Иванов А.А.

Органы государственной безопасности традиционной играли немаловажную роль в развитии Русского государства. Их прообразом считается Опричнина Ивана IV, по одной из версий созданная для охранения самодержавного строя от посягательств со стороны различных оппозиционных сил как внутри страны, как и из-за ее пределов. В дальнейшем в период с XVII по XIX века в России появлялись и исчезали различные органы госбезопасности: Приказ Тайных дел, Тайная Канцелярия, Третье отделение Собственной Его Величества Канцелярии и т.д. Тем не менее, несмотря на обилие ведомств, имевших разные цели и задачи, полномочия и методы работы, до начала XX века в России не существовало профессиональных органов контрразведки (военного контроля), что не замедлило сказаться в период русско-японской войны.

Поражение отечественных вооруженных сил в данном конфликте повлекло за собой пересмотр не только основ отечественной воинской организации, но и системы борьбы с вражеской разведывательно-диверсионной работой. Сделанные после войны выводы сводились к тому, что отсутствие четкого разграничения «сфер влияния» в этой области между Департаментом полиции (ДП), Отдельным корпусов жандармов (ОКЖ) и штабами воинских частей затрудняли выявление агентов противника. Предпринимаемые чинами полиции на данном поприще меры, по большей части сводились к регистрации всех японцев, проживавших на стратегически важных территориях, и воспрещении их переездов в районы боевых действий[1], что, конечно, не может быть признано позитивной практикой. Разбалансированность системы государственных учреждений в области контршпионажа вынудила правительство пойти на создание специальной службы военного контроля, обеспечивающей борьбу с иностранными разведывательно-диверсионными органами, как в мирное время, так и в период военных действий.

После долгих ведомственных согласований в 1911 году на территории России были созданы 11 контрразведывательных отделений (КРО) при штабах военных округов. Однако силами этих органов, суммарная штатная численность которых едва превышала 100 человек, было невозможно организовать полноценное контрразведывательное обеспечение всей территории Империи. Как следствие, многие губернии страны, признанные маловажными в стратегическом отношении, оказались лишены возможности наладить систематическое противодействие вражеской агентуре. Одним из таких регионов был Европейской Север. Отечественные спецслужбы на данной территории были представлены лишь отделениями Департамента полиции и немногочисленными жандармскими управлениями, а также пограничными и таможенными пунктами.[2] При этом добываемые перечисленными органами сведения в большинстве случаев оказывались неподтвержденными слухами.

С началом Мировой войны ситуация кардинально изменилась. В условиях блокирования немецким флотом Черноморских и Балтийских портов, Русский Север превращался в главную артерию, связывавшую Россию с союзниками по Антанте. Как следствие, с первых месяцев войны существенно возросла активность агентов Тройственного Союза в районе Архангельска и на Кольском полуострове. В конце августа 1914 года сотрудниками ДП в непосредственной близости от Архангельска был задержан немецкий пароход, имевший на борту радиотелеграфную станцию[3], что не могло не насторожить военное руководство региона. Тем не менее, учитывая, что в течение первого года войны контрразведка «была оставлена Главным управлением Генерального штаба на произвол судьбы»[4], вопросы организации военно-контрольной деятельности в отдаленных от фронта регионах практически не поднимались.

К тому же, главной угрозой безопасности Архангельской губернии считались вовсе не разведывательно-диверсионные акции иностранной агентуры, а операции немецкого флота. В свою очередь, противодействие военно-морским силам Германии по большей части возлагалось на иностранные боевые корабли[5], одновременно с охраной морских перевозок осуществлявшие блокаду Северного моря, поэтому контрразведывательная безопасность региона на начальном этапе войны не принималась в расчет.

При этом развертывание масштабного военно-морского строительства на Русском Севере, связанное с образованием Флотилии Северного Ледовитого океана (ФСЛО) и началом союзных военных поставок через архангельский порт, повлекло за собой рост числа иностранных торговых и дипломатических представительств. Нередко их сотрудники привлекались русскими властями к осуществлению стратегически важных для флотилии работ[6] без обеспечения сохранности полученной ими информации. На архангельских жандармов была возложена «обязанность пресечения разведывательной деятельности и надзор за благонадежностью лиц, занятых военными поставками», однако данная функция выполнялась ими слабо, поэтому германская разведка в этот период имела подробные сведения о количестве судов в северных портах и ходе работ по строительству военно-морских объектов и железных дорог.[7]

Однако, не имея возможности нарушить планомерность поступления военного снаряжения силами ВМФ, немецкое и австрийское военное командование прибегли к использованию диверсионных актов для дестабилизации положения Архангельского порта. Первой целью австрийской разведки стала железная дорога на участке Архангельск – Вологда. Организация диверсионных актов в данном районе была порученаавстрийскому военному атташе в Швеции полковнику Е. Штраубу, но все попытки взорвать полотно дороги окончились неудачей.[8]

Помимо этого, в апреле 1915 года заграничной агентуре Департамента полиции удалось получить сведения о подготовке немецкими спецслужбами ряда диверсионных актов против боевых кораблей Российской Империи, одним из которых был новейший линкор «Императрица Мария».[9] В сложившихся обстоятельствах, осенью 1915 года Морской министр И.К. Григорович в докладной записке Военному министру А.А. Поливанову выступил с инициативой создания независимой службы флотской контрразведки, мотивируя это тем, что противник России сумел «глубоко проникнуть во все области военно-морского дела»[10], а армейские контршпионские подразделения, чрезмерно перегруженные работой, не смогут полноценно обеспечить безопасность ВМФ. Целью новой спецслужбы была заявлена «борьба с военно-морским шпионством и вообще воспрепятствование тем мерам иностранных государств, которые могут вредить интересам морской обороны Империи». В результате, на территории Российской Империи была создана сеть морских КРО: балтийское, финляндское, беломорское, черноморское и тихоокеанское. Вопреки тому факту, что они функционировали на основании общего «Положения о морских контрразведывательных отделениях», выработанного Морским Генеральным штабом (МГШ), различные для каждого КРО условия оперативной практики способствовали появлению ряда региональных черт и различий.

К примеру, военно-морской контроль Черноморского флота функционировал на основании собственного «Положения о разведывательном и контрразведывательном отделениях штаба Черноморского флота в военное время».[11] Различия между двумя названными документами по большей части касались целей спецслужбы. Если «Положение о морских КРО» предполагало возможность включения контрразведки не только в борьбу с вражеским шпионажем, но также и диверсионно-пропагандистскими акциями, то Черноморское КРО подобных задач перед собой не ставило. Характерной чертой деятельности Балтийского и Беломорского отделений стало четкое разделение функций разведки и контрразведки[12], выгодно отличавшее их от аналогичных органов на Черноморском театре боевых действий. При этом отсутствие на Севере иных контрразведывательных структур в конечном итоге привело к сосредоточению всей контршпионской работы исключительно в военно-морском контроле.

В условиях военных действий этот подход подразумевал необходимость обеспечения безопасности боевых операций армии и флота не только на уровнях целеполагания и планирования, но и реализации. Если первые два относились к информационной безопасности и требовали организации эффективной контршпионской работы, то третий уровень охватывал инфраструктурную и идеологическую безопасность войск, включая срыв терактов, диверсий и противодействие вражеской агитационно-пропагандистской работе. Именно такой подход к месту и роли военно-морского контроля в системе безопасности Российской Империи был реализован на примере Беломорского КРО.

К слову, полученные немецкими агентами инструкции о целях, задачах и характере действий на Европейском Севере России сводились к тому, чтобы «возможно, больше мешать правильному сообщению пароходов, курсирующих между Архангельском, Англией и Америкой», «устраивать пожары на территории порта и по возможности портить прибывающие туда пароходы, не останавливаясь и перед взрывом таковых», «всячески препятствовать» постройке Мурманской железной дороги, а также «устраивать забастовки рабочих и, в крайнем случае, портить механические материалы».[13] Принимая во внимание широкий спектр применения иностранной агентуры, функции и полномочия морской контрразведки должны были соответствовать сложности оперативных задач, поэтому расширение сферы ответственности военно-морского контроля, зафиксированное в «Положении о морских КРО» было оправданно.

Учитывая, что «успех в контрразведке, прежде всего, зависит от подбора и пригодности к этой работе личного состава»[14], а кадровый потенциал Морского Генштаба был крайне ограничен и не мог полностью удовлетворить запросов нового ведомства, было принято решение о зачислении во флотскую контрразведку офицеров ОКЖ.[15] Так, начальником контрразведки при штабе ФСЛО стал жандармский подполковник П.В. Юдичев.

Вместе с тем, вопреки тому, что морская разведка в России не являлась основным видом немецкого шпионажа, вследствие определенной пассивности отечественного флота, военно-морской контроль на Русском Севере столкнулся с серьезной активностью кайзеровских агентов. В связи с этим, контрразведке было предписано обращать особое внимание на военных атташе, иностранцев, а также русских подданных из их числа, и военнослужащих.[16]

При этом в «Инструкции наблюдательному агенту контрразведки», утвержденной Верховным Главнокомандующим еще в июне 1915 года, указывалось, что «наблюдательный агент должен прибегать к личному задержанию подозреваемых... лишь в крайних случаях, поручая таковые при малейшей к тому возможности жандармским чинам или общей полиции, имея в виду, что задержание упоминаемых лиц самим агентом может обнаружить принадлежность последнего к контрразведке и лишить его возможности… установить связи заподозренных, район их деятельности и тот материал, который, быть может, им уже удалось собрать».[17]

Подобная трактовка целей агентурного наблюдения повлекла за собой интеграцию региональных жандармских команд в общую систему контршпионажа, превратив отделения ОКЖ в своеобразные филиалы морской контрразведывательной службы. Сложившаяся ситуация объективно не могла способствовать повышению эффективности работы КРО, вследствие опоры на жандармов, оказавшихся в подчинении одновременно двух силовых ведомств – ОКЖ и МГШ. При этом отсутствие в вышеназванных нормативных документах четко обозначенных форм взаимодействия военно-морского контроля с иными отечественными спецслужбами в дальнейшем привело к совершению контрразведчиками ряда ошибок, самой известной из которых стало «дело «аскольдовцев».

Толчком к этому процессу послужило донесение начальника Архангельского губернского жандармского управления, согласно которому моряки крейсера «Аскольд», находившегося на ремонте в Тулоне, готовились поднять на корабле бунт после его выхода в море. Интерес северных спецслужб к кораблю, формально не числившемуся в составе ФСЛО, объяснялись стремлением местных военных властей включить крейсер в состав флотилии с 1915 года.[18] В результате, дело было передано в контрразведку Морского Генерального Штаба.

В ночь на 21 августа 1916 года на крейсере произошел взрыв в кормовом погребе 75-миллиметровых снарядов. Несмотря на незначительность повреждений, взрыв был сочтен попыткой диверсии. В ходе расследования комиссией, в состав которой вошли военный следователь подполковник И. Найденов и офицеры корабля, было установлено, что взрыв был подготовлен по заданию германской разведки унтер-офицером И.М. Андреевым, сбежавшим с крейсера за 3 дня до диверсионной акции. Исполнителями были признаны матросы Д.Г. Захаров, Ф.И. Бешенцев, Е.Г. Шестаков и А.А. Бирюков. Всем им был вынесен смертный приговор, приведенный в исполнение 15 сентября 1916 года в Мальбурске.[19] Впоследствии выяснилось, что Андреев к взрыву причастен не был, а расстрел матросов был необоснован, ввиду недоказанности обвинений.

В период военных действий такие случаи оказывают угнетающее воздействие на солдат и матросов, действуя на них разлагающе и вызывая естественный протест против произвола и безнаказанности спецслужб. Между тем, нельзя сказать, что деятельность Беломорского КРО на ниве борьбы с разведывательной деятельностью была безрезультатна. Еще в мае 1916 года в собирании сведений военного характера был уличен русский подданный из норвежцев Оскар Нильсен и торговец Сканке.[20]

Помимо этого, морской контрразведкой были достигнуты определенные успехи в области пресечения иностранной разведывательной деятельности под прикрытием торговых и экспедиторских контор, являвшейся одной из самых распространенных форм германского шпионажа в России. Наиболее остро данная проблема стояла в Архангельске, военный власти которого предпринимали неоднократные попытки «выдворить из города многочисленные конторы, предполагая, что среди служащих там подданных нейтральных государств могут оказаться австро-германские шпионы и диверсанты, тем более, что для представителей транспортных, экспедиторских, комиссионных контор был открыт доступ во все портовые районы города».[21] Подозрения военных, в конечном счете, подтвердились: Беломорское КРО выявило факты шпионской работы фирм «Кунст и Альберс», «Ферстнер и Геппенер», «Книп и Вернер», «Гейдеман», «Шмидт» и др.[22]

Тем самым, можно сделать вывод, что к 1916 году контрразведка Флотилии Северного Ледовитого океана не только приобрела необходимый опыт противодействия разведывательной деятельности, но и доказала свою состоятельность в этом плане. При этом большинство перечисленных успехов были достигнуты за счет своевременного получения сведений от секретных сотрудников, что свидетельствует о достаточно высоком уровне владения навыками агентурного руководства в среде чинов КРО. В то же время, несколько иная ситуация сложилась в сфере борьбы с диверсионной немецкой и австрийской деятельностью на Русском Севере.

Не имея возможности воспрепятствовать прохождению союзных конвоев из Великобритании и Северо-Американских Соединенных Штатов в северные русские порты, военное командование противника вначале прибегло к установке мин в Белом море, а когда эта мера показала свою неэффективность – к диверсионному уничтожению доставленных грузов и иных стратегически важных объектов на территории Архангельской губернии. Так, 6 июля 1916 года в городской черте Архангельска по «невыясненным причинам» произошел пожар, уничтоживший крупные запасы экспортных и импортных товаров. В сентябре того же года сгорела кабельная станция в Александровске, обеспечивавшая телеграфное сообщение России с Англией. Причины пожара так и не были установлены, но он был сочтен следствием диверсионного акта.[23]

В октябре 1916 года в Архангельске у причала № 20 во время разгрузки произошел взрыв парохода «Барон Дризен», прибывшего на Север прямым рейсом из Нью-Йорка с грузом военного снаряжения. На борту судна находилось 1600 т взрывчатых веществ, поэтому разрушения в порту были очень значительными. Повреждены оказались пароходы «Рекорд» и «EarleofFarfor», уничтожены 27 солдатских бараков, 5 каменных зданий, электростанция, десятки жилых домов и складских помещений, погибло и пропало без вести около тысячи человек, а число раненых составило 1166 человек.[24]

Газета «Новое время» от 30 октября 1916 года писала по этому поводу следующее: «Начато следствие для исследования причины взрыва на пароходе «Барон Дризен», причем власти уже в настоящее время имеют серьёзные основания предполагать наличие злоумышления, организованного германскими эмиссарами». Проведенное контрразведкой расследование показало причастность к данному взрыву флотского прапорщика Э. Мелленберга, ранее находившийся на службе в уже упомянутой конторе «Кунст и Альберс». Однако в ходе судебного разбирательства собранных против прапорщика доказательств оказалось недостаточно для вынесения обвинительного заключения, в отличие от проходившего по тому же делу боцмана П. Полько. На суде тот признался, что в Нью-Йорке был завербован германской разведкой и получил аванс за организацию взрыва на пароходе. Во время разгрузки судна в Архангельском порту он подложил в носовой трюм парохода бомбу с часовым механизмом. В итоге, П. Полько был приговорен к смертной казни через повешение.[25]

Данный эпизод работы военно-морского контроля свидетельствует о том, что его сотрудники были в состоянии выявлять немецких агентов в ходе оперативно-следственных мероприятий, однако ввиду поздних сроков формирования не приобрели опыта предотвращения диверсионных и террористических актов. Как следствие, 24 февраля 1917 года произошел пожар на английском пароходе «Нигерия», в результате которого погибли 59 человек. Расследование данного происшествия не принесло результатов, однако показания свидетелей указывали на большую вероятность умышленной диверсии, так как огнеопасных веществ в помещении, где вспыхнул пожар, никогда не было, а пламя в считанные минуты охватило почти весь корабль. Продолжавшиеся взрывы кораблей и складских помещений на фоне неспособности местных контрразведчиков эффективно противостоять вражеской диверсионной деятельности привели к тому, что в феврале 1917 года для расследования очередной диверсии на артиллерийском складе из Петрограда на Севере был направлен агент Министерства внутренних дел П.П. Заварзин[26], однако проведенное им следствие также не дало определенных результатов.

В то же время, помимо выполнения основных обязанностей сотрудники Беломорского контрразведывательного отделения активно участвовали в эволюционном развитии своей службы: установлении структурно-функциональных связей, развитии организационно-штатной структуры и т.д. Это во многом позволяло повысить продуктивность работы КРО. К примеру, благодаря отлаженной связи с военным контролем Приамурского округа, архангельским контрразведчикам удалось вскрыть шпионскую деятельность прапорщика Н.И. Кнопфера.[27]

Вместе с тем, ситуация на Севере осложнялась и тем, что шпионскую работу в данном регионе с 1917 года стали вести не только противники России, но и ее западные союзники. Заметная дестабилизация обстановки в стране вообще и на Восточном фронте в частности влекла за собой включение британских и американских спецслужб в работу по добыванию сведений, характеризующих обороноспособность Империи. Агентурная деятельность на территории России велась ими в течение всей Мировой войны, но имела в основном антигерманскую направленность и поощрялась царским правительством. Так, к 1917 году на территории Русского Севера действовали агенты Великобритании, Франции и Соединенных Штатов, руководимые соответственно лейтенантом МакЛоренсом, капитаном Шарпантье и лейтенантом Мартином.[28]

Однако уже в январе 1917 года ситуация изменилась. Беломорским КРО были обнаружены попытки американского консульского агента датского подданного К. Леве получить доступ к секретным картам фарватеров Северной Двины, Белого моря и Кольского залива.[29] В итоге, дипломат был отстранен от должности, а на его место назначен другой агент – Ф. Коул, надолго ставший для американского правительства надежным источником информации о военно-политическом развитии региона.

Кроме того, начало 1917 года ознаменовалось открытием в январе Мурманского особого морского контрразведывательного пункта (КРП) при штабе начальника Кольского оборонительного района (Главнамура). Согласно действовавшему в то время «Положению о морских КРО», подобные пункты могли быть образованы только в наиболее важных населенных пунктах региона.[30] Это говорило о росте статуса города, как в глазах МГШ, так и в глазах иностранных агентов в России.

Эти факты свидетельствуют о начале исправления недостатков организационной структуры военно-морского контроля на Севере. Схожие планы вынашивались и Морским министерством. Так, в 1917 году по инициативе И.К. Григоровича предполагалось утвердить целый пакет новых нормативных документов, регламентировавших деятельность флотской контрразведки: инструкции по ведению оперативной работы, программы обучения сотрудников, а главное новое «Положение о морской контрразведывательной службе»[31], призванное унифицировать принципы работы военно-контрольных структур в армии и на флоте. Тем не менее, эти начинания были прерваны обрушившимися на страну потрясениями.

Революционные события 1917 года ознаменовали собой начало процесса изменения формы государственного устройства России. Дестабилизация системы управления страной в условиях образовавшегося вакуума легитимной власти оказала серьезное влияние на отечественные силовые ведомства. Накопившееся в обществе недовольство деятельностью спецслужб Российской Империи, проникших практически во все сферы жизни страны и ее граждан, вылилось в самовольную ликвидацию центральных и местных органов политического сыска в большинстве регионов страны. Одну из активнейших ролей в реализации данных общественных устремлений сыграли повсеместно создаваемые Советы рабочих и солдатских депутатов (Совдепы). Европейский Север России не стал исключением в этом отношении.

Так, уже 1 марта 1917 года члены Кандалакшского Совета приняли решение «обезоружить жандармерию… так как революция в жандармах не нуждается».[32] Точно так же в начале марта полицейские и сотрудники ОКЖ были арестованы и высланы из Архангельска. Последовавшее за этими событиями постановление Временного правительства «О расформировании Отдельного корпуса жандармов» лишь констатировало уже свершившийся факт.

Кроме того, один из пунктов этого же постановления касался и вопроса о дальнейшей судьбе контрразведывательной службы. Согласно принятому решению все обязанности по борьбе со шпионажем возлагались на Военное министерство, а бывшие сотрудники жандармерии направлялись в строевые части для прохождения дальнейшей службы «за исключением тех из них, которые по возрасту или по состоянию здоровья не подлежат призыву в войска».[33] Обращения членов военного командования с просьбами оставить бывших офицеров ОКЖ на службе в военно-контрольных органах, как наиболее опытных сотрудников[34], были оставлены новой властью без внимания. В итоге, свои посты покинуло немало квалифицированных контрразведчиков из числа бывших жандармов. Например, был отстранен от должности и уволен начальник КРО при штабе флотилии Северного Ледовитого океана подполковник П.В. Юдичев.

Касаясь политики Временного правительства в отношении органов государственной безопасности, стоит отметить, что большинство деятелей новой власти не до конца осознавали разницу между политическим сыском и контрразведкой, однако ввиду принятого решения о продолжении войны с Германией[35], необходимость борьбы с вражеской разведывательно-диверсионной деятельностью была очевидна. Именно поэтому военно-контрольная служба сохранилась организационно, а в апреле 1917 года правительство князя Г.Е. Львова постановило «отпускать Морскому министерству потребные на ведение морской контрразведки суммы из казны в пределах ассигнованных на эту надобность, согласно положению бывшего Совета Министров от 29 января 1917 года, 585320 рублей».[36] Иными словами, определенный еще царским правительством размер финансирования военно-морского контроля не был пересмотрен новой властью, что говорит об осознании важности борьбы со шпионажем для поддержания боеспособности флота.

Из указанных средств Беломорское КРО получало месячное содержание в размере 4072 рублей, а Мурманский пункт – 2000 рублей.[37] В эту сумму сходила не только оплата услуг штатных сотрудников, но и вербовка агентуры, традиционной являвшаяся одной из самых затратных сфер контрразведывательной деятельности. К слову, только в мае 1917 года архангельские борцы со шпионажем потратили 42% месячной суммы содержания отделения на оплату услуг секретных сотрудников.

Что же до положения штатных работников контршпионской службы, то после Февральской революции оно претерпело серьезные изменения. Несмотря на то, что флотская контрразведка перенесла массовые увольнения жандармов не так тяжело, как ее армейские коллеги, необходимость заполнения образовавшихся кадровых «дыр» повлекла за собой пересмотр основополагающих принципов комплектования военно-морского контроля.

В частности, одной из тенденций стало привлечение на службу в КРО бывших гражданских чиновников. Подобную практику нельзя назвать полностью инновационной, так как еще в начальный период Мировой войны для замещения вакантных должностей офицеров Генштаба на службу принимались народные учителя, мелкие служащие, юристы и т.д., однако для Морского министерства и МГШ данный шаг являлся безусловным новаторством. В результате, в мае 1917 года на службу в Мурманский особый морской контрразведывательный пункт был направлен зауряд-военный чиновник Н.П. Черногоров, ставший уже в июне того же года помощником начальника пункта. Позже на службу был принят и коллежский асессор В.А. Эллен.[38]

Ввиду удаленности Архангельской губернии от столицы местные контрразведывательные органы стали пополняться старослужащими, уволенными по сокращению из Петроградского военно-морского контроля. Так, на службу в Беломорское КРО были приняты унтер-офицеры И.Г. Знаменский и Н.В. Зубрилов, а в Мурманский КРП – агенты И.Е. Якшин и П.М. Денисов.[39] Кроме того, определенное воздействие на изменение кадрового состава военно-морского контроля оказали и действия Советов. Учитывая, что одной из их задач было провозглашено противостояние попыткам реставрации в России монархии, члены Совдепов проявили интерес к уцелевшим отечественным органам госбезопасности, одним из которых являлась контрразведка. Так, одной из характерных черт отношений данных органов в 1917 году стало взаимопроникновение аппаратов. В некоторых областях страны это выражалось в зачисления контрразведчиков в состав Советов рабочих и солдатских депутатов. К примеру, генерал М.Д. Бонч-Бруевич, руководивший контрразведкой 6-й армии, был «кооптирован и в Псковский Совет, и в его Исполком», а заместитель начальника КРО штаба Иркутского военного округа капитан А.Н. Луцкий был избран в Харбинский Совет.[40]

На Севере России взаимоотношения контрразведки и Совдепов развивались по несколько иному сценарию. В данном регионе большее распространение получило принятие членов Советов на службу в КРО. Этому во многом способствовал тот факт, что после отстранения подполковника Юдичева от должности начальника Беломорского отделения, его место занял член Архангельского Совдепа меньшевик прапорщик А.А. Житков.[41] При этом контрразведка не испытывала особых неудобств и продолжала функционировать в штатном режиме. В дальнейшем, весной 1917 года по инициативе Житкова на работу в Беломорское КРО был принят еще одним сотрудник местного Совета депутатов.[42]

Интеграция советских служащих в структуру военно-морской контрразведки, как и увольнение из нее бывших жандармов, отвечала задаче формирования позитивного имиджа контршпионской службы в глазах общества. Это было тем более важно, если учесть, что после ликвидации филиалов ОКЖ, контрразведчики утратили связь с секретными агентами жандармерии и жизненно нуждались в расширении источников информации, одним из которых могли стать патриотически настроенные частные лица. Не стоит забывать и том, что весной 1917 года на Севере, как и в других регионах страны, начинают появляться различные военно-демократические организации (ВДО) и солдатские комитеты, взявшие на себя обсуждение и решение «возникающих между офицерами и нижними чинами вопросов».[43] Включение этих органов, влияние которых усиливалось с каждым днем, в систему военного управления на практике означало возможность саботажа отданных приказов со стороны солдат и матросов в случае, если эти приказы противоречили решениям ВДО.

На Кольском полуострове наибольшим влиянием пользовался Центральный комитет Мурманской флотилии (Центромур). Именно эта организация проявила максимальный интерес к контрразведывательной работе, вследствие чего при Центромуре была создана целая комиссия по борьбе со шпионажем, действовавшая в контракте с контрразведкой.[44] Тем самым, можно констатировать, что в начале 1917 года на территории Европейского Севера был найден определенный компромисс между контршпионскими структурами и общественными организациями, детерминированный общими задачами по охране региона.

Несмотря на тот факт, что большинство сотрудников контрразведки на флоте были сторонниками монархии, эффективное взаимодействие с новыми общественно-политическими институтами демократической направленности в определенном смысле было достигнуто. Впрочем, данная позиция имела право на существование лишь до тех пор, пока члены Советов были готовы разделить мнение председателя Центрального Исполнительного Комитета Н.С. Чхеидзе, стремившегося укрепить государственную власть посредством усиления роли демократических организаций, действовавших в согласии с Временным правительством.[45]

Ситуация резко изменилась в апреле 1917 года после возвращения в Россию лидеров РСДРП (б) во главе с В.И. Лениным. Выдвижение большевиками лозунга «Вся власть Советам!» спровоцировало рост недоверия власти ко всем Советским учреждениям. Нарастание противоречий между Временным правительством и Петросоветом оказало серьезное воздействие на ухудшение отношений Советских учреждений с органами военного контроля в разных регионах страны. Так, член Архангельского Совдепа А.А. Житков 16 июля 1917 года был снят с должности начальника Беломорского КРО, а его преемником на этом посту стал профессиональный юрист – следователь Архангельского окружного суда коллежский асессор М.К. Рындин.[46] Помимо этого, члены контрразведки при штабе Главнамура установили надзор за Мурманскими большевиками, обращая пристальное внимание на их «маршруты, содержание бесед и докладов». Подобные факты впоследствии позволили Л.Д. Троцкому утверждать, что сотрудники военного контроля установили «во всей стране систему контрразведочного феодализма»[47], хотя это и было явным преувеличением.

Вместе с тем, возложение на контрразведку новых для нее функций политической полиции требовало пересмотра нормативно-правовой базы контршпионской службы, поэтому в июле 1917 года увидело свет «Временное положение о правах и обязанностях чинов сухопутной и морской контрразведки по производству расследований». Согласно новому документу, задачей сотрудников КРО было обнаружение «неприятельских шпионов и их организаций, а также лиц, которые своею деятельностью могут способствовать или благоприятствовать неприятелю в его военных или иных враждебных действиях против России и союзных с нею стран».[48] «Временное положение» давало контрразведчикам очень широкие полномочия, позволяя осуществлять весь комплекс следственных мероприятий наравне с работниками прокурорского надзора. Одной из главных положительных составляющих данного нормативного документа было наличие четко обозначенных форм взаимодействия военного контроля с другими правоохранительными структурами: милицией и прокуратурой. В частности, сотрудники прокуратуры имели права лишь наблюдать за производством расследований контрразведки, но не вмешиваться в их ход.

Принятие новых нормативно-правовых документов повлекло за собой и перестройку структуры флотской контрразведки. После ликвидации региональных жандармских управлений Беломорское КРО лишилось возможности контролировать действия вражеской агентуры в большинстве населенных пунктов Русского Севера, за исключением Мурманска, в котором продолжал функционировать самостоятельный КРП. В итоге, в сентябре 1917 года аналогичный пункт был создан в Кеми[49], однако на этом формирование местных филиалов контрразведки на Европейском Севере было завершено.

Таким образом, рассмотрев историю становления органов военной контрразведки России на территории Европейского Севера, можно сделать ряд немаловажных выводов. В частности, создание контршпионских органов на территории Европейского Севера в 1915 году не было реализацией довоенных планов и осуществлялось по личной инициативе государственных деятелей Российской Империи. В оперативной работе Беломорского КРО превалировали традиционные черты отечественной контрразведки: доминирующая опора на агентурный аппарат; структурная независимость; использование кадров политической полиции. В то же время, наблюдались и новые для российских органов государственной безопасности веяния: включение околовоенных вопросов в сферу ответственности контрразведки; взаимодействие со спецслужбами стран Антанты для решения общих задач и др.

Период с февраля по октябрь 1917 года стал времен новаторства в области обеспечения государственной безопасности. Ликвидация органов политического сыска, служивших главным носителем традиционалистских тенденций, повлекло за собой гипертрофированное новаторство со стороны государственных и даже общественных организаций в данной сфере. Ведущим мотивом этой деятельности выступало не столько желание повысить эффективность работы органов госбезопасности, сколько стремление либерализировать их, снизить уровень влияния на общественную жизнь. Однако на практике несоответствие мотивов реформ и объективных условий их реализации (участие России в Мировой войне, антиправительственная деятельность политической оппозиции и т.д.) привело к передаче функций устраненной политической полиции контрразведывательным органам. Это заложило основы превращения военной контрразведки России в военно-политическую, окончательно свершившееся уже в годы Гражданской войны.

Источники и литература

1. Анин Б., Петрович А. Радиошпионаж. – М., 1996.

2. Архив новейшей истории России. Серия «Публикация». Т. 7. – М., 2001.

3. Бажанов Д.А. Структура русской морской контрразведки в 1917 году. // Новый часовой. 2002. № 13 – 14.

4. Батюшин Н.С. Тайная военная разведка и борьба с ней. – М., 2007.

5. Бонч-Бруевич М.Д. Потеря нами Галиции в 1915 г. В 2-х ч. Ч. 2. – М., 1926.

6. Государственный архив Мурманской области.

7. Государственный архив Российской Федерации.

8. Гражданская война на Мурмане глазами участников и очевидцев: Сборник воспоминаний и документов. – Мурманск, 2006.

9. Звонарев К.К. Агентурная разведка. – Киев, 2005.

10. Зданович А.А. Отечественная контрразведка (1914 – 1920): Организационное строительство. – М., 2004.

11. Иванов А.А. Военно-морская контрразведка на Русском Севере (1914 – 1917). // Московский журнал. История государства Российского. 2007. №3.

12. Ильин В.Н. Морская контрразведка на Севере России. 1914 – 1920. // Защитники Отечества: материалы XV региональных общественно-научных чтений по военно-исторической тематике. – Архангельск, 2004.

13. Иоффе Г.З. Семнадцатый год: Ленин, Керенский, Корнилов. – М., 1995.

14. Катастрофы на море: Сборник. – СПб., 1998.

15. Крестьянинов В.Я., Молодцов С.В. Крейсер «Аскольд». – СПб., 1993.

16. Милюков П.Н. Воспоминания. В 2-х т. Т. 2. – Нью-Йорк, 1955.

17. Мухачев Б.И. Новые документы и материалы об А.Н. Луцком. // Россия и АТР. 2005. №4.

18. Ронге М. Разведка и контрразведка. – М., 2004.

19. Российский государственный архив военно-морского флота.

20. Российский государственный военно-исторический архив.

21. Российский государственный военный архив.

22. Смирнов А.Б. Морские порты Архангельской губернии в политике Российского государства в годы Первой мировой войны.: Дисс. … канд. ист. наук. – Архангельск, 2003.

23. Старков Б.А. Охотники на шпионов. Контрразведка Российской Империи 1903 – 1914. – СПб., 2006.

24. Столяренко М.А. Моряки в огне революции. – М., 1960.

25. Троцкий Л.Д. История русской революции. В 2-х т. Т. 1. Часть 1. – М., 1997.

26. Трошина Т.И. О деятельности шведского вице-консула в Архангельске в годы Первой мировой войны. // Шведы и Русский Север: историко-культурные связи. – Киров, 1997.

[1] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 316. Д. 12. Л. 11.

[2] Государственный архив Мурманской области (ГАМО). Ф. 101-и. Оп. 1. Д. 562. Л. 31.

[3] Анин Б., Петрович А. Радиошпионаж. – М., 1996. С. 250 – 251.

[4] Батюшин Н.С. Тайная военная разведка и борьба с ней. – М., 2007. С. 174.

[5] Российский государственный архив военно-морского флота (РГА ВМФ). Ф. 418. Оп. 1. Д. 388. Лл. 56, 64.

[6] ГАМО. Ф. 101-и. Оп. 1. Д. 562. Лл. 58 – 59.

[7] Смирнов А.Б. Морские порты Архангельской губернии в политике Российского государства в годы Первой мировой войны.: Дисс. … канд. ист. наук. – Архангельск, 2003. С. 119.

[8] Ронге М. Разведка и контрразведка. – М., 2004. С. 136.

[9] Зданович А.А. Отечественная контрразведка (1914 – 1920): Организационное строительство. – М., 2004. С. 52.

[10] Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2000. Оп. 16. Д. 633. Л. 1.

[11] РГА ВМФ. Ф. 418. Оп. 1. Д. 1416. Лл. 29 – 31.

[12]Бажанов Д.А. Структура русской морской контрразведки в 1917 году. // Новый часовой. 2002. № 13 – 14. С. 29.

[13] Ильин В.Н. Морская контрразведка на Севере России. 1914 – 1920. // Защитники Отечества: материалы XV региональных общественно-научных чтений по военно-исторической тематике. – Архангельск, 2004. С.116.

[14] Бонч-Бруевич М.Д. Потеря нами Галиции в 1915 г. В 2-х ч. Ч. 2. – М., 1926. С. 230 – 231.

[15] РГВИА. Ф. 2000. Оп. 15. Д. 828. Лл. 202 – 203.

[16] РГВИА. Ф. 2000. Оп. 15. Д. 18. Л. 34.

[17] РГВИА. Ф. 1468. Оп. 2. Д. 687. Л. 52.

[18] РГА ВМФ. Ф. Р-1529. Оп. 2. Д. 17. Л. 49.

[19] Крестьянинов В.Я., Молодцов С.В. Крейсер «Аскольд». – СПб., 1993. С. 186 – 187.

[20] Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 40311. Оп. 1. Д. 10. Л. 404.

[21] Трошина Т.И. О деятельности шведского вице-консула в Архангельске в годы Первой мировой войны. // Шведы и Русский Север: историко-культурные связи. – Киров, 1997. С. 239.

[22] РГВА. Ф. 40311. Оп. 1. Д. 10. Л. 406.

[23] Звонарев К.К. Агентурная разведка. – Киев, 2005. С. 515 – 516.

[24] Катастрофы на море: Сборник. – СПб., 1998. С. 57 – 58.

[25] Иванов А.А. Военно-морская контрразведка на Русском Севере (1914 – 1917). // Московский журнал. История государства Российского. 2007. №3. С. 11.

[26] Старков Б.А. Охотники на шпионов. Контрразведка Российской Империи 1903 – 1914. – СПб., 2006. С. 164.

[27]РГВА. Ф. 40311. Оп. 1. Д. 10. Л. 119.

[28] Столяренко М.А. Моряки в огне революции. – М., 1960. С. 14 – 15.

[29]РГВА. Ф. 40311. Оп. 1. Д. 9. Л. 119.

[30]РГВИА. Ф. 2000. Оп. 16. Д. 633. Лл. 1 – 2.

[31]РГВИА. Ф. 2000. Оп. 13. Д. 1. Л. 10.

[32] Гражданская война на Мурмане глазами участников и очевидцев: Сборник воспоминаний и документов. – Мурманск, 2006. С. 158.

[33] Архив новейшей истории России. Серия «Публикация». Т. 7. – М., 2001. С. 133.

[34] РГВИА. Ф. 2000. Оп. 13. Д. 1. Л. 109.

[35] Милюков П.Н. Воспоминания. В 2-х т. Т. 2. – Нью-Йорк, 1955. С. 339.

[36] Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 1779. Оп. 2. Д. 4. Лл. 3 – 3об.

[37] РГВА. Ф. 40311. Оп. 1. Д. 10. Л. 402.

[38] ГАМО. Ф. 134-и. Оп. 1. Д. 23. Л. 152об.

[39] РГВА. Ф. 40311. Оп. 1. Д. 15. Лл. 5об, 10.

[40] Мухачев Б.И. Новые документы и материалы об А.Н. Луцком. // Россия и АТР. 2005. №4. С. 138.

[41] РГА ВМФ. Ф. 418. Оп. 2. Д. 179. Л. 14.

[42] РГА ВМФ. Ф. 418. Оп. 2. Д. 179. Л. 43.

[43] ГАМО. Ф. 134-и. Оп. 1. Д. 24. Лл. 2 – 2об, 52 – 54.

[44] РГВА. Ф. 40311. Оп. 1. Д. 10. Л. 83об.

[45] Иоффе Г.З. Семнадцатый год: Ленин, Керенский, Корнилов. – М., 1995. С. 116.

[46] РГА ВМФ. Ф. 418. Оп. 2. Д. 179. Л. 235.

[47] Троцкий Л.Д. История русской революции. В 2-х т. Т. 1. Часть 1. – М., 1997 С. 98.

[48] РГВА. Ф. 40313. Оп. 1. Д. 1. Л. 1.

[49] РГА ВМФ. Ф. 418. Оп. 2. Д. 114. Л. 193.

• Русское краеведение