Валяев Я.В.

Современная отечественная историческая наука в последние годы переживает бум антропологически ориентированных исследований. Одним из относительно новых направлений в отечественной историографии является изучение исторической действительности через призму антропологического подхода, в том числе проблема «человек на войне» [10; 16].В настоящей статье делается попытка проследить сдвиги в системе ценностных представлений российских военнослужащих, произошедшие под влиянием опыта, приобретенного ими на фронтах Первой мировой войны.

Новизна работы заключается в том, что данная тема ранее не являлась объектом специальных научных разработок. В данном исследовании делается попытка рассмотреть проблему изменения ценностных представлений военнослужащего российской армии в годы Первой мировой войны.

До мирового конфликта в массовом сознании война, как способ разрешения противоречий, воспринималась не как аномалия, а как элемент, органично присущий практике межгосударственных отношений [8, с. 213]. Представление о войне базировалось на характерном для общественной мысли того времени убеждении, что исход военной кампании мог быть решён в одном-двух генеральных сражениях, которые принесли бы окончательную победу одной из сторон [19, с. 307]. В сознании военнослужащего механизм развязывания войны государствами всегда отождествлялся со сценарием драки, при этом последствия применения современных военно-технических изобретений и развитие инженерной мысли никем не учитывались в полной мере.

Первая мировая являлась войной нового типа, требовавшей от солдата патриотизма, не связанного с угрозой уничтожения его личного хозяйства. Отличительными чертами войны стали её затяжной характер и массовое применение новых боевых механизмов. Огромное психологическое давление оказывали на солдат, особенно на новобранцев, артиллерийские обстрелы, сопровождавшиеся сильным гулом, треском, дрожанием земли. Хуже артиллерийского огня для солдат были только воздушные налёты. Солдаты связывали самолёты со злом по причине, во-первых, своей суеверности, а во-вторых, из-за непривычности ведения механического характера войны. Все эти факторы влияли на солдат, из-за чего дело могло доходить и до обстрела своих самолётов [3, с.76; 15, л. 147 об, 182; 18, с. 28]. В результате командованию пришлось даже запретить стрелять по аэропланам, как своим, так и противника.

С другой стороны любой военный конфликт давал большие возможности поживиться за счёт противника и мирных жителей, однако, в данном случае подобные действия были сильно ограничены высокой степенью администрирования и контроля над солдатом, а также самой картиной ужасов, проявившейся в современной войне. Письма солдат полны таких описаний: «Трупы лежали и слева и справа, лежали и наши и вражьи. Особенно тяжело было смотреть на волосы, проборы, ногти, руки.… Кое-где из земли торчали недостаточно глубоко зарытые ноги. Один австриец был, очевидно, похоронен заживо, но похоронен неглубоко. Придя в сознание, он стал отрывать себя, успел высвободить голову и руки и так и умер с торчащими из травы руками и головой» [17, с. 13-14.]; «Как бы я хотел, хотя бы на несколько дней уйти из этой обстановки крови и человеческой животной разнузданности. Только здесь на границе жизни и смерти узнаёшь человека во всей его отвратительной наготе» [12, с. 182].

Современная война вызвала у солдата чувство отчуждённости и собственной ненужности в ней. «Никому нет дела ни до души, ни до тела», - делал один солдат мрачные заключения о своём призыве в армию. Особенно чувство обиды было характерно для солдат-пехотинцев, противостоящих другим родам войск – артиллеристам, разведчикам, авиаторам, у которых преобладали ощущения спокойствия и «полной уверенности в себе» [3, с. 77; 14, л. 12]. Состояние такого умиротворения объясняется тем, что представители данных родов войск чувствовали свою особенную значимость, заключённую в исполнении специфических обязанностей и умений, например наводка и стрельба из артиллерийского орудия, управление аэропланом и т.д.

Однако подобная картина была характерна не для всей армии. Но даже в подобной ситуации солдат искал хоть какую-нибудь поддержку, которую находил, как правило, либо в своих сослуживцах, либо в командире. Вот, как описывает подобный момент один из войсковых командиров: «Я ехал и чувствовал всем своим существом, как между мною и моими солдатами зарождается какая-то новая связь. «А если случится трудное и тяжёлое, - ты не выдашь, не сдашь?» - казалось, спрашивали они меня. И я отвечал им: «Не выдам». И отвечая, я в темноте и спиною видел, и в абсолютном молчании слышал, как строго они воспринимают мой долг перед ними и повторяют: «Смотри же, – с тобою мы всё, а без тебя – ничего». А о себе я знал, такое же, что с ними я всё, а без них - ничего» [17, с. 23].

С началом боевых действий целые армии, дивизии, полки снимались с постоянных мест дислокации и перебрасывались на фронт, а вместе с ними на передовой,оказывались и священнослужители, так называемые полковые священники, в обязанности которых входило поддержание духовного и религиозного состояния военнослужащих. В одном из писем так описываются те чувства, которые переживал полковой священник «Во время наших переходов и сражений в моей душе живёт несмолкаемая молитва за... моих духовных детей, которых тесно окружает опасность» [1, с. 163]. Многие из них проявили себя настоящими героями. Во время сражений, полковые священники находились либо на перевязочных пунктах, где оказывали первую медицинскую помощь, либо пребывали на передовой, с которой выносили раненых солдат и офицеров. А в перерывах между боями они исполняли свои религиозные обязанности и вели церковную службу (причащение, крещение, молебны и т.д.), тем самым напоминая солдатам о нормах морали и правилах нравственного поведения.

В ходе Первой мировой войны произошли изменения армейской социальной стратификации, отражением которого являлось российское общество. Так, российская армия перед весной 1914 года состояла на 84-88% из крестьян, что соответствовало структуре населения России, 85% которого к 1913 году жило в деревне [3, с. 73; 11, с. 35,40]. В годы войны и особенно после осени 1915 года, когда российская армия потеряла 3.4 млн. человек из своего кадрового состава, на смену выбывшим из строя пришли люди совершенно незнакомые с армейскими законами и порядками (или плохо их себе представляющие) [7, с. 33, 78-82]. Преобладание необученных солдат создало на фронте особую атмосферу: в вооружённые силы был привнесён особый образ мышления и поведения, характерный для каждой из социальных страт в отдельности (крестьяне, рабочие, мещане и др.).

Особое внимание стоит уделить оценке умонастроений солдат-крестьян как самого многочисленного в армии элемента, необходимо учитывать характер крестьянского труда, который способствовал восприятию труда ратного как земледельческого. По этой причине солдаты крестьянского происхождения военную службу представляли как своеобразную подать. Для таких военнослужащих, главным атрибутом солдатского труда, сближавшим его с крестьянским, являлся сезонный характер. Особое внимание уделялось весне, времени сева, которое совпадало по опыту прошлых войн с началом военных компаний. Солдаты были убеждены, что весной необходимо идти в наступление, поскольку оно является залогом успешного окончания войны осенью: «Весна даёт победу, а осень – мир, весной и умереть не жалко» [3, с. 74; 6, с. 135; 13, л. 187, 188.]. По солдатским представлениям следовало с весны по осень воевать, а с осени и до весны отдыхать, поэтому для многих военные действия в зимний период оказались непривычным явлением, даже для солдат постоянного состава, что уж там говорить о новобранцах.

В ходе войны ощущалась катастрофическая нехватка личного состава, особенно офицеров. А.А. Брусилов так описывал, сложившуюся тогда обстановку: «Во время мобилизации и в начале кампании у нас был значительный излишек офицеров и унтер-офицеров, а потом их вовсе не стало, и мы, ведя боевые действия, принуждены были в тылу каждого полка иметь свою учебную команду. Наконец, прибывавшие на пополнение рядовые в большинстве случаев умели только маршировать, да и то неважно; большинство их и рассыпного строя не знали, и зачастую случалось, что даже не умели заряжать винтовки, а об умении стрелять и говорить было нечего. Приходилось, следовательно, обучать в тылу каждого полка своё пополнение и тогда только ставить в строй. Но часто во время горячих боёв при большой убыли обстановка вынуждала столь необходимые пополнения прямо ставить в бой. Понятно, что такие люди солдатами зваться не могли, упорство в бою не всегда оказывали и были не в достаточной мере дисциплинированны. Чем дальше, тем эти пополнения приходили в войска всё хуже и хуже подготовленными…» [5, с. 109-110]. Понятно, что новобранец чувствовал себя в подобной обстановке «пушечным мясом», задачей которого было выжить на поле сражения, естественно, что гражданские ценности здесь отходили на второй план. Ситуация усугублялась тем, что руководство плохо обученной солдатской массой осуществлял слабо подготовленный командный состав.

Многим молодым командирам, чтобы оправдать в глазах подчинённых свой юный (почти мальчишеский) возраст, отсутствие опыта, а, нередко, и не соответствующий должности чин, приходилось демонстрировать личную храбрость (например, идти в атаку не сгибаясь), первому идти в наиболее опасные места. Вот первые впечатления от войны молодого прапорщика, командующего ротой Петровского: «Шёл впереди, первый ворвался в окоп с револьвером в руке и с лопаточкой для самоокапывания в другой…» [9, с. 158].

Произошли изменения в отношениях между солдатом и офицером: «пожилые офицеры, прошедшие подготовку ещё в довоенное время, выбыли из строя – они либо погибли в боях, либо получили увечья и стали инвалидами. Пришедшие им на смену молодые офицеры, как правило, прежде
были студентами или школьными учителями. Они отличались либеральными взглядами и гуманным отношением с солдатами, свободно общались с рядовыми и позволяли многое такое, чего раньше не допускалось. На празднике Нового года танцевали все вместе» [5, с. 186]. Произошла либерализация отношений между начальником и подчинённым, претерпели изменения социальные отношения, особенно между командиром-дворянином и солдатом-крестьянином, в сторону их упрощения и смягчения.

Окончательный удар по старым армейским порядкам был нанесён очередным ростом патриотических настроений в обществе. В Российской империи известие о начале войны вызвало большой подъём одобрительных чувств, которое вылилось в добровольческом движении. Многие мужчины (особенно юноши) записались в армию вольноопределяющимися, а женщины пополнили ряды медсестёр и санитарок при госпиталях и лазаретах. Но были и такие, которые не желали мириться с традиционным делением обязанностей по половой принадлежности. Именно в данной войне некоторые женщины добились права служить в армии в качестве солдат-пехотинцев.Примером, вышесказанного является Мария Бочкарёва, которая после обращения к царю (посредством телеграммы) получила данное разрешение. Для объективности стоит отметить, что ей пришлось бороться с социальным и половым неравенством в армии. Вот как она описывает первые дни своей службы: «Командир роты… показал мне моё место на общих нарах, приказав солдатам меня не досаждать. …Разумеется, солдатам было в диковинку такое явление, и они решили, что перед ними женщина свободного поведения, которая пробралась в солдатский строй, чтобы заниматься своим запретным ремеслом. Поэтому мне в первую ночь пришлось постоянно отбиваться от приставаний со всех сторон. …Я продолжала раздавать тумаки до тех пор, пока в пять часов утра не зазвонил колокол, возвещавший подъём», «Однажды ночью я узнала в солдате, который ко мне лез, своего командира отделения и ответила ему такую увесистую оплеуху, какие я раздавала всем другим нахалам» [4, с. 122, 125]. Борьба за равные права между мужчинами и женщинами в армии шла давно, но в полной мере проявилась только в годы Первой мировой войны, приняв необратимый характер.

В многонациональной России война обострила ещё и национальную проблему. В стране издавна проживало большое число немцев. Многие из них занимали видное положение на государственной службе, в армии и флоте. В основном это были преданные России люди, но в тоже время симпатизирующие исторической родине. До войны антинемецкие настроения приравнивались к революционным, что грозила ссылкой в Туруханский или Нарымский край. С началом войны неприязнь к немцам выплеснулась наружу. Санкт-Петербург срочно переименовали в Петроград. На Рождество 1914 года Синод запретил ёлки, как немецкий обычай. Из программ оркестров вычеркивали музыку Баха, Бетховена, Брамса. Происходили погромы фабрик, магазинов и домов, принадлежащих людям с немецкими фамилиями [2, с. 40]. На фронте во всех военных неудачах так же стали обвинять командиров с немецкими корнями и фамилиями: «В окопах ходило очень много слухов о прогерманских настроениях высоких чинов в армии и при дворе. У нас тоже были свои подозрения, и они вдруг подтвердились, причём самым ужасным образом. …К нам, на передовую, с инспекционной поездкой пожаловал однажды генерал Вальтер. Все знали, что он германских кровей, и ненавидели его за зверское обращение с солдатами. Генерал вёл себя довольно странно у тех мест, где наша проволока была прорвана или где наши укрепления были слабыми, он всякий раз вытирал лицо носовым платком. …Через час после его отъезда германцы открыли огонь по тем местам, где останавливался генерал, разнося в пыль и щепки наши недостроенные оборонительные сооружения. …И если бы генерал Вальтер появился тогда среди солдат, они не дали бы ему возможности уйти живым: так велико было их возмущение [4, с. 151-153]. Подобные совпадения солдатам не нравились, ибо природа этих недовольств лежала в синтезе крестьянского менталитета и солдатской суеверности, подогретых военными неудачами.  

Война нанесла сильный удар по нравственным качествам военнослужащих, поскольку обладание оружием вытеснило правовые нормы мирного времени, а ситуация выживания на фронте способствовала пересмотру нравственных стандартов, свойственных довоенному периоду. Прежде всего, у военнослужащих выработалась привычка к насилию, которая по инерции переносилась и на мирную жизнь. Один солдат так описывает сложившуюся на войне картину: «Над всем городом стоит вой оставшихся жителей. Происходит необходимая реквизиция керосина, сена, овса, скота. У уличного фонаря дерутся из-за керосина две русских женщины. Их, восстановляя порядок, разгоняют казаки. У каждого под седлом бархатная подушка. У многих в поводу по второй, по третьей лошади. Лихая публика. Какие они вояки, щадят или не щадят они себя в бою, об этом мнения расходятся, но о том, что они профессиональные мародёры, и никого и ни за что не пощадят – об этом двух мнений быть не может. Впрочем, разница между казаками и солдатами заключается в том, что казаки с чистою совестью тащат всё: нужное и не нужное; а солдаты, испытывая всё же некоторые угрызения совести, берут лишь нужные им вещи. Очень строго к этому не могу относиться. Человек, который отдаёт свою жизнь, не может щадить благополучия галичанина и жизнь его тёлки и курицы. Человек, испытывающий над собою величайшее насилие, не может не стать насильником» [17, с. 20]. В начале войны, из-за высокой степени администрирования в армии и ужасов войны, уровень мародёрства был ниже, чем в предшествующих конфликтах, но расширение территориальных границ боевых действий свело все усилия военного руководства на нет.

Анализ взглядов российских фронтовиков на историческую сущность войны негативно отразилась на их патриотических убеждениях. Показателем начавшегося разрушения идеологической формулы "за Веру, Царя и Отечество" служат участившиеся случаи дезертирства российских военнослужащих (особенно на Северном и Западном фронтах). Каждую неделю в среднем по Петроградскому округу задерживалось в конце 1915 г. – 211 дезертиров, в конце 1916 г. – 220 человек, а непосредственно перед Февральской революцией эта цифра выросла до 294 человека в неделю, а по Двинскому военному округу показатели были ещё более впечатляющими, так в конце 1915 г. количество задержанных в неделю составляло 462 человека, в конце 1916 г. – уже 1 479 дезертиров, а перед революцией эта цифра выросла до 1 543 задержанных [14, л. 2-27]. Исходя из приведённых выше данных, можно предположить, что на динамику дезертирства огромное влияние оказали революционная пропаганда и подрывная деятельность противника, которые расшатывали основу российской армии.

Таким образом, морально-психологический облик российских военнослужащих претерпел в ходе войны значительные изменения. В условиях резкой девальвации ценности человеческой жизни у них выработался устойчивый стереотип поведения, в котором нормы мирного времени уступили место специфической военной психологии. В мировоззрении усилились иррациональные элементы, что объяснялось, прежде всего, нестабильным психологическим состоянием военнослужащих, которое формировалось, во многом, под воздействием разрушения традиционных представлений о методах ведения боевых действий. Необходимость выживания на фронте в условиях «большой» войны оттеснила на второй план нормы мирного времени, связанные с образцами нравственного поведения.

Список источников и литературы

1. Акоева Н.Б. Фронтовая повседневность казаков-кубанцев в годы Первой мировой войны. // Научный вестник Белгородского государственного университета. 2009. № 9. С. 163-168.

2. Алексеев А. Россия в 1914-1915 годах. Война на два фронта. // Наука и жизнь. 2007. №9. С. 38-45.

3. Асташев А.Б. Русский крестьянин на фронтах Первой мировой войны. // Отечественная история. 2003. №2. С. 72-86.

4. Бочкарёва М. Яшка: Моя жизнь крестьянки, офицера и изгнанницы. М., 2001. 445 с.

5. Брусилов А.А. Мои воспоминания. М., 1983. 256 с.

6. Войтоловский Л.Н. По следам войны. Походные записки. Т. 2. Л., 1927. 230 с.

7. Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. Т. 1. Париж, 1939. 236 с.

8. Миронов В.В. Военно-историческая антропология. Ежегодник, 2005/2006. Актуальные проблемы изучения. М., 2006. 416 с.

9. Подольский Н. Три письма под подпоручика Петровского. // Звезда. 1995. №6. С. 156-160.

10. Поршнев О.С. Менталитет и социальное поведение рабочих, крестьян и солдат России в Первой мировой войне (1914 — март 1918). Екатеринбург, 2000. 415 c.

11. Протасов Л.Г. Классовый состав русской армии перед Октябрём. // История СССР. 1977. №1. С. 34-41.

12. Розанов В.В. Война 1914 г. и русское возрождение. Петроград, 1915. 95 с.

13. Российский государственный военно-исторический архив. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1486.

14. РГВИА. Ф. 2031. Оп. 1. Д. 215.

15. РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1. Д. 3856.

16. Сенявская Е.С. Психология войны в XX веке. Исторический опыт России. М., 1999. 383 c.

17. Степун Ф. Из писем прапорщика-артиллериста. Томск, 2000. 192 с.

18. Федорченко С.З. Народ на войне. М., 1990. 400 с.

19. Цвейг С. Статьи. Эссе. Вчерашний мир, воспоминания европейца. М., 1987. 448 с.

• Доходчиво и интересно о нашем прошлом