Федоров А.Н.

Социальная политика государства выступает основным источником доверия к нему со стороны широких слоев населения. Стабильное и устойчивое развитие общества, его институтов, повышение качества жизни – вполне понятное, простое желание рядового гражданина. В свою очередь, авторитет власти определяется способностью государства и общества к совместному преодолению тех кризисных факторов и тенденций, которые могут угрожать их существованию. Опыт подобного взаимодействия актуален и в настоящее время.

Согласно известному замечанию, обычно приписываемому В.И. Ленину, в 1917 г. «власть лежала на улице». В этом тезисе читается не только указание на способ ее возможного обретения, но и буквально – на отсутствие альтернатив общественного развития. Более 80 % населения России на период начала революции оставалось сельским. Неспособность решить аграрный вопрос в духе крестьянских чаяний («черный передел») в итоге оказалась гибельной для Временного правительства. Тем не менее, судьбы русской революции решались не в «деревне», а в «городе», в котором проживала наиболее образованная и активная часть общества. В этой связи изучение социальной политики Временного правительства по отношению к городскому населению позволит глубже понять причины его неустойчивости, расширить понимание взаимоотношений власти и общества в переломный момент истории.

Традиционно внимание историографии в изучении социальной политики Временного правительства было обращено на усилия по созданию механизма регулирования трудовых отношений и конфликтов. Его несостоятельность в рабочем вопросе «способствовала росту классовый борьбы», и как результат – закономерная победа советской власти в городах[1]. Однако, область социальной политики оказалась гораздо шире и не исчерпывалась «рабочим вопросом». Во-первых, по субъектному составу она затрагивала не только промышленный пролетариат и буржуазию, но и средние городские слои (ремесленников, лавочников, домовладельцев, интеллигенцию и т.д.), численность которых сопоставима, а в части городов иногда и превышала число рабочих и буржуев. Во-вторых, сфера общественной жизни не ограничивается только трудовыми отношениями, она также включает в себя повседневность. В-третьих, социальное развитие сопряжено с рядом важнейших проблем: решением жилищного вопроса, развитием социальной инфраструктуры города и т.д.

Для подтверждения этих предположений приведем пример. Учитель из Харькова, И.Г. Марчук, в письме А.Ф. Керенскому (5 сентября 1917 г.) предвидел скорый конец Временного правительства. В нем он коснулся лишь одного аспекта городской социальной политики (распределения продовольствия): «Знаете ли Вы, сытые и довольные, что Ваши мероприятия не только не улучшают, но ухудшают наш быт? Ваши продовольственные, земельные и другие комитеты стянули нам глотку петлей, в которой мы бьемся в предсмертных судорогах, не имея сил разорвать кольца удава капитализма... отдайте народу его право – жить и трудиться, и свободу покупать и продавать, которой не лишало даже старое проклятое самодержавие. Я Вам, может быть, предсказываю, что так дальше продолжаться не может. Вспыхнет не контрреволюция, а страшная народная, бедняцкая революция, которая очистит Россию от всякой старой и новой мерзости: насилия, произвола, обмана и хитрости. Учителем и советчиком быть не желаю, а за право бедняка готов и душу положить»[2]. Автор письма, выходец из средних слоев города, описал лишь некоторые проблемы повседневного бытия и таким образом исполнил свой «гражданский долг».

В зависимости от идейной обстановки в стране в основу социальной политики могли быть положены диаметрально противоположные принципы. Например, в Советской России базовым стал классовый принцип («кто не работает, тот не ест»), а привилегированным субъектом политики – Рабочий. В связи с этим нужно уточнить то, что будет пониматься под «социальной политикой Временного правительства». Полагаем, что это совокупность государственных мер и решений, связанных с общественным благополучием и регулированием отношений между различными социальными группами, имеющих своей целью распределение материальных и духовных ресурсов среди всех граждан в независимости от их классовой и сословной принадлежности. В обращении правительства к рабочим металлургических заводов Юга России (март 1917 г.) идея классового мира прозвучала достаточно отчетливо: «Нам нужно единение, порядок и внутренний мир»[3].

Падение царской власти породило повышенные ожидания со стороны простых граждан. Им казалось, что будут решены аграрный, рабочий, национальный вопросы, прежде десятилетиями не находившими «справедливого» решения. Наконец, прекратится кровопролитная мировая война (победой России). Массовое восприятие в марте 1917 г. в значительной степени оказалось мифологизированным, проникнутым наивной надеждой, что демократическая власть сразу решит все насущные проблемы. Приведем пример. Москвич А.Ф. Строганов, страдающий серьезным психическим расстройством и признанный врачами недееспособным еще в 1911 г., в 1917 г. вновь обрел надежду на восстановление своих гражданских прав. В письмах к министрам говорило его воспаленное воображение: «Временное правительство исполнит свой долг. Государственное возмездие да свершится! Временное правительство должно неминуемо признать, что гипноз, шум рупорный с кликушеством (автор слышал некие «голоса», по всем признакам у него шизофрения – А.Ф.) особенно опасны теперь, ибо мутят народ, сбивают против правительства отрицательное. Временное правительство исполнит долг – даст мне реабилитацию с возмещением, устранит преследование гипнозом, шумом с кликушеством. Под кошмаром 10 лет 4 месяца. Временное правительство прошу о долге»[4]. Этот пример иллюстрирует глубину мифологемы: даже неизлечимо больной человек поверил в свое исцеление, во всесилие новой власти.

Коренные преобразования общественной жизни широко инициировались «снизу», что потребовало от власти принципиально новых подходов к решению социальных и экономических проблем. Временное правительство предложило идею социального мира (консенсуса), другими словами – модель общегражданского согласия. Первым шагом к достижению такого согласия должно было стать определение ценностных представлений, разделяемых большинством населения. Из них вытекала главная цель общественного развития. В начале 1917 г. целью российского общества стало успешное завершение мировой войны, для этого были необходимы усилия всех граждан не только на фронтах войны, но и в работе тыла. Подобную задачу могло решить лишь общество, в котором внутренние противоречия или полностью отсутствовали, или были недостаточно сильны, чтобы разрушить его изнутри. Роль власти в таких условиях сводилась к установлению общеобязательных «правил игры», находивших свое конкретное воплощение в законодательных актах, уставах общественных организаций и других нормативных документах. Если власть не сумела бы организовать такой порядок и овладеть им, то в обществе могли возникнуть конфликты по любому поводу, приводя всякий раз к угрозе для политической стабильности и к вероятности гражданских столкновений.

Определение ценностных ориентаций населения не составило труда для Временного правительства. Но для установления обязательных «правил игры» уже потребовался мажоритарный принцип, то есть закрепление в нормативных документах политической воли большинства населения. Здесь правительство столкнулось с определенными трудностями. Во-первых, с противостоянием «города» и «деревни», индустриальной и традиционной культур. Во-вторых, с противостоянием внутри «города». Пользуясь марксистской терминологией, это противоречия между «эксплуатируемыми» и «эксплуататорами» по вопросу обладания средствами производства. Если понимать «внутригородское» противостояние в широком смысле, то здесь можно выделить несколько пар участников перманентных конфликтов: «рабочие» – «буржуазия», «домовладельцы» – «наниматели жилья». Поэтому важнейшие вопросы российской действительности, например, определение права собственности на недвижимые имущества, изменение социальной структуры и т.д. остались нерешенными Временным правительством. Их предстояло решать Учредительному Собранию.

В виду сложности указанных проблем наиболее дальновидные современники революции предлагали созвать Собрание уже после окончания мировой войны, потому что правительство «сидело между несколькими стульями», пытаясь примирить интересы всех классов и сословий. По словам современника, «все равно хлеба крестьянин не даст, ибо в данное время он самое зажиточное лицо в государстве: ему нет надобности в деньгах, как нет дела до голодающих в городах. Во всех крупных городах произойдут голодные бунты. Если в центрах начнутся голодные бунты, то в малых городах, несомненно, явится подражание. Что же тогда? Реквизировать хлеб при посредстве военных команд? Тогда возникнут бунты в деревне. Быть может, все это гораздо ближе, чем Вы думаете, ибо у населения возникла мысль: зачем тратиться на армию и терпеть всевозможные лишения ради нее, если все жертвы бесполезны»[5]? Это письмо Председателю Совета министров датируется августом 1917 г., когда миф о всесилии власти уже изрядно поблек.

Наконец, третий, самый высокий уровень гражданского единения заключался бы в управлении через дискуссию, что означало прямое участие общества в процессе выработки политических решений. Речь снова шла об Учредительном Собрании. В современной историографии отмечается, что выборы в него производились на основе всеобщего, равного, прямого, тайного голосования, что якобы гарантировало демократическую альтернативу советской власти. Между тем, победа на этих выборах партийных программ, представлявших интересы отдельных слоев общества, только подтвердила провал предложенной социальной модели. На последнем этапе своей истории Временное правительство вело поиски гражданского мира хаотично, столкнувшись с общественным отторжением, катастрофическим падением доверия к персоналиям, институтам и к политическому режиму в целом.

В 1917 г. в городах вновь обострился жилищный вопрос. Он был порожден эпохой «Великих реформ», связанной с ускорением России на пути модернизации. Быстрый рост городского населения на рубеже веков повлек за собой резкое снижение качества жилья, особенно для небогатой его части. Жилищное хозяйство находилось в руках частных лиц, этот факт диктовал свои правила игры на рынке жилья: его качество напрямую зависело от платежеспособности покупателя. Результаты санитарных обследований условий проживания в ночлежных домах и коечно-каморочных квартирах, проведенных в начале ХХ в., повергли в шок прогрессивную общественность российских городов[6]. Нередко обследователи в своих отчетах прибегали к таким определениям, как «конура» или «пещера».

Общее положение в городском хозяйстве усугубила мировая война, которая блокировала приток капиталов в жилищный сектор и выявила, как всеобщую трудность, острую нехватку средств не только на строительство, эксплуатацию, но и на оплату найма жилья. Была произведена фиксация квартирных цен на уровне довоенного уровня, что являлось, фактически, понижением реальной величины этой платы. Также в годы войны в крупных городах стихийно создаются первые домовые комитеты жильцов, корпоративные организации граждан, занимавшиеся распределением хлебных карточек и совместной закупкой продовольствия.

Петроградская и московская домовладелка, княгиня Ю. Кантакузина, пересмотрела в условиях революции свое отношение к недвижимой собственности: «Я распорядилась оплачивать расходы по дому до 1 января [1918 г.] и оставила управляющему достаточную сумму денег на это; после этой даты он должен был предоставить идти событиям своим чередом и не платить никаких налогов и прочих расходов до тех пор, пока сами постояльцы не станут заботиться о себе. Тогда, по крайней мере, сократятся мои ежедневные расходы, а поскольку в прокламациях объявлялось, что в ближайшем времени вся городская собственность будет «национализирована», я сочла, что необязательно больше заботиться о ней. Советуясь с другими собственниками, я обнаружила, что они прошли через нечто подобное и пришли к такому же решению, как я»[7].

Инициатива по пересмотру «правил игры» шла не только от домовладельцев, но и от съемщиков комнат и квартир. Например, Общегородской Союз граждан г. Петрограда предлагал Временному правительству «опираться на дом, как на первую городскую единицу, созданную общностью места и ближайших интересов общежития». На основе предложений Союза Главное Управление по делам местного хозяйства МВД выработало Положение «О городских домовых обществах и комитетах» (15 апреля). Согласно нему горожане повсеместно обязывались создать общества «для целей благоустройства, охраны и улучшения условий жизни в доме». Домовые комитеты получили комплекс прав и обязанностей, решавших жизнь города в целом. На них возлагались следующие задачи: согласование интересов домовладельцев и нанимателей жилья, создание отрядов самообороны и общеполезных заведений при доме (библиотек, столовых и т.п.), предоставление сведений о дезертирах и уклоняющихся от воинской службы и т.д.[8]

Дополнительные функции домовых комитетов (например, защита граждан от преступников) были вызваны условиями экстраординарного времени. 6 марта 1917 г. Временным правительством был подписан указ об общей политической амнистии. 14 марта вышло Постановление о воинской амнистии. 17 марта было принято Постановление «Об облегчении участи лиц, совершивших уголовные преступления». В результате «мартовской амнистии», по подсчетам историка-юриста П.И. Люблинского, на свободу вышло более 4/5 всех содержавшихся в тюрьмах заключенных[9]. Целесообразность подобного шага у правительства не вызвала сомнений. Рассчитывая на социальный консенсус и на пополнение армии патриотами, оно открывало «пути к обновленной светлой жизни и для тех граждан, которые впали в уголовные преступления»[10].

Совещание губернских комиссаров Временного правительства (22-24 апреля) признало необходимым отменить каторгу, как вид наказания[11]. С таким планом правительства не согласились бы жители Томска. Здесь, в июне 1917 г. амнистированные грабили лавки, банки, убивали людей, случайно попавшихся под руку. Под лозунгами анархии сформировались банды, уже отправлявшиеся в другие сибирские города. З июня в Томске было объявлено военное положение, «арестовано свыше 1 500 уголовников в войсках и 800 в преступных притонах». После этого в городе восстановился относительный порядок[12].

Из другого губернского центра (Перми) сообщали: «Полюбуйтесь на плоды Вашей деятельности. Сотни и тысячи каторжан Вам аплодируют, а под гром этих аплодисментов сотни тысяч и миллионы неповинных граждан делаются жертвами грабежей, насилий и убийств»[13]. Еще одна угроза для повседневной жизни горожан исходила от тыловых частей армии. Перебои с довольствием, большевистская пропаганда, нарушение субординации, амнистия лиц, совершивших преступления по службе – в числе ближайших причин ее прогрессирующего «разложения». Воинский постой буквально разорял мелкие тыловые города. Например, население г. Зарайска, Рязанской губернии, умоляло: «Бога ради, спасите наш город от защитников Отечества. Мы от них и разуты и голодны. Эти герои упражняются в любовных похождениях с местными фабричными девками и проститутками, по целым дням шляются без дела, лузгают подсолнух, играют на гармони, собираются в свой клуб и там болтают такой вздор, что жалко и жутко становится за «русского солдата». Неужели нельзя дать этим «героям» какой-нибудь здоровой работы? Ведь это разве солдаты? Хулиганы, посрамляющие звание, честь и имя воина»[14]!

13 мая для профилактики правонарушений правительством было принято Постановление «О немедленном уничтожении излишних запасов спирта, хранящихся на казенных и частных складах и о приведении всего остального спирта в негодное для питья состояние». Виновным в нападениях на склады грозили «строгие кары»[15], но в условиях военного времени соблюдение формальной законности стало сложным делом. Часто самосуд толпы решал судьбу человека. В г. Ростове, Ярославской губернии, 28 мая были пойманы 6 человек, виновных в ограблении местного монастыря. «Заподозренные были выведены за город и расстреляны близ того же монастыря. Самый расстрел был совершен частными лицами, горожанами, но из солдатских винтовок. Причем отмечено было, что солдаты давали из карманов патроны, так как с одного выстрела, расстреливаемые не падали»[16].

Признанием просчетов «мартовской амнистии» стало Постановление «О неприкосновенности личности и жилища и об ограждении тайной корреспонденции» (1 июня 1917 г.). В нем провозглашалось право каждого на безопасное жилище[17]. Тем не менее, практическое применение этой нормы обеспечивали не только органы правопорядка, но и домовые комитеты жильцов. Полномочия домовых организаций настолько расширились, что представители некоторых политических течений, отрицавших государственную власть, увидели в них ячейки Общества будущего. По словам известного анархиста, А.М. Атабекяна, в таком обществе не будет государственного принуждения, а возникнет равноправный союз городских и сельских общин. «Идея отчуждения в крупных городах земли с недвижимостями в общее пользование реяла над общественным сознанием, подобно идее перехода всей деревенской земли в руки трудового крестьянства»[18].

В противовес комитетам жильцов весной-летом 1917 г. собственниками жилья создаются Союзы домовладельцев. В Москве, где это движение достигло наибольших успехов, к концу мая функционировало 27 районных домовладельческих организаций[19]. 8 мая был зарегистрирован Устав Московского Центрального Домовладельческого Союза. Его ближайшими задачами провозглашалось: благоустройство владений и их охрана от преступников, руководство продовольственной и топливной кооперацией горожан, консультирование членов Союза по юридическим, техническим и финансовым вопросам, участие в органах власти[20]. Районные домовладельческие организации получили права юридического лица, в том числе на ведение хозяйственных операций. Другие задачи Союзов состояли в проведении культурно-просветительской работы среди населения, кредитовании убыточных хозяйств, постепенном решении жилищного вопроса за счет удешевления строительства жилья, развития социальной инфраструктуры. Кроме того, домовладельческие Союзы «рабочих окраин» Москвы вносили в свои уставы требования, направленные на ограждение правовых интересов собственников, и претензии на регулирование вопросов найма[21]. Проблема найма сводилась к вопросу: мог ли домовладелец повышать квартирную плату и выселять неплательщиков? Согласно Положению «О городских домовых обществах и комитетах» на это потребовалось бы согласие 2/3 общего собрания жильцов. В письме Комиссару Временного правительства по г. Москве (апрель 1917 г.) представлен перманентный конфликт: «Теперь нас начинают притеснять домовладельцы, прибавлять на квартиры на окраинах Москвы по 40 % на рубль. Они дворников не имеют, очистку двора не очищают, ремонты не справляют. Если кои справляют, то только для того, чтобы выжить жильцов»[22].

Усилив созданием домовых организаций позиции квартиронанимателей, власть столкнулась с некоторым отчуждением домовладельцев. Их помогли успокоить правительственные гарантии неприкосновенности праву частной собственности. В том случае, если правительство произвело бы реквизицию имущества для общественных или государственных нужд, то его владельцу выплачивалась стоимость утраченного[23]. Кроме того, 3 августа было принято Постановление «Об установлении предельных цен на квартиры и другие помещения». Ставки наемной платы за жилье повышались пропорционально его качеству. Для рассмотрения споров между заинтересованными сторонами открывались примирительные жилищные камеры[24].

Равновесие в паре «домовладельцы» – «наниматели жилья» нарушил неудачный ход мировой войны. Начиная с августа 1917 г., на правительственном уровне серьезно обсуждалась возможность перевода столицы из Петрограда в Москву. В таком случае реквизиции жилья и общественных зданий для миллиона петроградцев опередили бы компенсационные выплаты москвичам[25]. В декларации Временного правительства от 25 сентября, которую мы можем рассматривать в качестве политического завещания, также предусматривалась реформа налогообложения. В ближайшем будущем правительство А.Ф. Керенского планировало изменить наследственное обложение, установить поимущественный налог, ввести налог на прирост ценностей и предметы роскоши[26]. Достигнутый летом 1917 г. социальный компромисс оказался лишь кратковременным затишьем.

Механизм социального консенсуса был применен и в регулировании трудовых отношений. Уже 10 марта было подписано соглашение Петросовета и Общества фабрикантов и заводчиков о введении 8-часового рабочего дня, создании фабрично-заводских комитетов, примирительных камер на частных предприятиях Петроградского района. Отдел труда рекомендовал заключить подобные соглашения повсеместно[27]. 12 апреля был издан закон о собраниях и союзах, провозгласивший свободу профессиональных объединений. В результате к концу 1917 г. в стране насчитывалось более 2 тыс. профсоюзов во главе с Всероссийским центральным советом профессиональных союзов. 5 мая принимается Постановление «О рабочих комитетах в промышленных заведениях», сделавшее обязательным повсеместное их создание. Главной задачей рабочих комитетов являлось наблюдение за тем, чтобы предприниматель не нарушал условия найма[28].

3 августа было утверждено Положение о примирительных учреждениях[29]. Равное представительство в них от рабочих и предпринимателей способствовало бы быстрому решению трудовых споров. Наконец, 19 августа было принято Положение «О биржах труда»[30]. Конкретные мероприятия по охране труда, в том числе: устройство общественных работ, борьба с безработицей, открытие благотворительных заведений и ночлежных домов, возлагались на органы самоуправления. Однако в рабочей среде протестные настроения против социальных последствий войны не ослабли: «Я рабочий-пролетарий. Мое Отечество, моя Родина – фабрика, завод. Мое имущество – поденная плата. Мой капитал – мое здоровье, жизнь. Что даст мне победоносная война? Я только рискую потерять последнее: жизнь и здоровье, а капиталисты на нашем поте, на нашей крови, на наших костях наживают себе огромное состояние»[31].

По подсчетам Д. Конкер и У. Розенберга, в период с 19 апреля по 6 июля революционная Россия пережила 421 стачку (573 160 бастующих) в отличие от 78 забастовок (44 000 бастующих) в марте-начале апреля. Большинство конфликтов были связаны с проблемой заработной платы[32]. Было бы напрасным упрекать Временное правительство в том, что «оно не сделало» в рабочем вопросе. Ориентируясь на Лидскую программу, принятую Международным Бюро профсоюзов в июле 1916 г., Временное правительство в основном (в области охраны труда) удовлетворило требования рабочих. Другое дело практическое применение правовых норм. Интересы рабочих (повышение заработной платы) входили в противоречие с интересами буржуазии (получение максимальной прибыли), при условии, что ни те, ни другие, не заботились об интересах государственной обороны. Подъем стачечного движения по времени совпал с активной фазой законотворчества. Выступление правительства на стороне рабочих придало им дополнительный стимул для отстаивания своих законных прав. Число бастовавших в сентябре-октябре, по сравнению с летом 1917 г., выросло в 5 р. и составило 2,4 млн. человек[33]. В итоге, был нанесен еще один удар «гражданскому единению».

Организация продовольственного дела стала мероприятием, затронувшим повседневную жизнь каждого гражданина. В начале марта принимается Постановление «Об учреждении общегосударственного Продовольственного комитета», действовавшего для выработки мер по продовольственному делу. Несколько позже было издано Постановление «О передаче хлеба в распоряжение государства и о местных продовольственных органах» (25 марта), вводившее чрезвычайный режим хлебных заготовок. На местах для реализации продразверстки создавались продовольственные комитеты. Эти органы вели учет всего имеющегося хлеба и разрешали отчуждение «излишков» только по твердым ценам при посредничестве государственных органов[34].

Результаты введения хлебной монополии можно проследить на материалах Нижегородской губернии. Здесь в начале мая побывал эмиссар Временного правительства, И. Лукашевич. Он свидетельствует: «Когда были установлены твердые цены на хлеб, оказавшиеся ниже себестоимости производителя, когда по этим ценам стали реквизировать хлеб, привозимый на базары, при чем были случаи избиений крестьян-продавцов, требовавших более высоких цен, то крестьяне перестали привозить хлеб на базар в города и селения. Хлеб на базарах исчез. Тогда стала устанавливаться новая цена на рожь: покупатели охотно предлагают 3 руб. 50 коп. – 4 руб. за пуд. Продавцы запрашивают несколько выше, приблизительно до 5 руб., а в некоторых случаях острой нужды, покупалась рожь по 8 руб. за пуд… в конце апреля в Нижнем Новгороде ржаной хлеб можно было купить в лавках в любом количестве, без карточек и без очередей. Когда я возвращался из Нижнего 14 мая, то уже в лавках не мог найти ржаного хлеба»[35]. Складывалась удивительная ситуация: горожанин, готовый заплатить рыночную цену за хлеб, при всем своем желании не смог бы этого сделать. Временное правительство, не обладая точными сведениями о хлебных запасах на местах, «перестраховывалось» на случай, чтобы «завтра не почувствовать полного отсутствия продовольствия»[36].

Также в городах намечался переход к системе общественного питания, которая позволила бы организовать «правильное снабжение и распределение» продуктов среди всего населения[37]. Но жизнь отодвинула вопросы распределения продовольствия на второй план. Главным стало другое – заинтересовать производителя в скорейшей реализации своего продукта. С этой целью в августе 1917 г. в 2 р. были повышены твердые цены на хлеб, кроме того, не сдатчик хлеба подвергался реквизиции по старой цене. Несмотря на эти меры, крестьяне неохотно меняли хлеб на деньги. Жительница Петрограда, А. Шмитько, в письме А.Ф. Керенскому (27 сентября) советовала: «Надо везти хлеб и другие продукты в Петроград, Москву и другие города. Я проехала всю Россию с юга на север: везде масса хлеба… разговаривала с мужиками, почему они не дают хлеба. Они за деньгами не гонятся и удивляются даже, зачем повысили цену на хлеб. Дайте им вместо денег мануфактуру по сходным ценам, обувь и т.п. Можно же организовать подвижные лавочки по деревням. У Вас тогда масса хлеба будет. Необходимо же примениться к психологии и потребностям крестьян»[38].

Идея товарообмена между городом и деревней обсуждалась на правительственном уровне несколько раз. 27 апреля оно выступило с обращением «О снабжении населения предметами широкого потребления»[39]. Потребности населения в промышленных изделиях подлежали безусловному удовлетворению, правда, во вторую очередь после армии. Серьезно идею товарообмена города и деревни Временное правительство так и не рассмотрело, оно пошло по пути регламентации потребления. Вначале был подтвержден запрет царского правительства, наложенный на свободную торговлю мясом[40]. Затем были установлены твердые цены на яйца, молоко, чай, сахар.

Временное правительство применило «механизм обратной связи» для того, чтобы узнать мнение горожан о возможных методах решения продовольственной проблемы. 10-13 августа в петроградских газетах «Вечернее время» и «Русская воля» было опубликовано обращение Министерства продовольствия к гражданам с тем, чтобы побудить их прислать власти свои соображения по продовольственному вопросу. На обращение откликнулись представители буржуазии, рабочих, средних городских слоев. Авторы писем, с различной степенью глубины, анализировали причины продовольственной разрухи, но обязательно выдвигали оригинальные способы ее преодоления. Как разновидность «писем во власть», эти народные проекты обладают характерными источниковедческими признаками: их авторы или предлагали глобальные решения, или сводили потребности всего общества к своим личным потребностям. Поэтому некоторые меры, как, например, предложение петроградцам осваивать рыбные запасы Чудского озера[41], не лишены налета экстравагантности. Тем не менее, репрезентативность источника, компетентность многих авторов в продовольственном вопросе, яркие зарисовки повседневной жизни, позволяют увидеть суть продовольственной проблемы «изнутри» крупного города (Петрограда, Москвы, Нижнего Новгорода и других городов).

В определении причин продовольственной разрухи под влиянием правительственных обращений и периодической печати граждане проявили относительную однородность суждений. Эти причины можно разделить на политические и социально-экономические предпосылки кризиса. К политическим отнесем: некомпетентность продовольственных комитетов, подавление государством инициативы граждан, рассогласованность действий общественных и правительственных организаций. Среди социально-экономических предпосылок кризиса – быстрая инфляция, рост потребительского спроса вслед за ростом зарплат, «мародерство спекулянтов», крестьянские погромы частных хозяйств, падение продуктивности народного труда, расстройство транспорта, несоответствие твердых и закупочных цен себестоимости производства, раскол в обществе на классы, разрушение традиционных хозяйственных связей.

Однако по вопросу выхода из критической ситуации горожане разделились на 2 лагеря, которые предложили «либеральную» и «консервативную» модели преодоления кризиса. Либеральная модель состояла в постепенном отказе от распределительной политики, предполагала действие «невидимой руки рынка», в том числе, введение свободных рыночных цен на продукты питания и предметы широкого потребления, поощрение заготовительных операций граждан и кооперативных объединений. На переходном этапе к рыночным отношениям ведущая роль отводилась государству. Оно брало бы на себя обеспечение твердых и таксированных цен для беднейшего населения, при этом рассчитываясь с производителем продукции по себестоимости и со справедливым вознаграждением затраченного труда. «Правительству следует принять разницу на свой счет потому, чтобы не погубить производство земледельцев. Поощряя земледелие, таким образом, можно устранить надвигающийся голод»[42]. Кроме того, стало необходимым узаконить существовавшую нелегальную торговлю, результатами которой пользовались только «имущие слои». Правительство могло контролировать «аппетиты частных торговцев» посредством транспортной монополии, а общество – через существующие домовые организации.

Выборгский купец, Д.М. Завьялов, отмечал: «Ведь подумайте, как Вы мужика не просите, ни Христом Богом, ни из патриотизма, он теперь с хлебом все равно не расстанется. Он усвоил себе, что это очень что-то дорогое и копит, копит, и сам не зная для чего. И вот не следует применять каких-либо репрессий в виде отчуждения-реквизиции, твердых цен и т.п., а сделать более логично, чтобы было для всех хорошо, а именно… Вы приманите его, чтобы он привез хлеб в город. Ну, хотя бы посредством устройства с правом выдачи каждому семьянину 1 четвертной вина, водки или спирта для их технических или медицинских надобностей с внушительным акцизом… откройте также гостиницы по Iразряду и первоклассные портерные с тем же большим акцизом и только в городах, но не в деревнях. И вот увидите сами, что земледельцы найдут оказию приехать в город и заодно привезти кое-что для продажи. Они это сделают, не думайте с намерением пропивать добро, нет, а, видите ли, то праздник у них престольный, то сват, то брат в гости пришли, надо же зажиточному человеку чем-нибудь угостить. Ведь народ хорошо знает цену всему этому»[43].                                                                     

Роль государства в либеральной модели сводилась к устройству распределительных пунктов, планированию закупок, регистрации товарооборота, проведению статистических обследований питания населения (государство-помощник). Право же снабжения городов целиком и полностью принадлежало частной инициативе. «Продовольственных продуктов вне Петрограда и Москвы и еще некоторых мест, всюду очень много, они даже гниют за отсутствием сбыта. Нужно иметь только желание и умение их взять. Устраиваемыми же иногда реквизициями не многое достигается, да и не замысловатая эта мера. Ловить же подводы продуктов у застав и потрошить чемоданы пассажиров, ища в них продукты, едва ли могут быть оправданы юридически и житейски»[44].

Установленная Временным правительством в июне карточная система получила негативную оценку мелкого чиновника, С.Д. Быстрицкого: «На каждого жителя считаю необходимым заменить следующие нормы: ½ фунта хлеба в день, ¼ фунта мяса в неделю, 2 фунта сахара в месяц. Это такие мизерные порции, что не каждый дотянет до Учредительного Собрания»[45]. Широко распространенное мнение обывателя – как только правительство начинало заниматься принудительным распределением определенного продукта, так он сразу же исчезал с прилавков. Более того, в народе распространялись слухи, что существующая «продовольственная организация – большевистская (курсив мой – А.Ф.). Она «досаждает так населению, чтобы через голодные бунты привести народ к заключению мира»[46]. «Где масло, яйца, крупа, помещенные в карточках? Одна иллюзия»[47]! Еще один современник подводил общий итог либеральной модели: «Хорошая цена – лучшее средство для выкачивания хлеба от крестьян. Бояться недовольства Петрограда нет оснований, так как, опять-таки, каждый предпочтет заплатить дороже, лишь бы иметь хлеб без затруднений»[48].

Стоит отметить, что у «либеральной модели» организации продовольственного дела, число сторонников было большим, чем у «консерваторов». Консервативная модель исходила из поддержки правительственного курса на распределение продуктов, и даже предлагала ужесточить существующую регламентацию и нормировку потребления. В таком случае, базовым принципом становилось формальное равенство в получении продуктов вне зависимости от социальной принадлежности и специфики труда. Петроградский буржуа, Н.И. Моргунов, пояснял: «В настоящее время выдается лицам, занимающимся физическим трудом, усиленный хлебный паек. Однако никаких объективных данных для установления, кого именно следует считать относящимся в эту категорию, нет. Так, например, домашняя прислуга исполняет исключительно физическую и весьма трудную работу, причем рабочий день равен, самое меньшее, 14 часам, в эту категорию не отнесена. Почему? Если же домашнюю прислугу отнести к категории лиц физического труда, то с таким же несомненным правом нужно отнести в эту категорию и хозяйку семьи, по крайней мере, в тех семьях, где нет прислуги и где все хлопоты по дому и варка пищи лежит на хозяйках. То же самое можно сказать относительно приказчиков в лавках и магазинах и целого ряда других категорий»[49].

«Консерваторы» поддержали идею социального мира, курс на продолжение войны, в связи с этим, лейтмотивом их проектов выступает введение режима жесткой экономии, необходимость «затягивания поясов» всеми гражданами. Практически это могло быть осуществлено через создание широкой сети общественных питательных пунктов. Инженер Д. Степанченко опередил время, предложив открыть гигантские пищевые комбинаты. Он назвал их «национальными столовыми». Одна такая столовая должна была обслуживать не менее 20 тыс. человек в день. Для ее организации нужны были 3 помещения (здания) для кухни, столовой, склада, которые связывались бы между собой электрическими транспортерами. Кухня оборудовалась электроприборами: печами, духовыми и сушильными шкафами, тестомесительными, делительными, формовочными машинами, мясорубками, терками и т.д.[50] Фактически, «национальная столовая» – это фабрика по конвейерному производству готовой продукции. Очевидные преимущества подобной организации: удешевление процесса приготовления пищи, сокращение расходов на персонал, высокая пропускная способность, соблюдение санитарных норм.

«Консерваторы» предложили некоторые меры, реализованные уже при военно-коммунистическом эксперименте. Например, отставной генерал Нидермиллер предлагал «объявить всем, что каждому, который заявит о существовании склада какого-либо продовольствия (погреба, сарая, квартиры), который еще не зарегистрирован начальством, будет выдано 10 % стоимости открытого товара». Для подкрепления своих слов генерал указал известный ему адрес одного такого склада[51]. Тем не менее, между «либералами» и «консерваторами» продовольственного вопроса в 1917 г. было нечто общее, одновременно выводящее их за рамки советской модели решения продовольственной проблемы в 1918-1920 годы. Это признание за каждым человеком права на равный кусок хлеба.

Неудачное продолжение войны осенью 1917 г. окончательно разрушило и без того условное гражданское единство. Россия покрылась сетью самых разнообразных организаций – политических, профессиональных, кооперативных и просто «обывательских», отстаивавших интересы только своих членов. Нараставшая дисгармония в обществе, популизм отдельных членов Совета министров, «революционное нетерпение масс» побуждали власть принимать поспешные, необдуманные решения. Результаты городской социальной политики Временного правительства демонстрируют, что отношения власти и общества в кризисный момент истории оказались далеки от идеалов, заявленных в марте 1917 г., поэтому вполне закономерным выглядел и общий итог «народной демократии».

[1] См.: Волобуев П.В. Пролетариат и буржуазия в 1917 г. М., 1964; Гапоненко Л.С. Рабочий класс России в 1917 г. М., 1970; Орлова Н.Е. Государственное регулирование в практике Временного правительства (март-октябрь 1917 г.): историко-правовой аспект. Ростов-на-Дону, 2006 и др.

[2] ГАРФ. Ф. 1778. Оп. 1. Д. 246. Л. 149, 149об.

[3] Вестник Временного правительства. 1917. 22 марта.

[4] ГАРФ. Ф. 1778. Оп. 1. Д. 386. Л. 6об.

[5] Там же. Д. 247. Л. 14об.

[6] См., напр.: Вернер И. Жилища беднейшего населения Москвы //Известия Московской городской Думы. 1902. № 10; Покровская М.И. О жилищах петербургских рабочих // Русское богатство. 1897. № 6; Рубель А.Н. Жилища бедного населения Петербурга //Вестник общественной гигиены. 1899. № 4 и др.

[7] Кантакузина Ю. Революционные дни. Воспоминания русской княгини, внучки президента США, 1876-1918 гг. М., 2007. С. 277.

[8] ГАРФ. Ф. 1789. Оп. 2. Д. 9а. Л. 10, 12, 13.

[9] Журнал Министерства Юстиции. 1917. № 4. С. 4.

[10] Архив новейшей истории России. Серия «Публикации». Журналы заседаний Временного правительства: март-октябрь 1917 г.: В 4 т. / Отв. ред. Б.Ф. Додонов. (Далее – Журналы заседаний Временного правительства). М., 2001. Т. 1. С. 112.

[11] ГАРФ. Ф. 1788. Оп. 2. Д. 3. Л. 20об.

[12] Вестник Временного правительства. 1917. 7 июня.

[13] ГАРФ. Ф. 1778. Оп. 1. Д. 247. Л. 238.

[14] Там же. Л. 286, 286об, 287.

[15] Журналы заседаний Временного правительства... М., 2002. Т. 2. С. 64, 65.

[16] ГАРФ. Ф. 1788. Оп. 2. Д. 159. Л. 79об.

[17] Там же. Ф. 1778. Оп. 1. Д. 4. Л. 2.

[18] Атабекян А.М. Социальные задачи домовых комитетов. М.: Почин, 1918. [Электронный ресурс]: сайт. – URL: http://oldcancer.narod.ru/ Atabekian/B/09.htm / (дата обращения 22.12.2008).

[19] ЦИАМ. Ф. 2261. Оп. 1. Д. 276. Л. 27.

[20] Там же. Д. 25. Л. 60.

[21] Там же. Л.51, 65, 82, 92.

[22] Там же. Д. 410. Л.42а.

[23] Журналы заседаний Временного правительства... М., 2001. Т. 1. С. 265.

[24] Там же. М., 2004. Т. 3. С. 240, 246.

[25] ГАРФ. Ф. 1779. Оп. 1. Д. 924. Л. 2.

[26] Журналы заседаний Временного правительства... М., 2004. Т. 4. С. 210.

[27] Тамже. М., 2001. Т. 1. С. 67.

[28] Там же. С. 338.

[29] Там же. М., 2004. Т. 3. С. 237.

[30] Там же. С. 306.

[31] ГАРФ. Ф. 1778. Оп. 1. Д. 247. Л. 235.

[32] Орлова Н.Е. Социальная политика Временного правительства // К истории русских революций: события, мнения, оценки. М., 2007. С. 354.

[33] Там же.

[34] СУ. 1917. № 85. Ст. 487.

[35] ГАРФ. Ф. 1788. Оп. 2. Д. 107. Л. 23.

[36] ОПИ ГИМ. Ф. 454. Оп. 1-2. Д. 75. Л. 1.

[37] Год работы Московского городского Продовольственного комитета (март 1917 г. – март 1918 г.). М., 1918. С. 32.

[38] ГАРФ. Ф. 1778. Оп. 1. Д. 385. Л. 6об, 7.

[39] Вестник Временного правительства. 1917. 27 апреля.

[40] Журналы заседаний Временного правительства... М., 2001. Т. 1. С. 140.

[41] ГАРФ. Ф. 1783. Оп. 1. Д. 62. Л. 63.

[42] Там же. Л. 1.

[43] Там же. Л. 2.

[44] Там же. Л. 23об.

[45] Там же. Л. 24.

[46] Там же. Л. 81об.

[47] Там же. Л. 46об.

[48] Там же.

[49] Там же. Л. 9.

[50] Там же. Л. 86, 89об, 90.

[51] Там же. Л. 105.

• Доходчиво и интересно о нашем прошлом