Пашков С.В.

 

Норманнская теория М.П. Погодина

За одним из крупных историков XIX века М.П. Погодиным (1800–1875) в историографии закрепилась репутация последовательного норманниста¹. Сегодня, когда возникла потребность пересмотреть место деятелей исторической науки в её развитии после отказа от классового подхода советской историографии, появляются работы, где даётся более взвешенная и осторожная оценка наследия Погодина. Признаётся, что до сих пор многие аспекты его трудов не получили должного объективного освещения². Одним из них является его норманнская теория происхождения варягов.

Начало образования Древнерусского государства Погодин связывает с приходом варягов к славянам. При изучении известных сведений Повести временных лет о призвании Рюрика с братьями новгородцами историк ставит несколько главных вопросов, первым из которых является следующий: «Кто такие варяги и варяги-русь, и какими свойствами они отличались?»³.

При изображении процесса образования государства большое значение Погодин придаёт деятельности первых варяжских князей. Призванное племя определило дух и особенности развития страны. Сам факт призвания князей и затем беспрекословного им подчинения лежит в основе обоснования учёным своеобразия исторического пути России. Именно поэтому «нужно знать, кто были варяги-русь, какого племени, чтоб понять, какое влияние они могли иметь на славян, среди которых поселились, какой элемент внесли они в состав основанного ими государства»⁴.

Поэтому если в истории для Погодина самой важной является проблема начала Руси, то в ней он выделяет вопрос о происхождении варягов как самый главный. Он занимался им в течение всей научной деятельности, оставаясь «самым ревностным представителем норманнизма, и едва только кем-нибудь заявлялись сомнения, он немедленно выступал бойцом». Уже при его жизни было мнение, что он «по справедливости может быть назван патриархом современных норманнистов»⁵.

Интерес к этому вопросу появился у него уже при прочтении в 1818 г. «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. В тот год Погодин заканчивал обучение в Московской гимназии и готовился к поступлению в университет. Для этого он читал знаменитый труд и писал замечания, которых накопилась целая тетрадь.

Михаил Петрович всю жизнь сохранял трепетное отношение к работе Карамзина и требовал впоследствии такой же преданности этому труду от своих учеников. Экземпляр «Истории государства Российского» до конца жизни Погодина «не сходил с его письменного стола и был для него как “друг и неразлучный спутник”»⁶. Он зачитывался, «пленялся некоторыми местами», говорил в дневнике, что даже «переводил с русского на французский историю любимца души моей Карамзина»⁷. Этот труд во многом определил «направление его будущего»⁸.

Однако он не сразу воспринял норманнизм автора. Впоследствии учёный говорил, что «глава о происхождении Руси от норманнов “смущала его много”, и он долго не мог помириться с мыслью, что основателями Русского государства были иностранцы». Он отмечал, что тогда обрадовался бы, если б в то время «вышли исследования Гедеонова и даже Иловайского»⁹.

Но затем Погодин, утверждая свою норманнскую концепцию, постоянно ссылался на мнение Карамзина по различным её аспектам.

Обучаясь в Московском университете, он продолжал интересоваться этой проблемой. Огромное влияние здесь на него оказало знакомство с «Нестором» А.Л. Шлёцера. Прочтя эту работу, он «очутился в новом мире и уразумел, что такое критика»¹⁰. На её изучении у него «создались собственные учёные приёмы», «выводы Шлёцера служили часто основою его собственным выводам». По личному опыту Бестужев-Рюмин знал, что «молодым людям, начинающим заниматься историей, Погодин прежде всего давал в руки “Нестора”». Шлёцер также передал «непоколебимую веру в скандинавизм» варягов «своему ревностному ученику Погодину»¹¹.

Таким образом, «он начал своё учёное поприще под влиянием двух подавляющих авторитетов того времени»¹² – Карамзина и Шлёцера, которые были норманнистами. Хотя, несомненно, взгляды Погодина на варяжский вопрос были результатом его научной работы, всё же отрицать воздействие на него этих предшественников нельзя.

Михаил Петрович говорил, что «нельзя не признать, что долговременное занятие наукой или искусством, каким бы то ни было, сообщает учёному род чутья, и в случаях тёмных, сомнительных, голос такого учёного должен быть принят соображение», а «все серьёзные исследователи русской истории в течение 150 лет принимали норманнское происхождение Руси». Он вспоминал слова, сказанные ему лично Карамзиным: «Если есть какая-нибудь истина, то это та, что Рюрик, Синеус и Трувор были норманны; это для меня также ясно, как то, что Сципион был римлянином»¹³.

Однако в годы обучения в Московском университете он ещё колебался между разными точками зрения. В целом он придерживался под влиянием Карамзина и Шлёцера норманнских взглядов. Однако «связь этнографическая Новгорода с балтийским поморьем ему нравилась», он был увлечён идеей его «родства» «с балтийским славянством»¹⁴. Он признавался, что был под влиянием мнения Ломоносова и Каченовского о славянском происхождении варягов. Однако это длилось лишь «несколько времени», «эпизодически, среди его двадцатилетних разысканий об этом предмете». Но лишь только он «оборотился вновь к источникам, то и утвердился в прежних своих мыслях»¹⁵.

Его магистерская диссертация 1825 г. «О происхождении Руси» явилась, по оценке современников, «лучшим сводом главнейших доказательств норманнизма»¹⁶. Здесь он «явился уже последователем Шлёцера, каким и остался по вопросу о призвании князей до конца дней своих»¹⁷. Эта диссертация вошла во второй том «Исследований, замечаний и лекций о русской истории», «исправленная и дополненная новыми открытиями», с разбором «новых мнений», «опровержением возникших сомнений»¹⁸.

Здесь учёный выделил десять доказательств норманнского происхождения варягов:

«1. Известия русских летописей – Нестора (который называет варягами вообще обитателей Балтийского и Немецкого поморья, а варягами-русью какое-то племя, родственное шведам, датчанам, англичанам и проч.), и его преемников, которые постоянно, беспрерывно, и ещё яснее, употребляют это имя в том же значении.

2. Известия греческих летописей, которых варанги-скандинавы тождественны с нашими варягами и верингами северных летописателей.

3. Известия латинских летописей – Бертинских (которые представляют россов единоплеменными со шведами), и Лиутпранда (который называет Русь прямо норманнами).

4. Арабские свидетельства, по которым варяги суть обитатели Балтийского и Немецкого поморья, а Русь именно норманны.

5. Язык, который сохранился: а) в собственных именах князей и лиц, к ним приближённых (чисто норманнских); б) именах днепровских порогов (из которых большая часть объясняется удовлетворительно только из норманнских наречий); и в) в словах гражданских, ясно норманнских, которые не могли быть введены ни кем иным, как племенем господствующим, каким были варяги.

6. Их действия, 7. религия, 8. законы, 9. обычаи обряды в частной жизни, 10. нравственные качества»¹⁹.

Эти аргументы Погодин повторял в течение всей научной деятельности, защищая свою позицию. В дискуссии с Костомаровым он указывал, что специально для неё не могли быть придуманы им новые аргументы в пользу его мнения. Ведь «учёные доказательства не изобретаются к назначенному дню собрания». А если бы «они и были, то не нужно употреблять их в дело, для того, чтоб показать сомнения или недоверчивости к прежним».

Вообще, полагал он, «для старых истин не нужно новых доказательств, и если 2*2=4, то смешно было бы ожидать» доказательств «дополнительных, в роде четырёх с половиною». Новые доказательства следует «употреблять в своё время и на своём месте»²⁰.

Он признавал, что «на каждое положение о норманнском происхождении Руси порознь можно делать возражения». Однако «все доказательства вместе имеют особую силу и крепость». Костомаров, возражая, замечал: «чтобы их узнать, надобно рассмотреть их поодиночке и исследовать силу и свойство каждого в отдельности»²¹.

Первые четыре доказательства связаны с интерпретацией источников, которая неодинакова у разных исследователей и сегодня. На основе одних и тех же древних (а потому неполных и спорных) свидетельств выстраивалось много теорий. Также по-своему анализировал эти известия и Погодин.

Нельзя не остановиться подробнее на мысли историка о значимости Повести временных лет – летописи, написанной в начале XI века монахом Киево-Печерского монастыря Нестором – для решения варяжского вопроса. Погодин утверждал, что Нестор – «первый и самый благонадёжный свидетель, современник, очевидец», и «за кого он принимает варягов-русь» имеет «тяжёлый вес для всякого мнения» об их происхождении. Учёный интерпретировал сведения летописи таким образом, что сделал вывод: «Нестор считает варягов-русь норманнами»²².

Не случайно «первой крупной полемикой М.П. Погодина, имевшей широкий общественный резонанс», был спор со скептической школой²³. Её основатель М.Т. Каченовский в 1833 году выдвинул следующую идею: подобно тому как «народы любят освящать своё младенчество сверхъестественными происшествиями, божественными посредничествами, или даже одними лишь воспоминаниями о доблести и славе предков, которыми как бы возвеличивается судьба отечества», так и «в летописях наших много баснословного». Следует признать их «позднее составление и недостоверность», а поэтому и «древняя история наша недостоверна»²⁴.

Представители скептической школы полагали, что «договоры Олега, Игоря, Святослава с греками являются поздними подделками», «Русская Правда появилась позднее XI в.», «летопись Нестора относится к XIII или XIV вв.»²⁵.

Погодин решал на основе свидетельств Нестора не только варяжский вопрос, но и в целом основывал на них свои труды по истории Древней Руси. Поэтому он выступил против скептиков. В 1834 году он написал статью «О достоверности древней русской истории», которую начал словами: «Говорят у нас нет достоверной истории IX, X, XI веков, потому что нет официальных документов и современных летописей: летопись Нестора подложная, других свидетельств мало, – следовательно, у нас нет достоверной истории тех веков»²⁶.

Разобрав подробно взгляды скептиков, он сделал выводы: «Древняя русская история достоверна; начало русских летописей достоверно; русские летописи начинаются с XI столетия; Нестора должно считать первым летописателем; летопись его дошла до нас в том виде, какой дан ей был сначала, кроме слов; прежде Нестора непременно были какие-нибудь краткие записки»²⁷.

В опровержение взглядов скептиков Погодин создал такие крупные труды как «Нестор. Историко-критическое рассуждение о начале русских летописей», первый том «Исследований, замечаний и лекций о русской истории». Он признавался, что разборы эти ему были «скучны и утомительны», отняли у него «много драгоценного времени», но он считал «обязанностью очистить заданный себе вопрос со всех сторон, отклонить всякий повод или предлог к обвинению в неполноте, вразумить молодых людей, готовых всегда гоняться за новизною», «предохранить русскую историю на будущее время от подобных покушений»²⁸.

Свои исследования этого вопроса он завершил выводом: «мы обладаем в Несторовой летописи таким сокровищем, какого не представит нам латинская Европа, какому завидуют наши старшие братья славяне», «Нестор проложил дорогу, подал пример всем своим преемникам», исполнив «это дело с примечательным здравым смыслом, искусством, добросовестностью, правдивостью», «с теплотою душевною, с любовью к отечеству»²⁹. Достоинства летописи Нестора составляют «простота, верность самому себе и согласие во всех главных чертах с иностранными свидетельствами, с естественным порядком вещей»³⁰.

Значимость, ценность трудов Погодина, обращённых против скептиков, признавали все исследователи его наследия, в том числе и советские учёные, которые обычно ставили под сомнение научность его работ.

Доказав достоверность Повести временных лет, он, защитив в целом древнюю русскую историю, сохранил важнейший аргумент своей норманнской теории – возможность ссылаться на Нестора, который, по его мнению, считал варягов скандинавами.

Пятое доказательство также не говорит однозначно в пользу какого-либо мнения о происхождении варягов. Исследователи по-разному определяли происхождение одних и тех же слов. По-своему делал это и Погодин, хотя признавал спорность этимологической принадлежности, а потому и непрочность данного доказательства.

В дискуссии с Гедеоновым он говорил, что оппонент «доказывает славянское происхождение многих слов», которые «мы считали норманнскими», «он представляет несколько филологических соображений, очень верных и удачных». Историк также признал, что Гедеонов «колеблет успешно силу» одного из «важнейших доказательств» норманнской школы – объяснение происхождения имён.

Затем, однако, он делает замечание об отсутствии у данного аргумента большого значения: слова были получены «из общего источника», а «имена употреблялись смешанно, как у норманнов, так и у славян, точно как теперь мы употребляем имена еврейские, греческие и русские». Он соглашается с Шафариком, который «указывает на сходство славянской ономатологии с кельтской и германской, как на следствие доисторической связи, бывшей между европейскими народами»³¹.

Однако все последние аргументы Погодина обнаруживают отсутствие логики, подмеченное ещё его современниками.

По его мнению, одним из самых весомых доказательств норманнского происхождения варягов являются их действия. «Походы первых князей», «взимание дани», «нападение на Константинополь», «их занятия», «предания и басни о разных частных и мелких поступках», «вся их жизнь» показывают, что они были норманны³².

Перечислив походы киевских князей, историк заключал: «Кто в этих бранных витязях и их ежегодных походах по воде не узнает норманнов, разносивших ужас в то время по всем морям и берегам европейским, не могших провести одного года в покое, где бы они ни были»³³.

Собрав все места в Повести временных лет о религии призванного племени, он делает вывод, что поскольку все они «относятся к варягам-руси, а не к славянам, представляют действия и верования варягов-руси, а не славянских наших племён, все они, следовательно, принадлежат мифологии варяго-русской, скандинавской, а не славянской, и с этой точки зрения должны быть объяснены»³⁴.

Изучив Русскую Правду, он сделал вывод, что она является памятником германского права. Кровная месть – «закон по преимуществу скандинавский»; «денежные пени за телесное повреждение» – «скандинавское учреждение», «суд 12 граждан был в Скандинавии», «закон о езде на чужом коне есть чисто скандинавский», «числа 3, 6, 12, 40 в пенях общи руссам и северным народам», «испытание железом» перенесено «к нам из Скандинавии»³⁵.

Варяжские князья платили за жену выкуп – вено, уважали красоту, у них допускалось многожёнство, на их могилы насыпались курганы. У норманнов «вено было во всеобщем употреблении», известно, как они «уважали красоту», у них «люди знатного происхождения имели по нескольку жён», «в северных сказаниях везде означаются места погребения знатных лиц»³⁶.

Страсть к войне, славолюбие, корыстолюбие, жестокость, гордость, мстительность, хитрость свойственны и варягам и норманнам³⁷.

Из всех проведённых параллелей между варягами и норманнами историк делает вывод, что это один народ. Однако эти аргументы «утверждены только на собранных чертах простого человеческого естественного сходства в некоторых обычаях, нравах», «такие свойства без особого труда можно найти у всех народов, и они в сущности объясняют только, что люди везде люди».³⁸

Приведённые сходства «таковы, что могут принадлежать многим народам», ведь «человеческие начала одни, и развитие их при всех видоизменениях и отличиях, идёт путями, сходными в главных чертах»³⁹.

Сам Погодин указывал: «Прежние исследователи, довольствуясь внешними, так сказать, доказательствами, т.е. свидетельствами, не обращали внимание на действия варягов-руси, но, по моему мнению, это внутреннее доказательство должно причислить к самым значительным и твёрдым»⁴⁰.

Однако это «дельное замечание о прежних исследователях отчасти относится к нему: он тоже останавливается иногда на одних внешних свойствах, которые сами по себе ничего не доказывают, потому что бывают общи самым различным народам»⁴¹.

Таким образом, в рассуждениях историка не действия, религия, обычаи и обряды частной жизни, законы, нравственные качества служат доказательствами скандинавского происхождения варягов, а заранее принятое положение об их «норманнстве» доказывает, что эти действия, религия, обычаи, законы и нравы являются скандинавскими.

Впрочем, историк не избежал противоречий в этих доказательствах. С одной стороны, он утверждал, что варяги действуют «тождественно с норманнами в Англии, Франции, Италии, на море Немецком, Средиземном, Чёрном: одни и те же приёмы»⁴².

С другой – «характер походов варяжских был у нас иной, нежели в прочей Европе: они не являются грабителями и опустошителями». Это было «по той причине, что славянские племена, тихие, смирные, не раздражали их, не представляли им никакого сопротивления (например, поляне, радимичи), не так, как на Западе, или представляли малое (древляне, северяне), исполняли тотчас их требования». Поэтому «варяги довольствовались только собиранием дани»⁴³.

Разбирая мнение Ломоносова о происхождении варягов, Погодин признавал, что простое сходство в обычаях у разных народов не служит аргументом в пользу их тождества: «Есть несколько обычаев сходных с прусскими, ещё более с норманнскими, несколько со славянскими, пожалуй, с финскими, турецкими – но одно это сходство не может служить доказательством происхождения»⁴⁴.

Итак, последние пять аргументов Погодина не выдерживают критики и свидетельствуют о противоречивости его концепции.

Укажем, как с позиций норманнизма учёный, рассмотрев все известия в русских и иностранных источниках, которые, по его мнению, относились к варягам-руси, обозначил их историю.

В 839 году «одно норманнское племя присылало от себя послов в Константинополь заключать договор». Поскольку они прошли опасным путём, то византийский император Феофил «препроводил их при своём посольстве к Людовику Благочестивому, прося его дать им лучшие средства возвратиться домой».

При дворе франкского императора Людовика в Ингельгейме они «называли себя Rhos, и показались следователям принадлежащими к роду свеонов, что и записано в Бертинских летописях».

В 844 году «под Севиллой в Испании» появилось племя, которое «современный арабский летописатель» называет «Русью и безбожниками, именем, прилагаемым по преимуществу норманнам».

В 862 году, согласно Повести временных лет, «словене новгородские с соседними племенами отправляются за Варяжское море к варягам-руси». Это племя «так называлось русью, как другие племена назывались шведами, другие англянами, готами и проч.».

По просьбе послов «избравшиеся братья Рюрик, Синеус и Трувор взяли с собою всю русь и пришли (862), заняли города Ладогу и потом (у словен) Новгород, Изборск (у кривичей) и Белозёрск (у веси)». Когда младшие братья умерли, то «старший, оставшись один владетелем, разослал мужей по городам, и по тем городам варяги находники, а прежние жители в Новгороде словене, в Полоцке кривичи, в Ростове меря, в Белоозере весь, в Муроме мурома». Новгородцы стали называться русью «от варягов», а «прежде были словене».

Два спутника Рюрика, отпросившиеся у него в Грецию (следовательно, уже достаточно им знакомую страну), по дороге «остановились в Киеве, совокупили там многих варягов, и года через два (866) предприняли поход на Константинополь».

Греки приписали этот поход руси, народу до тех пор им неизвестному, записав его под этим именем в своих летописях. Нестору «попалось это известие, и он записал у себя в своей летописи о начале имени Русской земли».

После смерти Рюрика в 879 году, Олег «перешёл сам на юг, и овладел Киевом, велев убить Аскольда и Дира, выманенных им к себе в ладью». Свой поступок он обосновал словами: «Вы не князья и не княжеского рода, а я князь, а вот сын Рюриков».

Олег «сам пошёл на Константинополь, и заключил договор, выгодный для руси». Игорь тоже «ходил туда.» Также совершала русь походы «и на берега Каспийского моря».

Киевские князья «имеют беспрерывное сообщение с норманнами, получают оттуда помощь, вступают в брачные союзы». Варяги «ходят на службу и в Константинополь, и вступают там в должность телохранителей, которые называются варангами, и у всех летописателей объявляются пришедшими с севера, датчанами, англами и т.п.»⁴⁵.

Как аргументы в пользу норманнизма, так и предложенное толкование всех известных свидетельств о варягах-руси Погодин повторял в своих последующих работах по вопросу об их происхождении. Поэтому второй том «Исследований» можно считать главным трудом учёного, где представлена концепция автора по этой проблеме.

М.П. Погодин и антинорманнисты

Историку пришлось защищать норманнское происхождение руси в течение всей жизни. Если какой-либо учёный высказывал иную точку зрения, он сразу разбирал её и опровергал в своих статьях.

Вообще, «кажется, ни один из историков – современников Погодина не инициировал такого количества дискуссий, как Михаил Петрович»; «он был человеком, открытым для полемики, готовым и в юности, и в старости яростно защищать любимые идеи»⁴⁶.

Среди этих прений важное место занимали споры именно по варяжскому вопросу. И в ходе этих дискуссий он изменял положения по отдельным аспектам проблемы, либо высказывал противоречащие друг другу суждения, в итоге пройдя значительную эволюцию в своих взглядах.

Чтобы получить представление об облике Погодина как историка-норманниста, выяснить его взгляд на место норманнизма и антинорманнизма в науке, следует рассмотреть его поведение в ходе дискуссий, использованные им приёмы и манеру их ведения, отношения с оппонентами.

Будучи убеждён в собственной правоте, Погодин утверждал свои идеи научными методами. Он всегда подробно разбирал аргументацию оппонентов, стремился опровергнуть её определённой системой собственных доказательств, стараясь научно обосновать свою позицию.

В дискуссии с Костомаровым в 1860 году, с Гедеоновым в 1864 году, с Иловайским в 1872 году историк осуществлял «подстрочный» разбор их трудов. Он анализировал каждое их доказательство и положение. Не соглашаясь с ними, он выдвигал контраргументы, обосновывал свою позицию по каждому вопросу⁴⁷.

Он публиковал труды антинорманнистов, стремясь вовлечь в научный оборот все мнения, чтобы иметь возможность критиковать их, позволить читателю сравнить разные позиции, аргументы.

В конце 1825 года вышел его перевод труда Густава Эверса «под следующим заглавием: “Предварительные критические исследования Густава Эверса для Российской истории”»⁴⁸. В 1826 году «Погодин перевёл и издал» второй «том “Исторических исследований” Эверса». Тогда же «он приводил к окончанию и другой свой труд»: перевод сочинения И.Е. Неймана, который вышел «под следующим заглавием: “О жилищах древнейших руссов, сочинение г-на Н. и критический разбор оного”»⁴⁹. Эверс и Нейман считали варягов норманнами; но первый полагал, что русь – хазары, а второй – какое-то южное племя.

Интересно отношение учёного к этим переводам. Он вспоминал в 1860 году: «Когда я в 1825 году, именно 26 декабря, имел счастье представлять Карамзину моё рассуждение о происхождении Руси и вместе с тем перевод Эверса, то он меня спросил: “Зачем вы переводили Эверса?”. “Чтобы русская публика видела всю слабость его доказательств”, – отвечал я»⁵⁰. Перевод Неймана – «нужное дополнение к изданным мною прежде книгам о сем предмете: рассуждению о происхождении Руси и Эверсовым критическим исследованиям для Российской истории»⁵¹.

Будучи уверен в верности своих взглядов, с жаром и напором защищая их, он не оставался вполне беспристрастен, поскольку давал эмоциональную оценку антинорманнизму, относя его к «попятным шагам», признаваясь, что ему «даже стыдно за себя, за русскую науку», за своё «время, за университетское образование, видеть, что общий наш уровень так низок, и мы беспрестанно имеем нужду возвращаться к своим задам, повторять свою азбуку»⁵².

Однако в целом как учёный он смотрел спокойно на появление антинорманнистских идей с точки зрения объективных особенностей развития исторической науки в России.

Неверно думать, полагал он, что «принимать старое мнение знаменует застой в науке, а новое – прогресс». Дискутируя с Костомаровым, доказывавшем жмудское (литовское) происхождение руси, он замечал, что «жмудский эпизод скорее можно причислить к тем попятным шагам, которые заметил ещё Шлёцер, рассуждая о судьбах русской истории: она идёт обыкновенно три шага вперёд, и потом два опять назад»⁵³.

Он справедливо говорил, что в науке объективно существуют различные теории, подходы в решении проблемных вопросов, что «мнения имеют жизнь», «они пропадают, скрываются, и опять возникают, помолодевшие, принаряженные». Во взглядах Костомарова он увидел «ломоносовское мнение», только «теперь уже в новом костюме»⁵⁴.

Современный исследователь Умбрашко замечает, что Погодин «остался в памяти современников человеком с несколько скандальной репутацией», поскольку «в силу своего характера он не мог спокойно относиться к научным теориям, с которыми не был согласен и почти всегда негативное отношение к той или иной концепции переносил на их носителей»⁵⁵.

С последней частью утверждения нельзя полностью согласиться. При отмеченной несколько бесцеремонной манере обращения с оппонентами, историк всё же, как правило, сохранял с ними хорошие отношения, взаимное уважение.

Например, публикуемая Погодиным в журнале «Москвитянин» его полемика со своими друзьями Н.И. Надеждиным (считал русь южным племенем), Ф.Л. Морошкиным (считал и варягов, и русь славянами), М.А. Максимовичем (считал варягов норманнами, а русь – славянами-рюгенцами) 1841 года должна была, по замыслу Михаила Петровича, стать образцом беспристрастной критики (хотя оппоненты не избежали назидательного тона по отношению друг к другу)⁵⁶.

Дружеские отношения связывали Погодина с Ю.И. Венелиным (считал русь славянами-померанцами), взгляды которого он критиковал, но способствовал изданию его трудов, его занятиям научной, преподавательской деятельностью⁵⁷.

После смерти Каченовского Погодин, несмотря на испорченные с ним отношения, «почтил его память самым сочувственным образом», признал его «самым исправным профессором», человеком, отличавшимся «честностью и бескорыстием». Он сказал, что, несмотря на «учёное разногласие», всегда «чтил его достоинства». Погодин хлопотал перед университетским начальством о материальном обеспечении вдовы и детей Каченовского⁵⁸.

С особенным уважением относился Погодин к Гедеонову. Однако наиболее показательной и заслуживающей особого внимания является его дискуссия 1860 года с Костомаровым, поскольку она прошла не только на страницах журналов и научных изданий, но и в форме публичного диспута 19 марта.

В 1860 году Костомаров опубликовал в «Современнике» работу «О начале Руси», где доказывал жмудское (литовское) её происхождение⁵⁹. Погодин написал статью в опровержение. В ней он признал Николая Ивановича «честным, добросовестным исследователем в куче шарлатанов, невежд, посредственностей и бездарностей», поэтому потребовал во имя науки «полной сатисфакции, то есть торжественного отступления из жмуди, или полного отражения приведённых» им доказательств.

В противном случае он бросает Костомарову перчатку и вызывает на дуэль: «Без шуток, приехав на неделю в Петербург, я предлагаю вам публичное рассуждение, в университете, географическом обществе, или академии, в присутствии лиц, принимающих живое участие в вопросе»⁶⁰.

Николай Иванович принял «вызов М.П. Погодина с полным уважением как к науке, так и к почтенному её ветерану», считая «это предложение высокой для себя честью», и объявил, что он найдёт его, «с оружием в руках, везде и всегда, куда только назначит явиться».

Согласие это оказалось для учёного неожиданным. Чуть позже, при обсуждении организации диспута с «профессорами, академиками, литераторами», он был уверен, что большинство собравшихся скажет: «О чём же вам спорить, господа? Дело ясно. Есть только недоразумения на той и на другой стороне: вам нужно только объясниться, пожалуй, перед нами». Однако «этого не послышалось».

Погодин, понял, что для них его правота не очевидна: «Большинство или запамятовало на ту пору старые основания, или не познакомилось внимательно с новыми, или увлеклось только мыслью о споре, независимо от его содержания».

Итак, «как ни неожиданно было» для него «услышать согласие Костомарова», но не мог же он сказать ему, будто струсив: «Нет, я пошутил!». Поэтому он отвечал ему: «Разумеется: ну, так идём на бой!»⁶¹.

Диспут проходил в Санкт-Петербургском университете. Погодин вспоминал, что «народу набралось столько, что, когда он сел на кафедру», то «не мог буквально оборотиться, чтоб не задеть головою соседа». По словам свидетеля событий «публика была велика и обильна, а порядка в ней не было»⁶².

Свидетели диспута по-разному оценили его. В одной публикации были приведены слова одного из зрителей, представленные как общее мнение: «Я думал, что диспут будет интереснее. Но, право, не жаль ни денег, ни времени. Когда б чаще бывали такие диспуты – как бы хорошо было».

Иные полагали, что поведение публики дискредитировало значение прения: «Оно началось; но студенты, которые составляли большинство слушателей, беспрестанно мешали делу рукоплесканиями и всякими знаками одобрения или неодобрения. Какое неуважение к науке, и где и от кого!». «Прежде мы не знали куда идём, а теперь не знаем и откуда», – эту остроту одного из свидетелей диспута многие считали соответствующей положению вещей⁶³.

По замечанию современников, публика – «легковерная молодёжь» – склонялась «больше на сторону Костомарова». Николай Иванович полагал, что молодое поколение на его стороне вовсе не потому, что «уверилось в литовском происхождении руси», т.к. и сам он «не считает это дело решённым», а потому что он «указывает ему путь низвергать освящённые временем предрассудки в русской истории». Если же публика ошиблась, заключал Костомаров, то виноват сам Погодин, представив «ей такие слабые доводы; если они были б сильнее, тогда бы они приняли» его сторону⁶⁴.

Московские друзья Погодина также признавали его поражение. А.С. Хомяков говорил: «Срам: какое ясное дело и не умел его выиграть так, чтобы и слепые видели, кто победил! Что публика была бессмысленная, вовсе не отговорка. Нет публики, при которой было бы позволительно не разбить Костомарова в пух и прах»⁶⁵.

Тогда Погодин опубликовал в оправдание «Отчёт московским друзьям». Учёный заявил, что, будучи заранее уверен в согласии Костомарова с его доводами против жмудской теории, он, чтобы «облегчить ему согласие, подать удобный случай сказать несколько удачных слов в ответ», предложил ему дуэль. Однако это было «ничто иное, как шутка»⁶⁶.

Отчёт этот вызвал ряд возмущённых публикаций против Погодина, отчасти имевших для него оскорбительный характер. Например, один из редакторов «Современника», Н.Г. Чернышевский заявил, что труды историка «не имеют ровно никакого учёного значения»⁶⁷. Костомаров также опубликовал статью, где критически разобрал «Отчёт» Погодина⁶⁸.

Однако в личном письме историку Николай Иванович выражал сожаление, что «к нашему спору присоединились с обеих сторон люди, которые смотрят на нас, как на врагов и бранят нас под знаменем одного из нас». Автор письма говорил, что «никакие норманны и жмудины» не изгладят из его «сердца того глубокого уважения», которое он питал к Погодину «более двадцати лет», не зная его лично, «и которое теперь ещё полнее и живее, после того, как в последнее время» он «имел удовольствие сблизиться» с ним⁶⁹.

Костомаров просил «не вмешивать» его «в то, что писали Чернышевский и Свисток» (приложение к «Современнику); он «сам по себе, они сами по себе». «С “Современником” у меня нет никакой нравственной связи», – заключал Николай Иванович⁷⁰.

Погодин тоже говорил, что расстался дружно с оппонентом после прений: «Г. Костомарова я не считал причастным к разным проделкам, на диспуте и после в журналах, и мы расстались в приятельских отношениях»⁷¹.

Интересно также отношение Погодина к восприятию публикой его идей. Костомаров предлагал «выбрать посредников, не менее трёх особ, известных учёных, оказавших русской истории действительную пользу», таких, «которые не писали о варяжском вопросе и не принимали участия в спорах по поводу его», чтобы спор этот, «как часто бывает со спорами, не окончился ничем», и чтобы каждый «не стоял упорно в своём мнении».

Погодин, однако, отверг эту идею. Он заявил, что предложены Костомароваым посредники – Н.В. Калачёв, К.Д. Кавелин, Ф.И. Буслаев – «люди, слишком ко мне близкие по университетской памяти», поэтому «едва ли возьмутся принять на себя окончательное решение».

Историк считал, что «это дело внутреннего, личного убеждения», которое следует предоставить слушателям. Главная же цель диспута – «возбудить в молодых деятелях участие к вопросу о происхождении Руси, который так для нас важен, особенно в наше время, когда скоро исполнится тысяча лет основанному ею государству»⁷².

Он говорил, что нельзя «третейским судом» решать «учёных вопросов», иначе «легко было бы науке идти вперёд». Достаточно передать всё, «что можем, в пользу наших мнений, а окончательный вывод должно, кажется, предоставить сознанию всякого слушателя, смотря по тому, какое в ком выработается убеждение»⁷³.

Впрочем, Костомаров впоследствии вспоминал, что «Погодин сначала согласился на арбитров, именно тех самых», на которых он указал, «но потом переменил своё мнение, очевидно потому, что начал ожидать от избираемых лиц не того, чего бы желал»⁷⁴.

Диспут, как показано, должен был состояться, по-видимому, вопреки ожиданиям Погодина. Согласившись на него, он оставил мысль добиться публичного отказа Костомарова от своих взглядов и утверждения норманнской теории. Историк решил, что это прение «должно было принять особый характер и иметь в виду более публику, чем науку»⁷⁵.

Ведь рассуждать перед собравшимися послушать диспут «о том или другом месте из летописи, о значении того или другого слова в языке, прибегать к тонкостям логики, было бы слишком неуместно». В первую очередь следовало «подумать и о том, чтоб публика не получила отвращения от учёных состязаний, а напротив, расположилась бы ещё более в их пользу».

Поэтому «надо было сообщить спору, по возможности, общую занимательность, показать образчик, как можно говорить о самых сухих предметах с участием, и дать молодым людям пример спокойного учёного состязания».

Костомаров согласился с этой идеей. Оппоненты «решились, обдумав свои речи, соответственно вновь открывшимся целям, сойтись накануне на несколько часов, чтоб раскинуть сообща план мирного сражения». Также встретились они «перед обедом в день самого диспута, и переговорили окончательно о пределах состязания». И чтобы «не оставить спора без конца, без развязки», которую обычно ждёт публика, они, «соразмерив удары, определили и формулировали взаимные возможные уступки»⁷⁶.

Таким образом, соперники «сговорились предварительно», «уравновесили взаимные возражения, сделали несколько репетиций, и на публичное прение отправились в одном экипаже»⁷⁷.

В своей вступительной речи на диспуте Погодин заявил, что, «являясь с таким рвением, как будто бы для эстетического наслаждения произведениями изящных искусств, общество представляет самое ясное, разительное» доказательство, что «мы созрели для рассуждения, для участия в вопросах всех родов, для нас важных и нужных, теоретических и практических»⁷⁸.

После спора он также говорил, что «в продолжение состязания» он отметил «одно утешительное явление» – «совершенное беспристрастие со стороны русских к результату спора»⁷⁹.

Однако в письме Костомарову после диспута Погодин жаловался на поведение студентов⁸⁰. Николай Иванович отвечал, что он предлагал «арбитров», но оппонент сам отказался, сдавшись «на суд публике», провозгласив «торжественно, что она созрела для суждения о таких вопросах».

Он говорил, что о победе над ним «речи не может быть», т.к. они заранее «толковав много дней, знали предварительно о ходе» спора. Но, добавлял Костомаров, ему «отвечали, что тем хуже для норманнской теории, когда при таких условиях, она не могла сбить противной и показать свою силу»⁸¹.

Таким образом, Погодин не стремился во что бы то ни стало утвердить своё мнение в публике, он заботился прежде всего о привитии ей интереса к истории. В своём «Отчёте» он вновь подтвердил, что «публика может и должна принимать участие во всяких суждениях», но «она может ошибаться». Если он приписал ей «зрелость для участия, для суждения о всех вопросах», это не значит, что она непогрешима⁸².

Однако даже если бы «десять публик склонилось в пользу жмуди» (впрочем, неизвестно, «в какой степени это верно»), он «пожалел бы о них, и подал бы апелляцию к их дочкам, внучкам и правнучкам, уверенный, что та или другая правнучка возвратится к норманнам, и скажет непременно с улыбкой о своей прародительнице: ах, бабушка, в какую трущобу она попала, и с чего это она туда сунулась!»⁸³.

Разумеется, ему было неприятно, что аудитория оказалась не на его стороне. Но, будучи уверен в своей правоте, он полагал, что постепенно его взгляды, как истинные, всё равно восторжествуют. Он отдавал приоритет научной разработке вопроса, в том числе в ходе «учёных» дискуссий.

Всё это не позволяет говорить о нём как о норманнисте, увлечённом идеей, стремящимся утвердить её во что бы то ни стало, необоснованно критикующего своих оппонентов лишь потому, что они высказывают иные мнения. Его взгляды были результатом его исследовательской работы. Он был готов к диалогу, к уступкам, к изменению своих взглядов даже в конце жизни, хотя с молодости их придерживался, о чём свидетельствует рассмотренная ниже эволюция его взглядов по некоторым важным аспектам проблемы происхождения варягов.

Взгляды М.П. Погодина на главные аспекты проблемы происхождения варягов

С решением вопроса об этническом происхождении призванного племени тесно связаны проблемы объяснения происхождения имён «варяги» и «русь», определения места их расселения в момент призвания.

По первой проблеме историк не столь тщательно и детально развил собственное мнение. Он рассматривал его в связи с изучением проблемы места проживания призванного племени. Подобный подход свойственен многим исследователям, поскольку на основе выявления общего этимологического корня у названий географических областей с именем «русь» делались выводы о месте расселения данного племени.

В 1825 г. в диссертации «О происхождении Руси» он говорил: «Швеция в 9 веке населена была множеством мелких племён, из которых каждое имело своё имя. Одно из этих племён называлось россами, от которых произошло название Рослагена» (название одной из приморских областей в Швеции). А «по Рослагену соседние финны называли всех шведов: Руотси»⁸⁴.

Здесь Погодин не объясняет, откуда у данного племени появилось имя «россы». Для него главное, что в Швеции есть область, название которой можно объяснить этим этнонимом, а на этой основе и привязать его к ней. Историк дал объяснение происхождению названия области по имени проживавшего в ней племени.

Впоследствии в 1846 г. в «Исследованиях» он изменил позицию, согласившись, что «Рослаген первоначально имел нарицательное значение, стан гребцов, но это нарицательное имя могло сделаться впоследствии собственным, как то бывало часто везде»⁸⁵.

Теперь Погодин дал своё объяснение происхождению имени «русь». Область Рослаген получила своё название от обозначения на скандинавских языках гребцов как Ротси. А уже проживавшее здесь племя впоследствии восприняло это сначала нарицательное обозначение как имя собственное. Это объяснение выводит этноним «русь» из скандинавских языков, что служит подтверждением концепции учёного.

Впрочем, он указывал, что оба эти мнения высказывает в качестве одних из вероятностей⁸⁶. Точно так же он приводит мнения других исследователей.

В 1864 г. в дискуссии с Гедеоновым он признал, что оппонент «доказывает, и, охотно сознаюсь, с большим успехом, что посредством финского названия для Швеции Руотси и шведского Рослагена, объяснять имени Русь нельзя, нельзя и доказывать ими скандинавского её происхождения», он «судит очень основательно, доводы его убедительны, и по большей части с ним не соглашаться нельзя»⁸⁷.

Итак, Погодин признал, что прежде высказанное им мнение несостоятельно. Однако он вновь повторил: «Варяги-русь племя норманнское. Имя Руси принадлежало этому племени. Откуда происходит имя Руси – открытое поле для догадок. Где жила первоначально Русь? Открытое поле для догадок. (Точно такое же открытое поле для догадок о происхождении имени варягов). Догадки эти излагал я исторически, не принимая ни одной положительно, и соглашаясь с той или другой вероятностью»⁸⁸.

Интересно, что в конце жизни в 1874 г. учёный, говоря о переселении норманского племени в устье Немана, равно допускал, что «рукав реки, около которого оно жило, назывался от них или они от него Руссою, а залив Русною». Здесь он не исключил вероятности, что имя «русь» произошло от названия реки, протекавшей в южной Балтике⁸⁹.

О происхождении имени «варяги» Погодин не высказывает своей позиции. Он лишь рассматривает все существующие точки зрения по этому вопросу и делает вывод: «Откуда происходит имя варягов-руси? Это вопрос также любопытный, но не более!». Все «исследователи, несмотря на все свои труды при решении этого вопроса, не достигли достоверности», а «представили только догадки, более или менее вероятные». Историк заметил, что в ряде случаев имя «русь» «производилось ещё хуже»⁹⁰.

Он не придавал серьёзного значения этому аспекту вопроса о происхождении варягов. В дискуссии с Костомаровым, который доказывал жмудское (литовское) происхождение призванного племени, он говорил, что «географических созвучий с Русью рассыпано не только по берегам Балтийского и Немецкого морей, но по всей Европе множество». А чтобы «доказать происхождение нашей Руси откуда бы то ни было, надо представить её связь, связь историческую, по документам, с тем местом, где предполагается её родина»⁹¹.

Вообще, «имена Рось, Русь и проч. встречаются почти во всех землях Европы, равно как и во многих странах Азии», поэтому «каждое местечко, носящее эти имена, не может быть рассматриваемо как древняя отчизна Русского народа»⁹². Также «не одна Русь есть на варяжском побережье, а многие, и которая есть наша, то решить должно не на основании имени, а на каком-нибудь другом, более прочном»⁹³.

Впрочем, сам историк позволял себе в качестве доказательства принадлежности имён «русь» и «варяги» к норманнам рассуждения, не представлявшие «исторической связи» призванного племени с предполагаемой родиной.

Например, условно согласившись с оппонентами по этому вопросу, он спрашивает: «Под каким же именем приходили к нам и чрез нашу землю в Грецию норманны? Подумали ли все эти толковники, что для норманнов не останется уже никакого имени? Или норманны не были у нас?».

Отвечая сам себе на этот вопрос, он риторически восклицает: «То есть, норманны ездили и селились в Голландии, Франции, Англии, Ирландии, Испании, Сицилии, на островах Оркадских, Ферарских, на отдалённой и холодной Исландии, в Америке, – и не были у нас, ближайших своих соседей!»⁹⁴.

Таким образом, историк «умалял важность точного указания на происхождение русского имени». Хотя это один из трёх важных аспектов вопроса и «система норманнская» во многом основана на «доказательствах скандинавского начала имени русь»⁹⁵.

В решении историком второй проблемы наиболее заметна эволюция его взглядов. В 1825 г. он доказывал, что «варяги-русь не шведы, не пруссы, не финны, не хозары, не готы, не фрисландцы; варяги-русь составляли племя норманское, обитавшее в нынешней Швеции»⁹⁶.

В 1846 г. он, рассмотрев все точки зрения по этому вопросу, сделал вывод, что дать на него определённый ответ наука пока не может: «Заключаю: кто были именно варяги-русь и где они жили – не решено до сих пор с достоверностью, и едва ли когда-нибудь будет решено за недостатком сведений».

Но ответ этот и не имел бы большого значения: «Я не считаю даже этого вопроса слишком важным: нам нужно знать, кто были варяги-русь, какого племени, чтоб понять, какое влияние могли они иметь на славян, среди которых поселились, какой элемент внесли они в состав основанного ими государства; а в каком углу севера или древней Скандинавии они прежде обитали – это почти всё равно для главной задачи!»⁹⁷.

Однако затем он привёл свидетельство из хроники Гельмольда: «Маркоманнами называются обыкновенно люди, отовсюду собранные, которые населяют марку. В славянской земле много марок, из которых не последняя наша Вагирская провинция, имеющая мужей сильных и опытных в битвах, как из датчан, так и из славян»⁹⁸.

В 1859 г. он объяснил, что имел в виду, приводя эти сведения: «Чуть ли не в этом месте Гельмольда, сказал я ещё в 1846 году, чуть ли не в этом углу варяжского моря, заключается ключ к тайне происхождения варягов и руси. Здесь соединяются вместе и славяне и норманны, и вагры и датчане, и варяги, и риустри, и росенгау. Если бы, кажется, одно слово сорвалось у Гельмольда, то всё бы нам стало ясно: но, вероятно, этого он не знал»⁹⁹.

Таким образом, Погодин как в работе 1846 г., так и в 1859 г. склоняется к мнению, что варяги проживали в Вагрии – территории на востоке германской земли Шлезвиг-Гольштейн, т.е. на юго-западном побережье Балтийского моря.

Затем взгляды учёного поменялись в ходе дискуссии с Костомаровым 1860 г. Сначала он привёл мнение Карамзина, что варяги-русь могли переселиться к устью Немана «из Скандинавии, Швеции, самого Рослагена». Согласившись с ним, он заключил: «Норманны так же поселились в устье Немана, как и в устье Невы!»¹⁰⁰.

В итоге он нарисовал следующую картину заселения южных берегов Балтийского моря. Сначала «датские острова» также как и «соседний остров Рюген и всё поморье балтийское, Померания» были заселены славянами. А уже впоследствии «переселилось к ним из Норвегии племя скандинавское или готское, которое совершенно покрыло первых поселенцев».

В подтверждение вновь приводится мнение Карамзина: «Взаимное влияние наречий и знакомство норманнов и славян между собою облегчает уразумение и сношений новгородских славян с варягами. Здесь могут, кажется, примириться все мнения о происхождении Руси»¹⁰¹.

Итак, мнение о Вагрии как месте проживания варягов во время призвания историк теперь отверг. Вместо него он выдвинул идею о переселении одного из германских племён из Скандинавии на южные берега Балтийского моря. Конкретно же призванные варяги-русь жили в устье Немана. Т.е. теперь историк «поместил» их ближе к Новгороду. Затем по приглашению оттуда они переселились в устье Невы. Впрочем, мысли эти Погодин пока высказывал осторожно, в порядке предположений.

Итог своих исследований по этой проблеме он подвёл в конце жизни в 1874 г. Сначала он заявил, что «вопрос исторический смешивался по большей части, до сих пор, в этом случае, в этом именно споре, с вопросом географическим». Получалось, что «одни по месту обитания утверждали происхождение, другие по происхождению отвергали место обитания». Однако «это вопросы совершенно различные: 1. Кто были варяги-русь и 2. Где они жили?».

Историк вновь оговорился, что никогда не считал вопрос географический закрытым, высказывая лишь ту или иную более правдоподобную точку зрения. Ему казалось, что наиболее вероятным является мнение, что «варяги-русь жили в углу Балтийского моря, а прежде Вагрия, (ныне Голштиния), Славянская страна, где жило много славян и датчан». Его «манило меня туда имя Вагрия, подобозвучное с варягами, и близкое сходство и даже соседство славян и норманнов, по которому языки должны быть знакомы друг другу, а следовательно и нашим словенам».

Историк объяснил, почему он впоследствии отказался от этих взглядов. Для него «значительное возражение на такое мнение состоит в том, что Вагрия или Голштиния находится в наибольшем отдалении от словен новгородских, и мудрено предположить как знакомство, так и столь продолжительное плавание к ним»¹⁰².

Принимая во внимание означенное возражение, Погодин делает предположение: «Не жили ль норманны – варяги-русь, в эпоху призвания именно в устьях Немана, как предполагалось одним из старых мнений? Т.е. не поселились ли они когда-нибудь в устьях или низовьях Немана, как после поселились в устьях Невы, и ещё позднее в верховьях Двины?». В пользу этого мнения говорит более близкое расположение устья Немана к Новгороду, «нежели каких-либо других частей Скандинавии, тем более отдалённых, крайних по Балтийскому поморью»¹⁰³.

Таким образом, учёный более уверенно повторил и развил высказанную в 1860 г. мысль, что в устье Немана поселилось «норманнское племя, которое прозывалось русью». Из него «избрались три брата – Рюрик, Синеус и Трувор, по зову словен новгородских, кривичей и чуди, и выселились к ним, как прежде выселялись сюда из какой-нибудь части Скандинавии»¹⁰⁴.

В заключение Погодин вновь оговорился, что вопрос «об обиталище» остаётся открытым, и он «думает только, что норманнскую варягов-русь вероятнее искать в устьях и низовьях Немана, чем в других местах Балтийского поморья»¹⁰⁵.

В решении главной проблемы – этнической принадлежности варягов – исследователь также проявил непоследовательность.

Интересно, что в понимании содержания понятия «норманны» он прошёл определённую эволюцию. В 1837 г. Погодин говорил, что «норманны есть имя собирательное для всех племён, обитавших по берегам Немецкого и Балтийского морей, немецких, финских, латышских, славянских; преимущественно же означались ими жители Швеции, Дании и Норвегии». Поскольку достоверным является факт прихода варягов-руси «к нам от севера с берегов Балтийского моря», то, следовательно, они «принадлежали к числу норманнов»¹⁰⁶.

Таким образом, сначала понятие «норманны» историк трактовал широко, подразумевая под ним разные по этническому происхождению народы, объединённых по географическому признаку.

В 1846 г. он уже утверждал, что варяги-норманны «суть скандинавы»¹⁰⁷. Тем самым он признал их представителями германских племён.

Однако на протяжении всей научной деятельности он соглашался, что в среде варягов были и славяне. В 1846 г., отвечая на вопрос, как варяги объяснялись с новгородцами, историк указывал: «Норманны и славяне искони жили рядом, в соседстве, по Балтийскому морю, и в незапамятные ещё времена обменялись многими словами, которые встречаются в древнейших памятниках».

Более того, «некоторые племена – по соседству – даже смешались, так что их разобрать было трудно. В дружинах норманнских – всегда было очень много славян»¹⁰⁸. Весьма вероятно, замечал он, что «в варяжских набегах принимали участие иногда славянские племена»¹⁰⁹.

Кроме того, как и в студенческие годы, Погодин вновь высказывает мысль о связи Новгорода с балтийскими славянами. Рассматривая правовые обычаи, принесённые варягами в среду славян, он заметил, что только этот город «является ясно самостоятельным».

Это «приводит исследователя в удивление: каким образом случилось, что на таком огромном пространстве, в числе такого множества славянских племён, один только этот город представляет собственную гражданственность». Данное обстоятельство заставляет Погодина предположить: «Не имеет ли он связи с северными славянскими городами? Не было ли в глубокой древности в этой стороне какой-нибудь колонии, пришедшей к здешним славянам от славян балтийских»¹¹⁰.

В ходе публичного диспута с Костомаровым 1860 г. он вспоминает свои сомнения молодости. Он «долго боролся с самим собою относительно норманнского происхождения руси», «ему трудно было верить, что русь были не славяне». И теперь, хотя «истина взяла своё», он радуется и сейчас «всякому случаю, поводу, чтоб стеснить, ограничить это понятие»¹¹¹.

Говоря об этнической принадлежности варягов, он занял ту же позицию, что и в вопросах о месте их первоначального расселения и происхождения имени «русь». Он вновь заявил, что в варяжском вопросе важно лишь знать, какой элемент среди призванного племени был преобладающим. Учёный признал, что это племя не было однородно по этническому составу. Но для него это и не важно.

Самое главное, что «в основании русского государства преобладает норманнский характер». Не нужно «толковать о вопросе географическом», т.к. «самое важное здесь – элемент норманнский». Для него довольно, чтобы оппонент признал его наличие среди варягов. Он делает сравнение: «капля вина сообщает вкус воде в целом стакане; эта капля – норманны». Хотя, соглашается Погодин, между норманнами могли быть и прочие жители балтийских берегов: славяне, чудь, литва»¹¹².

В 1864 г. он дискутировал с Гедеоновым, в лице которого «норманнская система» встретила «сильного и опасного противника». Погодин признался, что «приятно даже уступать ему, потому что он действительно ослабляет силу некоторых наших доказательств»¹¹³.

Если Погодин «искал и указывал на норманнство между нашими славянами», то «г. Гедеонов находит славянство в норманнах». Историк признал, что, «читая внимательно его исследования, не соглашаясь со многими утверждениями, чувствуешь однако ж невольно присутствие славянского участия, короткое знакомство и тесную связь между племенами славянскими и готскими, по близкому их соседству между собою».

Погодин согласился, что труды Гедеонова позволяют удостовериться, что «между нашими норманнами могло быть много славян, что между всеми балтийскими племенами была искони живая, многосторонняя связь, что норманны и славяне на разных пунктах могли понимать друг друга». Однако, по его мнению, «это прекрасно», поскольку «приносит пользу мнению о норманнском происхождении»¹¹⁴.

В итоге исследователь «уступил г. Гедеонову кое-что из прежних норманнских доказательств», взял «кое-что даже у него в подтверждение своего мнения», и заключил: «варяги-русь было норманнское племя, смешанное, или коротко знакомое в IX веке со славянами»¹¹⁵.

Дискутируя по варяжскому вопросу в 1872 г. с Иловайским (считал русь туземным племенем), Погодин повторил, что, «принимая к сведению» основания Гедеонова, «должно было допустить, что призванное к нам норманнское племя могло быть смешанным или сродственным с норманнами славянскими»¹¹⁶. Заметим, что историк здесь включил в понятие «норманны» славян, в чём вновь проявилось широкое понимание им этого термина.

Погодин снова сказал Иловайскому, что «варяги-русь даже первого поколения, живя в соседстве со славянами балтийского поморья, имея, вероятно, в среде своей многих славян, могли знать настолько славянский язык, чтоб решать простые дела или требовать себе дани»¹¹⁷.

Историк не мог объяснить с норманнских позиций происхождение этнонимов «варяги» и «русь», менял мнение о месте расселения призванного племени на протяжении всей научной деятельности, согласившись в итоге с южнобалтийской версией, которая не вписывается в норманнскую теорию, а потому нуждалась в натяжках. Погодин всегда признавал смешанный этнический состав этого племени, полагая, что, помимо скандинавских (т.е. германских) племён, в нём существенную долю составляли славяне. Поэтому норманнская теория в изложении историка предстаёт внутренне противоречивой, не согласующей логично все свои положения, развивающей их.

Источники

Погодин М.П. Начертание русской истории для гимназий. 2-е изд. М., 1837.

Погодин М.П. Исследования, замечания и лекции о русской истории. Т. I-III. М., 1846.

Погодин М.П. Г. Гедеонов и его система происхождения варягов и руси. СПб., 1864.

Погодин М.П. Второе письмо к г. Костомарову // Он же. Борьба не на живот, а насмерть с новыми историческими ересями. М., 1874.

Погодин М.П. О литовском начале Руси (письмо к Н.И. Костомарову) // Он же. Борьба не на живот, а насмерть с новыми историческими ересями. М., 1874.

Погодин М.П. Новшество г. Иловайского // Он же. Борьба не на живот, а насмерть с новыми историческими ересями. М., 1874.

Погодин М.П. На замечание г. Иловайского // Он же. Борьба не на живот, а насмерть с новыми историческими ересями. М., 1874.

Погодин М.П. Подстрочный разбор второй статьи г. Иловайского «Ещё о норманнизме» // Он же. Борьба не на живот, а насмерть с новыми историческими ересями. М., 1874.

Погодин М.П. Гостинец г-ну Костомарову // Он же. Борьба не на живот, а насмерть с новыми историческими ересями. М., 1874.

Публичный диспут 19 марта 1860 года о начале Руси между гг. Погодиным и Костомаровым // Современник. 1860. № 3.

Литература

Астахов В.И. Курс лекций по русской историографии. Ч. 1 (до середины XIX века). Харьков, 1959.

Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Т. I. СПб., 1888.

Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Т. II. СПб., 1889.

Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Т. IV. Спб.,1891.

Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Т. VI. СПб., 1892.

Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Т. XVII. СПб., 1903.

Бестужев-Рюмин К.Н. Современное состояние русской истории как науки // Московское обозрение. 1859. Кн. 1.

Бестужев-Рюмин К.Н. Биографии и характеристики. М., 1997.

Гедеонов С.А. Варяги и Русь / Автор предисловия, комментариев, биографического очерка В.В. Фомин. 2-е изд. М., 2004.

Дурновцев В.И., Бачинин А.Н. Разъяснять явления русской жизни из неё самой: Михаил Петрович Погодин // Историки России XVIII – начала XX века. М., 1996.

Забелин И.Е. История русской жизни с древнейших времён. Ч. 1. М., 1876.

Иловайский Д.И. Ещё о норманнизме // Он же. История России. Начало Руси. М., 1996.

Историография истории СССР. С древнейших времён до Великой Октябрьской социалистической революции / Под ред. В.Е. Иллерицкого, А.И. Кудрявцева. М., 1961.

Историография истории СССР. С древнейших времён до Великой Октябрьской социалистической революции. 2-е изд. / Под ред. В.Е. Иллерицкого, А.И. Кудрявцева. М., 1971.

Кавелин К.Д. Исторические труды М.П. Погодина. Исследования, замечания и лекции о русской истории // Он же. Собрание сочинений. Т. 1. Монографии по русской истории / Под ред. Л.З. Слонимского, Д.А. Корсакова. СПб., 1897.

Ключевский В.О. Рецензия на книгу М.П. Погодина «Древняя русская история до монгольского ига» // Он же. Сочинения в IX т. Т. VII. Специальные курсы / Под ред. В.Л. Янина. М., 1989.

Ключевский В.О. Наброски по варяжскому вопросу // Он же. Неопубликованные произведения / Отв. ред. М.В. Нечкина. М., 1983.

Костомаров Н.И. О начале Руси // Современник. 1860. № 1.

Костомаров Н.И. Последнее слово г. Погодину // Современник. СПб., 1860, № 5.

Коялович М.О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям. 4-е изд. Минск, 1997.

Можаева Г.В. Погодин М.П. // Историки России. Биографии / Сост. и отв. ред. А.А. Чернобаев. М., 2001.

Очерки истории исторической науки в СССР. Т. 1 / Под ред. М.Н. Тихомирова, М.А. Алпатова, А.Л. Сидорова. М., 1955.

Павленко Н.И. Михаил Погодин. М., 2003.

Рубинштейн Н.Л. Русская историография. М., 1941.

Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. Т. 1-2 // Он же. Сочинения в XVIII кн. Кн. I/ Отв. ред. И.Д. Ковальченко, С.С. Дмитриев. М., 1988.

Соловьёв С.М.. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других // Он же. Сочинения в XVIII кн. Кн. XVIII. Работы разных лет / Отв. ред. И.Д. Ковальченко. М., 1995.

Умбрашко К.Б. М.П. Погодин. Человек. Историк. Публицист. М., 1999.

Фомин В.В. Варяги и варяжская русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., 2005.

Шапиро А.Л. Русская историография с древнейших времён до 1917 г. Учебное пособие. 2-е изд. М., 1993.

Шикло А.Е. Исторические концепции М.П. Погодина и Н.Г. Устрялова // Историография истории России до 1917 года. Т. 1 / Под ред. М.Ю. Лачаевой. М., 2003.

1 Кавелин К.Д. Исторические труды М.П. Погодина. Исследования, замечания и лекции о русской истории // Он же. Собрание сочинений. Т. 1. Монографии по русской истории / Под ред. Л.З. Слонимского, Д.А. Корсакова. СПб., 1897. Стб. 98-99; Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. Т. 1-2 // Он же. Сочинения в XVIII кн. Кн. I / Отв. ред. И.Д. Ковальченко, С.С. Дмитриев. М., 1988. С. 325, прим. 437; он же. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других // Он же. Сочинения в XVIII кн. Кн. XVIII. Работы разных лет / Отв. ред. И.Д. Ковальченко. М., 1995. С. 568; Бестужев-Рюмин К.Н. Современное состояние русской истории как науки // Московское обозрение. 1859. Кн. 1. С. 55; он же. Биографии и характеристики. М., 1997. С. 200; Ключевский В.О. Рецензия на книгу М.П. Погодина «Древняя русская история до монгольского ига» // Он же. Сочинения в IX т. Т. VII. Специальные курсы / Под ред. В.Л. Янина. М., 1989. С. 288-290; он же. Наброски по варяжскому вопросу // Он же. Неопубликованные произведения / Отв. ред. М.В. Нечкина. М., 1983. С. 118; Иловайский Д.И. Ещё о норманнизме // Он же. История России. Начало Руси. М., 1996. С. 78, 81-85; Рубинштейн Н.Л. Русская историография. М., 1941. С. 255-258; Историография истории СССР. С древнейших времён до Великой Октябрьской социалистической революции / Под ред. В.Е. Иллерицкого, А.И. Кудрявцева. М., 1961. С. 165; Историография истории СССР. С древнейших времён до Великой Октябрьской социалистической революции. 2-е изд. / Под ред. В.Е. Иллерицкого, А.И. Кудрявцева. М., 1971. С. 143; Очерки истории исторической науки в СССР. Т. 1 / Под ред. М.Н. Тихомирова, М.А. Алпатова, А.Л. Сидорова. М., 1955. С. 319-320; Астахов В.И. Курс лекций по русской историографии. Ч. 1 (до середины XIX века). Харьков, 1959. С. 175-179; Шапиро А.Л. Русская историография с древнейших времён до 1917 г. Учебное пособие. 2-е изд. М., 1993. С. 373; Шикло А.Е. Исторические концепции М.П. Погодина и Н.Г. Устрялова // Историография истории России до 1917 года. Т. 1 / Под ред. М.Ю. Лачаевой. М., 2003. С. 250-260; Павленко Н.И. Михаил Погодин. М., 2003. С. 107, 124; Можаева Г.В. Погодин М.П. // Историки России. Биографии / Сост. и отв. ред. А.А. Чернобаев. М., 2001. С. 145; Умбрашко К.Б. М.П. Погодин. Человек. Историк. Публицист. М., 1999. С. 164, 205-206.

2 Дурновцев В.И., Бачинин А.Н. Разъяснять явления русской жизни из неё самой: Михаил Петрович Погодин // Историки России XVIII – начала XX века. М., 1996. С. 201.

3 Погодин М.П. Исследования, замечания и лекции о русской истории. Т. II. М., 1846. С. 4.

4 Там же. С. 166.

5 Иловайский Д.И. Ещё о норманнизме. С. 78.

6 Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Т. I. СПб., 1888. С. 30.

7 Умбрашко К.Б. Указ. соч. С. 37.

8 Бестужев-Рюмин К.Н. Биографии и харатеристики. С. 198.

9 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. I. С. 30.

10 Там же. С. 54-56.

11 Бестужев-Рюмин К.Н. Биографии и харатеристики. С. 198.

12 Иловайский Д.И. Ещё о норманнизме. С. 78.

13 Публичный диспут 19 марта 1860 года о начале Руси между гг. Погодиным и Костомаровым // Современник. 1860. № 3. С. 288.

14 Коялович М.О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям. 4-е изд. Минск, 1997. С. 258. Погодин М.П. Исследования… Т. I. С. 329.

15 Погодин М.П. Исследования… Т. II. С. 184.

16 Бестужев-Рюмин К.Н. Биографии и характеристики. С. 202.

17 Коялович М.О. Указ. соч. С. 246.

18 Погодин М.П. Исследования… Т. I. С. IX.

19 Погодин М.П. Исследования… Т. II. С. 92.

20 Погодин М.П. Второе письмо к г. Костомарову // Он же. Борьба не на живот, а насмерть с новыми историческими ересями. М., 1874. С. 174.

21 Публичный диспут… С. 286.

22 Погодин М.П. Г. Гедеонов и его система происхождения варягов и руси. СПб., 1864. С. 4.

23 Умбрашко К.Б. Указ. соч. С. 167.

24 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. IV. Спб.,1891. С. 215-216.

25 Умбрашко К.Б. Указ. соч. C. 167.

26 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. IV. С. 218.

27 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. IV. С. 218-219.

28 Погодин М.П. Исследования… Т. I. С. VIII.

29 Там же. С. 227.

30 Погодин М.П. Г. Гедеонов… С. 5.

31 Погодин М.П. Г. Гедеонов… С. 41.

32 Погодин М.П. Исследования… Т. II. С. 90.

33 Погодин М.П. Исследования… Т. III. С. 132.

34 Погодин М.П. Исследования… Т. III. С. 304.

35 Погодин М.П. Исследования… Т. III. С. 378-383.

36 Там же. С. 418-420, 422-423.

37 Там же. С. 454-473.

38 Забелин И.Е. История русской жизни с древнейших времён. Ч. 1. М., 1876. С. 111-112.

39 Публичный диспут… С. 283.

40 Погодин М.П. Исследования… Т. II. С. 90-91.

41 Кавелин К.Д. Указ. соч. Стб. 140-141.

42 Погодин М.П. О литовском начале Руси (письмо к Н.И. Костомарову) // Он же. Борьба… С. 147.

43 Погодин М.П. Исследования… Т. III. С. 138-139.

44 Погодин М.П. Исследования… Т. II. С. 183.

45 Погодин М.П. Исследования… Т. II. С. 5-66; он же. Г. Гедеонов… С. 42-43.

46 Павленко Н.И. Михаил Погодин. С. 189; Умбрашко К.Б. Указ. соч. С. 167.

47 Погодин М.П. О литовском начале Руси… С. 137-158; он же. Второе письмо к г. Костомарову; он же. Г. Гедеонов…; он же. Новшество г. Иловайского // Погодин М.П. Борьба… С. 272-302; он же. На замечание г. Иловайского // Там же. С. 305-312; он же. Подстрочный разбор второй статьи г. Иловайского «Ещё о норманнизме» // Там же. С. 312-381.

48 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. I. С. 312-313.

49 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. II. СПб., 1889. С. 7-8.

50 Публичный диспут… С. 288.

51 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. II. С. 7-8.

52 Погодин М.П. Второе письмо к г. Костомарову. С. 173.

53 Погодин М.П. Второе письмо к г. Костомарову. С. 175.

54 Погодин М.П. О литовском начале руси… С. 156.

55 Умбрашко К.Б. Указ. соч. С. 167.

56 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. VI. СПб., 1892. С. 93-107.

57 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. II. С. 200-202, Т. IV. С. 51-60; Погодин М.П. Исследования… Т. II. С. 197-198.

58 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. VI. С. 341-342.

59 Костомаров Н.И. О начале Руси // Современник. 1860. № 1. С. 5-31.

60 Публичный диспут… С. 271.

61 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. XVII. СПб., 1903. С. 275.

62 Там же. С. 286.

63 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. XVII. С. 291-295.

64 Там же. С. 298-299.

65 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. XVII. С. 305.

66 Там же. С. 308-309

67 Там же. С. 314.

68 Костомаров Н.И. Последнее слово г. Погодину // Современник. СПб., 1860, № 5. С.73-80.

69 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. XVII. С. 320.

70 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. XVII. С. 322.

71 Погодин М.П. Борьба… С. II.

72 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. XVII. С. 272, С. 278-279

73 Там же. С. 280.

74 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. XVII. С. 312.

75 Погодин М.П. Борьба… С. II.

76 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. XVII. С. 284-285.

77 Погодин М.П. Борьба... С. II.

78 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. XVII. С. 289.

79 Там же. С. 290.

80 Там же. С. 296.

81 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. XVII. С. 297.

82 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. XVII. С. 308-309.

83 Там же. С. 308.

84 Погодин М.П. Исследования… Т. II. С. 151.

85 Там же. С. 154.

86 Погодин М.П. Исследования… Т. II. С. 151.

87 Погодин М.П. Г. Гедеонов… С. 6.

88 Там же. С. 7.

89 Погодин М.П. Гостинец г-ну Костомарову // Он же. Борьба… С. 385.

90 Погодин М.П. Исследования… Т. II. С. 167, 176.

91 Погодин М.П. О литовском начале Руси. С. 145.

92 Погодин М.П. Исследования… Т. II. С. 206.

93 Погодин М.П. Второе письмо к г. Костомарову. С. 165.

94 Погодин М.П. Исследования… Т. II. С. 216-217.

95 Гедеонов С.А. Варяги и Русь / Автор предисловия, комментариев, биографического очерка В.В. Фомин. 2-е изд. М., 2004. С. 290; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., 2005. С. 4.

96 Барсуков Н.П. Указ. соч. Т. I. С. 292-293.

97 Погодин М.П. Исследования… Т. II. С. 166.

98 Погодин М.П. Исследования… Т. III. С. 28-29.

99 Погодин М.П. Новшество г. Иловайского. С. 297-298.

100 Погодин М.П. О литовском начале руси… С. 154.

101 Там же. С. 156.

102 Погодин М.П. Гостинец г-ну Костомарову. С. 384.

103 Погодин М.П. Гостинец г-ну Костомарову. С. 389.

104 Там же. С. 385.

105 Там же. С. 390.

106 Погодин М.П. Начертание русской истории для гимназий. 2-е изд. М., 1837. С. 4-5.

107 Погодин М.П. Исследования… Т. II. С. 32.

108 Погодин М.П. Исследования… Т. III. С. 28-29.

109 Погодин М.П. Исследования... Т. II. С. 180.

110 Там же. С. 413.

111 Публичный диспут… С. 289.

112 Там же. С. 290-291.

113 Погодин М.П. Г. Гедеонов... С. 1.

114 Погодин М.П. Г. Гедеонов... С. 47-48.

115 Там же. С. 2.

116 Погодин М.П. Новшество г. Иловайского. С. 297.

117 Погодин М.П. Подстрочный разбор… С. 319.

• История Руси (допетровская эпоха)