Федотов С.В.

Монастырское хозяйство является традиционной темой исследований в отечественной историографии. Существует большое количество работ, посвященных истории землевладения и хозяйства Троице-Сергиева, Чудова, Спасо-Прилуцкого, Кирилло-Белозерского, Соловецкого, Иосифо-Волоколамского и других монастырей.[1] Общие наблюдения о землевладении и хозяйстве монастыря Рождества Богородицы под Боровском были сделаны во второй половине XIX-XX столетиях архимандритом Леонидом (Кавелиным), И. П. Хрущовым и И. У. Будовницем.[2] Особая заслуга в разработке истории хозяйственной жизни монастыря Рождества Богородицы в XVI-XVII веках принадлежит В. И. Осипову.[3] Однако хозяйство обители при игумене-основателе Пафнутии и организация его управления не были предметом специального исследования.

Изучение хозяйства монастыря Рождества Богородицы при жизни Пафнутия Боровского сильно затруднено тем обстоятельством, что в Смутное время Лжедмитрий II захватил обитель и сжег ее. В результате пожара был уничтожен монастырский архив, содержащий документы второй половины XV-XVI века.[4] Единственными источниками, которые сохранили сведения о хозяйстве обители и организации его управления, являются Повесть о преподобном Пафнутии и Житие Пафнутия Боровского. Подчеркнем, что данные источники содержат в большей степени косвенные указания на монастырское хозяйство, поскольку они создавались с целью описания жизни преподобного Пафнутия Боровского. Однако сопоставление содержащихся в них сведений с другими источниками позволяет сделать попытку изучения монастырского хозяйства и организации его управления.

Первым на Повесть о преподобном Пафнутии, написанную Иннокентием, обратил внимание архиепископ Черниговский Филарет (Гумилевский). Исследователь назвал данный памятник «запиской», составленной «неизвестным со слов священника Никиты, бывшего на погребении Пафнутия, и учеников Пафнутия».[5] Вслед за архиепископом Черниговским Филаретом, Повесть о преподобном Пафнутии ошибочно называли «запиской» И. С. Некрасов, В. О. Ключевский, Н. П. Барсуков, А. П. Кадлубовский, Д. С. Лихачев, Я. С. Лурье, А. В. Топильская.[6] Л. А. Дмитриев предложил называть этот памятник Рассказом о смерти Пафнутия Боровского и дважды под таким заголовком опубликовал его текст.[7] Предложенное Л. А. Дмитриевым название Повести о преподобном Пафнутии повторила Н. В. Савельева.[8]

Повесть о преподобном Пафнутии сохранилась полностью только в одном списке, находящемся в составе религиозно-нравоучительного сборника из собрания Иосифо-Волоколамского монастыря Российской государственной библиотеки № 515.[9] Рукопись написана на 535 листах разными почерками полууставом, полууставом с элементами скорописи и скорописью, формат сборника в 4˚. На листах 1 и 533 об. содержатся записи, указывающие, что данный сборник принадлежал Марку Левкеинскому, иноку Иосифо-Волоколамского монастыря: «Съборник Марка Левъкѣиньскаго».

Текст Повести о преподобном Пафнутии не имеет заголовка и начинается словами: «О Господи, спаси же! О Господи, поспѣши же!».[10] Напротив текста на полях кириллическими буквами, выделенными киноварью, поставлен номер 36 главы.[11] В оглавлении, которое помещено в данной рукописи на 3-4 об. листах, под номером 36 главы читается заголовок: «Повѣсть о преподобнѣмъ Пафнотии».[12] На листах 419-420 об. находится Сказание о преподобном Пафнутии, написанное другим почерком небрежным полууставом.

Рукопись написана на бумаге, содержащей следующие филиграни:

1) на листах 1-8, 297-320, 361-424 рука под розеткой сходна с филигранью в каталоге G. Piccard, III, № 575 – 1534 год;[13]

2) на листах 9-40, 92-112, 116-121, 147-161, 173-174 двуручный кувшин под розеткой с пояском на горле и тулове двух вариантов, второй вариант имеет искривленные стоян и поддон, подобен филиграни в каталоге C. M. Briquet, № 12865 – 1534-1536 годы;[14]

3) на листах 41-89, 124-146, 162-169, 177-296, 432-439 перчатка с пояском под пятиконечной звездой подобна филиграни в каталоге G. Piccard, V, № 1536 – 1538 год;[15]

4) на листах 115, 122, 172, 175 двуручный кувшин под розеткой сходен с филигранью в каталоге Н. П. Лихачева, № 1661 – 1535-1540 годы,[16] C. M. Briquet, № 12866 – 1535-1547 годы;[17]

5) на листах 321-360, 425-428, 440-472, 496-497, 512-535 узкая и высокая тиара под крестом, над крестом перечеркнутый стержень, сходна с филигранями в каталоге Н. П. Лихачева, № 1634 – 1536 год и № 3715 – 1541 год;[18]

6) на листах 473-481 перчатка под короной с шестью фестонами подобна филиграни в каталоге G. Piccard, VI, № 1742 – 1536 год;[19]

7) на листах 484-489 перчатка сходна с филигранью в каталоге C. M. Briquet, № 10776 – 1529 год;[20]

8) на листах 502-509 перчатка под короной подобна филиграням в каталоге G. Piccard, VI, №№ 1892, 1895 – 1533 год,[21] Н. П. Лихачева, №№ 1606-1608 – 1535 год.[22]

Важным основанием для датировки рукописи является Краткий Летописец Марка Левкеинского, находящийся в составе данного сборника.[23] Общие наблюдения о Кратком Летописце Марка Левкеинского впервые были сделаны А. А. Зиминым, опубликовавшим его текст.[24] Однако исследователь не обратил внимания на одно существенное обстоятельство. После листа 491, на котором сделаны летописные записи, идет чистый лист. Два данных листа вклеены и не содержат водяных знаков. Скорее всего, это было сделано для продолжения летописных записей.

Летописные известия на листах 491-491 об., 510 об., 511-515 об. написаны разными почерками. На листе 510 об. помещены две записи летописного характера. Первую летописную запись А. А. Зимин опубликовал, но текст передал с ошибкой: «Алексей сожжен в лето 6980».[25] В рукописи написано: «Алексин сожжен в лѣто 6980».[26] Вторая летописная запись на листе 510 об. А. А. Зиминым не была опубликована: «В лѣте седмые тысящи четыредесятном в четвертом по мартъ по 28 число тому полсемадесят лѣтъ Семионовы келаревы лѣта». Летописные записи на листах 511-515 об. сделаны каллиграфическим полууставом.

Краткий Летописец Марка Левкеинского охватывает события с 1409 по 1552 год.[27] На основании этого Р. П. Дмитриева датировала рукопись из собрания Иосифо-Волоколамского монастыря, № 515 серединой XVI века.[28] Однако летописные записи под 1552 годом находятся на вклеенном 491-491 об. листе и сделаны другим почерком полууставом, чем записи на 510 об. и 511-515 об. листах. Основная часть летописных записей находится на 511-515 об. листах и завершается 1536 годом. Исходя из данных анализа филиграней и последней записи под 1536 годом в основной части Краткого Летописца Марка Левкеинского, рукопись из собрания Иосифо-Волоколамского монастыря, № 515 следует датировать второй половиной 30-х годов XVI века.

Повесть о преподобном Пафнутии находится на листах 395-419 и написана каллиграфическим полууставом, которым сделаны летописные известия на листах 511-515 об. и записи на листах 1 и 533 об., указывающие на Марка Левкеинского как владельца рукописного сборника. Учитывая сказанное выше, можно считать Марка Левкеинского переписчиком Повести о преподобном Пафнутии и составителем основной части летописных записей.

В изучении Повести о преподобном Пафнутии особая заслуга принадлежит В. О. Ключевскому, который опубликовал данный памятник.[29] По мнению исследователя, Повесть о преподобном Пафнутии была написана его учеником Иннокентием в 1477 или в 1478 году до ухода Иосифа Санина из монастыря Рождества Богородицы. Основанием для данной датировки послужило указание на Иосифа Санина в числе иноков, пришедших навестить Пафнутия Боровского, которые могли подтвердить достоверность слов Иннокентия: «не буди мънѣ лъгати на преподобнаго, понеже и свѣдѣтелие суть неложьнии».[30]

Иосиф Санин, как считает А. А. Зимин, окончательно покинул монастырь Рождества Богородицы под Боровском в мае 1479 года.[31] Однако до этого времени он постоянно отсутствовал в обители. Так, после смерти Пафнутия Боровского Иосиф Санин был в Москве, где великий князь Иван III Васильевич утвердил его на игуменство в монастыре Рождества Богородицы.[32] Вернувшись в обитель, Иосиф Санин быстро покидает ее и отправляется в путешествие по русским монастырям до 1479 года.[33] Таким образом, упоминание Иосифа Санина в Повести о преподобном Пафнутии как свидетеля достоверности слов Иннокентия не является достаточным аргументом для датировки памятника.

Отметим несколько фактов, позволяющих уточнить датировку данного сочинения Иннокентия. Во-первых, Повесть о преподобном Пафнутии была написана после его преставления, поскольку в ней описаны последние восемь дней жизни старца и его погребение, то есть она охватывает события с 24 апреля по 2 мая 1477 года.[34] Следовательно, нижняя хронологическая граница – это не ранее 2 мая 1477 года. Во-вторых, в Повести о преподобном Пафнутии упомянута великая княгиня Мария Ярославна,[35] дочь князя Ярослава Владимировича Боровского и Серпуховского и мать великого князя Ивана III Васильевича. Согласно летописным данным, Мария Ярославна постриглась в монахини на Сретение, 2 февраля, 1479 года и была названа Марфой.[36] После 2 февраля 1479 года княгиня Мария Ярославна упоминается в источниках как «великая княгиня инока Марфа» или «великая княгиня Марфа».[37] Пострижение в монахини дочери князя Ярослава Владимировича Боровского и Серпуховского, которая «велику вѣру имѣше кь Пречистые монасътырю и любовь кь своему богомольцу, старьцу Пафънотью, яко же инъ никъто же»,[38] не могло остаться неизвестным в Боровске и в находящемся рядом с городом монастыре Рождества Богородицы. Следовательно, если бы Иннокентий писал Повесть о преподобном Пафнутии после 2 февраля 1479 года, он бы назвал Марию Ярославну «великой княгиней инокой Марфой» или «великой княгиней Марфой». Верхний хронологический рубеж создания Повести о преподобном Пафнутии – это февраль 1479 года. Таким образом, Иннокентий составил свое сочинение после 2 мая 1477 и до февраля 1479 года.

Отметим, что Повесть о преподобном Пафнутии является одним из источников Жития Пафнутия Боровского,[39] которое было написано архиепископом Ростовским и Ярославским Вассианом Саниным. В историографии существуют различные точки зрения о времени составления данного Жития. В 1868 году И. П. Хрущов высказал обоснованное предположение, что Житие Пафнутия Боровского было написано Вассианом Саниным между 18 января 1506 года и 28 августа 1515 года, когда он занимал архиепископскую кафедру Ростова и Ярославля.[40] В 1871 году авторитетный историк В. О. Ключевский определил время создания данного Жития периодом между 1500 и 1515 годами, когда Вассиан Санин был архимандритом Симонова монастыря в Москве или архиепископом Ростова и Ярославля.[41] Точка зрения И. П. Хрущова, по-моему, является более аргументированной. Кроме того, в пользу мнения И. П. Хрущова свидетельствует указание в заголовке Жития Пафнутия Боровского на то, что оно «списано ученикомъ его Васианомъ, архиепископом Ростовъскимъ и Ярославъским».[42] Составленное Вассианом Саниным Житие Пафнутия Боровского вошло в Софийский, Успенский и Царский своды Великих Миней Четьих митрополита Макария.[43]

Для изучения хозяйства монастыря Рождества Богородицы воспользуемся списком Жития Пафнутия Боровского в составе древнейшего Софийского свода Великих Миней Четьих. Как свидетельствует вкладная запись, составление Софийского свода было завершено к 1541 году: «В лѣто 7040 девятое въ христолюбивое царство святѣишаго царя и государя великого князя Ивана Васильевичя всея Русии самодержьца восмое лѣто государьства его, в перъвое же на десять лѣто от рожества его. Се яз, смиреный Макарие, архиепископъ Богоспасаемых градов Великого Новаграда и Пъскова, дал есми сию святую великую книгу Минѣю Четью месяць маи и прочих два на десять Минѣи Четих во святую великую в соборную церковь святыя Софѣя, неизъреченныя Премудрости Божия, того же преславущего Великого Новаграда. В шестое на десять лѣто святительства и паствы своего смирения на паметь своеи души и по своих родителех въ вечнои поминок…».[44] Создание Софийского свода Великих Миней Четьих, по мнению Н. Ф. Дробленковой, было начато в 1529/1530 году в Новгороде.[45]

Майский том Софийского свода Великих Миней Четьих написан на 561 листе в два столбца полууставом разных почерков, формат рукописи в 1˚. Рукопись имеет несколько систем нумерации листов. В данной работе ссылки делаются по нумерации, выполненной синими чернилами арабскими цифрами в правом верхнем углу листа. На листах 64 a – 75 d находится Житие Пафнутия Боровского, написанное Вассианом Саниным, на листах 75 d – 76 b – Краткое Житие преподобного и на листах 76 c – 80 d – Похвала Пафнутию Боровскому.

Несмотря на то, что Вассиан Санин написал Житие Пафнутия Боровского между 1506 и 1515 годами, содержащиеся в нем сведения о монастырском хозяйстве при игумене-основателе можно считать достоверными по нескольким причинам. Во-первых, Вассиан Санин был пострижен в «иноческыи образ» самим Пафнутием Боровским «и много время с нимъ съжительствовах».[46] Во-вторых, о жизни монастыря Рождества Богородицы до своего прихода в обитель Вассиан Санин слышал «от древних ученикъ» Пафнутия Боровского – Иннокентия и Исайи Черного, а также от своего старшего брата Иосифа Волоцкого.[47] В-третьих, некоторые сведения о монастырском хозяйстве, приводимые Вассианом Саниным, были взяты им из Повести о преподобном Пафнутии.[48]

Рассматривая хозяйство монастыря Рождества Богородицы при Пафнутии Боровском, в первую очередь необходимо обратить внимание на численность братии. Иннокентий, а вслед за ним Вассиан Санин указывают, что на момент смерти преподобного, то есть к 1 мая 1477 года, в обители было 95 иноков.[49] Это достаточно большое число монашеской братии для монастыря, основанного в 1444 году и существующего всего 33 года. Для сравнения приведем данные по Иосифо-Волоколамскому монастырю. В конце XVI века, то есть по прошествии более ста лет со времени основания, в обители было более 100 человек монашеской братии: в 1578/1579 году было 130 человек, в 1598/1599 году – 97 человек, в октябре 1601 года – 140 человек, в 1603/1604 году – 110 человек.[50]

Есть все основания предполагать, что еще при жизни Пафнутия Боровского в монастыре Рождества Богородицы сформировалось вотчинное хозяйство, позволяющее прокормить 95 иноков. О наличии у обители Рождества Богородицы земельных владений свидетельствует духовная грамота князя Юрия Васильевича Дмитровского, составленная ранее 12 сентября 1472 года.[51] Согласно данной духовной грамоте, в монастырь Пафнутия Боровского завещалось «село Бронниче, и з деревнями, и с луги, и с пожнями, и с озеры, и что к нему потягло, со всѣм, как было при моеи бабѣ, великои княгинѣ, и съ хлѣбом, что в земли, опрочь стоячего хлѣба, и з животиною. А что в том селѣ и в деревнях серебра на людех, ино того серебра половина Пречистои, а другаа половина тѣм хрестианом, на коих то серебро».[52]

О другом вкладчике в обитель говорится в чуде Жития Пафнутия Боровского об исцелении «подружие Алексѣя рекомаго Бурина».[53] Выражая свою благодарность Пафнутию Боровскому, исцеленная «пославьши же инокомъ милостыню» и «велию вѣру имяше къ блаженному отцу Пафнотию и повсегда посылааше къ святому чад своих з дароношениемъ».[54]

На монастырских землях работало феодально-зависимое население, о чем свидетельствует Послание Иосифа Санина к братии обители Рождества Богородицы. В данном Послании автор жалуется на великого князя Ивана III Васильевича: «… монастырские сироты иные проданы, а иные биты, а иных в холопи емлють».[55] Именно действия великокняжеской власти, начавшей отбирать «монастырских сирот», стали одной из главных причин того, что новый настоятель Иосиф Санин оставляет игуменство и уходит из обители Рождества Богородицы.[56]

В одном из чудес Жития Пафнутия Боровского рассказывается о попытке украсть из монастыря «работьныя три волы». Однако совершавшие кражу были пойманы на месте преступления.[57] В рассматриваемом чуде упомянуты «работницы иже въ обители».[58] В Житии Иосифа Волоцкого, составленном Львом Филологом,[59] также говорится, что монастырь Рождества Богородицы под Боровском имел «наемникъ работающихъ».[60] В хозяйстве обители Пафнутия Боровского, таким образом, были заняты наряду с феодально-зависимым населением наемные работники. Следует отметить, что сам игумен-основатель, по свидетельству Вассиана Санина, «землю оградную дѣлаше».[61]

На значительные размеры монастырского хозяйства указывает также чудо из Жития Пафнутия Боровского о помощи людям во время голода. Вассиан Санин отмечает, что преподобный «всѣх окрестныхъ препита, яко до тысящи на въсякъ день и множе събиратися, и ничто же остави въ обители».[62] Данная цифра, вероятно, завышена Вассианом Саниным, чтобы подчеркнуть добродетели Пафнутия Боровского. Однако рассмотренное чудо весьма показательно в том отношении, что монастырь имел большие запасы продовольствия, позволившие оказывать помощь нуждающимся.

Свидетельством материального благополучия монастыря Рождества Богородицы является строительство каменного храма вместо деревянной церкви, расписанного живописцами Дионисием и Митрофаном, «пресловущих тогда паче всѣх в таковемъ дѣле».[63] Кроме того, в Житии Пафнутия Боровского отмечено, что преподобный сделал «добрѣ и все прочее обители устроение».[64] Постройка каменного храма, его роспись известными живописцами и дальнейшее обустройство обители требовали больших затрат. Следовательно, казна монастыря Рождества Богородицы располагала соответствующими средствами.

Отметим, что в монастыре Рождества Богородицы под Боровском иноки активно занимались рыбным промыслом. Так, в Житии Пафнутия Боровского содержатся два чуда, в которых описаны случаи очень больших уловов рыбы.[65] Согласно первому из рассматриваемых чудес, «и толико извлекоша множесътво рыбъ, яко на всю свѣтлую седмицу довольно полагаху на трапезѣ братии и всѣм сущимъ въ обители на обѣд и вечерю».[66] В другом чуде говорится, что Пафнутий Боровский «испросивъ у нѣкоего князя» три дня для ловли рыбы на Оке «на единой сѣжи пребыти».[67] Результат превзошел все ожидания, поскольку «въ едины три дни ятъ седмьсотъ и тридесять рыбицъ великих, елици же на князя ловъ творяху ни во все лѣто не яше толико рыбъ».[68] Сам игумен-основатель Пафнутий Боровский «въ въремя же зимное молитвѣ множае прилежаше и чтению и мрежие плетый, имъ же потреба бяше въ рыбную ловитъву».[69] Вероятно, рыбный промысел являлся важной составляющей хозяйственной деятельности монастыря Рождества Богородицы.

Рассмотренные чудеса Жития Пафнутия Боровского и другие источники позволяют сделать вывод о том, что уже при игумене-основателе обитель Рождества Богородицы имела земельные владения и феодально-зависимое население. На монастырь также трудились наемные работники. Хозяйство обители позволяло прокормить многочисленную братию и оказывать помощь нуждающимся во время голода. Монастырская казна располагала средствами достаточными, чтобы построить каменный храм и для его росписи пригласить живописцев Дионисия и Митрофана. Важным направлением хозяйственной деятельности обители был рыбный промысел. Таким образом, хозяйство монастыря Рождества Богородицы, сформировавшееся при Пафнутии Боровском, требовало умелого управления и постоянного внимания.

В управлении монастырским хозяйством особую роль играл Иннокентий, о чем свидетельствует написанная им Повесть о преподобном Пафнутии. Так, уже в первом сюжете Повести говорится о том, что Пафнутий Боровский дает Иннокентию указания по починке плотины на монастырском пруду.[70] Иннокентий исполнил поручение старца, «пояхъ съ собою братию, ихъ же ми повелѣ, и преже со старьцемъ бывьшая ученика его Варъсанофия, Зосиму и Малъха».[71] В данном случае Иннокентий выступает руководителем хозяйственной деятельности других иноков. Отметим, что монастырский пруд, «его же създа многым трудомъ своимъ» сам Пафнутий Боровский,[72] подтверждает особое значение рыбного промысла в хозяйстве обители.

В Повести о преподобном Пафнутии Иннокентий подчеркивает свою заботу о благосостоянии монастыря. Так, 25 апреля 1477 года в обитель «привезоша грамоты от предѣла тьферьскаго да деньги золотые», которые Иннокентий принес в келью Пафнутия Боровского.[73] Однако старец не разрешил прочесть грамоты и велел вернуть их вместе с деньгами. Тогда Иннокентий говорит старцу: «Повели мънѣ възяти, нам то надобе». На эти слова Пафнутий Боровский ответил: «Ты возьмешь – ино то я взял».[74] В результате Иннокентий выполнил повеление игумена.[75] Данный сюжет имеет большое значение для определения роли Иннокентия в жизни монастыря Рождества Богородицы и его статуса среди монашеской братии. Важно подчеркнуть, что действия Иннокентия могли быть расценены пришедшими как исполнение воли игумена монастыря. Вероятно, многие видели в Иннокентии не только приближенного к Пафнутию Боровскому инока, но и преемника старца – следующего настоятеля монастыря Рождества Богородицы.

Об особом положении Иннокентия в обители свидетельствует также тот факт, что именно к нему обращались все приходящие посетить Пафнутия Боровского. Среди просивших Иннокентия о возможности увидеть старца были посланники от великого князя Ивана III Васильевича, великих княгинь Марии Ярославны и Софии Фоминичны, удельного князя Михаила Андреевича Верейского, митрополита Геронтия, а также наместник города Боровска Василий Федорович, инок из Кирилло-Белозерского монастыря Дионисий «и от прочего народа, от боляръ же и от просътых, со всѣх странъ приходящих».[76]

Как видно из Повести о преподобном Пафнутии, монастырь Рождества Богородицы и его игумен-основатель пользовались большим почитанием у членов великокняжеской семьи. Посланники великого князя Ивана III Васильевича, неоднократно приходившие посетить старца, постоянно обращались к Иннокентию, о чем он пишет: «О всем приходят ко мънѣ, понеже кь старьцу не получиша въхода, глаголюще ми слово великаго князя, чьтобы на всяко видѣти старьца и бесѣды от него сподобитися, понеже мъного оскоръбишася, не приемше извѣщения от преже посланъных».[77]

Таким образом, Иннокентий исполнял функции доверенного лица Пафнутия Боровского в отношениях с великокняжеской семьей, удельными князьями, митрополитом и другими лицами. Однако право принимать окончательные решения по различным вопросам оставалось у игумена. Так, посланник от великой княгини Софии Фоминичны «еще же и деньги златые приносить». Иннокентий не смог добиться для него возможности посетить старца и вынужден был отпустить посланника «со златом»,[78] как и в случае с грамотами и золотом из Твери.

Рассмотренный круг вопросов, которыми занимался Иннокентий в обители, был достаточно широким: он руководил работами по починке плотины на монастырском пруду, заботился о благосостоянии обители, исполнял функции доверенного лица Пафнутия Боровского в отношениях с великокняжеской семьей, удельными князьями, митрополитом и другими лицами, принимал тех, кто приносил вклады в монастырь. Исходя из этого, можно вполне обоснованно говорить о том, что Иннокентий был келарем обители Рождества Богородицы под Боровском.

Будучи келарем, Иннокентий являлся одним из соборных старцев. А. А. Зимин выделял соборных старцев в отдельную группу монашеской братии, в которую входили келарь и казначей. Соборных старцев обычно было 10 человек. Они совместно с игуменом направляли всею деятельность монастыря.[79] Рассмотренные выше данные позволяют опровергнуть мнение Я. С. Лурье, согласно которому Иннокентий не занимал «сколько-нибудь видного места в управлении монастыря».[80]

Для Иннокентия очень важным был вопрос о завещании Пафнутия Боровского, в том числе о кандидатуре нового игумена. 28 апреля 1477 года, за три дня до преставления старца, он обращается к нему с просьбой: «Государь Пафънотей! Повели при своемъ животѣ написати завѣщание о монастырьском строении: какъ бъратии по тебѣ жити и кому игумену быти повелиши?».[81] Иннокентий отмечает, что эти вопросы имели большое значение для него: «аз же от многых помыслъ борим, како хощеть после сътарца быти сътроение монастырьское».[82] Однако Пафнутий Боровский, ограничившись только устными наставлениями о том, как должна жить после его смерти монашеская братия, ничего не сказал по поводу кандидатуры нового игумена.[83]

Иннокентий неоднократно обращался к старцу с просьбой назвать имя своего преемника. 30 апреля, за день до преставления Пафнутия Боровского, Иннокентий в очередной раз возвращается к вопросу о преемнике старца: «Чему, господине, мольчиши? Что еси здумалъ, кому приказываеши монастырь, братии ли или великому князю? О чемъ не глаголеши?».[84] Ответ Пафнутия Боровского был простым: «Пречистои».[85] Несомненно, Иннокентий был одним из главных кандидатов в игумены обители после смерти старца, поскольку в его ведении находились многие важные вопросы. Однако в Москве великий князь Иван III Васильевич утвердил на игуменство Иосифа Санина.[86] Причиной выбора великого князя можно считать независимость, самостоятельность Иннокентия. Иосиф Санин, как отмечалось выше, уже в мае 1479 года оставляет монастырь под Боровском и уходит в Волоцкое удельное княжество, где создает обитель Успения Богородицы.[87]

Есть все основания полагать, что после смерти Пафнутия Боровского между иноками монастыря Рождества Богородицы имел место конфликт. В Повести о преподобном Пафнутии Иннокентий по этому поводу пишет следующее: «Таже по малѣ часѣ начатъ глаголати старець, слезам изо очию текущимъ: «…Но вѣмъ, яко по отшествии моем Пречистые монастырю будеть мятежьникъ мъного. Мъню, душю мою смути и въ братии мятежь сотъвори…». Но почюдихся старьцеву проречению, понеже сия въскорѣ въ дѣло произыдоша: единъ день, пятокъ, безмолъствова, в онъ же день старьца въ гробѣ положихом».[88] Несомненно, «мятеж» среди монахов был вызван вопросом о выборе нового игумена.

Подведем итоги. При Пафнутии Боровском в монастыре Рождества Богородицы сформировалось вотчинное хозяйство, размеры которого позволяли содержать 95 иноков и оказывать помощь нуждающимся во время голода. На обитель работали феодально-зависимые крестьяне и наемные работники. За счет доходов от монастырских владений и промыслов, вкладов от членов великокняжеской семьи, удельных князей и бояр казна обители располагала средствами, на которые был построен каменный храм и наняты для его росписи Дионисий и Митрофан. Руководили хозяйством и всей жизнью в монастыре соборные старцы, одним из которых был Иннокентий. Исходя из сведений Повести о преподобном Пафнутии, можно считать Иннокентия келарем и одним из кандидатов на игуменство в обители Рождества Богородицы после смерти Пафнутия Боровского.

Примечания

• Русское краеведение