Воробьев А.В.

В конце XVIстолетия границы Русского государства были отодвинуты почти на шесть сотен километров южнее. Здесь на территории Центрального Черноземья, окончательно вошедшего в состав России, менее чем за четверть века были основаны такие города как Ливны (1585-86), Оскол (1593), Воронеж (1585-86), Белгород (1593), Валуйки (1593), Царев-Борисов (1599), возрождены на старом месте Елец (1592) и Курск (1596). Весь этот большой регион от Ельца на севере до Царева-Борисова на юге, от Курска на западе до Воронежа на востоке, именовался в документации московских приказов как «польская украина» (т.е. расположенная на Поле).

Существовавшие первоначально лишь как военные пограничные крепости эти города уже до Смуты с той или иной степенью интенсивности обрастают сельской округой, а сравнительно однородную массу служилого населения начинают разбавлять зависимые слои населения (крестьяне, холопы, бобыли, захребетники) и посадские люди. Несмотря на опасность неожиданного татарского набега, развивается сельское хозяйство, а затем между уездными городами медленно появляется и растет тонкая паутинка торговых связей. Таков, в общих чертах, вектор развития этого региона, конечная цель которого состояла в полном перенесении и утверждении здесь тех административно-территориальных, социально-экономических и политико-культурных форм, что существовали в России XVIв. Иными словами, речь шла о завершении процесса вхождения Центрального Черноземья в Русское государство.

Именно в таком состоянии застиг «польскую украину» глубочайший кризис всех сфер русского общества начала XVIIв., с легкой руки вдумчивых современников названый Смутным временем. Через эту сложную и драматическую эпоху красной линией проходила борьба за власть между московским правительством и различными самозванцами, большая часть которых находила отклик и твердую поддержку среди жителей Юга России. Так было во время похода Лжедмитрия I, восстания Болотникова, а потом и движения Лжедмитрия II. Эти факты дали современникам Смуты основание считать подобно книжнику Авраамию Палицыну «польскую украину» «прежепогибшей» и населенной «еритиками», гнездилищем воров, татей и разбойников. Сходным образом видели своих соотечественников и простые люди, высказывавшиеся подобно козловскому попу: «Не по старому вам воевать и царей заводить! А целуете вы крест… всем попало, и тот крест ваш свинин. Может и теперь… на украине у вас… царь проявится с вашим воровством…, а ноне ваша пора воровская прошла!».

Именно такой взгляд на участие Юга России во всех событиях Смуты утвердил свое господство в умах современников и многих потомков. Подтверждают ли этот образ прошлого реальные факты участия в событиях 1610-1613 гг. городов «на Поле»? Это нам также предстоит выяснить.

Вскоре после свержения Василия Шуйского 17 июля 1610 г. и убийства Лжедмитрия II 21 декабря этого же года, взор современников отвернулся от Юга России, сначала прикованный накалом политических страстей в Москве и осадой Смоленска польскими войсками, а потом захватом шведами Новгорода и организацией двух ополчений, в итоге восстановивших русскую государственность. Именно этот период в истории «польских городов» с середины 1610 по начало 1613 года будет внимательно рассмотрен в нашей работе.

Основная задача работы заключается в том, чтобы понять, что происходило на Юге России в промежуток с середины 1610 по начало 1613 года, как жили здесь люди в Смутное время, какое влияние оказала (и оказала ли вообще) эта эпоха на их провинциальную жизнь. Иным словами необходимо создать историческую панораму, которая бы не ограничилась политическим аспектом, а показала, что привнесла Смута в жизнь людей, какими заботами и занятиями обогатила ее, о чем заставила задуматься.

* * *

Вопрос об участии южнорусских уездов в исследуемый нами хронологический отрезок в отечественной науке специально не изучался, не говоря уже о том, что судьбы этого региона на этом этапе Смуты остались практически нетронутыми, что уже само по себе делает наше исследование актуальным.

Из дореволюционной историографии важно отметить классические труды С.Ф. Платонова и П.Г. Любомирова. В них содержалась краткая оценка политической позиции все южнорусских городов, но без конкретных фактов о городах «на Поле». По мнению историков, юг России воспринял прохладно идею признания царем королевича Владислава, и в дальнейшем участвовал в большей степени в первом, и в меньшей во втором ополчениях.  

В советской исторической науке важным для нас является исследование Н.П. Долинина, в котором автор уделил немалое внимание политической позиции южнорусских городов и некоторым аспектам их жизни в этот период. По утверждению ученого юг России не только поддерживал первое ополчение, но и был его фактической базой.

Работа современного историка Б.Н. Флори, посвященная польско-литовской интервенции и русскому обществу в 1609-1611 гг., ценна для нашей темы тем, что в ней ученый выявляет политическую позицию Юга России по отношению к королевичу Владиславу и а потом и их переход на сторону первого ополчения зимой 1610-1611 гг.

В специальной работе М.Ю. Зенченко, который одной из задач ставит специальное рассмотрение степени и формы участия городов «на Поле» в событиях Смутного времени, интересующей нас проблеме посвящено всего чуть больше страницы текста. В целом автор ни привнес почти ничего нового в понимание проблемы.

На этом фоне следует отметить ряд работ историков Курска и Белгорода А.В. Зорина и А.И. Папкова, который внимательно изучая различные источники, на высоком уровне рассмотрели поход польско-казацких войск в 1612 году на порубежные территории и прежде всего Курск, Белгород и Царев-Борисов.

Источниковую базу нашей научной работы составил актовый и делопроизводственный материал. Акты первого и второго ополчения прекрасно иллюстрируют основные пункты их программ и содержат некоторые детали, позволяющие косвенно определить политическую позицию южнорусских городов. Большую роль в исследовании играют материалы делопроизводства поместного, разрядного и печатного приказов, а также две подлинных поручных записи по воронежским стрельцам за 1611-1612 гг., которые впервые вводятся нами в научный оборот.

Другая группа привлеченных нами источников – это нарративы Смутного времени. Среди них и мемуары, и произведения древнерусской литературы, и памятники летописания.

Для достижения поставленной цели, мы придерживались следующих источниковедческих позиций. Хотя ряд предварительных суждений был вынесен нами еще из анализа нарративов, но главную роль в исследовании играет все же актовый и делопроизводственный материал, ставший, с одной стороны, «детектором лжи» для летописей и мемуаров, а с другой - твердой и самодостаточной почвой для выводов и обобщений.

При анализе ряда источников, представлялось недопустимым довольствоваться лишь прямыми фактами, извлекаемыми из них. Оказалось необходимым не просто использовать догадки, но и реконструировать историческую действительность исходя из самой сути явления. Например, существование елецких таможенных книг с 1610 по 1613 года, позволяет сделать выводы об успешной организации администрацией в лице воевод сбора пошлин, о существовании торговли между южнорусскими городами, ставило вопрос о том на чье имя и для кого собирались эти пошлины и т.д. Подобный прием очень продуктивен и будет часто использоваться нами на всем протяжении исследования.

Наконец, источники по разным уездам распределены неравномерно как количественно, так и качественно. Так, если для Елецкого уезда можно уверенно говорить о том, что здесь продолжали нести сторожевую и станичную службу, то для других городов прямых данных об этом нет. Поэтому все время нам приходилось аккуратно и взвешенно, учитывая косвенные данные, толковать факты расширительно. Это обусловило, с одной стороны, сравнительно широкие территориальные рамки исследования, сузив которые мы бы не смогли создать большое историческое полотно, а с другой, необходимость поддерживать баланс между масштабом обобщений и их достоверностью.

* * *

Рассматривая жизнь южнорусских городов, необходимо, прежде всего, определить их политическую позицию в конце 1610 – начале 1613 гг. Решение этого вопроса не замыкается на том, признавали ли здесь Лжедмитрия II, королевича Владислава или оба ополчения. Необходимо выяснить, служили ли здесь представители поддерживаемой власти – воеводы и другие администраторы, и имело ли место самоуправление, если да, то каковы были его формы и масштабы. Все это было теснейшим образом связано с теми злободневными проблемами и занятиями, которые ставила Смута перед провинциалом.

После того как в июле 1610 г. был свергнут Василий Шуйский, актуальна стала идея о приглашении на престол польского королевича Владислава. Пока в конце лета - осенью московское правительство оговаривало условия вступления его на престол, большинство южных уездов все же продолжало признавать Лжедмитрия II. Ситуация кардинально изменилась после гибели последнего в середине декабря. После этого Владислава признали Тула, Алексин, Орел, Кромы, Новосиль, Болхов, Белев, Чернь и другие. Хотя о позиции городов «на Поле» нет прямых сведений, но учитывая то, что в это время в стране была только власть королевича, можно с высокой достоверностью предположить, что они так же присягнули ему.

Предположительно в это время в Елец из Москвы были направлены на воеводство князь Михаил Андреевич Куракин и Лаврентий Александрович Кологривов.

Первый воевода М.А. Куракин был сыном старого боярина А.П. Куракина и служил с чином московского дворянина. Кроме того, его дальним родственником был и другой видный боярин И.С. Куракин, являвшийся сторонником сначала Шуйского, а потом и Сигизмунда. В биографии М.А. Куракина отсутствуют сведения о том, что он в какой-либо форме поддерживал в Смуту противников московского правительства. Итак, это был человек весьма надежный и лояльный к той власти, которой он служил.

Совсем в ином свете видится нам Л.А. Кологривов. Алексинский помещик, он был одним из верных сторонников Лжедмитрия во время восстания Болотникова. У повстанцев Л.А. Кологривов служил воеводой в Алексине, до последнего обороняя город от войск Василия Шуйского, который взял его в конце июня 1607 г. Его дальнейшая судьба неизвестна нам вплоть до назначения в Елец.

М.А. Куракин и Л.А. Кологривов пробыли на службе в Ельце вплоть до воцарения Михаила Романова, когда в конце зимы - начале весны 1613 г. первый отправился на воеводство в Воронеж, а второй стал первым воеводой в Лебедяни, которая буквально несколько месяцев назад получила статус города.

Известно, что вместе с елецкими воеводами работал и подьячий Максим Федоров, который был причастен к ведению местной документации (известны его «рукоприкладства» на приходных книгах, где записывались пошлины с судных дел).

Биография Федорова нам мало известна. Еще до Смуты в июле 1604 г. он, как подьячий, ездил вместе с В. Алалыкиным в Тверь «готовить кормы для послов», а после избрания М. Романова в 1615/16 г. Федоров в том же чине проводил вместе В. Мясоедовым дозор в Козельске[1]. Из этого ясно видно, что служба Федорова в елецкой приказной избе носила эпизодический характер. Иными словами, он получил назначение в Елец либо от Владислава, либо от одного из ополчений.

Несколько иной была ситуация в Курске, где на воеводстве служил стольник Юрий Игнатьевич Татищев, назначенный сюда еще в конце 1611 г. Лжедмитрием II. Ю.И. Татищев продолжал службу в этом же качестве вплоть до 1615 г. Столь большой срок воеводства позволяет предположить, что он являлся хорошим администратором, это признавали и правительство и жители уезда.

С конца 1612 по 1613 гг. вместе с Татищевым, как указывает Ларионов, служил Ф. Сомов. Сведения эти подтверждаются челобитной П.Ф. Сомова, который отмечал, что оклад «мой… не справлен (не установлен – А.В.)», потому что он, в начале 1613 г. был вместе с отцом на службе в Курске.

Важно отметить, что Курский уезд был единственным из «польских», где уже в 1612 г. действовала губная изба[2], возглавляемая местным сыном Афанасием Мезенцевым. В дальнейшем, как выяснил В.Н. Глазьев, А. Мезенцев еще несколько раз был губным старостой: в 1614-1615 гг. и в 1623-1625 гг. Интересно, что сын Афанасия – Григорий был последним губным старостой в Курске в 1667-1668 гг. Все это свидетельствует о высокой репутации А. Мезенцева среди местного населения.

Наконец, известно, что одним из руководителей курского гарнизона был голова К.А. Есков, о котором мы расскажем подробнее позже. По некоторым сведениям у ливенских казаков также был свой голова.

Последний из городов «на Поле», имена некоторых администраторов которого нам известны – это Воронеж. Воеводой здесь был князь Иван Михайлович Барятинский-Манка. Судьба этого человека сложилась по воле обстоятельств – в 1608 г. он, как пленник Ураз-Магомета Касимовского оказался в Тушино и для того, чтобы сохранить жизнь, князь вынужден был признать Лжедмитрия II. В конце 1610 г. ему тушинский вор поручил ему собрать в городе своих сторонников из Рязани, Арзамаса, Шацка. Лжедмитрий II хотел сделать Воронеж своей столицей, для чего, как писал Жолкевский, «укрепил (город – А.В.) и снабдил всеми потребностями».

Первоначально, мы предполагали, что князь И.М. Барятинский оставался воеводой в Воронеже вплоть до избрания Михаила Романова. Однако знакомство с челобитной князя королевичу Владиславу заставило отвергнуть эту версию. Как писал сам князь И.М. Барятинский, с момента попадания в плен в 1608 г. он «строил (обустраивал – А.В.) 2 года» полученное от Лжедмитрия IIпоместье – Новое займище, которое находилось на границе Алатырского и Арзамасского уездов. Это значит, что в Воронеж он был направлен не ранее осени 1610 г. Сам князь воспринимал это назначение как ссылку. После убийства тушинского вора, князь Барятинский покинул Воронеж, отправившись в свое Новое займище. Достоверно известно, что уже в конце зимы – начале весны 1611 г. он активно добивался признания своих владений королевичем Владиславом. Таким образом, Воронеж остался без воеводы.

Помимо князя Барятинского, из воронежских администраторов также известен стрелецкий голова Иван Дмитриевич Пахомов. Он упоминается в поручной записи, которые давали по поступавшим на службу воронежским стрельцам. Любопытно, что упоминание головы в таком роде документа явление весьма редкое, и в воронежских документах более позднего времени неизвестное. По происхождению И.Д. Пахомов мог быть из местного воронежского дворянства, кроме того эта фамилия встречается и среди каширских детей боярских. В любом случае он был человеком невысокого полета, об этом свидетельствует отсутствие его в боярских книгах конца XVI – начала XVII в. и других известных нам документов того времени. Учитывая факт упоминания головы в поручных записях, можно очень осторожно предположить, что он также был влиятельной фигурой и имел реальную власть над своими подопечными. Сила И.Д. Пахомова должна была покоиться хотя бы на том основании, что две сотни стрельцов составляли почти половину воронежского гарнизона, и в этом качестве с ними нельзя было не считаться.

Восстановление воеводской власти, существование в Воронеже стрелецкого головы, а в Курске губного старосты, а также составление некоторых документов, о которых мы скажем позже (таможенные книги, книги отдачи в оброк угодий, книги регистрации судной пошлины, поручные записи и пр.), требовали налаживания деятельности приказных изб. Достоверно существование последних в 1611-1612 гг. прослеживается в Ельце, Воронеже, Курске. Известно также и то, что в Ельце в приказной избе служил подьячий Максим Федоров, а в Воронеже, где ее работа, видимо, организована немного хуже, вместо профессионала-подьячего трудился церковный дьячек Кирилл Григорьев.

При новых администраторах возродили сбор таможенных и кабацких доходов в пользу центрального правительства, прекращенный с самого начала царствования Шуйского.

В описи дел разрядного приказа 1628 г. под заголовком «Елец» среди других фигурирует «книга кабатцкого и таможенного доходу 119-го году», которая охватывала промежуток времени с сентября 1610 по сентябрь 1611 г. Это самый ранний финансовый документ города «на Поле», сохранившийся в архиве после пожара. Из более поздних, относящихся к 120-му году, упоминаются аналогичные тетради за сентябрь 1611 – сентябрь 1612 гг. по Курску и книги отдачи в откуп воронежских угодий. К 121-году относятся документы подобного рода за сентябрь 1612 - сентябрь 1613 гг. по Белгороду, к 122-му за сентябрь 1613-сентябрь 1614 гг. по Ливнам, к 123-му за сентябрь 1614 - сентябрь 1615 гг. по Осколу и, наконец, к 124-му за сентябрь 1615 - сентябрь 1616 гг. по Валуйкам.

Как видно из обзора этих документов, пионерами в восстановлении хозяйственной жизни был Елец, Курск и Воронеж. По-видимому, неслучаен тот факт, что именно в этих городах была лучше всего организовано управление, способствовавшее возвращению к привычной жизни. Что же до Белгорода, Оскола, Ливен, Валуек, то здесь работа таможни, кабака, бани и прочих хозяйственных объектов начала возрождаться с воцарения Михаила Романова.

Интересно, что функционирование в эти годы елецкой и курской таможни, убедительно говорит о том, что на Юге России продолжала в той или иной степени свое существование торговля. Последняя велась, видимо, не только с соседними городами «на Поле», но и с донскими казаками, о чем будет идти речь в одной из более поздних грамот самого начала 20-х годов XVIIв., где отмечалось: «а возят… с Ельца, с Ливен рекою Сосною, а из реки Сосны рекою Доном… всякие люди возят в казачьи юрты: хлебные запасы, вино и мед пресной, и сукна всякие и холсты, и зелье и свинец». Кроме того, в Ельце с 1611-1612 г. производился сбор пошлин за разбор «судных дел», которые велись между жителями уезда. В Курске и Ельце с 1611-1612 гг. возобновил работу кабак.

Изучая все эти данные, неизменно встает вопрос от чьего имени действовали городские воеводы, для кого они собирали доходы с кабаков, таможень, угодий, каково было отношение провинциалов к тем политическим силам, которые боролись за власть в 1611-1612 гг.

Как уже говорилось, первоначально в конце 1610 г., после смерти тушинского вора, Юг России мог признать королевича Владислава. Однако это всего лишь логичное предположение, подтвердить которое можно лишь косвенно тем, что в Ельце в 1610-1611 гг. собирались доходы с кабака и таможни.

Даже если города «на Поле» и присягнули Владиславу, то поддержка его продолжалась совсем недолго, вплоть до возникновения первого ополчения. Еще Н.П. Долинин обратил внимание на малочисленность земельных пожалований королевича на Юге, которые имели место лишь в нескольких самых северных уездах региона. Это также может служить подтверждением слабого отклика местного населения на идею призвания на русский престол Владислава. Наконец, к началу 1612 г. исчез и последний призрак надежды на утверждение здесь его власти, к чему привели карательные походы польско-литовских сил.

Для решения вопроса о поддержке первого ополчения весьма полезно привлечь уникальные документы воронежской приказной избы. Самая ранняя поручная запись известная нам датируется 119 годом (сентябрь 1610 – сентябрь 1611 года). Внимательное соотнесение текста записи и внутриполитической ситуации позволяет нам уточнить датировку. С начала сентября по конец декабря жители Воронежа могли признавать либо Лжедмитрия II, либо королевича Владислава. Но в записи нет упоминания ни того, ни другого, а есть лишь безличные «государь» и «государева служба» без разъяснения. В случае поддержки Тушинского вора или королевича, имя одного из них обязательно бы фигурировало. Таким образом, первую запись строго можно датировать 21 декабря 1610 (дата гибели Лжедмитрия II) – 31 августа 1611 года. Кроме того, нам известна и вторая поручная запись за 120 год (сентябрь 1611-сентябрь 1612 года) по формуляру практически идентичная (нет лишь упоминания о стрелецком голове) с первой. Воронежцам, по-видимому, была, как и многим другим русским людям, близка формула служить тому, «кого нам даст Бог на Московское государьство государя», которого необходимо было «выбрати обязательно «всею землею росийския державы».

Учитывая все это, можно с уверенностью сказать, что Воронеж встал на сторону первого ополчения, возглавляемого П. Ляпуновым, а после его смерти поддерживал подмосковное правительство Трубецкого и Заруцкого. И все же это доказательства не прямого рода, необходимы более веские аргументы.

В 1652 г. бежавший из турецкого плена ельчанин сын боярский Василий Скуридин рассказал каменскому воеводе И. Солнцеву, что «взяли де его татарове в станице в Елецком уезде, на речке на Сосне, а взяли его Васька, в то время как был в Московском государстве Заруцкий Мартин…и на каторге был он (В. Скурыдин – А.В.) 40 лет». Произведя простой подсчет, мы приходим к выводу, что Скуридин попал в плен в летом 1612 г. Имеющийся здесь в виду И.М. Заруцкий входившил в состав коалиционного «боярского» правительства вместе с Д.Т. Трубецким.

В пользу признания жителями Ельца коалиционного подмосковного правительства косвенно говорит и то, что отец елецкого воеводы М.А. Куракина – А.П. Куракин был с 1611г известен как сторонник обоих ополчений. Это, как представляется, также могло повлиять на политическую позицию его сына.

Что же касается курского воеводы Ю.И. Татищева, то он был хорошо известен как воевода ополчений. Кроме того, как будет показано ниже, некоторые курские дети боярские осенью 1612 – зимой 1613 г. получили пожалования от подмосковного правительства, а оскольскому Троицкому Монастырю выдали «под Москвою при боярех» (т.е. осенью-зимой 1612 г.) жалованную грамоту на вотчину с хорошими промысловыми угодьями.

Теперь, когда мы прояснили политическую позицию южнорусских городов, становится понятно значение возобновленного налогообложения хозяйственных объектов. Материальное благосостояние сил первого ополчения почти полностью зависело от собираемых на местах доходов. Как прекрасно показали С.Б. Веселовский и Н.П. Долинин, лидеры ополчения уделяли этому вопросу большое внимание, пытаясь всячески контролировать сбор, расход и транспортировку денежных средств под Москву. Таким образом, питая ополчение материально, города «на Поле» вносили немалый вклад в успех общего дела освобождения Москвы и выведения страны из Смуты.

Столь внушительные успехи местных администраций не могли быть возможны без поддержки городского и уездного населения. Как считал Любомиров, в Нижнем Новгороде действия местных воевод направлялись «городским советом», составленным из представителей всех слоев населения. О существовании подобных «советов» известно и в других регионах России.

Вряд ли уезды «на Поле» были исключением. Определенное представление о распределении власти между сословными группами дают подписи выборщиков на Утвержденной грамоте об избрании М. Романова. Больше всего сведений о делегации из Оскола, куда входили один представитель духовенства (соборный поп Богдан Иванов), пять атаманов, несколько детей боярских и стрельцов.

Менее равномерно были представлены выборные из Ливен – здесь мы видим одного представителя духовенства попа Гаврила, а в остальном это казаки и дети боярские. Интересно заметить, что поп Гаврила отчасти представлял и интересы ливенского казачества, так как служил в церкви св. Георгия в казачьей слободе. Отсутствие стрелецких депутатов не должно удивлять, так как стрельцов в Ливнах было меньше сотни, которая должна была теряться на фоне почти шести сотен казаков.

В курской делегации первую скрипку играли дети боярские, которых в уезде было чуть больше семиста. Остальные представители обозначены весьма расплывчато – «посацкие и уездные люди». От имени всех выборщиков Курска грамоту подписал сын боярский Иван Федорович Паркин, который вскоре за свои заслуги во время обороны Курска в 1612 г. будет зачислен в число четвертчиков с высоким для провинциального дворянина окладом в 13 рублей.

Наиболее равномерное представительство явилось из Белгорода. В нем был поп Исаак, атаманы, дети боярские, стрельцы и даже депутаты из числа пушкарей.

Как видно из этих данных, почти все слои населения Юга России были задействованы в местном управлении, но наибольшим влиянием пользовались дети боярские, составлявшее почти все сельское население уезда и казаки, которых было довольно много среди городских жителей. К сожалению, мы почти не располагаем сведениями о конкретной деятельности этих «советов». Правда известно, что в Ливнах «посадские и уездные люди» в 1610-1611 гг. построили маленький острожек в центре города (см. подробнее ниже). Это, несомненно, был результат совместного сотрудничества казаков и детей боярских, составлявших более 2/3 населения уезда. Надо признать подобный уровень самоорганизации весьма высоким, ведь как в досмутные времена, так и после воцарения Михаила Романова, население пыталось всячески уйти от исполнения повинностей, а постройка или ремонт укреплений неизменно вызывали бурю негодований и поток челобитных в Москву.

Значит ли все это, что жители городов «на Поле» замкнулись на местных интересах, «и в земных делесех, в веселии пребывающее…» или как писал Исаак Масса, правда о периоде с 1608 по 1610 гг., «земли Северская и Комарицкая, что на Польской стороне, жили в мире и спокойствии; и там пахали и засевали поля, ни о чем ни печалясь, предоставив Москву самой себе».

На самом деле, до конца восстановить мирную, спокойною жизнь мешал не только дамоклов меч, висевший над судьбой России в то время в лице Швеции и Польши, но и необходимость борьбы с крымскими татарами, которые, чувствуя себя безнаказанными, совершали грабительские рейды. Анализ, хотя бы ливенской и епифанской писцовых книг, позволяет четко сказать, что с 1606 г. татары буквально ежегодно разоряли Юг России. Подобное положение привело к реорганизации станичной службы «снизу». В эти годы, например, ельчане, осознававшие необходимость обороны от татар, продолжали нести сторожевую службу, ранее воспринимавшуюся тягостной повинностью перед государством. Именно во время несения такой службы оказался в плену елецкий дворянин Василий Скуридин, вернувшийся из плена сорок лет спустя в 1652 году.

Заботились о защите своего уезда и ливенцы, которые, причем и горожане и сельские жители («посадские и уездные люди»), собственными усилиями возвели в 1610-1611 г. маленький острожек, являвшийся сердцем города – здесь была воеводская («разрядная») изба, кабак, баня, торговые лавки и проч. Этот факт, кстати, наводит на мысль о том, что в Ливнах в 1610-1611 гг. кабак, баня, торговые лавки также давали определенные доходы.

К этому можно добавить один интересный штрих, указывающий на несение ливенцами пограничной службы. Летом 1628 года из татарского плена вернулся новосилец С.Л. Михайлов. В своей челобитной он писал о том, что семнадцать лет назад (то есть в 1611 году) в «ехол я с вестей с Ливин и по дороге взяли меня в полон ногайские люди…».

Для таких уездов как Воронежский и Курский была актуальна опасность нападения запорожских казаков-черкас и польско-литовских шаек. Последние, в отличие от татар, руководствовались не только соображениями грабительского характера, но, как верно заметил А.А. Зорин, ставили перед собой целью приведение ряда южных городов к присяге королевичу Владиславу. Между прочим подобные «карательные» походы производились польско-литовскими и черкасскими отрядами уже в 1610 – начале 1611 гг.

Фактический материал полностью подтверждает эти выводы. Так, согласно, более поздним воеводским отпискам с 1607 по 1612 года в Курском уезде действовали отряды атамана Насеки, пана Кулаковского, полковника Старинского. Особенно отличился полковник Мишко Дорошенко, более четырех лет совершавших рейды в уезд и угнавший в плен 30 человек. Общее же количество пленных за эти годы составило 66 человек. Эти данные вряд ли можно считать полными, ведь отписки составлялись гораздо позже описанных событий.

Опасность черкасского нападения была еще и в том, что казаки могли вообще захватить и уничтожить уездный город, как, например, случилось в конце осени 1612 г. с Путивлем, судьбу которого чуть не разделил и Курск.

События курской осады зимой 1612 г. прекрасно описаны А.А. Зориным. поэтому мы не будем повторяться. Обратим внимание еще на несколько немаловажных фактов. После того, как осада Курска была снята местные служилые люди совершили несколько успешных походов против польско-литовских отрядов под д. Красное поле и на р. Ивота, в ходе которых, между прочим, были захвачены языки. Обо всем этом сообщалось подмосковному правительству, которое контролировало их действия. Кроме того, нам удалось установить, что курский сын боярский К.А. Есков 6 октября 1612 г. «за курскую осадную службу, головство 120-го году» был награжден в подмосковном ополченском правительстве («при боярех») получением жалования из Галицкой четверти[3]. Это также свидетельствует о том, что южнорусские города признавали власть подмосковных ополчений. Думается, что дальнейшее изучение архивных источников даст еще большее количество подтверждающих наши выводы фактов.

Угрозу татарско-черкасских нападений не могли не учитывать и в Воронеже, где усиливался и пополнялся крепостной стрелецкий гарнизон, которым командовал голова Иван Дмитриевич Пахомов. На напряженное положение Воронежском уезде красноречиво намекает такая «мелкая» деталь – десятипудовый колокол в Воронежской крепости, в который били тревогу при появлении врагов, использовался настолько часто в Смутное время, что к 1615 году он уже был расколот и вышел из строя.

Самой тяжелой и в этом смысле исключительной была участь Белгорода и Царева-Борисова. Сначала в 1612 г. сгорел и не был возобновлен Царев-Борисов, о причинах ликвидации которого как верно отметил М.Ю. Зенченко, «достоверно ничего не известно». Артиллерия, среди которой была пострадавшая от огня «пищаль Собака» - стенобитное орудие, отлитое в 1575 г. знаменитым мастером Андреем Чоховым, из этого города была вывезена в Белгород. Известно также, что «образа, и книги, и ризы, и всякое церковное строение церкви Николы ратного…привезено было из Царева города в Валуйку». Часть населения города переселилась в Валуйки и Белгород, где проживало в отдельных слободах. В разрядной справке 1681 г. упоминалось, что Царев-Борисов прекратил существование благодаря «черкасскому разорению». Все эти факты противоречат друг другу. Выход из создавшегося тупика нашел Зенченко, как представляется, верно предположивший, что «город был сначала оставлен войсками, а только потом сожжен».

В том же роковом для порубежных городов 1612 году лубенским урядником князем Семеном Лыко был взят и сожжен дотла Белгород. Заново он был отстроен на новом месте – левом берегу реки Северский Донец во второй половине 1613 г.

Отсутствие источников по Цареву-Борисову и Белгороду за 1611-1612 гг. полностью объясняется их разорением, во время которых погибли многие документы, из которых можно было бы почерпнуть какие-либо сведения.

К сожалению, у нас очень мало конкретных сведений об участии жителей юга России в отрядах обоих ополчений. Например, Новый летописец как и другие памятники того времени подтверждает наличие «украинных» ратников в числе ополченцев, но на жителей конкретных уездов не указывает.

Нам известно лишь несколько определенных фактов. Во-первых, какое-то количество белгородских казаков участвовало в длительной осаде Москвы с конца 1610 по конец 1612 годов. Во-вторых, практически не вызывает сомнения, что на стороне ополчений воевали и ельчане. Этому можно найти косвенное подтверждение. В середине сентября 1613 г. в Рахине острожке под Тихвином находился отряд И. Сумбулова, который должен был вместе с войском Д.Т. Трубецкого бороться со шведами в Новгородской земле. Из отряда Сумбулова к шведам попал в плен казак «ельчанин Ивашко», который «был в станице у Ивашка Яковлева». Казачьи отряды-станицы принимали самое активное участие в движении ополченцев. Именно они, находясь под Москвой таборами, фактически держали в осаде польский гарнизон, до тех пор, пока ратники Минина и Пожарского не нанесли по ним решающий удар. Поэтому весьма вероятно, что ельчанин Иван в составе станицы Яковлева воевал и год назад в составе войска ополчений. Наконец, один из ливенских детей боярских, находясь на службе у подмосковного ополчения, доставил несколько грамот в Мценский уезд.

После освобождения Москвы жизненной необходимостью стало избрание царя, без которого, как писали воеводы ополчения, «нисколько быть невозможно». В ноябре было принято решение пригласить на выборы из каждого уезда по десять человек «добрых разумных и постоятельных». Тогда же стали рассылаться грамоты по городам, созывавшие людей для участия в Земском соборе. В январе в столицу прибыла большая часть выборщиков. Среди них были и представители городов «на Поле» - Белгорода, Ливен, Курска и Оскола, «рукоприкладства» которых дошли до нас на Утвержденной грамоте об избрании Михаила Романова. Нас не должно смущать отсутствие подписей жителей Ельца, Воронежа и Валуек. Как известно, подписи собирались несколько позже, в то время как многие выборщики успели покинуть столицу.

Для нас важнее то, что признание нового государя на Юге России было фактическим. Так, хотя ельчан и нет среди известных нам выборщиков, но их политическая позиция ясна из событий весны-лета 1613 г. когда они боролись против И.М. Заруцкого. Что до Воронежа, то сюда весною 1613 г. был направлен бывший елецкий воевода М.А. Куракин.

Таким образом, все города «на Поле» сразу и без колебаний признали власть Михаила Романова и в дальнейшем верно служили ему, решительно противодействуя И.М. Заруцкому, воевавшему за Ивана Дмитриевича, сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II.

* * *

Итак, как мы видим, Смутное время нарушило обычное течение жизни как в центральных и северных уездах, так и на Юге России. Люди стремились к восстановлению привычной «старины», что диктовало не только налаживание быта, но и консервативную политическую позицию. Изложенные факты подтверждают то, что южнорусские жители также понимали необходимость единения, преодоление крупномасштабного кризиса «всей землей», а не отдельными слоями общества.

С другой стороны, необходимость консолидации сочеталась с концентрацией на местных проблемах, на решении тех вопросов, которые раньше не делались без вмешательства из Москвы. Несение сторожевой службы, строительство и уход за укреплениями, забота о численности гарнизона, ведение суда и торговли, налаживание связей между соседними уездами и подмосковным «боярским» правительством – все это предполагало невиданный дотоле уровень самоорганизации, который во многом и позволил спасти Россию.

Впрочем, обе тенденции к консолидации и замкнутости на местных интересах были полезны. Оказалось, что вытаскивать Родину из пропасти Смуты можно по-разному, и в этом смысле у южнорусского жителя был выбор. Хочешь – вступай в ополчение и освобождай Москву от интервентов, а хочешь – неси малозаметную службу на границе и береги ее от татар и черкас. Наконец, можно было остаться дома, наводить там порядок, торговать, готовить уезд к тому, чтобы он, однажды, признал законно избранного царя, и сразу же, подзализав раны, продолжил борьбу с разрушениями Смуты.

Установленные факты ярко говорят о том, что в этот сложный период нашей истории пульс жизни на Юге России не замер, а напротив, застучал еще сильнее. Вопреки нашим представлениям о Смуте, правительство Михаила Романова нашло на юге России пусть не благоденствующие (а кое-где и разоренные), но не безжизненные города, где не было надобности начинать все с нуля. Власть новой династии здесь признали быстро и легко.

Напоследок хотелось бы указать на одну немаловажную деталь. В силу различных, в том числе и объективных причин, жители Юга России оказались в общественном сознании современников и потомков одними из главнейших виновников и носителей Смуты. Поддержка самозванцев и антиправительственных сил, разбой и нестабильность - это лишь половина правды. К сожалению, современники и потомки, в числе которых историки, потеряли из виду тот факт, что южнорусские люди не менее других заслужили носить звание спасителей Отечества. Оправдание наших предков, не до конца справедливо осужденных обществом того времени как сторонников самозванщины и анархии, есть также одна из наших задач, и если, автору данной работы удалось донести до читателя эту мысль, то наш труд можно считать не бессмысленным.

Литература и источники

1. Антонов А.В. Из поместной практики Смутного времени // Русский дипломатарий. Вып. 7. М., 2001. С. 396-402.
2. Акты Московского государства. Т.I-II. СПб., 1890, 1894.
3. Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией Академии наук. Т. 2. СПб., 1836.
4. Белокуров С.А. Разрядные записи за Смутное время (7113-7121 гг.) М., 1907.
5. Веселовский С.Б. Акты подмосковных ополчений и Земского собора. 1611-1613 гг. М., 1911.
6. Веселовский С.Б. Дьяки и подьячие XV-XVII вв. М. 1975.
7. Глазьев В.Н. Власть и общество на Юге России в XVII в. Воронеж, 2001.
8. Глазьев В.Н. Воронежские воеводы и их окружение в XVI-XVIIвв. Воронеж, 2007.
9. Гамаюнов А.И. Лебедянь. Близость начала (О сельце, городе и уездном центре) // Записки Липецкого областного краеведческого общества. М. – Липецк. 2005.
10. Государственный архив Воронежской области. Ф. 182. Оп. 4. Д. 1. Л. 1.
11. Долинин Н.П. Подмосковные полки (казацкие «таборы») в национально-освободительном движении 1611-1612 гг. Харьков, 1958.
12. Допросные речи побывавших в стане у И. Сумбулова // Тураев А.А. Мелочи Новгородской жизни. // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2000. №1 (1). С. 122.
13. Записки Станислава Немоевского. Рукопись Жолкевского. Рязань, 2006.
14. Зенченко М.Ю. Южное российское порубежье в конце XVI– начале XVIIв. (опыт государственного строительства). М., 2008.
15. Зорин А.А. Оплот Московского царства. // Зорин А.А., Стародубцев Ю.Г., Шпилев А.Г., Щеглова О.А. Очерки истории Курского края. Курск, 2008. С. 419-560.
16. Киевский летописец первой половины XVIIстолетия // Украинский исторический журнал. 1989. № 5. С. 103-114.
17. Козляков В.Н. Смута в России. XVII в. М., 2007.
18. Куликово поле. Документы по землевладению начала XVII в. Вып. 1. Тула, 1999.
19. Ларионов С. Описание Курского наместничества из древних и новых разных о нем известий вкратце. М., 1786.
20. Любомиров П.Г. Очерки истории второго нижегородского ополчения 1611-1613 года. М., 1939.
21. Масса Исаак. Краткое известие о Московии в начале XVII в. - М. – 1931.
22. Материалы для истории Воронежской и соседних губ. Т. 2. Воронежские писцовые книги / Изд. Л.Б. Вейнберг, А.А. Полторацкая. Воронеж: типография губернского правления, 1891.
23. Мацук М.А. Город Ливны и Ливенский уезд в 1615-1616 году. Территория, население, землевладение, освоение, тяглоспособность. Сыктывкар, 2001. Ч. II-III.
24. Никулов А.П. Серия «Оскольские древности» (архивные материалы XVII в.) Часть I. Оскольская дозорная книга 1615 года (текст и комментарии). Старый Оскол, 2004.
25. Новомбергский Н.Я. Слово и дело государевы. Т.1. М., 1911.
26. Новосельский А.А. Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII в. М., – Л., 1948.
27. Описи архива разрядного приказа XVII в. СПб., 2001.
28. Отрывки из «Повести о граде Курске» XVIIв. // Зорин А.В., Раздорский А.И. Порубежье. Курский край в XVII веке / сер. Курский край, т.VI. Курск, 2001. С. 291-309.
29. Палицин А. Сказание. М. – Л., 1955.
30. Памятники южновеликорусского наречия. Челобитья и расспросные речи. М., 1993.
31. Папков А.И. Порубежье Российского царства и украинских земель Речи Посполитой (конец XVI– первая половина XVII). Белгород, 2004.
32. Платежные книги Елецкого уезда Засосенского стана 7123 г (1615 г.) // Памятная книжка Воронежской губернии на 1908 г. - Воронеж, 1908. С. 45 – 62.
33. Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI – XVII вв. М. 1994.
34. ПСРЛ Т. 14. М., 1965.
35. Солодкин Я.Г. Из ранней истории Царева-Борисова // Проблемы изучения истории центрального Черноземья. Воронеж, 2000.
36. Станиславский А.Л. Гражданская война в России XVII в. М., 1990.
37. Станиславский А.Л. Труды по истории государева двора. М, 2004
38. Сухотин Л.М. Земельные пожалования в Московском государстве при царе Владиславе. 1610-1611 гг.. М. 1911.
39. Сухотин Л.М. Четвертчики Смутного времени (1604-1617 гг.) // Чтения в имп. Обществе истории и древностей российских. М., 1912. № 2.
40. Тюменцев И.О. Смутное время в России начале XVIIстолетия: движение Лжедмитрия II. М., 2008.
41. Флоря Б.Н. Польско-литовская интервенция и русское общество. М., 2005.
42. Челобитные царю Михаилу от разных лиц по случаю различных обстоятельств. // И.Е. Забелин. Минин и Пожарский. «Прямые» и «кривые» в Смутное время. СПб., 2005. С. 244-245.

[1] Автор выражает искреннюю благодарность Н.В. Рыбалко, которая любезно указала нам на эти сведения.

[2] Губные органы власти функционировали с 1539 по 1702 гг. как важнейший элемент местного самоуправления, в компетенцию которых входила, прежде всего, борьба с наиболее опасными уголовными преступниками.

[3] Сын боярский-четвертчик, получал жалование из Четверти ежегодно (!), в то время как большинству провинциального дворянства деньги выдавались от случая к случаю. Выплата жалования из Четверти являлась формой денежного обеспечения правящей элиты русского государства в XVI-XVII в. и такая награда для простого сына боярского была столь же престижна, сколь и материально выгодна.

• История Руси (допетровская эпоха)