Каиль М.В.

Особую роль в жизни Православной Церкви в период между первой русской революцией и революционными событиями 1917 г., по мнению ряда исследователей, играла борьба двух тенденций: ярко проявившейся реформистской, доказывающей необходимость внесения изменений в жизнь церкви, ее обновления, и консервативной, представители которой пытались отстоять традиционные установки и сформировавшуюся в течение длительного синодального периода в истории российского православия линию отношений с государственной властью. Широкая внутрицерковная дискуссия по поводу выбора путей развития православия вылилась на страницы печати[1], ей было посвящено немало специальных изданий[2], полемика велась как в столице, так и, хотя и с меньшей интенсивностью, в провинции. Но, по словам западного исследователя: «Из-за негативных процессов поздней фазы русской церковной истории интересная и продуктивная деятельность по реформированию церковной организации в массовом сознании отступила на задний план»[3].

Отношения церкви с государством в дореволюционный период отнюдь не были идиллическими, хотя такое убеждение и распространено в современном общественном мнении. В среде профессиональных исследователей встречаются даже такие оценки народной религиозности и состояния церковной организации той поры: «Предреволюционные годы развеяли широко распространенную в русском обществе иллюзию, что простой народ весь благочестив и послушен церкви»[4].

Приходской уровень церковной жизни действительно не оставался неизменным в первые годы ХХ столетия. Характерным явлением была секуляризация сознания широких слоев, проявлявшаяся в отдалении от церкви определенной части паствы. Но связано это было с влиянием объективных факторов: экономическими реалиями, сложной социальной обстановкой[5]. Так, от жизни своего прихода вынужденно отдалялись крестьяне-отходники, теряло повседневную связь с церковью (регулярными религиозными практиками) большинство осевших в городах. На фоне трансформации общественного сознания падало значение религиозных ценностей, особенно среди молодежи школьного возраста, которая воспитывалась на городских рабочих окраинах вне жесткого следования православной традиции[6]. Отношение к роли и значению православного образования и воспитания явно обнаружилось в период общественных дискуссий о судьбе преподавания Закона Божия в 1918 г. Проанкетированные ученики высказались тогда в большинстве своем против отмены его преподавания (62,5 %), хотя четвертая часть и поддержала эту меру новой власти[7]. Такое положение было характерным для представителей всех конфессий, а отток из Православной Церкви, судя по подсчетам Б.Н. Миронова, не был массовым[8]. Особое влияние на вытеснение религиозных ценностей оказала революционно настроенная интеллигенция, молодежь, порвавшая связь с церковью под влиянием идей социального реформизма, марксизма. Менялось само российское общество, его социальные ориентиры, приоритеты, менялось и положение церкви в нем, ее роль. Предлагаемые традиционным православием ценности замещались в сознании части населения в том числе марксистскими идеями, очевидно сужалась сфера влияния церкви.

На происходившее влияли не только социальные реалии и распространение в России новых радикальных учений. Менялся облик церкви, и все громче раздавались голоса настаивавших на церковных реформах ради «осовременивания» ее. За сторонниками реформ или обновления внутрицерковной жизни вскоре закрепилось определение – «обновленцы». Иной оттенок это понятие приобретет в 1922 г., когда им будут определять ушедших в раскол противников патриаршей линии управления церковью и готовых к диалогу с советской властью священников и верующих.

Церковная мысль начала века уделяла большое внимание осмыслению сущности церковного обновления. Священник М. Чельцов писал: «Обновление не есть отказ от прежде бывшего, зачеркивание его и творение совершенно новаго явления: оно есть воззвание к жизни того, что есть или что было, но что почему-либо замерло, поблекло… Обновление не перерождает и внутренней сущности того или иного явления, не производит в нем внутреннего переворота: оно выявляет эту сущность, доставляя все способы к ея обнаружению, раскрытию, процветанию… но обновление не есть замазывание прорех, заплата на старом… и идти оно может не путем репрессий, насилия, через гром и бурю, но… естественным путем». Причина обращения к положению в церкви, по мнению М. Чельцова, – вызов времени: «Наше время – время переоценки всех ценностей, пересмотра всех основ человеческого бытия и делания, переосознания жизни государственной, общественной и экономической… в наши дни государственного и общественного брожения обратились рядовые христиане к Церкви за разного рода разрешениями, разъяснениями и натолкнулись на стену молчания». Не обойден автором и острый политический аспект: «Разгорелась социальная, классовая борьба: Церковь, как крупнейший собственник и как привилегированное сословие, вздумала было утишать ее и… запылали костры из помещичьих усадеб»[9]. Глубокий анализ социальных реалий существования церкви в пору первой революции приводит автора к выводу: «Исходный пункт свой церковное обновление имеет в тупике, в который уперлась наша русская Церковь учением своим о христианстве в его отношении к общественной жизни»[10].

Сходные мысли и у других авторов той эпохи, констатирующих «растущее равнодушие к православию: интеллигенция сторонится от церкви, простой народ идет в сектантство». Причина положения дел – неверная структура взаимоотношений с государством: «…православная церковь входит, как часть в целое, в общий строй нашего государства. Она значится, как одно из его ведомств, именно «Ведомство православного исповедания». Духовенство считается состоящим на государственной службе. За службу эту оно получает от государства награды, ордена и пенсии. Подчиненное положение церкви государству естественно внесло в строй церкви традиции и начала государственного строя со многими, присущими последнему характерными чертами: бюрократизмом, канцелярщиной… бумажной системой указов, предписаний»[11].

Появление столь критичных работ в тот период именно в Петербурге было связано с тем, что обновление церкви уже в годы первой революции было одним из популярных в либеральной интеллигентской среде лозунгов. Петербург же являлся историческим центром обновленческого движения. Уже в 1905 г. здесь появился кружок «32 священников», его участники выступили с программой реформ в церкви, а на новой революционной волне в марте 1917 г. способствовали организации «Всероссийского союза демократического православного духовенства и мирян», у руководства которым стояли видные обновленцы о. А. Введенский и А. Боярский[12].

Итак, уже в период первой русской революции в рядах как светской, так и церковной общественности созрели идеи обновления церковной жизни. Его необходимость была осознана исходя из критического восприятия сложившихся взаимоотношений Православной Церкви и государства, признания снижения авторитета и популярности церкви в широких слоях российского общества. При этом существовали различные взгляды на пути реформирования: одни силы выступали за последовательные и глубокие реформы, как внутрицерковной жизни, так и концепции взаимоотношений церкви и общества. Они выдвигали радикальные требования, вроде соборного коллегиального управления церковью, участия в нем мирян, выборности епископата, реформирования приходского управления. Позднее, в ходе февральской революции возникла «официальная реформация», руководимая обер-прокурором Синода В.Н. Львовым[13]. Ее представители оказались на Поместном Соборе, открывшемся 15 августа 1917 г. в Москве, но потерпели фиаско в отстаивании своих принципов. В революционный период, при существующей системе делегирования представителей на Собор победила консервативная линия. Символом этой победы стало избрание патриарха Тихона (Беллавина). Обновленцы со своими будоражащими и без того неспокойное православное общество идеями уходили в оппозицию.

Но это в столице. Слышали ли об обновленчестве в провинции? С уверенностью можно сказать, что до февральской революции – нет. К этому выводу можно прийти, анализируя материалы церковных периодических изданий российской провинции[14]. Вернее о проблемах церкви говорила провинциальная интеллигенция, критические материалы попадали и в печать, но осмысления положения церкви как кризисного не было. Напротив, в период первой мировой войны церковь выступила как сила, консолидирующая провинциальное общество, транслировала государственную патриотическую идею[15]. Но вот были ли популярными предлагаемые ею идеи? Скорее всего, в условиях озлобления общества, усталости от войны крепло недоверие не только к государству, но и к церкви. Вместе с тем в период социальной нестабильности ее проявления не могли не затронуть и церковнослужителей: в донесениях епископу Смоленскому и Дорогобужскому все чаще звучала критика и обличение «пороков» отдельных представителей священства – пьянства, несоблюдения постов, грубости, сквернословия. Распространенным явлением были конфликты между священниками, а также в монашеской среде по мелочным поводам, наветы, ложные доносы и обвинения[16]. Нелицеприятные стороны внутренней жизни церкви все чаще выносились на публику, что не могло не влиять на отношение к церкви провинциального общества.

Сложно и неоднозначно обстояло дело с выполнением провинциальным священством своих просветительских функций – духовенство (преимущественно сельское) постепенно удалялось из этой сферы, проявляя пассивность. Эту ситуацию характеризовал Г. Шавельский, оставивший одно из наиболее критических описаний церковной жизни предреволюционной поры: «… встречались сельские священники, которые вместо того, чтобы культивировать серую крестьянскую массу, сами опускались до ее уровня»[17].

Неблагоприятный социальный портрет провинциального священства лишь усиливал недовольство институтом церкви, продолжавшим находиться в крайне невыгодном положении «ведомства православного исповедания». Кроме того, масса повседневных проблем, трудности физического выживания, обострившиеся в годы войны, естественным образом устраняли религиозные практики из повседневности: горожане и крестьяне реже появлялись в церкви, причиной чего иногда являлось даже банальное отсутствие достойной одежды. Но в отличие от столичной интеллигенции, активная общественность провинции до определенной поры не предлагала своих оригинальных идей реформирования церкви. Эти идеи пробудят к жизни революционные события 1917 г. Тогда же они будут впервые осмыслены и озвучены провинциальным обществом.

К февралю 1917 г. церковь подошла с тяжелым наследием: помимо неблаговидностей приходской жизни она испытала еще и удар распутинщины. В результате большинство епископов считало, что Распутин дискредитировал веру, а призыв обер-прокурора Н.П. Раева к Синоду в дни революции выступить в защиту монархии услышан не был[18]. По мнению Т.Г. Леонтьевой: «До Февраля церковь поддерживала свой авторитет также и тем, что самодержавие обеспечивало как бы внешнюю ограду «истинной» веры. После того, как ограда рухнула, требовались поистине чудеса самоотдачи для восстановления престижа церкви…»[19].

Очевидно, механизмы трансформации общественного сознания в пору революции таковы, что не могут не влиять на все слои общества. Так в ходе февральской революции в рядах поддержавших революцию оказались широко представлены и православные, причем не только верующие миряне, но и члены клира, епископат. Еще вчера неразрывно связанные с существующим государственным строем клирики выражали большие надежды на Временное правительство. Недовольство властью в церковной среде зрело как и во всем обществе и получило выход уже в первые дни после отречения монарха. Многие иерархи церкви выразили свое отношение к случившемуся еще до появления официальной реакции Синода (6 марта). «Политическая позиция духовенства начала проявляться в субботу и воскресенье 4 и 5 марта, когда во всех церквах империи проходили торжественные богослужения, – пишет исследователь М.А. Бабкин, - В центральных храмах крупных городов службы совершались местными архиереями, которые обращались к пастве, призывая ее к миру, единодушию, гражданскому согласию и созидательному труду. Эти призывы звучали в контексте проповеди о необходимости для граждан России признания новой власти, сплочения вокруг временного правительства и об обязательном подчинении ему «не за страх, а за совесть»[20]. Одним из первых о поддержке Временного правительства заявил будущий патриарх, тогда епископ Тихвинский Алексий (Симанский). 3-6 марта на имя председателя Временного правительства массово отправлялись приветствия епархиальных архиереев[21]. Обратившись к противоречивой проблеме отношения духовенства к февральской революции М.А. Бабкин обобщил большую группу источников, свидетельствующих о массовой поддержке клиром свершившейся революции. В их числе – материалы об отношении к революции в Смоленской губернии. Смоленский и Дорогобужский епископ Феодосий (Феодосиев) отправил краткую и формальную по содержанию телеграмму на имя М.В. Родзянко 6 марта 1917 г.: «Смоленское духовенство вместе со мною по заветам Христа единодушно призывает своих прихожан повиноваться властям предержащим и молит Господа да поможет Он Временному правительству в полном благополучии послужить на благо дорогой Родины»[22].

О массовом одобрении самой деятельности Временного правительства можно говорить несколько позднее (апрель-май 1917 г.), когда верующие получили возможность реализовать свое право участия в жизни церкви и как часть программы подготовки к Поместному Собору РПЦ стали проводиться уездные, а затем губернские съезды духовенства и мирян.

М.А. Бабкин отмечает и некоторые другие особенности религиозной жизни провинции весны-лета 1917 г.: направленность архиерейских проповедей того периода на сохранение гражданского мира и повиновения властям; тесное взаимодействие епископата и местных властей (отмечается, например, обсуждение вопросов, которые духовенству надлежало разъяснять народу с представителями губернских исполнительных комитетов); выражение духовенством недоверия архиереям, стоящим на откровенно контрреволюционных позициях; внедрение в «праздники революции» религиозных элементов и атрибутики[23].

Одним из особенно значимых событий в жизни Православной Церкви той поры было проведение уездных, а затем и епархиальных съездов духовенства и мирян. Нужно отметить, что подготовка Собора имела длительную предысторию, которая предопределяла характер и особенности подготовительных съездов и самого Собора, открывшегося в августе 1917 г. Дело в том, что Собор был долгожданным. Более 10 лет церковное общество жило в ожидании царского решения о его созыве Собора, однако его так и не последовало, несмотря на неоднократные обращения к царю в период с 1907 по 1914 г. Тогда же был разработан и проект реформы прихода, внесенный в Госдуму, но отложенный из-за начала войны[24]. Ожидания Собора ярко выразил профессор канонического права Н. Заозерский: «Из Петербурга не перестают появляться печальные сообщения об отсрочке церковнаго собора… (содержащие мысль о необходимости успокоения страны как условии открытия Собора – М.К.). Она невольно поднимает вопросы: что такое полное успокоение такой обширной страны как Россия? Возможно ли оно когда-нибудь? А с другой стороны и такие вопросы: что же такое представляет собою церковный собор, который осуществим и благотворен только при наличности этого странного условия?»[25].

Нерешенность насущных для церкви и общества проблем, вместе с наличием опыта их обсуждения в ходе работы предсоборных органов, действовавших в межреволюционный период, предопределила радикализм, с которым общество приступило к реформам в церкви в 1917 г. Этот радикализм был очевиднее всего в среде воцерковленных мирян, и высокообразованного священства, придерживавшегося либеральных взглядов, видевших проблемы церкви своими глазами, желавших реформ и получивших, наконец, в 1917 г. возможность принять участие в их обсуждении благодаря работе съездов духовенства и мирян.

Уже в мартовском выпуске Смоленских епархиальных ведомостей было опубликовано обращение к духовенству, характеризующее сложившуюся в стране ситуацию в связи с реалиями церковной жизни: «Наша родина вступила на новый путь жизни. Народу русскому предстоит великая и сложная задача установить новый уклад государственного и общественного быта… По тесной, неразрывной связи государственного строя в России с жизнью церкви, каждое важное событие в жизни государства отражалось на положении церкви и духовенства. Несомненно, величайшие события, переживаемые ныне нами, а также и вскоре грядущие, направленные к обновлению русской жизни вообще, повлекут за собой обновление и реформирование Русской церкви… Не может оставаться равнодушным православное духовенство к судьбам народа и ныне… Понятно, в храмы Божьи пастырь не может и не должен вносить политику… но и помимо храма каждый пастырь церкви, не вдаваясь в партийную агитацию, имеет возможность растолковать значение переживаемых событий, отстаивать и защищать интересы трудового класса, и в то же время предупреждать его от увлечения различными утопическими и несбыточными обещаниями…»[26]. Подобные материалы публиковались на станицах епархиальных изданий отныне постоянно. В апреле 1917 г. был опубликован программный материал «Задачи момента», призывавший включиться в работу по подготовке епархиального съезда духовенства и мирян. Уездные собрания должны были пройти до 25 апреля, а материалы их работы представлены в Епархиальный Совет к 1 мая[27]. Священники сами осознавали остроту положения. Не случайно один сельский священник сразу после известия о падении монархии писал: «Медлить нельзя, потому, что у нас, духовенства, всегда было много врагов, а сейчас стало их еще больше…»[28].

Феномен широкого участия верующих в определении судеб церкви, проявившийся весной 1917 г. позволяет исследователям определять период между февральской и октябрьской революциями как период «церковной революции»[29]. О повышении влияния православной общественности (мирян) на происходящее в церкви говорит факт восстановления права епархиальных съездов духовенства и мирян выбирать себе епископов[30]. Митрополит Евлогий (Георгиевский) вспоминал: «В те дни по всей России пробежала волна «низвержений епископов»; Синод был завален петициями с мест с требованиями выборного епископата… Мы все теперь жили в панике»[31].

Опасения правящих архиереев несложно понять, если обратиться к материалам, освещающим ход работы епархиальных съездов духовенства и мирян. В Смоленской губернии такой съезд открылся 16 мая 1917 г., ему предшествовали уездные съезды (собрания), открывшиеся в ряде уездных городов 24 апреля 1917 г. В повестку дня открытия подобных собраний вошла подготовка телеграмм с обращениями ко Временному правительству. Так, в Духовщине направленное правительству обращение гласило «…(что собрание – М.К.) обещает поддерживать на месте в уезде все ЕГО (Временного правительства – М.К.) начинания, клонящиеся к благу России, и выражает пожелание, чтобы Правительство неуклонно проводило в жизнь обещанные Им свободы народу и подготовило народ к созданию демократического республиканского правления, земли и воли народу»[32]. О доверии правительству заявляли также в Рославле и других уездных городах. С выражением преданности обращались к правительству и Госдуме священники отдельных благочиннических округов: Ельнинского, Вяземского, Краснинского и других уездов[33].

Работа епархиального съезда духовенства и мирян получила подробное освещение на страницах губернских епархиальных ведомостей, сообщавших: «16 мая в здании епархиального женскаго училища открылся внеочередной епархиальный съезд духовенства и мирян Смоленской губернии, на который прибыло до 300 человек; преобладают миряне. После молебна в домовой церкви училища Преосвященный Феодосий обратился к съезду с речью, в которой указал, что все то, что будет высказано на съезде должно явиться как бы предвестником будущей церковной весны. Епископ просил съезд … серьезно отнестись к тому, что в последнее время… в Смоленской губернии стали наблюдаться случаи насилия над духовенством… и выработать разумныя меры …

Затем произнес речь председатель совета съезда священник Н.В. Синявский, который говорил о задачах духовенства, выдвигаемых переживаемыми событиями, о возможном разрешении этих задач…, об отрицательных явлениях в строе церковной жизни и о необходимости неотложных реформ. В заключение о. Синявский предложил послать приветственные телеграммы Временному Правительству и обер-прокурору Синода»[34]. В речи епископа мы видим свидетельство фактов социальной агрессии в губернии, направленной против священников. Желание же иерарха безотлагательно выработать меры и стратегию поведения представителей церкви в таких условиях вполне вписывается в логику происходившего.

О разнообразии настроений делегатов губернского съезда говорит следующее упоминание: «делегат Сычевского уезда П.С. Тарасенков (мирянин) предлагает послать телеграмму также и Совету рабочих и солдатских депутатов»[35].

В результате голосования избранным председателем съезда оказался отец С. Лебедев. Его популярность определялась, очевидно, демократическими воззрениями и свободой от связей с прежними губернскими церковно-административными структурами (его оппонента протоиерея А. Санковского заподозрили в тесной связи с консисторией – М.К.). Лебедев призвал собравшихся «почтить память борцов за свободу» и предложил «пригласить на съезд представителей рабочих, солдатских и крестьянских депутатов», которых по прибытии приветствовали стоя[36].

В первую очередь на съезде обсудили вопрос «о приходе и его устройстве». Доклад о. А. Санковского, посвященный ему, был признан несоответствующим духу времени и перерабатывался на общем заседании, вызвав немало споров. Одним из ключевых вопросов был вопрос «о клире и его избрании». За выборность клира высказалось большинство собравшихся. После обсуждения была принята резолюция о положении приходского священника в следующей формулировке: «пастырское служение основывается на нравственной связи между пастырем и его паствою. Поэтому, если по тщательном обследовании обнаружится, что больше половины прихода не имеет доверия к своему пастырю, как отцу, то последний должен после этого немедленно уйти из этого прихода»[37].

Внимание собравшихся занимал и вопрос о судьбе церковно-приходских школ – их материальной поддержке в новых условиях[38].

На съезде возникла оживленная дискуссия об участии духовенства в политической борьбе. Один из ораторов, преподаватель семинарии В.В. Теплов заявил, что «не дело духовенства ходить ни за черными, ни за красными знаменами». Ему возразил радикал священник Г. Кутузов: «Духовенство должно играть руководящую роль, оно должно быть с народом»[39], но остался со своим мнением в меньшинстве.

Остро обсуждался частный вопрос о конфликтах священников и церковного причта, в том числе на финансовой почве.

Однако, ключевым для всего хода работы съезда стал вопрос о епархиальном управлении. Из речи основного докладчика священника Н. Соколова следовало, что «кандидатурами на освободившиеся епископские кафедры могут быть избираемы как белое и черное духовенство, так и миряне, причем избрание мирян не противоречит священному писанию»[40]. Решение по сути канонического вопроса было отложено смоленскими делегатами в силу его серьезности до созыва Поместного Собора. Обсуждался на съезде и вопрос о роли епископата: участники признали желательным увеличение числа епископов. О духе времени говорит и форма обращения, распространенная на съезде, – «товарищи».

Весьма полемичные материалы печатались весной 1917 г. и в неофициальном отделе Смоленских епархиальных ведомостей. Программная статья одного из выпусков называлась «К вопросу об отделении церкви от государства». В этой атмосфере обилия критической информации, в условиях свободы выражения мнений работало тогда большинство епархиальных съездов.

Всероссийский съезд духовенства и мирян проходил в июне 1917 г. в Москве и уже не отличался радикализмом. Отвергнув идею отделения церкви от государства, он признал необходимость сохранения за Православной Церковью положения «первенствующей». Таким образом, епархиальными съездами закончилась полоса демократизации церковной жизни. Решения Всероссийского съезда духовенства и мирян и последовавшего Поместного Собора подтверждают это суждение.

Настоящим феноменом в религиозной жизни провинции стала «революция в церкви» весны 1917 г., когда на епархиальных съездах духовенства и мирян демократически свободно и широко обсуждались реформы церковной организации на всех уровнях, переизбирались настоятели храмов, а кое-где и епархиальные епископы. Сами епархиальные съезды стали логическим продолжением широкой общественной дискуссии о судьбах церкви, продолжавшейся с начала века. Дух того времени в полной мере характеризуют события Смоленского епархиального съезда, круг обсуждаемых на нем вопросов, радикализм решений, глубокая заинтересованность провинциальной православной общественности в решении проблем церкви. Демократическое обсуждение вопросов церковной жизни было прервано на провинциальном уровне, большинство проблем так и не было решено, что, очевидно, усложнило положение церкви в новых исторических условиях, сложившихся с приходом к власти партии большевиков.

Назревшие в синодальный период проблемы и предпосылки реформирования церкви, полученный в 1917 г. опыт их осмысления и обсуждения, способствовавший формулированию новых требований общества к церкви, явно диссонировал со сворачиванием линии на демократизацию строя православной жизни на Поместном Соборе. В результате в большевистскую революцию церковь вошла с нерешенными проблемами, ослабленная широкой внутренней дискуссией.

[1] Что нужно для обновления православного русского прихода? // Церковные ведомости. – 1907. - № 14-15; Чельцов М. Сущность церковнаго обновления // Библиотека Век. – СПб., 1907. Вып. III.

[2] Церковная реформа. Сборник статей. 1905; Об отношении церкви и священства к современной общественно-политической жизни. – СПб.: Об-во ревнителей церковного обновления, 1906; Огнев Н.В. На пороге реформ русской церкви и духовенства. – СПб., 1907; Холопов И. Идеология церковной реформы. – Киев, 1916.

[3] Шульц Г. 1914-1918 гг. как поворотный пункт в церковной истории России // Церковно-исторический вестник. – 2001. - № 8. – С.106.

[4] Поспеловский Д.В. Русская православная церковь в ХХ веке. – М., 1995. - С. 34.

[5] Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.). – СПб., 2003. Т.2. - С. 326-332; Он же. Народ-богоносец или народ-атеист? Как россияне верили в Бога накануне 1917 года // Родина. – 2001. - №3. – С.52-58.

[6] См.: Балашов Е.М. Религиозные и антирелигиозные представления российских школьников 1910-х – 1920-х гг. // Россия в ХХ веке: Сб. ст. к 70-летию проф. В.А. Шишкина. – СПб., 2005. - С. 151-165.

[7] Балашов Е.М. Школа в российском обществе 1917-1927 гг. Становление «нового человека». – СПб., 2003. - С.145

[8] Миронов Б.Н. Народ-богоносец или народ-атеист? Как россияне верили в Бога накануне 1917 года // Родина. – 2001. - №3. – С.57-58.

[9] Чельцов М. Сущность церковнаго обновления // Библиотека Век. – СПб., 1907. Вып. III. С. 5-8.

[10] Там же. – С.9.

[11] Огнев В. На пороге реформ русской церкви и духовенства. - СПб, 1907.

[12] Шкаровский М.В. Обновленческое движение в Русской Православной Церкви ХХ века. - СПб., 1999. - С.10.

[13] Шкаровский М.В. Указ. соч. – С. 11.

[14] Смоленские епархиальные ведомости (СЕВ). – 1914. – №17,18, 22, 25; СЕВ. – 1915. - №1, 5-8, 13; СЕВ. – 1916. - №1-3, 6.

[15] Роменкова А.Ю. Влияние Русской православной церкви на настроения провинциальной общественности в годы первой мировой войны (1914-февраль 1917) // Сборник научных работ Студенческого исторического общества. Вып. III…. / редкол.: М.В. Каиль (отв. ред.). - Смоленск, 2007. - С.58-64.

[16] Государственный архив Смоленской области (ГАСО), ф.47, оп.1, д. 71, 264, 275, 289, 298, 400, 428, 441; ГАСО, ф.1232, оп.1, д.97. л.3-4 и др.

[17] Шавельский Г. Русская церковь пред революцией. – М., 2005. - С.231.

[18] Леонтьева Т.Г. Вера и прогресс: православное сельское духовенство России во второй половине XIX – начале ХХ вв. – М., 2002. - С.189.

[19] Там же. – С. 190.

[20] Бабкин М.А. Иерархи Русской Православной Церкви и свержение монархии в России (весна 1917 г.) // Отечественная история. – 2005. - № 3. – С. 110.

[21] Там же.

[22] Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. (Материалы и архивные документы по истории Русской православной церкви) / Сост., автор предисловия и комментариев М.А. Бабкин. – М., 2006. - С. 224.

[23] Бабкин М.А. Иерархи Русской Православной Церкви и свержение монархии в России (весна 1917 г.) // Отечественная история. – 2005. - № 3. – С. 114-117.

[24] Федоров В.А. Русская Православная Церковь и государство. Синодальный период. 1700-1917. – М., 2003. - С.258-264.

[25] Заозерский Н. О нуждах церковной жизни настоящего времени. – Сергиев Посад, 1909. - С. 4.

[26] СЕВ. – 1917. - № 5-6. – С. 111-116.

[27] СЕВ. – 1917. - № 8. – С. 167, С. 178.

[28] СЕВ. – 1917. - № 7. – С. 139.

[29] Леонтьев П.Я. Революция в церкви: съезды духовенства и мирян в 1917 году // Церковь в истории России. Сб. ст. М., 1997. Вып. 2. – С. 214-248; Шкаровский М.В. «Религиозная революция» 1917 года и ее результаты // 1917-й: Метаморфозы революционной идеи и политическая практика их воплощения. – Новгород, 1998. С. 61-76. С определением М.В. Шкаровского не соглашается петербургский исследователь П.Г. Рогозный: См.: Рогозный П.Г. «Церковная революция» и выборы архиереев в 1917 году // Исторические записки. – Вып.7(125) / Отв. ред. Б.В. Ананьич. – М., 2004. - С. 275. Впервые термин был употреблен А.В. Карташевым: См.: Карташев А.В. Революция и Собор 1917-1918 гг. Наброски для истории Церкви наших дней // Богословская мысль. Париж, 1942. Вып. IV.

[30] Кашеваров А.Н. Православная российская церковь и советское государство (1917-1922). – М., 2005. - С. 73; Рогозный П.Г. «Церковная революция» и выборы архиереев в 1917 году // Исторические записки. Вып.7. – М., 2004. - С. 275-324.

[31] Евлогий (Георгиевский), митрополит. Путь моей жизни. – М., 1994. - С. 264.

[32] Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. (Материалы и архивные документы по истории Русской православной церкви) / Сост., автор предисловия и комментариев М.А. Бабкин. – М., 2006. - С. 309.

[33] Там же. – С. 308, 320, 323.

[34] СЕВ. – 1917. - № 10. – С.272.

[35] Там же.

[36] Там же. – С.273-274.

[37] Там же. – С. 277.

[38] ГАСО, ф.1232, оп.1, д.167, л.31-34.

[39] СЕВ. – 1917. - № 10. – С.278.

[40] Там же. – С. 280.

• Переломные точки русской истории