернштам Т.А. Русская народная культура… С. 83.

[85] Россиев П.А. Указ. соч. С. 919.

[86] Бернштам Т.А. Русская народная культура… С. 87.

[87] Бернштам Т.А. Русская народная культура… С. 88.

[88] Россиев П.А. Указ. соч. С. 919.

[89] Там же. С. 926.

[90] Максимов С.В. Год на Севере. С. 270.

[91] Максимов С.В. Год на Севере. С. 269.

[92] Там же.

[93] Там же. С. 273.

[94] Россиев П.А. Указ. соч. С. 928.

[95] Бернштам Т.А. Русская народная культура… С. 94.

[96] Там же.

[97] Бернштам Т.А. Русская народная культура… С. 98.

[98] Максимов С.В. Год на Севере. С. 336-337.

[99] Там же. С. 337.

[100] Обзор Архангельской губернии, составленный Энгельгардтом за 1894 год // Приложение ко Всеподданнейшему отчету Архангельского губернатора о состоянии Архангельской губернии за 1894 год. Архангельск, 1894. С. 1.

[101] Там же.

[102] Там же.

[103] О ходе мурманских рыбных промыслов в навигацию 1894 года // ГААО. Ф. 1, оп. 8, т. 1, д. 2100. 1894. Л. 10–20.

[104] Там же. Л. 10.

[105] Там же. Л. 12–12об.

[106] Там же. Л. 14.

[107] Балагуров Я.А. Лесопильное производство Карелии в XVII-XIX вв. // Ученые записки Карело-Финского университета. Т. 3. Вып. 1. Петрозаводск, 1948. С. 19.

[108] Балагуров Я.А. Указ. соч. С. 19.

[109] Баданов В.Г. и др. История экономики Карелии: в 3-х кн. Кн. 1. Экономика Карелии со времени вхождения края в состав единого Русского государства до Февральской революции. Конец XV – начало XX веков. Петрозаводск, 2005. С. 131.

[110] Керзум А. Были ли убыточными заводы Беляевых? // Беломорская трибуна. 1992, 24 марта.

[111] Там же.

[112] Балагуров Я.А. Указ. соч. С. 20.

[113] Кротова В. Жизнь и дело Митрофана Беляева // Беломорская трибуна. 1992, 2 декабря.

[114] Кротова В. Жизнь и дело Митрофана Беляева // Там же.

[115] Там же.

[116] Кротова В. Жизнь и дело Митрофана Беляева // Там же.

[117] Керзум А. Были ли убыточными заводы Беляевых? // Беломорская трибуна. 1992, 24 марта.

[118] Там же.

[119] Там же.

[120] Беломорск 1916. Из истории ЛДК [Электронный ресурс] / Электрон. дан. URL: http://belomorsk.ucoz.ru/index/iz_istorii_belomorska_2/0-6, свободный. Яз. рус. (дата обращения 5.06.2011).

[121] Лесное дело // ИАОИРС, 1910. № 23. С. 61.

[122] Балагуров Я.А. Указ. соч. С. 20.

[123] Пулькин В.И. Красный остров: Рассказы из истории Кемского лесопильного завода. 1888-1978 годы. Петрозаводск, 1979. С. 12.

[124] Там же. С. 10.

[125] Држевецкий В. Рыбные промыслы Мурмана и его колонизация // ИАОИРС, 1910. № 22. С. 7.

[126] Кораблев Н.А. Указ. соч. С. 93.

[127] Николаевский Б. Лесопильные заводы Архангельской губернии // ИАОИРС. 1913. № 16. С. 744.

[128] Там же.

[129] Петров М. Казенное лесное хозяйство Севера по правительственному отчету // ИАОИРС. 1913. №11. С. 485-486.

[130] Пулькин В.И. Указ. соч. С. 9.

[131] Львов Е. По студеному морю. Поездка на Север. М., 1895. С. 32.

[132] Краткий очерк путешествий архангельского губернатора А.П. Энгельгардта в 1894 году на Мурман, Новую Землю и в Печорский край. Архангельск, 1894. С. 1.

[133] Попов Г.П. Губернаторы Русского Севера. Архангельск, 2001. С. 243. Здесь следует заметить разночтение с другим источником информации, а именно: Вехов Н.В. Реформатор Русского Севера // Мир Севера. № 2-3. 2004. С. 44.: «…в семье Платона Николаевича Энгельгардта и Веры Михайловны Мещеряковой».

[134] Вехов Н.В. Реформатор Русского Севера // Мир Севера. №2-3. 2004. С. 44.

[135] Там же.

[136] Попов Г.П. Указ. соч. С. 245.

[137] Краткий очерк путешествий архангельского губернатора А.П. Энгельгардта в 1894 году на Мурман, Новую Землю и в Печорский край. Архангельск, 1894. С.1.

[138] Там же. С.2.

[139] Дойков Ю. Архангельские губернаторы. Николай Энгельгардт // Троицкий Проспект, 2001. 25 декабря. С. 4 (видимо допущена ошибка в имени).

[140] Попов Г.П. Указ. соч. С. 249.

[141] Энгельгардт А.П. Обзор Архангельской губернии за 1894 год // Приложение ко всеподданнейшему отчету Архангельского губернатора о состоянии Архангельской губернии за 1894 год. Архангельск. 1894. С. 2.

[142] Попов Г.П. Указ. соч. С. 251.

[143] Попов Г.П. Указ. соч. С. 250.

[144] Попов Г.П. Указ. соч. С. 255.

[145] Вехов Н.В. Реформатор Русского Севера // Мир Севера. № 2-3. 2004. С. 45.

[146] Попов Г.П. Указ. соч. С. 347.

[147] Дело о путешествии губернатора Энгельгардта от Ковды до Колы // ГААО. Ф.1, оп.8, т.1, д.2126. 1895. 50 л.

[148] Дело о поездке губернатора Энгельгардта на Новую Землю и Печору. Л.3.

[149] Там же. Л.6.

[150] Энгельгардт А.П. Русский Север. Путевые записки. СПб., 1897. 258 с.

[151] Энгельгардт А.П. Указ. соч. С. 16.

[152] Энгельгардт А.П. Указ. соч. С. 17.

[153] Энгельгардт А.П. Указ. соч. С. 18.

[154] Энгельгардт А.П. Указ. соч. С. 19.

[155] Попов Г.П. Указ. соч. С. 295.

[156] Энгельгардт А.П. Указ. соч. С. 69-70.

[157] Попов Г.П. Указ. соч. С. 299.

[158] Попов Г.П. Указ. соч. С. 301.

[159] Там же. С. 303.

[160] Там же. С. 305.

[161] Промысловые телеграммы // ИАОИРС, 1910. № 16. С. 82–83.

[162] Там же. С. 83.

[163] Там же.

[164] Промысловые телеграммы // ИАОИРС. 1910. № 20. С. 80.

[165] Постников С. К оживлению Мурманских промыслов // ИАОИРС. 1910. № 8. С. 10.

[166] Там же. С. 11.

[167] Каменев А.А. Наживочный вопрос в Мурманском рыбном промысле // ИАОИРС. 1910. № 16. С. 19.

[168] Држевецкий В. Рыбные промыслы Мурмана и его колонизация // ИАОИРС. 1910. № 21. С. 4.

[169] Дело об оказании помощи поморам за убытки, понесенные во время шторма // ГААО. Ф. 1, оп. 8, т. 1, д. 2147. 1895. Л. 97.

[170] Лайус Ю.А. Ученые, промышленники и рыбаки: научно-промысловые исследования на Мурмане, 1898–1933 [Электронный ресурс] / Электрон. дан. URL: http://www.ihst.ru/projects/sohist/papers/viet/1995/1/64-81.pdf, свободный. Яз. рус. (дата обращения 6.06.2011).

[171] Дело об оказании помощи поморам за убытки, понесенные во время шторма // ГААО. Ф. 1, оп. 8, т. 1, д. 2147. 1895. Л. 97.

[172] Ануфриев П.А. Мурманские промыслы и территориальная полоса океана // ИАОИРС. 1913. № 4. С. 156–157.

[173] Лайус Ю.А. Ученые, промышленники и рыбаки: научно-промысловые исследования на Мурмане, 1898–1933 [Электронный ресурс] / Электрон. дан. URL: http://www.ihst.ru/projects/sohist/papers/viet/1995/1/64-81.pdf, свободный. Яз. рус. (дата обращения 6.06.2011).

[174] Там же.

[175] Држевецкий В. Рыбные промыслы Мурмана и его колонизация. С. 6.

[176] Лайус Ю.А. Ученые, промышленники и рыбаки: научно-промысловые исследования на Мурмане, 1898–1933 [Электронный ресурс] / Электрон. дан. URL: http://www.ihst.ru/projects/sohist/papers/viet/1995/1/64-81.pdf, свободный. Яз. рус. (дата обращения 6.06.2011).

[177] Лайус Ю.А. Ученые, промышленники и рыбаки: научно-промысловые исследования на Мурмане, 1898–1933 [Электронный ресурс] / Электрон. дан. URL: http://www.ihst.ru/projects/sohist/papers/viet/1995/1/64-81.pdf, свободный. Яз. рус. (дата обращения 6.06.2011).

[178] Држевецкий В. Рыбные промыслы Мурмана и его колонизация. С. 6.

[179] Там же. С. 5.

[180] Држевецкий В. Рыбные промыслы Мурмана и его колонизация // ИАОИРС. С. 7.

[181] Жилинский А. Страхование морских промышленников // ИАОИРС. 1914. № 16. С. 504.

[182] Жилинский А. Страхование морских промышленников. С. 505.

[183] Там же. С. 506.

[184] Жилинский А. Страхование морских промышленников. С. 507.

[185] Ануфриев И. Пенсионно-страховой фонд, для моряков коммерческого флота и морских промышленников Архангельской губернии // ИАОИРС. 1913. № 6. С. 248.

[186] Жилинский А. Там же. С. 506.

[187] Ануфриев И. Пенсионно-страховой фонд, для моряков коммерческого флота и морских промышленников Архангельской губернии // ИАОИРС. 1913. № 6. С. 249.

[188] Там же.

[189] Ануфриев И. Пенсионно-страховой фонд, для моряков коммерческого флота и морских промышленников Архангельской губернии // ИАОИРС. 1913. № 6. С. 250–251.

• Русское краеведение