Федоров А.Н.

На сегодняшний день понимание роли и места «маленького человека» в историческом процессе выступает одним из основных требований к познанию прошлого. Это предполагает рассмотрение государственных институтов, политического устройства и т.п., как производных от исторически сложившихся общественных форм. Подобная трактовка взаимоотношений власти и общества отвечает потребностям гражданского общества, становление которого в современной России продолжает оставаться актуальной проблемой.

Эпохе революции и гражданской войны (1917-1920 гг.), положившей начало советской модели общественного развития, посвящена огромная историография, но, вместе с тем, ряд вопросов остался остро дискуссионным. Например, недостаточно изучено, в чем состояли непосредственные жизненные проблемы и интересы советских граждан, их ценностные ориентации в переломный момент истории, а также, какие связи и взаимодействия субъектов совместного жизненного процесса определяли их существование в 1917-1920 гг.

«Эпоха перемен» привела к самой настоящей «трагедии материального бытия»[1], от которой, в первую очередь, пострадало население российских городов: Москвы, Петрограда, ряда крупных торгово-промышленных центров. Единственным городом, в котором в 1917-1920 гг. сохранялось миллионное население, осталась Москва. Среди повседневных забот горожан, в частности, москвичей, первое место занимали проблемы обеспечения всем необходимым для жизни, например, крышей над головой, поскольку в городах большой проблемой еще в годы Первой мировой войны стал обострившийся жилищный вопрос. Война блокировала приток капиталов в жилищный сектор и выявила, как всеобщую трудность, острую нехватку средств не только на строительство, эксплуатацию, но и на оплату найма жилья. С момента своего возникновения советская власть рассматривала жилищный вопрос в качестве одной из наиболее острых социальных проблем, связанной с необходимостью предоставления трудящимся «здорового жилища», с «извлечением» их из подвалов, чердаков и прочего «неудобного жилья», куда их «загнал старый режим и капиталисты». Цель сама по себе благородная, потому что рабочие действительно нуждались в улучшении условий проживания. Решить эту задачу планировалось путем отмены права частной собственности на городские недвижимости, имевшие стоимость свыше определенного предела или служившие предметом постоянной сдачи в наем. Декрет Президиума ВЦИК от 20 августа 1918 г. «Об отмене права частной собственности на недвижимости в городах» вводил в действие правовую норму о муниципализации строений, то есть об изъятии их из рук граждан и о передаче недвижимого имущества в распоряжение органам местной власти. В общероссийском масштабе эта революционная норма права действовала в течение 3-х лет, вплоть до августа 1921 г.

В Москве муниципализация была проведена еще раньше, согласно Постановлениям Московского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов «о городских недвижимостях» от 30 ноября, 12 декабря 1917 г. и 26 января 1918 г. Отменялось право частной собственности, если стоимость строений была не меньше, чем 20 тыс. руб., или, если чистый годовой доход с найма превышал 750 рублей. На первом этапе муниципализации в Москве признавалось сохранение права частной собственности на отдельные жилища. Как правило, речь шла об одноэтажных деревянных строениях, которые не подходили под действие постановлений и своим видом напоминали, скорее, деревенскую избу, чем городской дом. Но уже с осени 1918 г. в городе начнется процесс «сплошной муниципализации», который затронет и домовладения, формально не подходящие под действие декретов.

Дома передавались в ведение районных Жилищных Советов и выборных домовых комитетов, корпоративных организаций граждан, многие из которых в целях совместной закупки продовольствия появились еще в годы мировой войны. Главная роль в проведении муниципализации отводилась домкомам, которые «вынуждены» взять в свои руки жилищное хозяйство для того, «чтобы не дать полопаться трубам и не замерзнуть от холода», «чтобы не быть залитыми водой из пришедшего в неисправность водопровода»[2] и т.п. Они получили все права и обязанности юридического лица, в том числе, по определению жилищной платы, распределению помещений, текущему ремонту, оплате счетов, найму необходимых по хозяйству работников и т.д. С точки зрения власти, в лице отдельных комитетов планировалось создать мощный регулирующий аппарат, контролирующий все потребности горожанина, «домовую коммуну», которая займется и распределением жилья, и обеспечит всем необходимым для жизни, прежде всего, продовольствием, одеждой и топливом.

Наследство, которое досталось домовым комитетам, не было простым. На стенах сотен московских домов отразились последствия революционных боев конца октября – начала ноября 1917 г. Другой проблемой, с которой столкнулся москвич зимой 1917/1918 гг., стало мародерство. Главными действующими персонажами устных городских «историй», повествующих о том, что где-то, с кем-то, что-то случилось, становятся красногвардеец и грабитель. Часто они уживались в одном лице, которое посредством формулы: «Откройте, именем революции!», вторгалось в частное пространство дома. Эта тема заняла одно из первых мест в повседневном общении, и при всей фантастичности, иногда несуразности отдельных рассказов, они получили широкое распространение.

Когда государство не могло гарантировать своим гражданам безопасность, то они сами старались защитить себя. Отсюда ряд обращений домовых комитетов в Военно-Революционный Комитет г. Москвы с просьбой выдать винтовки. В частном письме, изъятом у одного из председателей домовых комитетов в декабре 1917 г., сообщалось: «С полковником Валентином я переговорил относительно охраны и последний согласился поставить охрану, если мы будем платить по 350 руб. на человека в месяц, при готовой квартире, бесплатном кипятке и карточках на хлеб и сахар. Еще предлагали услуги офицеры Оленников П.С. и Попович С.И., но последние желали бы, чтобы им оплачивали по 40 руб. ежедневно на человека, при готовой квартире и кипятке. Кроме этого, предлагал людей для охраны Нил Петрович из бывших пожарных брандмейстеров»[3]. Как вспоминал один из участников Октябрьской революции в Москве: «Когда мы проходили по Остоженке, обыватели упрашивали нас за особую плату остаться охранять их дома. Мы сердито огрызались: “Буржуев охранять — еще чего не хватало, нам надо свои заводы и штабы охранять”»[4]. Представитель немецкой дипломатической миссии, К. Ботлер, иностранец, интересующийся новой обстановкой, бесстрастно подмечал то, что глаз москвича уже привык видеть: «Отдельные дома изрыты оспой пулеметного огня»[5].

Типичный московский дом образца весны 1918 г. представлял собой печальное зрелище. За время мировой войны во многих зданиях как внутренний, так и внешний ремонт не производился; сказывались и последствия многочисленных нарушений технических правил застройки: от ошибок в планировке дома до неправильной установки парового котла. Отсюда – проблемы с центральным отоплением, неисправная канализация, проржавевшая крыша, во многих местах которой были дыры, развалившиеся кухонные печи и плиты, сгнившие рамы и двери, обвал штукатурки. Кроме того, сырость, холод, накопившиеся во дворах мусор, груды нечистот.

Данные по Сокольническому району Москвы свидетельствуют об обострении жилищного вопроса – ¾ домов района весной 1918 г. находилось в аварийном состоянии[6]. Но люди продолжали жить в них, количество разобранных по причине ветхости зданий было минимальным, других домов для сносного проживания просто нет. В целом, в Москве, в 1918 г., по сравнению с 1914 г., общая жилая площадь уменьшилась с 41 250 000 м² до 26 813 000 м² [7]. Примерно 22-26 % москвичей проживало в самых стеснительных условиях (около 400 тыс. человек)[8].

Причины деструктивных процессов были как объективными (последствия революции, мировой войны, всеобщей разрухи), что повлекло сокращение полезной площади на 25 %, так и субъективными. Весной 1918 г. в связи с переносом столицы из Петрограда и переводом ряда советских учреждений общая жилая площадь сократилась еще на 10 %[9]. В то время как 75 % помещений Китай-города, специально предназначенных для советских учреждений, стояли «опечатанными»[10]. Расквартирование воинских частей в условиях мировой войны также потребовало от города определенных жертв. Позже Жилищный Отдел Московского Совета признал, что «бессистемность» политических решений породила перенаселенность в отдельных квартирах, «наряду со сплошь и рядом пустующими помещениями»[11].

Объективно жилищные условия рабочего и буржуа отличались как до революции, так и в послереволюционные месяцы. Летом 1918 г. власти предпринимают первые серьезные попытки по «справедливому» перераспределению московских жилищ с учетом социального статуса горожанина («уплотнение»). 12 июля 1918 г. было принято Обязательное Постановление Московского Совета «О распределении жилых помещений в г. Москве», по которому уплотнение производилось из расчета «1 комната на 1 взрослого человека»[12].

Ордера на вселение и выселение граждан выдавались районными Жилищными Советами, на основании которых домовые комитеты предоставляли комнаты и квартиры. В этом случае имели место злоупотребления и взаимное неуважение горожан друг к другу, что приводило к постоянным конфликтам внутри городского сообщества. Характерное «письмо во власть» от гражданина Демидчикова в Исполком Московского Совета по поводу уплотнений: «…наниматель приходит и далжон низко сконится тому же буржую. Тода получишь комнату. Знать наши товарищи заставляют им опять в починение и на их усмотрение, а комитету дома не понравится фигура человека конечно, пролетарского класса отвичают нет у них квартир, потому что не желают, чтобы мужик жил вместе с барином. Вот только для такова мужичка свободен подвал, где уже воды полно, а между тем записана меблированная комната и цена 35 рублей… Долой подвалы, баронов, угнетателей, капиталистов»[13]. С другой стороны, так же легко было уплотнить «буржуя», для этого было достаточно доказать «факт эксплуатации» в прошлом или в настоящем времени.

Иногда уплотнение могло приносить пользу и проходило безболезненно. Например, гражданин Пантелеев из дома № 1 по Олсуфьевскому переулку немало от этого выиграл. С конца лета 1918 г. у него в квартире поселился командный состав мортирного дивизиона в количестве 5 человек. Таким образом, он получил гарантии от дальнейших уплотнений, а также защиту от многочисленных преступников, которыми наводнился послереволюционный город. Кроме того, Пантелеев, «ссылаясь на то, что красноармейцы не платят за занимаемые комнаты, отказывается платить квартирную плату»[14]. Хотя плата за жилье не представляла серьезной угрозы для семейного бюджета в послереволюционном городе, некоторые предпочитали вообще ничего не платить, пользуясь всеобщей неразберихой.

Во всех странах-участницах мировой войны в разное время была произведена фиксация квартирных цен на уровне довоенного уровня, что являлось, фактически, понижением реальной величины этой платы. Квартирная плата в Советской России в 1918 г. оставалась примерно такой же, как в 1915-1917 гг. Она выросла всего в 2-3 раза, в то время как цены на все предметы потребления и промышленные товары выросли в 30-40 раз. Один из способов решения жилищного вопроса, который активно использовался в Западной Европе в этот же исторический момент – повышение квартирной платы – не рассматривался в качестве возможного пути в России. Потому что «это» вызовет «такое широкое и глубокое движение среди народных масс, которого не выдержит ни один политический режим»[15].

Наиболее полные данные по 5 (из 11) районам Москвы свидетельствуют, что Жилищные Советы не смогли удовлетворить спрос на жилье:[16]

Таблица 1.

Деятельность районных Жилищных Советов по распределению комнат и квартир в 1918 г.

Наименование районов	Поступило требований		Предоставлено
	на комнаты	на квартиры	комнат	квартир
Благуше-Лефортовский	нет сведений	2986	1896	1937
Замоскворецкий	6034	4281	3806	1623
Пресненский	8486	1860	5592	1685
Сокольнический	4436	2295	2680	638
Сущевско-Марьинский	4472	2173	3260	1837

Частично решить проблему дефицита жилищ можно было бы путем активного строительства, для чего летний сезон представляется самым подходящим временем. Но после Декретов Совета Народных Комиссаров, Постановлений Московского Совета о национализации земли и городских недвижимостей, «было заморожено» строительство нового жилья. Городское строительство качественно изменило свою суть. Оно отодвигается на расстояние 30-40 верст от Москвы, так как на территорию, находящуюся за чертой города, не распространялось действие декретов о муниципализации. Речь шла, примерно, об 600 поселках, которые «в своем устройстве ничем не регламентируются»[17]. Из-за неуверенности в беспрепятственности осуществления прав пользования и распоряжения своим жилищем отсутствовала одна из необходимых составляющих, которая должна была обеспечить нормальную городскую жизнь – личная заинтересованность граждан в сохранении имеющегося жилья и в его приумножении путем строительства.

Согласно Постановлениям Московского Совета осенью 1918 г. в городе начинается вторая волна уплотнений. Сначала выходит Постановление от 11 сентября «О порядке реквизиции жилых помещений и движимого имущества», где впервые был определен «принцип изыскания и предоставления рабочим жилых помещений за счет буржуазно-паразитических элементов»[18]. На практике, под определение «паразит»[19] могли попасть все горожане, в независимости от социального статуса, в том числе и трудящиеся. Жилищная анархия, захват домов, масштабные выселения – характерные черты «решения» жилищного вопроса в сентябре. Этих мер оказалось недостаточно, Исполнительный Комитет Благуше-Лефортовского Совета Депутатов признавал в сентябре 1918 г., что «…по-прежнему рабочие живут в ужасной тесноте, в то время как лучшие дома занимает зажиточный класс буржуазии и высших служащих»[20].

Затем принимается Постановление Московского Совета от 26 октября 1918 г. «Об учете и распределении жилых и нежилых помещений в г. Москве». В нем необходимо отметить два момента: минимальный порог при уплотнении (2 кв. сажени на 1 взрослого человека, около 9 м²) и призыв к рабочим занимать буржуазные квартиры[21]. В служебной инструкции, выработанной Жилищно-Земельным Отделом Московского Совета, городское население делилось на несколько категорий. Привилегированная категория: «организованные коммунисты», семьи красноармейцев, находящихся на фронтах гражданской войны («они получают все и остаются на своих квартирах»). Крупная интеллигенция, советские служащие, буржуа, не имеющие недвижимости, «разоренные и разоряющиеся», уплотнялись согласно жилищной норме. Третья категория, рабочие, мелкая и средняя интеллигенция, через получение «хороших комнат в других домах», должны сделать невыносимой жизнь для классовых и идейных противников советской власти, которые попадали под категорию «буржуа, ликвидировавших свои дела и живущие спрятанными капиталами или имеющие собственность». Лица последней категории выселялись из Москвы, «у них отбирается все и выдается только «походный паек»: пара белья, подушка, одеяло, то есть, что полагается красноармейцу, уезжающему на фронт»[22]. В результате, осенью 1918 г. из Москвы было выселено 3 197 «буржуазных» семей[23].

Общегородскую ситуацию ноября 1918 г. можно определить как чрезвычайную. Показательным является открытое письмо председателю Московского Совета Л.Д. Каменеву от С.А. Студенецкого, председателя домового комитета д. № 9 по Тихвинскому переулку. До октябрьского переворота он занимал должность товарища московского городского головы, эсер, идейный противник большевизма, принимавший активное участие в борьбе против установления советской власти в Москве, «одно уже это обстоятельство должно было бы удержать меня от обращения к Вам, как к представителю одного из органов существующей власти». Автор видел в письме «последнее и, быть может, единственное средство, чтобы спасти сотни московских трудящихся семей от безжалостной и бессмысленной расправы». Уплотнение «буржуазных» квартир сводилось, по его словам, «как правило, к выселению из них нынешних жильцов и заселению их новыми жильцами из рабочего класса». «Ужас положения заключается в том, что выселение теперь (зимою!) производится большей частью из домов, которые в той или иной мере обеспечены топливом… Агенты власти открыто заявляют рабочим – “отыщите такой дом, где есть дрова, и мы вам его реквизируем”»[24].

Ответ власти выразился в дальнейших шагах по пути муниципализации, в таком случае в первую очередь страдали лица, рассматривавшие недвижимую собственность как главный источник своего повседневного существования. Кроме того, с осени 1918 г. в Москве создаются квартальные домовые комитеты (квартхозы), каждый из которых объединил порядка 30 домов (150-300 квартир), с общим денежным фондом, из которого квартальный комитет станет выделять средства на текущий ремонт, приобретение топлива и т.п. «наиболее нуждающимся домам». Также предполагалось создать общегородские ремонтные и топливные кассы. Это означало «сплошную муниципализацию», действие которой распространялось на оставшиеся частные домовладения (около 24 тыс. владений).

В начале ноября 1918 г. в Москве прошел семинар по вопросам муниципализации недвижимого имущества в Советской России, на котором присутствовали представители от 60 городских Жилищных Отделов. К этому времени заканчивался срок «переходного положения», который отводил Декрет Президиума ВЦИК от 20 августа 1918 г. «Об отмене права частной собственности на недвижимости в городах» с тем, чтобы, наконец, перейти в общероссийском масштабе к муниципализации городского жилого фонда.

Речь коммунальных работников на этой встрече шла, преимущественно, о необходимости «остановить дальнейшее разрушение жилищ», о требуемом ремонте, о «рациональной деятельности» домовых и квартальных комитетов и т.п.[25]. В этом смысле курс московских властей на «сплошную муниципализацию» был признан правильным, поскольку позволял предоставить жилище каждому трудящемуся человеку в независимости от числа свободных квартир в настоящем времени. С другой стороны, было важным не только предоставить комнату или квартиру «нуждающемуся», что составляло только половину решения жилищного вопроса, но и предоставить ему «здоровое жилище».

Вторая половина вопроса имела не меньшее значение в решении жилищной проблемы. «Санитария» или, наоборот, «антисанитария» жилища были очевидны каждому гражданину. Жилище выступало объектом его повседневной жизни и, одновременно, политики государства, поэтому выяснение бытовых условий жизни простого человека окажет содействие пониманию того, почему же муниципализация городских недвижимостей в Советской России уже с начала 1919 г. будет ограничена, а в августе 1921 г. начнется широкомасштабная демуниципализация жилья. В этой связи опыт Москвы, как первого города в Советской Республике, вставшего на путь «сплошной муниципализации», станет решающим обстоятельством для центральных и местных властей.

Решение жилищного вопроса в Москве в первый год «пролетарской диктатуры» привело к постоянному «переделу» недвижимого имущества между государством, городом и отдельным человеком. Свое отражение это находит и в том, что, по словам современника, «Иван кивает на Петра, а Петр кивает на Степана, а время идет, и мы продолжаем жить среди грязи, заразы и смрада»[26]. Самой большой проблемой отдельных домовых комитетов становились накопившиеся в пределах владения мусор и нечистоты. По подсчетам инженеров Сокольнического Совдепа, в 1918 г. каждый москвич производил 19 пудов твердого мусора (около 300 кг.) и порядка 40 ведер нечистот (около 490 л.) в год. Учитывая, что численность населения Москвы не опускалась в 1918-1919 гг. ниже отметки в 1 100 тыс. чел., получается, что за 2 года на улицах города оказалось около 85 тыс. тонн отходов[27]. Из этого числа, по самым оптимистичным оценкам, за пределы городской черты своевременно было вывезено не более 1-3 % мусора. При наличии объективных трудностей в работе коммунальных служб – явной нехватки перевозочных средств и «черновых» работников, полнейшая бесхозяйственность обывателя – в числе первых причин разгула эпидемий в 1918-1920 гг., главными из которых стали кишечные инфекции (дизентерия, холера) и тиф.

В таком случае, жалобы на соседей, которые «развели бекасов в неисчислимом количестве»[28], выглядят неуместными и несостоятельными. Среди мер административного характера, направленных на превентивную борьбу с заболеваниями, стоит отметить Обязательные Постановления Московского Совета от 18 июля и 7 августа 1918 г. «О содержании бань». Владельцам этих заведений предписывалось открывать бани для посетителей не менее 3 раз в неделю, воздерживаться от повышения платы за услуги, а главное, обеспечить бесплатный вход «наиболее нуждающемуся населению»[29]. Банщики восприняли эти инициативы властей как обязанность, которую, если и стоит выполнять, то таким образом, чтобы не потерять своей выгоды. Медико-Санитарный Совет Москвы признавал, что в «простонародных» отделениях, посещаемых бесплатно, «страшная грязь, горячая вода почти не течет». В то время как в «дворянских» отделениях, посещаемых за плату, «вода течет хорошо и чистота»[30].

Планировавшаяся в декабре 1918 г. муниципализация частных бань, направленная на то, чтобы перевести данные заведения в собственность города, была практически сразу ограничена. Это произошло потому, что из 51 столичных бань, функционировавших в конце 1918 г., 22 закрылись при первых же слухах о возможной муниципализации[31]. Нечто подобное случилось и с другим элементом социальной инфраструктуры города – парикмахерскими. Услуги данных заведений воспринимались современниками как средство радикальной борьбы с распространением насекомых-переносчиков болезни. Муниципальные парикмахерские не выдерживали конкуренции со стороны частных заведений, «умирали медленной смертью». Несмотря на то, что в советских парикмахерских брали в 1919 г. 5 руб. за стрижку, в то время как в частных в 20-40 раз больше, муниципальные заведения обладали такой низкой пропускной способностью, что «надо ждать 2-3-4 часа и уйти, не остригшись»[32].

Заведующий Медико-Санитарным Отделом Московского Совета, а с июля 1918 г. нарком здравоохранения РСФСР, Н.А. Семашко, усматривал прямую связь между материальными условиями жизни человека и ростом числа эпидемических заболеваний в Советской России[33]. В этом смысле жилищный вопрос являлся не только социальным, но и санитарным вопросом. Важным условием, благоприятствующим распространению заразы, стала высокая скученность населения в отдельных жилищах – именно в них чаще всего происходило заражение от человека к человеку. Власть при решении жилищного вопроса в столице пошла по пути «уплотнений» граждан, концентрируя все большее число людей в одном месте, при этом достигалась и экономия топлива, и реализовывались некоторые принципы коммунальной жизни. Температура в московских зимних квартирах, из-за «дровяного голода», в 1918-1920 гг., не поднималась выше 13º, а чаще, колебалась на уровне 8-9º. В это время в источниках личного происхождения появляется устойчивое словосочетание – «четырехградусная температура»[34].

По вопросам практической реализации принципов коммунальной жизни Инструкция Московского Совета «О максимальном уплотнении квартир в связи с кризисом топлива» (декабрь 1918 г.) предусматривала, что «переселяющиеся берут с собой минимум вещей»[35]. На практике это означало отсутствие сменного белья, отдельной постели и т.п. элементарных правил личной гигиены. Вследствие этого активное распространение получил не только тиф, но и «народные болезни» – сифилис и туберкулез, а в органы власти всех уровней потечет поток жалоб с просьбой об удалении «нежелательных» соседей.

В 1918-1920 гг. «самоуплотнения граждан», как основной метод решения жилищного вопроса, вызывался исключительно материальными условиями жизни простого человека в годы революции и гражданской войны. Если в зимнее время года «самоуплотнение» было связано с недостатком топлива, то в летнее время, с тем, что обыватель буквально «бежал» от мусора и нечистот, которые накопились в пределах владения. Путями к отступлению в последнем случае становились или верхние этажи жилого дома, или соседние комнаты. В этом смысле проявленное «хищничество» в захвате «лишних» квадратных метров выглядит как насмешка над несчастным горожанином, у которого паркетный настил в квартире походил «на клавиши пианино», вследствие давления нечистот, подступавших с нижних этажей[36]. Среди других причин «самоуплотнений» и уплотнений могли быть: неисправность водопровода, удаленность местожительства от места работы и т.д. Характерными чертами времени является и то, что в каждой квартире хранятся большие запасы продовольствия, «до живых птиц и животных включительно»[37].

В обстановке повседневного хаоса проявлялись самые худшие качества человеческой натуры: желание досадить своему соседу, выжить его с жизненного пространства, отомстить за прошлые обиды, даже, если причиненные не им лично, то тем сословием, из которого он вышел. Показательным является обращение в Замоскворецкий Совдеп г. Москвы от одного из бывших домовладельцев: «Жилец Николай Степанович Митюшин, проживающий в моем доме, допускает небрежное отношение к ватерклозету, засоряет умышленно костями, тряпками и другими предметами водопроводные трубы, желая всецело обвинить в том, что дом находится якобы в антисанитарном состоянии, и как высказывается его брат, “подвести меня под штраф”»[38]. Или другой пример, когда жильцы сознательно ссыпают мусор под дверь своего соседа, «превращают комнату в помойку», выливают помои на голову, входящим в дом и т.п. В 1918-1920 гг. на уровне отдельного дома, объединявшего от нескольких десятков до нескольких сотен человек, постоянно подпитывается «классовая неприязнь» рабочего к буржую, и наоборот, хотя все сословные различия уже формально и реально стерты, а «паразитический элемент» вообще выселен из Москвы.

Всего за 1918-1920 гг. в Москве умерло порядка 150 тыс. чел.[39]. Смертность населения была выше в зимнее время года, в период с октября по апрель, и, мы полагаем, что весьма «весомый» вклад в это вносит неустроенность быта, прежде всего, отсутствие «здоровых жилищ». Таким образом, заявленная советской властью основная цель при решении жилищного вопроса оказалась невыполненной. И обыватель постепенно сознает, что в этом виноват не «буржуй», не он сам, а государство. Такие настроения были крайне опасны и требовали немедленного вмешательства властей, поэтому в феврале 1920 г. создается Московская Чрезвычайная Санитарная Комиссия (соответствующие Постановления СНК РСФСР и Исполкома Московского Совета от 9 и 20 февраля).

Главной задачей Чрезвычайной Комиссии (МЧСК) становилась очистка Москвы от накопившегося мусора и нечистот, а также общее улучшение санитарного состояния столицы. Особое внимание Комиссии было обращено на очистку жилых помещений и мест общего пользования (дворов, лестниц, чердаков, подвалов и т.п.). Эта обязанность возлагалась на самих жильцов, за исполнением которой следил 4-х уровневый контроль: соседи, председатель домового комитета, управляющий квартальным хозяйством и государственный контролер. Вся система держалась на принципах «круговой поруки». Власти, в лице Правительства РСФСР и лично В.И. Ленина, гарантировали материально-техническую поддержку проводившимся мероприятиям, самым масштабным из которых стала «Неделя очистки» (1-15 марта 1920 г.).

По первоначальной смете на ее проведение планировалось израсходовать 200 млн. руб., затем сумма расходов выросла в 3, 5 раза и составила 700 млн. рублей. Из финансовых расчетов стоимости вывоза одной подводы с мусором в марте 1920 г. вытекает, что всего за это время за пределы городской черты было вывезено порядка 60 тыс. тонн мусора[40], то есть около 65-70 % накопившихся за 2 года отходов. Остальной мусор или сжигался в кухонных печах или на улицах, отравляя едким запахом воздух, или «оседал» внутри города на специально отведенных или на стихийных свалках, или, попросту, закапывался в землю или переносился на территорию соседнего двора. Не умаляя значения «Недели чистоты», она была, скорее, паллиативной мерой, решившей проблему загрязнения крупного города на очень короткое время. Заметны несколько наивные ожидания, что прежней антисанитарии никогда уже не повторится.

Еще меньший практический результат имело проведение «Банной недели», «Недели стрижки и бритья», «Недели стирки» с 30 марта по 10 апреля 1920 г. Каждый москвич получил «банный ордер» с правом однократного бесплатного посещения важнейших заведений: бани, парикмахерской и прачечной. В московских общественных банях даже при 14-часовом рабочем дне и максимальной пропускной способности «банным ордером» смогут воспользоваться не более 700 000 чел.[41], то есть, примерно 70 % населения столицы весны 1920 г. При этом можно предполагать ужасные очереди, ругань, давку и риск получить заболевание. Официальные источники свидетельствуют, что в районных Совдепах остались «почти непочатые стопки банных билетов»[42]. С другой стороны, «по городу можно часто видеть людей с узелками под мышкой, бегающих из одной бани в другую, ища, где бы можно было бы помыться»[43].

Становится понятно, что не все население Москвы воспользовалось возможностями «банного ордера», а самое главное то, что это была разовая акция, и на серьезный долговременный результат рассчитывать не приходилось. Тем не менее, на все вышеуказанные мероприятия были израсходованы колоссальные суммы, порядка 1 млрд. руб., и при этом нельзя сказать, что это принесет значительные улучшения санитарной обстановки столицы в ближайшей исторической перспективе.

Гораздо более взвешенной и продуманной представляется деятельность Особого Строительно-Санитарного Комитета г. Москвы, которым руководил управляющий делами СНК В.Д. Бонч-Бруевич. Действуя автономно от Чрезвычайной Санитарной Комиссии, Строительный Комитет имел своей задачей обследование жилых зданий, по результатам которого решалась их дальнейшая судьба: ремонт, слом на дрова или уничтожение. К октябрю 1920 г., когда были подведены некоторые итоги деятельности Комитета, то оказалось, что за летний строительный сезон отремонтировано 3 653 столичных здания, в то время как в 53 губерниях Российской Республики вместе взятых – всего 2 347 [44]. Довольно успешно Строительным Комитетом были выполнены работы по восстановлению водопровода, системы центрального отопления. Несколько хуже дело обстояло с ремонтом крыш и канализации. Представляется, что если бы 1 млрд. руб., потраченный ранее на проведение краткосрочных акций, был бы вложен в ремонт зданий, то это могло бы принести большую пользу и простому человеку, и городу.

При проведении муниципализации недвижимого имущества в городах советская власть руководствовалась несколькими соображениями. Во-первых, предполагалось, что эта мера позволит быстро и относительно безболезненно решить жилищный вопрос. Во-вторых, организации граждан, которые взяли на себя управление жилым фондом – домовые комитеты и квартальные хозяйства – должны были бы стать как эффективным управляющим имуществом, так и коммуной, в которой «замыкались» все духовные и физические потребности граждан. На материалах Москвы, в которой впервые в Советской России была проведена «сплошная муниципализация», следует утверждать, что муниципализация, практика уплотнений, переселений и выселений жильцов, как основные методы решения жилищной проблемы, доказали свою общую неэффективность. Жилой фонд продолжал сокращаться, у массы рабочих по-прежнему не было «здоровых жилищ», кроме того, в городской среде росло недовольство властями и популистскими мерами. Прежние домовладельцы были устранены от забот о своем имуществе, а новые «управляющие», прежде всего, домовые комитеты жильцов, не смогли самостоятельно справиться с возложенными на них обязанностями по содержанию зданий в надлежащем виде. Противоречивые результаты муниципализации в Москве стали заметны зимой 1918/1919 гг., когда люди буквально замерзали в своих квартирах, задыхались от накопившегося мусора и нечистот, умирали от масштабных эпидемий и т.д.

С марта 1919 г. Отдел Местного Хозяйства НКВД перестал утверждать постановления местных Советов, имеющие отношение к «широкой муниципализации»[45]. Это вызывалось не только «контрреволюционными настроениями мелких собственников», превышением расходов над доходами домовладений, но, в первую очередь, неудачным «московским опытом». В резолюции I Всероссийского Съезда Заведующих Коммунальными Отделами местных Советов (20-25 января 1920 г.) говорилось: «Считая, что Декрет ВЦИК от 20 августа 1918 г. «Об отмене права частной собственности на недвижимости в городах» предуказывает самим своим содержанием сугубую осторожность органам местной власти в проведении этой важной меры социалистического строительства в жизнь и что современное критическое состояние нашего хозяйства требует эту предуказанную Декретом осторожность:

1) проводить муниципализацию недвижимостей в тех городах, где она еще не проведена, и распространять действие ее на новые категории домовладений в тех городах, где частичная муниципализация уже проведена, лишь при условии уверенности местных органов власти в том, что они справятся с этим хозяйством;

2) Съезд категорически высказывается против проведения сплошной муниципализации, считая ее нерациональной с точки зрения хозяйственной и противоречащей политике советской власти в ее отношении к мелкобуржуазным слоям населения»[46].

Таким образом, муниципализация в общероссийском масштабе, практически с момента вступления в силу Декрета ВЦИК от 20 августа 1918 г., носит частичный характер, затрагивая в 1919-1920 гг., в первую очередь, здания или занятые советскими учреждениями, или дома, находившиеся в критическом хозяйственном положении. В отечественной историографии оставался невыясненным вопрос непонятной «задержки» в проведении в жизнь Декрета «Об отмене права частной собственности на недвижимости в городах». Эта «задержка» сопровождала Декрет еще с ноября 1917 г., когда Центр совершенно недвусмысленно дал понять, что он не будет спешить с муниципализацией недвижимого имущества в общероссийском масштабе. Опыт «сплошной муниципализации» в Москве представил необходимый материал для трезвой оценки советским государством возможности принять на себя важнейшее обязательство по отношению к гражданам. Фактически, речь шла о неспособности, в условиях революции и гражданской войны, решить жилищный вопрос, предоставить «здоровое жилище» каждому «нуждающемуся».

Революционность преобразований в сфере общественной жизни сообщила качественную особенность мероприятиям в области государственного регулирования быта. Во-первых, стоит отметить небывалое увеличение роли государства в распределении ограниченных материальных и духовных ресурсов. На всем протяжении советской истории распределительная функция государства, в частности, в жилищном секторе, только будет возрастать. Во-вторых, очевидно нивелирование условий жизни всех горожан, вне зависимости от социального статуса. Революционный передел жилья привел к окончательному исчезновению «хозяев», как первых лиц, заинтересованных в его сохранении. Одновременно, таким образом, уничтожалось индивидуальное жилище как постоянный источник «мелкобуржуазного быта». В-третьих, государство при перераспределении ресурсов руководствовалось классовым принципом, совокупностью патерналистских и дискриминационных мер, что помогло, с одной стороны, обрести социальную поддержку в городе (в лице рабочих), а с другой, активно способствовало росту классовой неприязни. Подобное решение вопросов социальной сферы неминуемо предполагало раскол общества, гражданскую войну, которая велась не только на фронтах Российской Республики, но и на уровне массового сознания. Боль, разочарование, апатия царили на одном полюсе общественных настроений, а на другом – революционный энтузиазм, «неспокойное желание деятельности». В-четвертых, в домовых коммунах, как в производительных единицах нового общества, вполне определенно проглядываются попытки немедленного перехода к коммунизму, которые и характеризуют исторический смысл «эпохи перемен».

Примечания

[1] Ильюхов А.А. Жизнь в эпоху перемен: материальное положение городских жителей в годы революции и гражданской войны. М., 2007. С. 188.

[2] Известия Жилищного Совета при Московском Совете Р.Д. 1918. № 1. С. 15.

[3] ЦГАМО, ф. 66, оп. 3, д. 749, л. 30.

[4] См.: НосовС.Д. Воспоминания // Москва в октябре 1917 года. Воспоминания красногвардейцев, участников октябрьских боев / Под ред. О.Н. Чаадаевой. М., 1937. [Электронный ресурс]: сайт. – URL: http://scepsis.ru/ (дата обращения 28.06.2008).

[5] Ботлер К. С графом Мирбахом в Москве. Дневниковые записи и документы за период с 19 апреля по 24 августа 1918 г. М., 1996. С. 12.

[6] ЦАГМ, ф. 2311, оп. 1, д. 1, л. 1 об.

[7] Жилищное товарищество. 1922. № 6. С. 9.

[8] Коммунальное хозяйство. 1921. № 1-2. С. 2, 4.

[9] Жилищное товарищество. 1922. № 6. С. 9.

[10] ЦГАМО, ф. 4557, оп. 1, д. 59, л. 4.

[11] Там же, ф. 66, оп. 13, д. 23, л. 103 об.

[12] Там же, оп. 3, д. 728, л. 186.

[13] Там же, л. 104, 104 об.

[14] Там же, ф. 4557, оп. 1, д. 59, л. 48.

[15] Известия Жилищного Совета при Московском Совете Р.Д. 1918. № 1. С. 7.

[16] ЦГАМО, ф. 4557, оп. 1, д. 67, л. 8.

[17] Там же, д. 59, л. 19.

[18] Там же, ф. 66, оп. 3, д. 728, л. 288.

[19] Лицо, проживающее свои доходы, получаемые без затраты труда.

[20] ЦАГМ, ф. 2347, оп. 1, д. 1, л. 19.

[21] ЦГАМО, ф. 66, оп. 1, д. 70, л. 157.

[22] Там же, оп. 13, д. 23, л. 110.

[23] Вестник Отдела Местного Управления Комиссариата Внутренних Дел. 1920. № 5. С. 13.

[24] ЦГАМО, ф. 66, оп. 13, д. 23, л. 157, 157об., 158.

[25] Вестник Отдела Местного Управления Комиссариата Внутренних Дел. 1918. № 27. С. 20.

[26] ЦАГМ, ф. 2315, оп. 1, д. 7, л. 15.

[27] Там же, л. 144.

[28] Там же, ф. 2326, оп. 1, д. 18, л. 236.

[29] Санитарный бюллетень Москвы. 1918. № 6. С. 1.

[30] ЦАГМ, ф. 1616, оп. 3, д. 50, л. 4 об.

[31] Там же, ф. 2315, оп. 1, д. 6, л. 25 об.

[32] Там же, ф. 2434, оп. 1, д. 25, л. 46.

[33] Семашко Н.А. Советская власть и народное здравие. М., 1920. С. 10.

[34] ЦАГМ, ф. 2365, оп. 1, д. 2, л. 16.

[35] Там же, ф. 1514, оп. 1, д. 32, л. 347.

[36] Там же, ф. 2326, оп. 1, д. 18, л. 151.

[37] Вадемекумжилищно-санитарных инспекторов. Сб. статей по санитарии, гигиене жилищ и благоустройству населенных мест. М., 1921. Ч. 1-2. С. 54.

[38] ЦАГМ, ф. 2326, оп. 1, д. 20, л. 37.

[39] Коммунальное хозяйство. 1921. № 7. С. 39.

[40] ЦАГМ, ф. 2403, оп. 1, д. 16, л. 29.

[41] Там же, д. 4, л. 112.

[42] Там же, ф. 2326, оп. 1, д. 7, л. 116 об.

[43] Там же, ф. 2403, оп. 1, д. 2, л. 102.

[44] ОПИ ГИМ, ф. 454, оп. 1-2, д. 210, л. 28 об.

[45] Вестник Отдела Местного Управления Комиссариата Внутренних Дел. 1920. № 1. С. 5.

[46] Там же. 1920. № 2-3. С. 14, 15.

• Переломные точки русской истории