Белоусова О.С.

«Когда нечего было есть, а есть все же привыкли …»[1]  или «В этом сумасшедшем доме нельзя было работать»[2].

Быть художником в эпоху великих перемен – мечта многих деятелей искусства. Приход к власти большевиков и все последующие за ним события воплотили в реальность эту мечту. Но какой ценой?

Проблемы и трудности, с которыми столкнулось все население страны в послереволюционный период, не обошли стороной и повседневную жизнь художников нового советского государства.

Питались художники плохо: в годы Гражданской войны по карточке на день полагалась «восьмушка фунта хлеба, которая проглатывалась сразу, и дома больше не было ни крошки, ни сахара, ни чаю. Вместо чая какой-то суррогат из сушеной черники с мусором в картонной коробочке. Иногда вместо хлеба выдавали полфунта овса. Кое-когда удавалось достать крупы»[3]. С голодухи много курили.

Если в эпоху Возрождения мастерские становились центрами интеллектуальной жизни, то в первые годы советской власти у мастерских художников появляется еще одна функция: центр притяжения голодных студентов. Например, П. Соколов-Скаля вспоминает о своих встречах с Машковым, на которых они жарили остатки подгорелой пшенной каши на воде вместе с остатками предыдущих пиршеств в виде въевшегося в грязную сковородку сала. «Машков извлекает из одного ему известного тайника какими-то судьбами сохранившееся настоящее кофе "Нокко". Я до сих пор помню вкус этого завтрака: горечь десятижды пережаренной каши и горечь пресловутого "Нокко" без сахару»[4].

А А. Рылов устраивал у себя в мастерской чаепития, как когда-то это делал его учитель Куинжди, правда, без традиционных сосисок — «этой роскоши тогда и в помине не было»[5]. Когда мастерскую перевели в квартиру бывшего ректора В. А. Беклемишева, там поставили печь — времянку. «В печке товарищи пекли картошку, жарили воблу (данный продукт питания выдавали с каждым пайком). Помню, с каким аппетитом мы ели тогда обуглившуюся воблу и обжигались картошкой»[6]. В. Комарденков вспоминает, что «в определенные дни месяца Владимир Евграфович Татлин входил в мастерскую, держа под мышкой ковригу черного хлеба (видно, это был добавочный паек). За ним лезли, видя ковригу, ребята из других мастерских, но мы их выгоняли»[7]. Е. Зернова пишет: «Событием считалось выдача чего-нибудь по карточкам. Мы редко получали нечто съедобное, чаще махорку и спички»[8].

Продовольственные трудности многих художников вынуждали уезжать в деревни или в малые города, где, по их мнению, легче было прокормить семью. По воспоминаниям В. Рождественского, там он мог греться у настоящей печки, есть вдоволь овсяную кашу с русским маслом[9].

Другие включались в активную торговую деятельность. По подсчетам Н. Удальцовой, чтобы пережить в городе голод, нужно было зарабатывать 1000 рублей в месяц[10]. Семенова – Тянь-Шаньская регулярно ходила на рынок что-нибудь продать или обменять[11]. Степанова с Родченко продали «Историю русского искусства» Грабаря за 5.000, и были очень рады[12].

А. Остроумова-Лебедева вместе с мужем занялась огородничеством. На огороде они все делали сами, без посторонней помощи. Осенью сняли 66 пудов овощей. «Репу даже взяли в Москву на Сельскохозяйственную выставку. Четыре года мы работали на огороде, и природа щедро награждала нас»[13].

Пользовались и такими "хитростями": «Находились дома, люди, какие-то остатки средств, в которых все сохранилось московское гостеприимство. Среди гостей у этих людей всегда были артисты. Они играли роль утешителей. Приходили и важно шепотом передавали радостные новости. «Кончается, - говорили, - да, да, кончается. Вчера на Ходынке солдаты все лапти сожгли, да». Его сажали, угощали пирогом с творогом, с солониной[14]. Артист сидел, ел и говорил совершенно как фельдмаршал с важностью»[15].

Предприимчивость людей не знала границ. «Одни наши знакомые, бывшие тоже в тяжелом создавшемся положении, предложили мужу и мне войти в пай и открыть кафе. Распределили обязанности. Сняли на Малой морской помещение с газовой плитой. В окне повесили вывеску, нарисованную мной, достаточно удачную, чтобы на нее обращали внимание. Мы все готовили разные, преимущественно кондитерские изделия. Клиентов у нас было много: сотрудники Эрмитажа, профессора из университета, академики и у кого еще что было в кармане[16]. Наше предприятие все же просуществовало несколько месяцев и поддержало немало усталых и истощенных людей»[17].

Помимо постоянного чувства голода, художников преследовал холод. Холодно было дома, на службе. От комнатного холода пальцы рук делались неприятно розовыми, разбухали и нестерпимо чесались[18]. А. Рылов спал «как «челюскинец», собравшийся жить на льдине: двойной комплект белья, фуфайка, на голове шерстяной шлем, на руках рукавицы. Укрывался двумя одеялами и шубой»[19]. Родченко адски мерз в «своем неотапливаемом музейном бюро (Московском музее живописной культуры), в котором было холоднее, чем на улице»[20].

Работать было невозможно. По воспоминаниям А. Рылова, «за ночь краски в горшках замерзали, утром их надо было отогревать на плите»[21]. В первые годы работы Вхутемаса (Высшие художественно-технические мастерские) в холодных мастерских студенты работали в фуфайках и валенках, а Станислава Осипович (натурщица) героически позировала обнаженной у железной раскаленной печки-буржуйки: «Один бок у нее поджаривается, краснеет, другой – замерзший, зеленовато-синий»[22] – вспоминает М. Бирштейн.

О том, что было холодно и трудно говорит и такой маститый художник, как И.И. Бродский, «чтобы я смог зарисовать Ленина во время работы II конгресса Коминтерна, мне дали мастерскую в Смольном, рядом с Актовым залом. Работать приходилось в большой нетопленной комнате, материалов не хватало, и стоило огромных усилий, чтобы достать необходимые краски, бумагу и т.п.»[23]. И об этом говорит художник, получивший официальный заказ!

Художники жили как все: становились жертвами воров (у Н. Удальцовой украли калоши и кофту[24]), скитались по казенным квартирам (особенно Родченко и Степанова: «носился с квартирой, ибо выселяют, ищу другую. Страшно надоела эта суматоха и вечное искание пищи. Самочувствие скверное. Как бы не сдохнуть раньше времени!»[25]), сталкивались с последствиями бытовой катастрофой («водопровод замерз, уборная тоже, за водой надо было ходить в прачечную через двор, а там ледяная гора перед краном, ноги скользят, приходилось с ведром на четвереньках ползти, а потом нести воду на четвертый этаж»[26], «сегодня мы мылись у печки в большом тазу, и от этого стало как-то легче и спокойнее[27]).

Но все же художники верили в свое предназначение. «Я благословляю свою судьбу и считаю себя исключительным счастливцем, что революция не заставила меня переключаться на иную работу, забросив свое прямое дело, а, напротив того, дала мне возможность еще шире и глубже развернуть то, что я люблю, что знаю и что умею»[28] - писал о том времени И.Э. Грабарь.

Внешний вид художников также оставлял желать лучшего: «Их пиджаки переродились в какие-то полукофты, полукуртки, под низ были поддеты не то ватники, не то подбитые неопределенным мехом жилетки – «заячьи тулупчики». Цвета сюртуко-хламид были неопределенны, оттенка дымов разных самодельных печек-буржуек»[29]. У большинства были проблемы с обувью.

Времена были трудными и не только из-за отсутствия элементарных средств к существованию. По улицам разрешалось ходить только до часу ночи, а иначе, по воспоминаниям Рылова, можно было попасть в комендатуру и там заночевать. Также были неприятны дежурства у ворот по ночам. Уличная темнота и жуть, шальные выстрелы, то и дело раздававшиеся в потемках[30].

По воспоминаниям В. Комарденкова, «самое сложное было ходить в Наркомпрос. Он помещался в бывшем лицее, это у теперешнего Парка культуры им. Горького. Трамваи не ходили, и в два конца по сугробам делать было очень трудно. Когда несколько товарищей отправлялись по делам, то оставшихся в мастерской запирали, чтобы они работали. Хождение по сугробам и холоду считали более трудным делом, чем работать в мастерской»[31].

Хорошее тоже было. Например, тот же А.А. Рылов часто писал письма своим родственникам, «благо в то время марок на конверты наклеивать не надо было, почта была бесплатная»[32]. А В. В. Маяковский всегда давал бесплатные контрамарки своим поклонникам на все дискуссионные вечера[33].

Развлекали себя кто как мог. На Мойке, близ проспекта 25 Октября, в бывшем доме купца Елисеева, помещался Дом искусств, организованный по инициативе А.М. Горького и под его председательством. Там, в роскошном особняке встречались художники, писатели, музыканты и артисты. Там можно было получить неплохой обед, а главное – в хорошей обстановке и чистоте. Дом искусств устраивал ряд персональных выставок художников: Альберта Бенуа, Б. М. Кустодиева, К. С. Петрова-Водкина, В. Д. Замирайло и других[34].

По средам и пятницам собирались художники Общества им. Куинджи в уютный уголок к кипящему самовару, где было светло, сравнительно тепло, где можно поговорить о своих изоделах, поспорить, поиграть в шахматы[35].

Однажды Богородский зашел к поэту Василию Каменскому, который жил на Тверской улице в большом каменном доме, «в его комнате было пять градусов холода. Посреди комнаты стояла железная печурка с протянутыми в форточку трубами. Дров, конечно, не было. Зато комната поэта имела веселый вид: из угла в угол висели елочные флажки, стены были украшены плакатами и картинами Маяковского, Бурлюка и прочих друзей Каменского. Несмотря на мороз, мы все же решили лечь спать. Василий Васильевич разделся и лег на кровать, закутавшись всем, что только было под рукой, а я лег на кожаный диванчик. Кое-как мы задремали. Вдруг среди ночи я услышал звуки гармони. Это играл плясовую Каменский! От холода он пустился в пляс по комнате, а за ним пошел в пляску и я... что оставалось делать? Спустя несколько минут мы, одевшись, выбежали во двор и, сломав остатки какого-то сарая, бросились наутек с великолепными досками в руках! Через полчаса мы спали прямо на полу около раскаленной докрасна «буржуйки»[36].

А вот другой способ согреться. Когда в главный художественный Вуз страны (Вхутемас) приходил Маяковский, то «нетопленые с начала революции холодный зал нагрелся до банной температуры. На лестницах и переходах колосников стояли, сидели и висели пестро и довольно рвано одетые ребята и девушки»[37].

Но самой большой головной болью всех художников в первые годы советской власти были художественные принадлежности. К. Дорохов вспоминает, что «красок в тюбиках нет. Сами трем клееные краски на скверной олифе»[38]. Другая студентка Вхутемаса пишет, что «материалы и краски добывали кто как мог. В коридоре здания на Мясницкой еще функционировал киоск, где хранилось все, что нужно. Но цены были недоступны. Поэтому подрамники у нас были самодеятельные, холсты мы отстирывали и натягивали заново, склеивая иногда по 5-6 кусков»[39]. По воспоминаниям А. Герасимова, из-за нехватки материалов им часто приходилось «перекрашивать материю из белой в кумачовую и обратно»[40].

У А. Родченко были краски («несколько тюбиков прекрасных масляных красок: Виндзора, Ньютона, черной, охры, синей и белил. Всего на 60 р., дорогие, но хорошие»), но и заботы были другие: «Решил больше ничего не покупать, а то сдохнешь, и все останется, кроме картин, да и те исчезнут, если сдохну рано …»[41].

Отчаяние и комичность ситуаций шли рядом. А. Рылов однажды, придя из Академии голодный, затопил щепками «буржуйку» и стал варить кашу из последних остатков крупы. «Когда каша была готова, я влил в нее, по ошибке, вместо подсолнечного масла керосин. Какой противный запах горячего керосина с пшенной кашей. Я — один — громко расхохотался»[42].

А вот какие мысли часто посещали многих художников: «Сейчас что ни прочту – все в голову другое лезет. Читаю Некрасова: "Все пропьют бедняжки до рубля / И пойдут побираясь по дороге / И застонут …" До рубля думаю. Серебряный рубль может. Коли серебряный, ведь это можно 2 фунта соли купить. Побираясь дорогой … Иди побирайся сейчас-то – никто ничего не даст»[43]. Или другой вариант: «Был к. (не разборчиво) у меня. К. в голову лезет. Вот заложить бы, думаю, продать, обменять бы. Сколько соли дадут или муки. Соображаю возьмут ли еще»[44].

Трудности бытовой стороны повседневной жизни никак не повлияли на ту творческую активность, которая захватила почти всех художников. В первые послереволюционные годы они рвались к новому искусству, экспериментировали, их творческая энергия била ключом. По словам Ф. Богородского «бытовые недостатки казались ерундой и не мешали искренне и горячо говорить об искусстве и его перспективах, и мы мечтали... »[45], для них в искусстве был заключен великий смысл жизни.

Вообще то, что творилось в художественной жизни страны, можно представить по первой годовой отчетной выставке ученических работ свободных мастерских: «В одном из залов нижнего этажа расположились работы учеников проф. Татлина. К крюку в потолке были подвешены на стальном тросе тяжелые предметы: часть шпангоута от баржи, к нему прилажен большой квадрат паркетного пола, к паркету приколочена полоска слюды и мочало. На паркете нарисована мелом какая-то мистическая черта. В другом месте на крюке висел ломаный мольберт с куском ржавого железа, с самоварной трубой и тоже с мочалом. Были произведения менее сложные: просто, например, доска, покрашенная красной охрой, причем часть ее матовая, а часть гладкая. Бросались в глаза своей чудной и в то же время красивой пестротой многочисленные упражнения на задачу «расширенного смотрения» в мастерской М.В.Матюшина»[46].

А в музее изящных искусств была открыта «Первая выставка картин профессионального союза живописцев в Москве». Разделы этой выставки именовались: «старшая, центральная и молодая федерации». В ней участвовали и передвижники, и члены Союза русских художников, и самые левые. Появилось много всяких объединений и течений, носивших, например, такие названия: «Уновис», «Обмоху», «Аскарнова», «Цветодинамос», комфуты, супрематисты, лучисты, конструктивисты и т.д.[47].

Часто бурные дискуссии перерастали в такие же активные выяснения отношений, порой с применением силы. Например, Ф. Богородский, очутившись на эстраде одного из таких кафе, стал читать свои стихи. Публика бурно реагировала на выступление. Совершенно неожиданно на эстраду вскочил С. Есенин, заявив, что стихи Богородского очень шумные, но плохие. «Среди переполоха и криков на эстраде вдруг появился человечек в кожаной куртке, со всклокоченными черными волосами и бородой. Энергично жестикулируя, он кричал, что Есенин — маменькин сынок, что он не терпит чужого успеха и что только он, Блюмкин (который убил Мирбаха), знает секреты настоящей поэзии»[48].

Эпоха действительно свободного творчества и самовыражения началась. Хотя и здесь было не без трудностей. Во-первых, круг зрителей весьма сузился: большей части населения страны было не до искусства – оно пыталось выжить в экстремальных обстоятельствах. Во-вторых, единственным заказчиком осталось государство, которое выделяло средства на покупку картин и нанимало художников для работы в различных комиссиях. С последним связано много забавных и не очень эпизодов в жизни художников. По воспоминаниям А. Родченко «интриги доходили до апогея. Художники, как и люди, сделались похожими на отчаянных негодяев. Каждый старается другого оклеветать и уничтожить»[49]. К. Малевич, посещая выставки, как государственный контролер, для покупки картин «Современному музею», часто замечал, что авторы так и бегали за ним. «Те, кого он и в глаза не видел, раскланиваются с ним. «Да мы ведь с вами знакомы …»[50]. На самого Родченко художники жаловались, что он, будучи заведующим закупочным фондом, лучшие работы своих товарищей-художников «засылал умышленно в провинцию, не делая в книге указаний, куда и какая вещь посылается, а ставил только номер картины, а что за этим номером значится, никому не известно. Нельзя узнать, куда и какие твои работы попали[51]. Свои же лучшие работы он оставлял в Москве для столичных музеев»[52]. Как метко заметил К. Коровин: «Бушующая зависть открылась во всех»[53].

Важной составляющей плана монументальной пропаганды, предложенного В.И. Лениным, была организация и оформление праздников, в основном революционных, где каждый художник мог реализовать свои способности. В оформление этих торжественных мероприятий, как правило, все участвовали на добровольно-принудительной основе. В своих воспоминаниях С. Бережков пишет: «О, как хочется сосредоточиться и работать. Но Отдел намерен эксплуатировать меня для организации первого мая. Возражаю и рассчитываю быть свободным»[54].

Требования к оформлению были невысокие, но идейные: «В центре Благовещенской площади были сооружены декорации, они изображали постамент из каменных плит, на котором стояли фигуры рабочего и крестьянина, вдоль Покровки висели красные стяги с орнаментом. На фасаде городского театра разместилось панно-транспарант, и главная улица приобрела небывало нарядный вид»[55]. Весной 1920 г. к празднику на Театральной площади все деревья, тогда еще маленькие, были обернуты в голубую марлю. Получился голубой пейзаж[56]. А футуристы в майские дни украшали Москву так: деревья и заборы в Охотном ряду были окрашены в красный, синий и желтый цвета[57]. В Петрограде праздничное оформление улиц, предложенное «футуристами» к первой годовщине Октября, вызвало недоумение у большевиков – оно их не устраивало. Петроградский исполком потребовал отстранить футуристов от участия в оформительских работах[58].

В первые годы революции художники спешили максимально выразить и проявить себя, заявить о себе, провозгласить свое художественное «кредо», искали себе союзников и единомышленников и сообща устремлялись в будущее[59]. Некоторые неординарные личности позволяли себе весьма остроумные "выходки": Вл. Гольдшмидт, который именовал себя «футуристом жизни», в один из весенних дней приехал на Театральную площадь, привезя на извозчике подобие постамента из фанеры и гипсовую фигуру. В центральной клумбе у Большого театра он начал рыть землю. На вопрос, что он делает, футурист невозмутимо сказал, что ставит себе памятник и что искусство райсовету не подчиняется, а поэтому всякие разрешения ему не нужны[60].

По воспоминаниям, А.М. Герасимова, голодная Москва митинговала, пела революционные песни. Пока художник шел от Столешникова переулка до Страстной площади, он побывал на 2 митингах. А однажды попал на митинг художников, «правда там были одни формалисты»[61]. В. Комарденков (будучи студентом) также замечает, что «начались митинги. Все рвались к новому искусству, но никто из преподавателей не знал к нему дороги»[62].

Проводились совершенно невероятные (для такого времени) мероприятия. Например, в октябре 1918 года в Нижнем Новгороде состоялся «красноармейский бал» в «Советском клубе», весь сбор с которого должен был поступить в пользу больных и раненых красноармейцев. Художники были привлечены к декорированию помещения: были построены красочные, оригинальные павильоны. В концерте среди московских артистов приняла участие приехавшая из Москвы Нежданова. Бал прошел необычайно шумно. Была избрана даже "королева бала" — художница Софья Колонина, о которой на следующий день в газете было сказано, что «это единственная королева в мире, которую охотно признает советская публика и на трон которой никто не посягает...»[63].

Чувство эйфории и свободы опьяняли. По словам Богородского «бытовые недостатки казались ерундой и не мешали искренне и горячо говорить об искусстве и его перспективах, и мы мечтали... мечтали как художники, для которых в искусстве был заключен великий смысл нашей жизни...»[64]. Однако, стоит отметить, что художник немного лукавит: после октябрьской революции он был сотрудником ВЧК, и мечтать и говорить о литературе и искусстве он мог только в свободное от работы время.

На Тверской, ближе к Охотному ряду, в доме № 18 существовало кафе «Домино». Это кафе было украшено пестрыми афишами, лозунгами и даже настоящими штанами, прибитыми к стене! Надпись указывала, что штаны принадлежат поэту В. Каменскому, который охотно дает их для обозрения и изучения публики[65].

В Политехническом музее шли беспрерывные диспуты, а однажды яркие афиши, расклеенные по всей Москве, сообщили, что в аудитории музея состоится «исторический вечер Василия Каменского, который будет держать публичный экзамен на гения». В других афишах этот вечер называется просто: «Ставка на гения»[66]. Вот она свобода творчества и самореализации, о которой мечтают все люди искусства!

И вся эта яркая энергия проявлялась на фоне бытовой разрухи, скудной пищи, свирепствовавшей эпидемии тифа. По воспоминаниям К. Редько, «единственным средством от болезни был признан чеснок. И, не любя чеснок, его ели, носили на веревочке под платьем и в карманах. Но запах чеснока не мог заменить мыла и создать в комнате тепло, напитать истощенный организм притоком витаминов»[67].

Список источников и литературы

  1. Бережков С.Г. Дневники. Т. 6. // ЦГАЛИ СПб,Ф. 416. Личный фонд Бережкова С.Г., оп.1, д. 20.
  2. Бирштейн М.А. Картины и жизнь. – М.: Сов. художник, 1990.
  3. Богородский Ф.С. Воспоминания художника. – М.: Сов. художник, 1959.
  4. Бродский И.И. Мой творческий путь. – Л.: Художник РСФСР, 1965.
  5. Грабарь И.Э. Моя жизнь: Автомонография. Этюды о художниках / Сост., вступит. ст. и коммент. В.М. Володарского. – М.: Республика, 2001.
  6. Герасимов А.М. Жизнь художника. – М.: Изд-во Академии художеств СССР, 1962.
  7. Дорохов К.Г. Записки художника. – М.: Сов. художник, 1974.
  8. Зернова Е.С. Воспоминания монументалиста. – М.: Сов. художник. 1985.
  9. Клюн И.В. Мой путь в искусстве. Воспоминания, статьи, дневники. – М.: «RA», 1999.
  10. Комарденков В. Дни минувшие. – М.: Сов. художник, 1974.
  11. Коровин К.А. Воспоминания 1917 – 1918 гг. Отрывки. // РГАЛИ,Ф. 2789. Личный фонд Коровина К.А., оп.1, д.174.
  12. Манин В.С. Искусство в резервации. (Художественная жизнь России 1917 – 1941 гг.). – М.: Эдиториал УРСС, 1999.
  13. Милашевский В. Вчера, позавчера. Воспоминания художника. – Л.: «Художник рефер», 1972.
  14. Остроумова-Лебедева А.П. Автобиографические записки.Том 3. – М.: Изд-во Академии художеств СССР, 1951.
  15. Редько К. Дневники. Воспоминания. Статьи. / Составитель В.И. Костин. – М.: Сов. художник, 1974.
  16. Родченко А.М. Опыты для будущего. – М.: Изд-во «ГРАНТЪ», 1996.
  17. Рождественский В.В. Записки художника. – М.: Сов. художник, 1963.
  18. Рылов А.А. Воспоминания. – Л.: Художники РСФСР, 1977.
  19. Семенова – Тянь-Шаньская В.Д. Воспоминания. // ЦГАЛИ СПб,Ф. 116. Личный фонд Семеновой – Тянь-Шаньской В.Д., оп.1, д.13.
  20. Соколов-Скаля П.П. Долг художника. Воспоминания. // РГАЛИ,Ф. 2608. Личный фонд Соколова-Скаля П.П., оп.1 д. 85.
  21. Степанова В. Человек не может жить без чуда. – М.: Изд-во «Сфера» Российского Теософского общества, 1994.
  22. Удальцова Н. Жизнь русской кубистки. Дневники, статьи, воспоминания. – М.: «RA», 1994.
  23. Чегодаева М.А. Соцреализм. Мифы и реальность. – М.: Захаров, 2003.

[1] Коровин К.А. Воспоминания 1917 – 1918 гг. Отрывки. РГАЛИ, Ф. 2789, оп.1, д.174. С. 6.

[2] Коровин К.А. Указ. соч. С. 9.

[3] Рылов А.А. Воспоминания. – Л., 1977. С. 198.

[4] Соколов-Скаля П.П. Долг художника. Воспоминания // РГАЛИ Ф. 2608. Личный фонд Соколова-Скаля П.П., оп.1 д. 85. С. 76.

[5] Рылов А.А. Указ. соч. С. 194.

[6] Рылов А.А. Указ. соч. С. 195.

[7] Комарденков В. Дни минувшие. – М., 1974. С. 55.

[8] Зернова Е.С. Воспоминания монументалиста. – М., 1985.С.38.

[9] Рождественский В.В. Записки художника. – М., 1963. С. 56.

[10] Удальцова Н. Жизнь русской кубистики. Дневники, статьи, воспоминания. – М., 1994. С. 45.

[11] Семенова – Тянь-Шаньская В.Д. Воспоминания // ЦГАЛИ СПб Ф. 116. Личный фонд В.Д. Семеновой – Тянь-Шаньской, оп.1, д.13. С. 87.

[12] Степанова В. Человек не может жить без чуда. – М., 1994. С. 93.

[13] Остроумова-Лебедева А.П. Автобиографические записки.Том 3. – М., 1951. С. 13.

[14] Коровин К.А. Указ. соч. С. 6.

[15] Коровин К.А. Указ. соч. С. 7.

[16] Семенова – Тянь-Шаньская В.Д. Указ. соч. С. 79.

[17] Семенова – Тянь-Шаньская В.Д. Указ. соч. С. 80.

[18] Милашевский В. Вчера, позавчера. Воспоминания художника. – Л., 1972. С. 158.

[19] Рылов А.А. Указ. соч. С. 198.

[20] Родченко А.М. Опыты для будущего. – М., 1996. С. 79.

[21] Рылов А.А. Указ. соч. С. 191.

[22] Бирштейн М.А. Картины и жизнь. – М., 1990. С.20.

[23] Бродский И.И. Мой творческий путь. Л.: Художник РСФСР. 1965. С.116.

[24] Удальцова Н. Указ. соч. С. 56.

[25] См. подробнее: Родченко А.М. Указ. соч. С. 69, 90.

[26] Рылов А.А. Указ. соч. С. 198.

[27] Родченко А.М. Указ. соч. С. 80.

[28] Грабарь И.Э. Моя жизнь: Автомонография. Этюды о художниках / Сост., вступит. ст. и коммент. В.М. Володарского. – М., 2001. С. 322.

[29] Милашевский В. Указ. соч. С. 162.

[30] Рылов А.А. Указ. соч. С. 197.

[31] Комарденков В. Указ. соч. С.72.

[32] Рылов А.А. Указ. соч. С. 199.

[33] Богородский Ф.С. Воспоминания художника. – М.: Сов. художник, 1959. С. 133.

[34] Рылов А.А. Указ. соч. С.202.

[35] Рылов А.А. Указ. соч. С. 209.

[36] Богородский Ф.С. Указ. соч. С. 121.

[37] Соколов-Скаля П.П. Указ. соч. С. 94.

[38] Дорохов К.Г. Записки художника. – М., 1974. С. 14.

[39] Зернова Е.С. Указ. соч. С.30-31.

[40] Герасимов А.М. Жизнь художника. – М., 1962. С.115.

[41] Родченко А.М. Указ. соч. С. 69.

[42] Рылов А.А. Указ. соч. С. 198.

[43] Коровин К.А. Указ. соч. С. 4.

[44] Коровин К.А. Указ. соч. С. 4.

[45] Богородский Ф.С. Указ. соч. С. 120.

[46] Рылов А.А. Указ. соч. С. 197.

[47] Богородский Ф.С. Указ. соч. С. 100.

[48] Богородский Ф.С. Указ. соч. С. 122-123.

[49] Родченко А.М. Указ. соч. С. 79.

[50] Степанова В. Указ. соч. С. 62.

[51] А. Сарабьянов нашел, где все записано и расшифровано. В данный момент эти записи хранятся в РГАЛИ Ф. 665 Отдел изобразительных искусств народного Комиссариата просвещения РСФСР.

[52] Клюн И.В. Мой путь в искусстве. Воспоминания, статьи, дневники. – М., 1999. С. 91.

[53] Коровин К.А. Указ. соч. С. 9.

[54] Бережков С.Г. Дневники. Т. 8 // ЦГАЛИ СПб Ф. 416. Личный фонд С.Г. Бережкова, оп.1, д. 20. С. 30.

[55] Богородский Ф.С. Указ. соч. С. 112.

[56] Зернова Е.С. Указ. соч. С.34.

[57] Богородский Ф.С. Указ. соч. С. 111.

[58] См. подробнее: Чегодаева М. Соцреализм. Мифы и реальность. – М., 2003. С. 8 – 9; Манин В.С. Искусство в резервации. (Художественная жизнь России 1917 – 1941 гг.). – М., 1999. С. 36.

[59] Чегодаева М. Указ. соч.. С. 14.

[60] Богородский Ф.С. Указ. соч. С. 101.

[61] Герасимов А.М. Указ. соч. С.114.

[62] Комарденков В. Указ. соч. С.53.

[63] Богородский Ф.С. Указ. соч. С. 112.

[64] Богородский Ф.С. Указ. соч. С. 120.

[65] Богородский Ф.С. Указ. соч. С. 105.

[66] Богородский Ф.С. Указ. соч. С. 101.

[67] Редько К. Дневники. Воспоминания. Статьи. / Составитель В.И. Костин. М., 1974. С. 54.

При реализации проекта использованы средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии c распоряжением Президента Российской Федерации № 11-рп от 17.01.2014 г. и на основании конкурса, проведенного Общероссийской общественной организацией «Российский Союз Молодежи»

Go to top