Каиль М.В.

Судебное преследование представителей традиционных конфессий в постреволюционный период постепенно становится одной из традиционных форм репрессивного давления на религиозное общество. При этом принято давать отсчет судебным процессам над духовенством с 1922 г., когда после кампании по изъятию церковных ценностей, вызвавшей массовое сопротивление, волна подобных процессов прокатилась по всей стране. Исследование положения религиозных организаций Смоленское губернии в первые послереволюционные годы существенно дополняет такое представление, обогащая его фактическим материалом о первом масштабном антицерковном процессе 1920–1921 гг. в провинции. Особую роль в воссоздании его хода сыграло привлечение источников как из фондов ревтребуналов, губернских органов юстиции и исполнительной власти, так и ведомственных архивов.

Реализация раннесоветского законодательства в отношении всех конфессий, прежде всего ключевого декрета «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» от 23 января 1918 г., должна была осуществляться в соответствии с инструкцией «О порядке проведения в жизнь декрета…», опубликованной 30 августа 1918 г.[1] Появление инструкции было связано как с многочисленными столкновениями представителей религиозных организаций с местными органами власти, инициатива которых в «отделении» часто выходила далеко за рамки предложенные законом, так и со стремлением дать нормативную базу для борьбы с поднимающейся волной церковного сопротивления антирелигиозной политике.

Той же цели были подчинены развивающие и дополняющие содержание инструкции установления. Среди таковых нельзя не отметить постановление СНК «О набатном звоне», принятое 30 июля 1918 г.[2] и ставящее вне закона одно из наиболее эффективных средств церкви, позволяющих мобилизовать верующих на защиту церковного имущества, борьба за которое в течении всего 1918 г. лишь нарастала. Желание убрать религиозную жизнь «с улицы» привело законодателей и к необходимости ограничения похоронного ритуала – декрет СНК «О кладбищах и похоронах» от 7 декабря 1918 г.[3]

При этом значение августовской «инструкции» в формировании обстановки религиозной жизни провинции 1918–1922 гг. было особым. Регистрация и легальное существование религиозного общества было возможно лишь в случае, если уставные документы самоорганизующейся общины проходили регистрацию в отделе управления Исполкома. В Смоленске сложилась практика: подаваемые «двадцаткой» документы на регистрацию передавались для заключения юристу соответствующего отдела губюста. Заключение неизменно мотивировалось соответствием представленных документов положениям «инструкции»[4]. Широкая кампания по регистрации религиозных обществ проводилась в начале 1921 г. после получения на местах соответсвующего предписания НКВД[5].

Через призму положений «инструкции» должны были смотреть на работу органов епархиального управления – епархиальные советы и деятельность епархиального архиерея. Придерживались ли установленных документом норм в практике своей работы органы исполнительной власти на местах, в чье ведение была передана реализация вероисповедной политики? Ответ на этот вопрос позволит приблизиться к решению одной из ключевых проблем раннего этапа государственно-церковных отношений - определить характер религиозной политики, определить соотношение законного и произвольного, противоправного в отношениях власти с религиозными организациями.

В этом смысле в общественной памяти закрепился пример грандиозной кампании 1922 г. по изъятию церковных ценностей, сопровождавшейся громкими заявлениями лидеров партии, реально изменившими вектор государственной религиозной политики в стране. Один из стереотипов восприятия тех событий – антиправославная заостренность кампании.

Однако, на провинциальном уровне и до 1922 г. имели место процессы, оказывающие заметное влияние на деятельность религиозных объединений, различных конфессиональных групп. Такой процесс проходил на Смоленщине в 1920-1921 гг. К сложившемуся в 1918 г. (в период активного сопротивления религиозных сил изъятию церковной собственности, а затем в период «красного террора») образу священника и тем более епископа-контрреволюционера, подстрекателя кулака власти периодически обращались в целях антирелигиозной агитации. Но подобные кампании по дискредитации церкви начинались обычно «сверху» - санкции на них приходили из политического центра.

Тем больший интерес представляют региональный уровень специфичных антирелигиозных кампаний (процессов), имевших место в период до обострения государственно-церковных отношений 1922 г.

В мае 1920 г. секретно-оперативная часть Смоленской губчека получила «сигнал» «члена партии № 712(3132) В.И. Трещетко» следующего содержания: «В виду того, что Смоленская губерния находится в прифронтовой полосе, а по этому довожу до Вашего сведения, что по полученным точным сведениям, а также и убедившись лично, что Епископ Смоленский Филипп и Архимандрит Вениамин как приспешники старого строя и вообще вредные для Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, то таковые по моему мнению безусловно подлежат выселению из гор. Смоленска и губернии на все время войны»[6]. На документе стояла виза председателя ГубЧК, поручающая организовать наблюдение.

Однако, видимо не дождавшись очевидной реакции на свой сигнал, заявитель ровно через месяц обратился с письмом схожего содержания в Особый отдел Запфронта, в котором изобличал помимо Филиппа и Вениамина еще и наместника смоленского Троицкого монастыря Еливферия в «контрреволюционном проповедничестве»[7].

Недоступность ведомственных источников не позволяет проследить дальнейшую судьбу этого примечательного инициативного обращения «члена партии». Однако уже спустя непродолжительное время православный иерарх и органы епархиального управления попали в поле зрения губюста и судебных органов.

В начале ноября 1920 г. в Смоленске, в соответствии с планом работы ликвидационного отдела губюста, происходила ликвидация Епархиального совета, сопровождавшаяся изъятием документов делопроизводства совета и финансовой документации. Заведующий ликвидационным подотделом, изучив изъятый документальный материал, «… нашел, что из содержания такового усматриваются признаки неправильных действий со стороны ответственных лиц бывшего Епархиального Совета, а потому постановил… документы препроводить Народному Следователю по важнейшим делам Отдела Юстиции Смолгубисполкома на предмет возбуждения уголовного преследования против указанных лиц»[8]. Уже через день дело было принято к производству народным следователем по важнейшим делам. Спустя еще несколько дней инициировавший дело чиновник губюста, просил следователя «1. обратить внимание на то, что духовные лица по прежнему имеют в своем распоряжении метрические выписи, каковыми пользуются, выдавая различныя справки гражданам, возможно и с корыстной целью; 2. Священниками производится следствие по бракоразводным делам и даже сыск; 3. взимаются сборы; 4. нужно сравнить суммы денег, обозначенные в настольном реестре дел Епископа, внесены как бы добровольно гражданами с суммами внесенными на самом деле, что видно из приложенных к ним талонам от переводов имеют характер взносов» (так в документе – М.К.)[9].

Нужно отметить, что повод «подозревать» епархиальную администрацию в несанкционированных сборах был. Лишившиеся централизованного финансирования и имеющие перед центральной церковной администрацией солидные финансовые обязательства епархиальные власти были вынуждены искать пути пополнения казны[10].

Примечательно, что в качестве свидетеля по набиравшему обороты делу был привлечен тот самый служащий губюста, который и инициировал следствие. Он показал, что ревизия Канцелярии епископа, проводимая им, показала, что имел место факт сокрытия имущества Епархиального совета – некоторые вещи из описи имущества совета, подлежащего ликвидации, были переданы в Канцелярию. Свидетель заявил: «Факт сокрытия машинки (пишущей – М.К.) и часов дает мне возможность предполагать сокрытие другого имущества»[11]. Так же обстояло и с финансовыми средствами, значительная часть которых была взята под отчет для покупки свечного воска. Довершало картину «неправомерных действий» епархиальной администрации обнаружение в алтаре церкви трех портретов «из последних царей дома Романовых»[12].

После завершения первого этапа следственных действий, 29 декабря 1920 г. целому ряду фигурантов «дела епархиального совета» было предъявлено обвинение «в сокрытии народного имущества, нарушении декретов об отделении церкви от государства, спекуляции и пр.»[13]. В постановлении отдельное внимание уделялось действиям членов Епархиального совета: «Члены Епархиального Совета и сотрудники получая сравнительно большое содержание, имея незаконно книжки II категории, имея совместительства, притом незаконно оплачиваемые, как например секретарь Смирнов, обращаются с тенденциозными воззваниями к населению о “Кусочке хлеба и горстке муки” для “тяжко бедствующих сотрудников Епархиального совета”, устраивают регулярные сборы сухарей и других продуктов среди прихожан»[14].

В результате обвинение было предъявлено епископу Смоленскому и Дорогобужскому Филиппу, личному секретарю епископа Венедикту Алентову, председателю Епархиального Совета Сеньковскому, членам М.И. Лебедеву, И.В. Сенявскому, казначею Некрасову и секретарю Смирнову, председателю, заведующему отделом и бухгалтеру Губернского союза потребительных обществ: Давидовичу, Дубянскому, Рукшину (выяснилось, что епископ хранил средства на текущем счету общества), а также Крейнину, привлеченному за то, что ему была передана крупная сумма на покупку воска.

В последний день 1920 г. начинаются допросы обвиняемых, продолжавшиеся до конца января 1921 г. На этом этапе дело сохраняло черты «дела епархиального совета» и с точки зрения органов следствия было направлено на изобличение противоправных действий представителей православной епархиальной администрации.

Народного следователя по важнейшим делам, как следует из содержания допросов, интересовала прежде всего политическая позиция православных. Так секретарь епископа о. Венедикт Алентов заявил на вопросы следователя: «Я как священнослужитель безусловно аполитичен. Теперешней советской власти как одной из форм народнаго правления я сочувствую и со всеми ея гражданскими мероприятиями согласен. О том какая форма правления для меня наиболее желательная я ответить не могу, но признаю во всей силе слова Апостола “Несть власти аще не от Бога” и “властям предержащим повинуйся”»[15]. К 1920 г. уже установилась практика, вводящая в допрос православных обязательный вопрос об отношении к судьбоносному декрету. На него Венедикт ответил: «По вопросу об отделении церкви от государства я могу сказать, что по идее это правильно, но насколько правильны в этом отношении мероприятия советской власти я ответить не могу. Я признаю, что те священнослужители которые занимаются политикой и в частности поддерживают Деникина и др. не правы»[16]. Председатель епархиального совета В.А. Сеньковский советскую власть признавал «как фактически существующую» и заявил, что «считал Епархиальный совет – советским учреждением»[17].

Но даже на фоне последнего поражает признание члена епархиального совета М.И. Лебедева: «В священники по окончании Семинарии я попал случайно и просвященствовав три года я поступил в академию с определенным намерением не быть священником т.к. это не отвечало моим убеждениям, и даже будучи студентом академии я обращался в Синод с просьбой о снятии сана, но меня там запугали тяжелыми последствиями этого поступка и я принужден был отказаться от своей мысли. В Смоленском соборе священником я числился номинально, но все-же иногда должен был совершать богослужения»[18]. Но это заявление вовсе не свидетельствовало о про-власной мимикри: «С принципами и идеями советской власти я согласен, но замечаю, что эти идеи проводятся в жизнь не так, как бы это следовало проводить…»[19].

Секретарь Смоленского епархиального совета, член Поместного Собора 1917-1918 гг. П.М. Смирнов открыто признавал: «После Октябрьской революции я стою за отделение церкви от государства. До октябрьской революции я находил, что церковь и государство должны быть неотделимы…»[20].

Последним из привлеченных, в конце января 1921 г. был допрошен епископ Филипп. И в отличие от М.И. Лебедева заявил: «В священники я попал по призванию». Но при этом упомянул: «Мне как служителю церкви всегда было противно, что наше духовенство политиканствует, поэтому я себя в Америке[21] чувствовал очень хорошо где был далек от политики»[22]. Допрошен, как и другие фигуранты, епископ был и по вопросу об отношении к святым мощам, кампания по вскрытию которых продолжалась в то время. Епископ твердо заявил о своей вере в возможность исцеления от мощей. Допрошен он был и в отношении ведения бракоразводных процессов – заявил, что выступал против следствия и не предполагал о вознаграждениях за метрические выписки. Следственные органы особенно возмущало то обстоятельство, что епархиальный совет получал канцелярские товары с государственного склада, члены совета пользовались продуктовыми карточками и книжками и при этом члены-священники получали двойное жалованье – как штатные члены совета и как священники – от прихода.

Среди изъятых у епископа материалов была найдена его переписка с епископом Варлаамом[23]. На вопрос о нем Филипп отметил: «Насколько я его знаю это человек совершенно чуждый политики и занимавшийся исключительно вопросами церкви. Брата епископа Варлаама – Германа викария Волоколамского я знаю также и считаю его человеком вполне аполитичным и в отношении Советской власти настроенным вполне лояльно. Моя фраза в письме к Варлааму “Почте теперь мало доверия во всех отношениях” означает, что письма пропадают»[24].

Мерой пресечения епископу, как и другим фигурантам дела была избрана «подписка о неотлучке».

В этот же период, в конце декабря 1920 г., органы ЧК начинают следственные действия в отношении смоленского ксендза А.Ю. Щавинского. Ранее, в июне 1920 г. ксендз был арестован по обвинению в принадлежности к ПОВ и лишь 9 ноября освобожден по распоряжению ВЧК. На допросе ему были заданы вопросы о взаимоотношениях с А. Магаревич. На вопрос о природе их отношений ксендз ответил: «Насколько мне известно она меня любит»[25]. Далее от ксендза требовали объяснения буквально каждой фразы из переписки с Анной. По итогам допроса ему было предъявлено абсурдное обвинение: «1. что он участвовал в попойке у гр. Димитровых. 2. что он переодетый в штатскую одежду пошел на вечер, где между прочим были ответственные работники коммунисты, возможно быть свидетелем разговора»[26]. По абсурдному этому обвинению получалось, что и коммунисты были участниками «попойки». А он компрометировал их самим фактом своего присутствия.

В начале февраля уже по линии губюста начались следственные действия в отношении членов «Общества пособия бедным иудейского вероисповедания». В постановлении о привлечении к ответственности в качестве обвиняемых 6 руководителей общества – от председателя правления З.Ш. Зингеля до делопроизводителя Ш.Э. Банкина говорилось: «… усматривается: 1. – незаконность существования означенного общества, 2. – целый ряд противозаконных деяний правления названного общества, выразившихся в пособничестве спекуляции, нарушении декрета социальной помощи и др., 3. – что дело это аналогично имеющемуся в производстве делу Епархиального Совета»[27].

Как и в случае с епархиальным советом, проверку деятельности общества вел зав. ликвидационным отделом губюста, отметивший в своем акте, что «общество действует уже более 30 лет и по уставам еще царским… занимаются распределением и сбором денег получаемых добровольными пожертвованиями…»[28]. Но если подход к епархиальному совету и иудейскому обществу был формально один – к ним отнеслись как к неправомерно действующим общественным организациям (союзам), ведущим несанкционированную финансовую деятельность, то привлечение в тот же период, да еще и по линии другого ведомства лидера католиков порождает обоснованное предположение о том, что к концу 1920-го года созрело решение о проведении показательного процесса, направленного одновременно против представителей всех традиционных конфессий.

Католическое общество как никогда живо отозвалось на арест своего лидера – в середине февраля прихожане смоленского костела обратились к следователю Губревтрибунала с просьбой отдать ксендза до суда им на поруки: «Мы как прихожане Смоленского Костела, зная кс. Щавинского, как мирного гражданина не причинившаго ущерба Советской Власти, уверены твердо, что дело его не связано ни с какими контрреволюционными действиями. Мы не однократно переживали тяжелые минуты ибо кс. Щавинский уже третий раз арестован и просидел более года в доме заключения. Защищая кровью нами завоеванную свободу мы не меньше защищаем и нашу веру в которой мы воспитаны, и арест кс. Щавинскаго тяжело отражается на всем нашем приходе…»[29].

В конце февраля 1921 г. отдел юстиции завершил следствие по всем направлениям – православному, иудейскому и католическому. В заключительном постановлении от 25 февраля 1921 г. поименованы 40 фигурантов «дела». Из них было выделено несколько групп: первая во главе с епископом Мстиславским Варлаамом обвинялась в контрреволюционной деятельности; вторая, состоявшая из мстиславльского монашества, - в агитации против советской власти; третья – из епископа Смоленского Филиппа и членов Епархиального совета – также в контрреволюционной деятельности, четвертая – секретарь епископа Смоленского и все члены «Общества пособия бедным иудейского исповедания» - в содействии контрреволюции; взявшего крупную сумму для покупки воска Крейнина обвинили в спекуляции, а группу во главе с ксендзом Щавинским – «в распитии самогонки»; одного из членов еврейского общества – Гинзбурга обвинили в неисполнении декретов Советской власти[30].

Из постановления следует, что еще осенью 1920 г. у дела появился мощный «мстиславльский след». Дело в том, что в августе 1920 г. в Мстиславль на правах викария был направлен Варлаам (Ряженцев), на которого патриархом, вероятно, была возложена миссия по организации епархиального управления сразу в нескольких областях Белоруссии (этим обстоятельством может быть объяснено нехарактерное для православной иерархии сочетание одним лицом функций епархиального и викарного епископа параллельно нескольких кафедр). Для расследования его деятельности органы ЧК направили в г. Мстиславль своих агентов, которые однако «были расконспирированы»[31].

Епископ Варлаам на страницах постановления предстает как организатор «Крестьянского Союза» в составе до 100 человек, как активный агитатор и противник советской власти. При обыске у Варлаама была обнаружена монархическая литература, листки антисемитского характера. Окружение епископа обличалось через связь со старым миром – один де «служил фельдфебелем», другой – принадлежал к октябристам, третий служил секретарем предводителя дворянства, четвертый был помощником исправника. Всех фигурантов-членов кооперативных обществ разоблачают как приспособленцев. Группу монахинь обвинили в незаконном «разъезде по деревням и сборе хлеба»[32].

Обстоятельства привлечения членов Смоленского епархиального совета нам известны по приведенным выше источникам. В постановлении же епископ Филипп обвинялся в связях с ярыми реакционерами – епископами Варлаамом и Германом, в возбуждении населения посредством проповедей против советской власти. Смоленское духовенство обвиняли в незаконном использовании метрик и даче справок по ним, унизительном следствии по бракоразводным делам, которому епископ не противодействовал.

Всем членам иудейского общества инкриминировалась незаконная финансовая деятельность, а ксендз Щавинский все так же путано и невнятно обвинялся в распитии самогона и вероятно в любовной связи.

Наиболее серьезные и с точки зрения авторов обоснованные обвинения были предъявлены епископу Варлааму (Ряженцеву). Среди прочего выделяются формулировки: «он, занимая один из высших постов в духовной иерархи и будучи обязан как священнослужитель быть аполитичным, занимался агитацией против советской власти, распространяя слухи о скором падении советской и восстановлении прежней власти, ссылаясь при этом на священное писание», «…он под видом религиозных общин организовал более состоятельную часть населения с целью использовать ее в нужный момент для свержения советов…»[33].

Епископ Филипп, по мнению следователя, «руководил антисоветской работой Епархиального Совета ставшего на почву невыполнения декретов Советской Власти, допустил хранение в алтаре своей церкви царских портретов»[34].

В соответствии с постановлением все 40 фигурантов дела подлежали суду Революционного трибунала, в который и передавал дело проведший следствие отдел юстиции.

К сожалению, в распоряжении исследователей отсутствуют материалы о дальнейшей судьбе дела. По газетным публикациям известны лишь результаты его слушания революционным трибуналом.

8 мая 1921 г. смоленский «Рабочий путь» сообщил о начале слушания в Смоленском губернском революционном трибунале «Дела епископа Варлаама и др.»[35] Характерно, что звучного, клишированного наименования процесс так и не получил, а все материалы, освещавшие ход слушания выходили под заголовком «Духовенство и его сообщники под судом». Лишь при публикации приговора было употреблено определение «Дело Смоленского духовенства»[36].

Слушание, проходившее с 9 по 17 мая 1921 г. и закончившееся оглашением приговора освещалось прессой детально. Эта журналистская работа стала пробой пера известного в Смоленске журналиста-антирелигиозника, а впоследствии сотрудника «Известий» Николая Каржанского. Журналистским звездным часом в прошлом семинариста Каржанского станет освещение другого крупного процесса «смоленских церковников», проходившего в августе 1922 г.[37].

На страницах газетной публикации процесса 1921 г. «церковники» предстают во всех подробностях их биографий. Автор публикации чаще всего не обнаруживает свое отношение к фигурантам, но цель и характер процесса не скрывается: «При первом взгляде на процесс кажется, будто соединено несоединимое, будто части процесса не сложены. Но очень быстро убеждаешься, что такая узко-формальная точка зрения неуместна в процессе подобного рода. Ведь это своего рода смотр духовенству всех культов, ибо надо же, в самом деле посмотреть и показать трудящимся, что делают в наши дни деятели религиозных культов»[38]. Подобные заявления не оставляют сомнения по поводу характера процесса 1921 г. – это показательный политический процесс над духовенством всех конфессий, в композиции которого отнюдь не случайной кажется карикатурное представление католического ксендза как самогонщика и распутника. Цель подобной картины – дискредитация с разных позиций представителей всех конфессий. И действительно: кто-то идет в авангарде контрреволюции, агитирует против советской власти, создает подпольные организации (Варлаам, Филипп), кто-то наживается на народном добре и одурманивает верующих (епархиальный совет), а кто-то вкушает радости жизни, пятная священническое облачение (ксендз Щавинский).

Центральная роль в ходе процесса отводилась конфессиональным лидерам. Журналист подробно охарактеризовал облик Варлаама «Епископ Варлаам наиболее колоритная фигура процесса, голубоглазый, длиннобородый, голосом тихим и… медленным, он производит впечатление монаха, простоватого и наивного. Таков ли он на самом деле – трудно сказать»[39].Епископу Филиппу досталась еще более лесная характеристика – монах с «чисто русским лицом»[40]. Однако упомянутые характеристики не позволяют согласиться с мнением исследователя П.П. Федоренко, обращающего внимание не на религиозный, а на национальный план процесса[41]. Не позволяет это сделать и смешанный характер атрибутирования подсудимых, их разделение на «мстиславльскую», «смоленскую» и «еврейскую» группы[42].

Неоднозначно можно трактовать и итоги процесса. Приговор подчеркивал доказанность вины каждой из групп подсудимых, но сам он может трактоваться как неожиданно мягкий: главные обвиняемые были приговорены к лишению свободы на 2 года, но тут же освобождались по амнистии к 3-ей годовщине октябрьской революции. По решению трибунала епископы Варлаам и Филипп должны были покинуть территорию области в течение 48 часов, подсудимые поражались в правах. А антимонашеский пафос процесса проявился в формулировке приговора в отношении игумена Елизария, оправданного «в силу его старческого возраста, темноты и невежества»[43].

Решение трибунала в отношении епископов вызвало волну народного недовольства. Представители не только православных общин, но и мельницы Смоленского потребительского общества, губернского отдела финансов, рабочие портняжной мастерской, служащие Орловско-Витебской железной дороги, многих других учреждений и даже Военного отдела Смолгубрки и Запфронта (!) ходатайствовали об оставлении епископа Филиппа на Смоленской кафедре[44].

Само определение «антицерковный процесс» может иметь два плана рассмотрения: в узком смысле - показательный судебный процесс в отношении представителей традиционных конфессий; в широком - процесс административного и судебного ограничения прав и возможностей функционирования религиозных обществ, ликвидация форм подзаконной деятельности церковных структур (например, в отсутствии возможности легального управления финансовыми средствами через банк епархиальный совет пользовался возможностью их размещения на счетах кооперативного общества). И если о результативности показательного судебного процесса возможно спорить, то второй план «антицерковного процесса» был для власти более результативным. Произошла ликвидация органа коллегиального управления православной Смоленской епархией, были осложнены условия повседневного существования религиозных обществ (в том же 1921 г. начнется кампания по приведению в соответствие закону их деятельности). Появившиеся в ходе следствия (и улавливаемые в материалах допросов фигурантов процесса) заявления ряда фигурантов свидетельствуют о значительном распространении в православной среде тенденций к социальной мимикрии, характеризуют разрыв (хотя бы и декларативный) части православных с религиозной системой ценностей.

Вопрос о характере смоленского процесса над представителями трех конфессий в свете всей совокупности привлеченных источников может быть решен следующим образом: процесс имел ситуативный характер (был вызван ходом ликвидации епархиального совета), он не носил характера государственной антирелигиозной кампании. «Наработанный» органами юстиции и ЧК материал в отношении представителей различных религиозных групп и общественных объединений с выраженным религиозным составом (еврейское общество) на каком-то этапе был объединен в одно судопроизводство и потому предстал перед общественностью в форме показательного процесса. Процесс обнаружил (сделал явными для представителей власти) формы и сферы подзаконной деятельности религиозных организаций и определил переориентацию антирелигиозной борьбы, которая и произойдет на Смоленщине в ближайший год.

Список источников и литературы:

[1] Собрание узаконений и распоряжений правительства (СУ). 31 августа 1918. № 62. п. 685. С.757-765; Известия ВЦИК. 30 августа 1918. № 186.

[2] СУ. 7 августа 1918. п. 628; Известия ВЦИК. 3 августа 1918.

[3] СУ. 20 декабря 1918. п. 921; Известия ВЦИК. 11 декабря 1918.

[4] Государственный архив Смоленской области (ГАСО). Ф.Р-161. Оп.1. Д.835. Л.121-126, Л.199.

[5] ГАСО. Ф.Р-161. Оп.1. Д.835. Л.48.

[6] ГАСО. Ф.Р-47. Оп.1. Д.1723. Л.80.

[7] Там же. Л.76.

[8] Там же. Л.2.

[9] Там же. Л.23-23 об.

[10] Подробнее см.: «Руководство церковной жизнью епархии относится к веданию Церковно-епархиального совета…» Из истории управления Смоленской епархией в 1917 – 1919 гг. / Публ. М.В. Каиль // Исторический архив. – 2009. – № 5. – С. 95–113.

[11] ГАСО. Ф.Р-47. Оп.1. Д.1723. Л.24-24 об.

[12] Там же.

[13] Там же. Л.32.

[14] Там же. Л.32 об.

[15] Там же. Л.38об.

[16] Там же. Л.39.

[17] Там же. Л.42об, 43об.

[18] Там же. Л.48 об.

[19] Там же. Л.49.

[20] Там же. Л.58об.

[21] Филипп (Виталий Степанович Ставицкий, 1884-1952) – в 1919 –1922 (1928) гг. епископ Смоленский и Дорогобужский, родился на Волыни, в 1910 окончил Московскую Духовную Академию со степенью кандидата богословия, с 1911 г. на должности уездного миссионера Киевской епархии, зачислен в братию Киево-Печерской Успенской лавры, с 1912 г. епархиальный миссионер, в 1915 г. назначен ректором православной семинарии в Нью-Йорке с возведением в сан архимандрита, в 1916 г. хиротонисан во епископа Аляскинского, стал вторым викарием Северо-Американской епархии. В конце 1917 г. вызван в Москву, откуда в апреле 1919 г. назначен в.у. Смоленской епархией // РГИА. Ф.797. Оп.86. Отд. 3. Ст. 4. Д.95. Л.10; ГАСО. Ф.Р-47. Оп.1. Д.1723. Л. 89-89об.

[22] Там же. Л. 89об.

[23] Варлаам (Ряженцев Виктор Степанович, 1878-1942) – в 1913-1922 гг. – временно управляющий Гомельской и Могилевской епархиями и одновременно епископ Мстиславский, викарий Гомельской епархии. В 1922 г. примкнул к обновленчеству, не раз был судим, находился в заключении. См.: Архивы Кремля В 2-х кн. / Кн.2. Политбюро и церковь. 1922-1925 гг. – Новосибирск – М., 1998. С.530.

[24] ГАСО. Ф.Р-47. Оп.1. Д.1723. Л.90об – 91.

[25] Там же. Л.103об.

[26] Там же. Л.105.

[27] Там же. Л.171.

[28] Там же. Л.172.

[29] Там же. Л.211.

[30] Там же. Л.244.

[31] Там же. Л.244об.

[32] Там же. Л.248.

[33] Там же. Л.251 об.

[34] Там же. Л.253об.

[35] Рабочий путь. 8 мая 1921 г. № 99.

[36] Рабочий путь. 18 мая 1921 г. № 107.

[37] Каржанский Н. Процесс Смоленских церковников. 1-24 августа 1922 г. – Смоленск, 1922. (Републ.: Смоленск, 2008 г.)

[38] Рабочий путь. 11 мая 1921. № 101.

[39] Там же.

[40] Рабочий путь. 14 мая 1921. № 104.

[41] Федоренко П.П. Революционные трибуналы Смоленской губернии (декабрь 1917-1922 гг.): дисс. … к.и.н. – Смоленск, 2006. – С.133-134.

[42] Рабочий путь. 18 мая 1921. № 107.

[43] Там же.

[44] ГАСО. Ф.Р-47. Оп.1. Д.1722. Л.1,1а, 16-18,23-24, 39.

• Переломные точки русской истории