Лунёв Р.С.

Источники и историография

История Смоленского служилого города XVI-XVII века достаточно слабо обеспечена источниками. Поэтому для её реконструкции следует привлекать широкий спектр самых различных источников: литературные повести и сказания, летописные свидетельства; документальные источники. Здесь в первую очередь следует назвать десятни, которые являются основным источником по истории служилых городов. Среди других материалов нужно отметить разрядные записи и разрядные книги, а также кормленые книги, посольские книги, отдельные грамоты различного содержания. Писцовых материалов по истории смоленского уезда не сохранилось. Источники обладают различной степенью полноты и достоверности.

Поговорим о двух полярных оценках роли смольнян в Смуту, одна из которых принадлежит скорей к источникам, другая определенно относиться к историографии. Обе оценки сделаны независимо друг от друга и обе отличаются тенденциозностью.

«Первая точка зрения была высказана в патриотической «Повести о Победах московского государства»[1]. Единственный список этого произведения мы имеем в рукописном сборнике середине XVIII века. Его полное название «Повесть известна о Победах Московского государства, колики напасти подъяша за умножение грех наших от междоусобной брани от поганых ляхов и от Литвы и от русских воров; и как от толик их зол избавил нас Господь Бог наш своим человеколюбием и молитвами Пречистой Его Матери и всех ради святых обращая нас в первое состояние своим человеколюбием. Написано вкратце». Повесть была впервые найдена Г.П. Енином и опубликована им в 1982 г. Публикатор проанализировал содержание и сделал вывод, что «Повесть о победах» написал неизвестный смоленский дворянин, предположительно в 1620-е годы (уже после взятия Смоленска поляками). Хронологические рамки «Повести» описываются походы и службы смоленских дворян детей боярских за период 1606-1625 гг. «Храбрые и мужественные воини, Московского государства, достоверные дворяне града Смоленска»[2] представлены как главные герои Смуты, которые всегда одерживают победы над «ворами»-тушинцами и «ляхами». В целом, в «Повести» дается исчерпывающее описание службы Смоленского служилого города в период Смуты. Несмотря на это, пользоваться ей как историческим источником затруднительно, из-за апологетической оценки Смоленского служилого города.

Поскольку «Повесть о победах» была обнаружена в 1980 году, историк В. Мальцев ничего не знал о ней, когда писал свою книгу «Борьба за Смоленск в XVI-XVII вв.» (1940). Он изобразил Смоленскую оборону 1609-1611 гг. как противостояние двух классов – с одной стороны посадских людей с крестьянами, которые героически обороняли город; с другой стороны «полонофильскую группировку» дворян и детей боярских – сторонников сдачи города полякам[3]. Научная методика монографии Мальцева заметно подчинена конъюнктурным установкам.

В действительности, судьба смоленского служилого города в Смуту была сложнее, чем пытались изобразить Мальцев и безвестный автор «Повести». В период Смуты каждый служилый город имел свою историю свою судьбу. Историю смольнян определили два фактора: во-первых то, что они никогда не примыкали к лагерю болотниковцев, тушинцев и других сторонников самозванца и неизменно оставались верны царю Василию Ивановичу. Во-вторых, они сами принимали довольно активное участие в походах против тушинцев, интервентов и прочих «заводчиков смуты». Сложнее была история вяземского и дорогобужского служилых городов, но и они, в конечном счете, присоединялись к смольнянам во время их многочисленных походов. Вопрос о том, почему именно смоляне стали основной опорой престола Василия Ивановича и выступали против имени Лжедмитрия, следует рассмотреть отдельно.

Смоляне и Лжедмитрий

В самом начале Смуты Смоленск пережил Чуму. Под эти предлогом царь Борис поставил здесь заставы, как только услышал о появлении в литовских пределах самозванца[4]. Поход на Москву Лжедмитрия I не касался смоленской земли. В том, что происходило в городе в период похода Лжедмитрия мы можем судить из обрывочно дошедшего до нас «Дела о шатости в смоленских людях».

Случайно или нет, но именно в Смоленске знали об истинной личине самозванца. Уж не ли это повлияло на их позицию в годы восстания Болотникова?

Обстоятельства восстания делают возможным такое предположение.

Восстание Болотникова началось летом 1606 года, предположительно в июле[5]. До Смоленска оно докатилось в сентябре. 23 сентября войско И.И. Шуйского, Б.П. Татева и М. И. Татищева разбило войско восставших под Калугой в устье Угры. Но в этот же период на сторону самозванца перешли «все городы украинные и береговые», и никакие воинские успехи не могли остановить распространиения Смуты, которая была вызвана социальными противоречиями. «А иные воры в те поры Федка Берсень с товарищи Вязьму и Можайск смутили»[6]. То есть, на сторону восставших стали переходить служилые города на пути из Смоленска в Москву. Стойкость Смоленска в этих условиях можно объяснить вышеупомянутой осведомленностью местных служилых людей о самозванце. Надо отметить, что даже И.И. Смирнов признавал, что измена западных городов была вызвана появлением здесь крупных отрядов восставших. Так объясняли их измену официальные источники. В грамоте: Василия Ивановича в Свияжск Вязьма и Можайск названы в числе городов, где «боясь грабежа и убийства, также страхом пошаталися»[7]. Грамота патриарха Гермогена говорит о служилых городах, которые «забыв Бога и крестное целование, убоявся их грабежев и насилия всякого и осквернения жен и дев, целовали крест (самозванцу – А.М.)»[8]. То, что Вязьма и другие города не изменили царю своей волей, а были насильством присоединены к восстанию, подтверждили поляки на встрече с русскими послами. По донесению Оршанского старосты Андрея Сапеги «Северяне собрався и с ними донские казаки, ходили войною и взяли было Дорогобуж, и Вязьму, и Можаеск, и Борисов город, и Везему, и около Москвы воевали и многие места запустошили, да пришед к Москве стали под Коломенском и Москву осадили»[9].

Выдающийся исследователь восстания Болотникова И.И. Смирнов признал прямую связь измены западных русских городов с появлением здесь «крупных воинских отрядов». Он даже сделал вывод о том, что Смоленская дорога и Тверские земли стали местом продвижения отрядов Болотникова к осажденной уже Пашковым и резанцами Москве. Таким окольным путем бывший холоп вынужден был идти после поражения у реки Пахры в октябре 1606 г[10]. Этот вывод он подтвердил сведениямими приходно расходных книг Иосифо-Влоколамского монастыря. Так, 1 ноября 1606 года «дано на Волоце казачьим головам Лукьяну Хомутову да Тимофею Шарову от добра по пяти рублев от того,онастырских сел не жгли и людей не губили»[11]. Уже 18 ноября « дано по приговору всех соборных старцев монастырским людям, которые в казачей приход в монастыре в осаде сидели, по две гривны человеку, иным по пяти алтын, а иным по гривне, а иным по полугривне, а иным и по алтыну, кои чего довелося»[12]. Даже немногочисленные приведенные документы позволяют усомниться в том, что наличие казачьих отрядов под стенами монастыря можно связать с крупным войском Болотникова. Болотников пришел сод Москву в начале Октября, когда монастырь был ещё в осаде от казаков. Казаки брали с них «на корм» и не очень досаждали сидельцами, предпочитали грабить села. Осаду снял воевода Крюк-Колычев не позднее 27 октября 1606. При этом Болотников уже в начале октября был под Москвой. Имена казаков, которые стояли под Волоком известны. Уже после выхода в свет монографии Смирнова был издан «Пискаревский летописец», в котором сказано о действиях казаков в западных уездах: «Иванко Болотников и Истомка Пашков приходили под Москву из Серпухова и из Коломны, а з другую сторону пошли из Калуги атаман Солома казак, да Васька Шестаков, холоп Андрея Клешнина, а с ними многие дворяне и дети боярские и казаки. И города взяли многие: Боровеск, и Верею, и Борисов, и Можайск и Волок. И как оне пришли под Осипов монастырь, и тут их, Оманом перепоя, старец Дионисий Голицын велел побитии, а от радныз переимати и послати к Москве»[13]. Мнение Смирнова о том, что отпадание западных уездов связано лично с Болотниковым, вообщем, опровергается. При этом его точка зрения о маршруте передвижении болотникова после битвы на Пахре остается весьма вероятной. Приведенные источники говорят нам, что положение в западных уездах было непростым. Не исключено, что Федька Берсень с товарищи, тоже кстати, скорее всего, казаки, смогли смутить Вязьму и Дорогобуж, то есть, привести их к измене. Во всяком случае, именно шатость вязмичей, можаичей и дорогобужан могла привести к тому, что эти города легко вошли в орбиту влияния сторонников самозванца. Смута в западных уездах была явлением более сложным, обусловленным разными процессами внутри служилого города. Слова царских и патриарших грамот о «страхе перед насилием» не охватывают всего многообразья факторов, которые привели к тому, что дети боярские не захотели дать консолидированный отпор. История смуты приводит нам эти факторы во множестве. Кто-то мог откровенно ударится в смуту, кто-то рассчитывал отсидется в поместье, кто-то стремился зашитить «от насильства и разграбления» именно свои владения…

Вероятно предположение, что именно неустойчивая позиция западных повлекла за собой занятие крепостей войсками донских казаков. С ними были «многие дворяне и дети боярские», но они были в основном из неблагополучных северских уездов. Вязьма, Можайск и другие города неизменно оказывались в том положении, о котором писал Гермоген: «которые городы, забыв Бога и крестное целование, …целовали крест, и те городы того же часу пограблены, и жены и девы осквернены, и всякое зло над ними содеялось»[14]. Вряд ли эти слова были только идеологическим ходом. В этих условиях Смоленск, как единственный форпост не занятый казаками, приобретал особое значение для борьбы с повстанцами в этом регионе.

Повесть о победах Московского государства» говорит, что как только к смоленским служилым людям пришла весть о поражениях Василия Ивановича и разорении Московского государства, Начаша в Смоленске дворяне и земцы и все ратные люди совет совещати, како бы им царю помощь подати и государство Московское очистити от тех воров от Москвы отогнати»[15]. Новый летописец подтверждает, что смоляне «возопиша единогласно, пойдоша под Москву, выбрав себе старейшину Григория Полтева»[16]. То есть, поход к Москве в обох источниках представлен, как инициатива самих служилых людей смоленского уезда. Патриарх Гермоген писал, что «многих добрых детей боярских» прислали к Москве «Смоленского города дворяне и дети боярские и всякие служилые и посадские люди и из уезду все православные христиане», то есть вся смоленская земля выступила в едином порыве. Только «карамзинский хронограф отмечает инициативу воеводы: «А прислал их на очищение Московскому государству Михайло Борисович Шеин»[17], при этом его автор явно не был осведомлен о смоленских делах, поскольку М.Б. Шеин стал воеводой Смоленска гораздо позднее.

Их выступление при этом не было спонтанным – судя по источникам, царь Василий Иванович рассчитывал на смолян и скоординировал их действия со своими войсками. «Тое же осени послал царь Василий против смолян князь Данила Ивановича Мезецкого, да Ивана Никитина сын Ржевского, а под Волок послал против смолян же другою дорогою окольничего Ивана Федорова Крюка-Колычева»[18]. Князь Мезецкий и Иван Ржевский были посланы встречать смолян у Можайска. «И Иван Ржевский бил челом на князь Данила Мезецкого о местех, и велено Ивану быть к Москве. А ко князю Данилу писано от государя, что Иван взят не для мест, что били челом а него ратные люди»[19]. В результате ли местнических прений, или по какой другой причине, но впоследствии князь Мезецкий в источниках не упоминается, и встречал смолян у Можайска один Крюк-Колычев. Это сильно задержало действия отряда. Тем не менее, Иосифов монастырь был освобожден им уже в конце октября. Правда, правда, ещё 1 ноября город Волок находился в руках у казаков[20]. Тем не менее, очищение Московского государства продолжалось. Смоляне выступили к Москве, «идучи же грады расчистили, Дорогобуж и Вязьму». Служилые люди этих городов «поворотили» к Москве и начали формировать свои отряды против повстанцев[21]. Интересно, что автор «Повести» о Дорогобуже и Вязьме ничего не вспомнил. Он начинает описание боев с того, как смоляне «приидоша на некое место зовомое Царево-Займише и ту множество воровских людей побиша и живых поимаша, и до конца их оттоле изогнаша и место очистиша»[22]. Дорогобуж, Вязьма и Царево-Займища составляют города по пути из Смоленска к Москве. К сожалению, датировать очищение этих городов мы не можем. Не известно точно, когда смоляне осадили Можайск. По словам Повести, в Можайске сидел сам Юрий Беззубцев – лидер Путивльских дворян и казаков, известный деятель Смуты.В Можайске «прииде им на помощь Иван Федорович Колычев, зовомый Крюк, с пешими людьми, с Важанами и с лучным боем»[23]. Здесь автор Повести рассказывает интересную подробность о союзниках смолян. Вряд ли Василий Иванович смог бы в тяжелой ситуации отрядить с Москвы отдельное войско. Судя по всему, войско было набрано Крюком-Колычевым в области Вага, которая тогда принадлежала царю (доходы от неё шли «в казанский и в мещерский дворец»[24]). Не в этом ли ключ к словам «Иного сказания»: «проиде тогда к царствующему граду Москве сила из Смоленска града, да з Двины с Колмогор двесте стрельцов»[25]? Тот же источник дает высокую оценку двинским стрельцам, говорит о том, что именно они навели «страх и ужас» на мятежников. Между тем, другие источники об этих стрельцах не упоминают. Не были ли эти Двинские стрельцы то же, что и лучники-важаны из войска Крюка-Колычева? Летописец ведь не всегда бывает точен в терминах. К тому же, о пеших воинах - даточных людях из дворцовых земель Севера России мы вообще имеем мало сведений. Интересно известие в Разрядной книге Полоцкого похода от 23 сентября: в этот день государь отправил воевод в Вятку, Кострому, Галич, Балахну и другие северные земли «збирати пеших людей». Требовались люди «на конях, в саадацех, которые бы люди были собою добры и молоды и резвы, из луков и из пищалей стреляти горазди, и на ртах ходить умели, и рты у них были у всех, и наряду б у них было саадак или тул с луками и з стрелами, да рогатина или сулица, да топорок»[26]. Если такие же требования были к ополчению важан (а краткое описание «Повести о победах» показывает как раз ополчение такого рода), то понятно, почему 200 человек могли успешно действовать против воровского войска. Богатой Важской волостью в Смутный период стремились владеть многие. Кроме природных благ она давала прекрасные воинские ресурсы.

15 ноября смоляне и важане «Можайск взяли и многих воров побили и предерекомого вора Юшка Беззубцева со многими ево советники взяли живых и к государю к Москве привели»[27]. Упоминание «Повести» о пленении Юрия Беззубцева смолянами заставляет вернутся к старому спору о его судьбе после восстания Болотникова. 5 декабря Василий Иванович писал «бояры и воеводы наши тех воров всех побили наголову, а Истомку Пашкова, да Митьку Беззубцева и многих атаманов и казаков живых поймали и к нам привели»[28]. Однако разрядные записи гласят: «Ивашко Болотников и Юшко Беззубцев с воры з достальными побежал в Калугу»[29]. Впоследствии Юрий Беззубцев упоминается Буссовым и Массой в осажденной Калуге. Известие Повести позволяет усомнится,что Василий ивнович сознательно исказил факты. Могло быть другое – Дмитрий Беззубцев (вероятно родственник путивельского атамана), действительно сидел в Можайске и был захвачен в плен смолянами. Когда писалось «Повесть», многое уже подзабылось и автор её дал пленнику имя известного сподвижника Болотникова. Правда, «можайских сидельцев атаман вольных стрельцов» известен, им был Иван Горемыкин. Он прямил государю и принес ему свою вину и вины своих сподручников[30]. Но нельзя отрицать, что Беззубцев мог находится в Можайске вместе с ним. Ведь Горемыкин не сразу смог сдать Можайск смолянам и важанам, должен был совещатся с товарищами.

Таким образом была расчищена смоленская дорога. Войско Крюка-Колычева и Григория Полтева могло беспрепятственно пройти к Москве. Какова была численность этого отряда? В войске Крюк-Колычева было, как известно, 200 важан, а затем пришло ещё 200 даточных. Численность смолян известно из челобитной Д.П. Дернова времен царя Алексея Михайловича. «При государе, царе и великом князе Василии Ивановиче всея Руссии, выбрано смольян шестьсот сорок человек и я, холоп твой, в том выборе был на всей службе в Московском походе, и по Калугою з бояры и под Тулою с царем»[31]. Дмитрий Петров был верстан окладом 250 четей «в отцово место, а отец за старостию от службы оставлен»[32]. Но кроме того в походе могли участвовать некоторые вязмичи и дорогобужане. Карамзинский хронограф сообщает, что «из Смоленска пришли смолняне дворяне и дети боярские, и смоленские стрельцы»[33].

Получается достаточно значительное войско (около 1000 человек). Приход смоленского войска совпал с переходом на сторону Василия Ивановича рязанцев. Это произошло 15 ноября, в день взятия Можайска[34]. Смолянам было велено быть к Москве 29 ноября. Не удивительно, что их выделили в отдельный отряд и назначили им воевод. «А как пришли смоляне и у них были воеводы: боярин князь Иван Васильевич Голицын, да окольничий Михайло Борисович Шеин, да окольничий Иван Крюк Федорович Колычев, да Григорий Иванович Полтев»[35]. Разместили смолян, по словам «Повести», в «Новодевичьих слободах». Туда к ним «прииде государев воеода Скопин-Шуйский». Вместе с смолянами он смог разбить мятежников «в Коломенском и в Заборье»[36]. Автор «Повести» весьма почитал воеводу Скопина и потому стремился удревнить историю его совместной со смолянами службы. В действительности, смоляне попали под начало другому воеводе – И.И. Шуйскому, брату царя, как об этом прямо говорят Разряды. «А как пришли к Москве смоляне, и иные городы, и царь Василий велелим быть з бояриным и со князем Иваном Ивановичем Шуйским с товарищи. И бояре, князь И.И. Шуйский, да кн. В.В. Голицын, да М.Б. Шеин, да окольничий И.Ф. Колычев с теми людьми пришли на воров в Коломенском»[37]. Впрочем, возможно, автор «Повести» не сильно погрешил против истины. Основной список Разрядных записей за смутное время показывает разделение на два полка: «Наперед шел в полку бояре и воеводы – князь Иван Ивановия Шуйский, да князь Иван Васильевич Голицын, да Михайло Борисовия Шеин; в другом полку бояре и воеводы: князь Михайло Васильевич Шуйский, да князь Андрей Васильевич Голицын, да князь Борис Петрович Татев»[38]. Скопин-Шуйский вполне мог быть главным воеводой над обоими подразделениями, но действовал отдельно от смолян. 2 декабря «назавтре по приходе смолян» (дело в том, что смоляне продолжали прибывать в Москву с 29 декабря по 1 января) «Михайло Васильевич Скопин-Шуйский поиде к Коломенскому на воров. Смольяне же поидоша к нему в сход»[39]. Видимо, численное превосходство Смолян во втором полку было значительным, раз даже официальная летопись отождествила весь полк с ними. Болотников встретил полк Скопина в деревне Котлы. В ходе боя его войско отступило в Коломну, где сидело до взятия города 5 декабря. Болотниковцам удалось спастись. Осттаки их войска были окружены и сожжены в деревне Заборье. В этом. Видимо, участвовал полк Скопина. Который затем вернулся в Москву, а полк И.И. Шуйского был направлен на преследование остатков войск Болотникова. «Северские люди [побегоша] и смольняна гнаша по них и множество их побиша, а иных поимаша, а иных мразом и и студению по лесам изомроша»[40]. Впоследствии смоляне участвовали в походах под Калугу и под Тулу. Все перечисленные факты показывают, что они внесли действительно большой вклад в разгром войска Болотникова. Царь Василий Иванович «их жаловал и их службу и раденье пред всеми похвалял»[41]. Под Тулой они удостоились новой чести – Василий Иванович «близ своих царских шатров повеле смолянам ставиться, видя их к себе многую службу и радение, и многим дворянам града Смоленска повеле близ себя, государя бытии. И за сторожевом смолян сам государь почи»[42].

Возникает вопрос – почему именно смоляне, а не представители других служилых городов в решительную минуту помогли Василию Ивановичу? В разное время историки отвечали на этот вопрос по разному. Самое интересное, что и здесь находилось место концептульным и идеологическим установкам.

«Повесть о победах Московского государства» объясняла поведение смолян их нравственными качествами, особой доблестью и мужеством. Когда смоляне видели, как их государя увозят в плен из-под Смоленска, «болшим плачем рвущеся, понеже бо он, государь, изо всех градов смольянам любяще за их многие службы и радение»,[43]пишет «Повесть» (курсив мой – Л.Р.). Царь Василий Иванович, по словам «Повести», был «благочестив и милостив ко всем, велие попечение имея о святых Божиих Церквах и о православной христианской Вере и о христолюбивом своем воинстве»[44]. Таким образом, автор «Повести» видел причины преданности смолян в их нравственных качествах, а расположение к ним Василия Ивановича считал естественным отношением благочестивого и милостивого царя к своим доблестным воинам.

В последующей историографии поход смолян остался незамеченным. Первым, кто обратил внимание на него, был С.М. Соловьев. Он считал, что «на юге увлеченные примером энергических людей – Ляпунова, Сунбулова, Пашкова, - жители бросились на сторону самозванца», а в тверских землях жители присягнули ему только «вследствие упадка духа и нерешительности». Положительным примером для них стала Тверь, где энергично действовал архиепископ Феофил. Так что у Соловьева приверженность к Василию Ивановичу или к самозванцу объясняется позицией авторитетных и выдающихся личностей. В этом выводе есть много верного. Правда, в Смоленске Соловьев прямо не указал местных лидеров и объяснил его прямое стояние к царю Василию иными причинами: «Смольнянам, говорят современники, поляки и литва были враждебны, искони вечные неприятели, жили смольняне с ними близко и бои с ними бывали частые: Поэтому смольяне не могли ждать хорошего от царя, который был другом поляков и за помощь, ему оказанную, мог уступить Смоленск Польше. Как скоро узнали в Смоленске, что из Польши готов явится царь, ложный или истинный, новый или старый, всё равно, ибо никто ничего не знал подлинно, то немедленно служилые люди собрались и пошли под Москву, выбрав себе в старшие Григория Полтева, на дороге очистили от Лжедмитриевцев Дорогобуж и Вязьму»[45]. Здесь у Соловьева присутствуют и скрытые цитаты из источников (Нового Летописца и Карамзинского хронографа) и собственные измышления. Надо сказать, что приведенные слова Карамзинского Хронографа о вражде смолян и Литвы относятся ко времени 1612 г., когда по их земле прошла война, и Смоленск был взят. К моменту восстания Болотникова вряд ли можно говорить о частых стычках – государства были в мире более 20 лет и никаких обострений на границе не допускали. Вольные набеги шляхтичей начнутся позже. О том, что новый Лжедмитрий скрывается в литовских пределах, смоляне могли и не знать; а вот о подлинности Лжедмитрия им как раз могло быть известно более, чем другим городам, о чем говорилось выше. Хоть мы и не можем признать полностью убедительными доказательств Соловьева, но сам его вывод интересен. Возможно, смолянам были извещены своевременно планы Лжедмитрия о передаче Смоленска во владение литовскому королю. Это могло повлиять на их отношение к самозванческой интриге. Во всяком случае, Соловьев правильно сделал акцент на мнение смолян о личности самозванца. Правда, их отношение к полякам и Литве здесь могло играть второстепенную роль.

Последующие историки не рассматривали специально поход смолян и не придавали ему особого значения. Гораздо более значимым им казалась измена рязанцемв и Истомы Пашкова. Этот вывод легко был заимствован советскими историками.

Мальцев рассмотрел поведение смолян задолго до появления монографии Смирнова. Однако он уже исходил из постулата, что восстание Болотникова носило характер борьбы крестьян против феодалов. На первый план для него выдвигались не отношения с самозванцем, а классовые интересы. Мальцев обратил внимание на пассивное поведение смолян во время их походов против тушинцев и сделал заключение, что смоляне были верны «Василию Шуйскому» только когда участвовали в подавлении восстания Болотникова. Позицию смолян он объяснил логикой классовой борьбы[46]. При этом, Мальцев пытался через оклады смолян показать их наиболее обеспеченными феодалами. Он был первым, кто ввёл в научный оборот смоленскую десятню 7114[47].

Десятня сохранилась в поздних списках начала XVIII века. Тому списку, который использует Мальцев, предшествует заголовок: «Смоленск. Выбор. Выше статей. Государево, царево и великого князя всея России жалование емлют из четверти. По государеве грамоте за приписью дьяка Истомы Карташова велено учинить оклад в 114 году за Литовскую службу»[48]. Преамбула десятни не сохранилась. Далее следует перечень 1217 детей боярских, с указанием земельных окладов. Мальцев считал этот заголовок преамбулой ко всей десятне[49], хотя он очевидно стоит после слов «выбор». Он обратил внимание, что в период царствования Василия Ивановича в 114 году (май-лето 1606) никакой «литовской службы» не было. Он счел возможным сделать вывод, что датировка десятни – результат сознательного искажения позднего переписчика, который стремился представить новые оклады смолян жалованием за смоленскую Оборону 1609-1611. «Сама же десятня – заключил Мальцев – должна быть отнесена к зиме 1606 (т.е. к 7119), когда новые оклады могли быть даны только при подготовке смолян под Москву против Ивана Болотникова»[50]. На основе этого неясного и неконкретного вывода, Мальцев построил всю интерпретацию смоленской десятни. Мальцев указал, что окладные статьи детей боярских городовых имеют внутри себя подзаголовки: «дети боярские, которые были у архиепископа», «дети боярские верстания 113 году», и «дети боярские, которые служат с отцова поместья». Во вторую статью, считал Мальцев, вошли те «дворяне», которые не получили новых пожалований за подавление восстания, и остались при прежних окладах 113-го года. И хотя этот вывод не совсем ясен (похоже, Мальцев считал, что верстание всех служилых людей проводилось каждый год?), Мальцев пошел дальше, и считал, что всех, кроме верстанных 113 года, можно считать участниками карательного похода. Таким образом, в походе к Москве, по его мнению, участвовали «весь выбор и все дворовые и большая часть городовых, с преимуществом крупных окладов»[51]. Этим Мальцев хотел показать, что именно «крупные помещики участвовали в подавлении крестьянского восстания и «смоленское дворянство в 1606 выступило, как наиболее реакционная часть русского дворянства, в самую критическую минуту спасшая московсое правительство от разгрома её крестьянской армией»[52]. Данные о численности смолян впоследствии не подтвердились после находки и публикации челобитной Дернова. Но главной ошибкой Мальцева стало мнение о прямой зависимости материального положения служилых людей от величины их поместных окладов. Мальцев считал материальную обеспеченность смолян причиной их преданности Василию Ивановичу летом 1606. Впоследствии, по его теории, они «изменили» «московскому правительству», поскольку оно не смогло обеспечить их «классовые интересы»[53].

Выводы Мальцева не подвергались критике. Они нашли своеобразное отражение в книге Б.Н. Флори «Польско-литовскоая интервенция в России и русское общество»[54]. Он считал, что восстание Болотникова стало переломным этапом в истории Смоленского служилого города. «В начале XVII в. положение смоленских помещиков не отличалось от положения ряда других уездных корпораций русских окраин. Они не имели никаких представителей в составе «государева двора» и принадлежали поэтому к менее полноправной, подчиненной части формирующегося дворянского сословия. Положение, однако, изменилось, когда смоленская рать сыграла едва ли не решающую роль в освобождении осенью 1606 г. столицы от войск Ивана Болотникова»[55]. Изменение, по мнению исследователя, состояло во вхождении смолян в «государев двор», появление чинов – выбор, городовые и дворовые, появление четвертного жалованья для смолян[56]. При этом, Флоря не стал, вслед за Мальцевым, использовать материалы Смоленской десятни. Очевидно, выводы его предшественника о происхождении и назначении десятни, не показался ему исчерпывающим. Интересно, что Флоря не стал искать никаких «объективных» причин верной службы смолян в период подавления восстания Болотникова. При этом, их дальнейшую преданность Василию Ивановичу он объяснил именно новыми пожалованиями за их поход к Москве[57]. Таким образом, вопрос остается открытым.

Для ответа на вопрос о взлете смолян во время событий 1606-07 годов важно понимать, что по своему экономическому положению они не отличались от других уездных детей боярских, многие из которых если и не перешли на строрну самозванца, то занимали пассивную позицию. Поэтому разумно рассмотреть историю их взаимоотношений с лажным Дмитрием Ивановичем и царем Василием из рода Шуйских.

Основным источником по этой теме остается смоленская десятня 7114. Её преамбулу следует считать утраченной. Подзаголовок статьи выбора – единственное, что говорит о её назначении. Вопросы вызывает её вторая часть – «по государеве грамоте за приписью дьяка Истомы Карташова велено учинить оклад в 114 году за Литовскую службу». Проблему «литовской службе» так и не удалось прояснить. Однако есть признаки, что речь идет о верстании, которое проводил Лжедмитрий Iосенью 1605 (т.е. как раз в 7114).

Об этом верстании мы имеем несколько свидетельств в источниках. О нем есть запись в разрядных книгах: « а в городах дворян и детей боярских велел для прелести верстать и давать им оклады большие»[58]. О нем же писал арзамасский летописец Баим Болтин: « А в 114 году, хотя всю землю прельстити и будто всем людям миолость показати и любимым бытии веле все городы верстати поместными и денежными окладами»[59]. О том же сообщает Бельская летопись[60]. Причины и характер «верстания 1606» был впервые поставлен в статье Воробьева[61]. Для исследования привлечена не толкь десятня Водской пятины, но и аналогичные документы по 3-м другим пятинам – Деревской, Бежецкой и Обонежской. Введение в научный оборот нового комплекса источников позволило расширить представления о целях и задачах десятни. Формуляры десятин говорят о размере прибавок к окладам, на основе чего можно судить о размерах прежних окладов. Исследование позволило прояснить смысл слов о «прелести» и выявить негативные последствия верстания. Во-первых, воровское верстание изначально проводилось в целях коренной ломки службы «по отечеству», то есть системы назначения окладов с учётом заслуг всего рода. Ломка происходила «сразу по двум позициям, - и в отношении старослужащих и в отношении служилых новиков»[62]. Во-вторых, резкое повышение окладов (придачи составляли от 40 до 929 четвертей) во многом определили будущее несоответствие поместных окладов и реальных земельных дач. До верстания в Новгородских землях существовало 36 статей поместных окладов от 50 до 700 четвертей. При этом доля наиболее крупных окладов была незначительна, и едва превышала суммарный итог в 2 %. Тоже можно сказать и о доле мелких поместных окладов (50-90 четей). После верстания оклады были распределены по 13 статьям, «доля наиболее крупных окладов разом выросла почти в 8 раз, и превышала 17 %. Наиболее частым стал оклад в 400 четвертей (18,8 %), к нему превышала внушительная группа высоких по меркам XVI века поместных окладов 300-350 четвертей – 24,5 % и 450-500 четвертей (21,4 %). Напрочь исчезли оклады меньше 100 четвертей, а оклады в 100 и 150 четвертей теперь составляли абсолютное большинство (32 %)»[63]. Последствия реформы Лжедмитрия стала неизбежные ножницы поместных окладов и земельных дач. "Пересмотр окладов в условиях Смуты и иностранной интервенции был бы губителен для русской государственности, так как неизбежно привел бы к широкому возмущению дворянства. Возможным стал только один путь: приняв в качестве исходного рубежа новую, самозванческую систему поместных окладов награждать служилых людей более скромными окладами, что делал царь Василий Иванович Шуйский»[64]. Некоторые признаки десятни 7114 позволяют атрибутировать её, как десятню воровского верстания». Во-первых, здесь фигурирует та же унифицированная шкала окладов, что и в десятнях Новгородских пятин: 100,150, 200, 250, 300, 350, 400, 450, 500, 550, 600 и 700 четвертей. Во-вторых, во фразе «по государеве грамоте», явно упущено имя «государя». В-третьих, здесь фигурирует дьяк Истома Карташев. Он же фигурирует в десятне Водской пятины 7114 года. «Лета 7114-го сентября в 27 день по наказу, за приписью дьяка Василия Янова и по грамоте, за приписью дьяка Истомы Карташева…»[65]. Василий Янов был при Лжедмитрии думным дьяком Разрядного приказа[66]. Истома Захарович Карташев был в то время дьяком Новгородского Разряда. При царях Василии и Борисе он занимал должность второго дьяка разрядного приказа[67]. Стало быть, единственная датировка говорит о том, что десятня отразила в себе элементы верстания Лжедмитрия. При этом, саму десятню следует отнести ко времени царя Василия Ивановича. Её датировку можно проверить по данным о её составителях. В конце десятни – «У подлинного списка припись дьяка Ивана Мунахова. Справка подьячего Ивана Максимова». Сведений о службе подьячего Ивана Максимова за 7114 мы не имеем[68]. По поводу Ивана Мунахова нужно обратить внимание на сноску Мальцева: «По Вахромеевскому списку: Бунакова. Иван Бунаков был дьяком в Смоленске при воеводах князьях И.С. Куракине и В.А. Звенигородском с 1606 по 1608 год»[69]. Надо заметить, что Вахромеевский список (ОПИ ГИМ, № 136), судя по разночтениям, которые привел Мальцев, гораздо достовернее, чем тот список, который он опубликовал без выходных данных. Потому мы думаем, что составителем десятни был всё же Смоленский дьяк Иван Бунаков. Судя по Разрядным записям, на которые сослался Мальцев, он был назначен в Смоленск в начале царствования царя Василия. Сначала он служил там с воеводами И.С. Куракиным и князем Звенигородским, и вторым дьяком С. Ефимьевым. Затем – с М.Б. Шеиным, П.И. Горчаковым и вторым дьяком Никоном Алексеевым. Его имя в последний раз упомянуто к грамоте московских воевод к царю относится к зиме 1608-1609 гг., после чего в смоленском делопроизводстве фигурирует только второй смоленский дьяк, Никон Алексеев, вплоть до 1611 г[70]. Таким образом, лето 1606 – зима 1608-09 гг. есть период службы Ивана Бунакова в Смоленске, а другие его службы нам неизвестны. Видно, в этот период, вероятнее всего – в Смоленске, была составлена десятня. Она могла быть составлена и до и после разгрома войск Болотникова. Её целью было закрепить за смолянами четвертное жалованье, а также подтвердить пожалования воровского верстание. Подтверждение этих пожалований отнюдь не значит, что смоляне восприняли печально известное верстание положительно. Обратимся к таблице.

Таблица

Поместный оклад:	Кол-во	% к итогу
700	1	0.1
600	3	0.3
550	2	0.2
500	134	14
450	132	13.8
400	166	17.4
350	147	15.4
300	129	13.5
250	78	8.2
200	77	8.1
150	53	5.6
100	31	3.2
Итого:	953	100

 К сожалению, нам неизвестно, каковы были оклады до верстания. Доля крупных окладов не увеличилась или увеличилась незначительно и составила в сумме 0.6 %. Слишком резкого увеличения окладов удалось не допустить. Тем не менее, самое большое количество служилых людей было поверстано окладами в 400 четвертей. (17,4%). Как и в десятнях Деревской, Бежецкой и Обонежской пятины большие группы были поверстаны окладами в 300-350 четвертей (28,9 %), и 400-450 четвертей (27.8 %). Эти три группы составляли очевидное преимущество. Самые невысокие группы окладов 200, 100 и 150 четвертей составляли 8,1, 5.6 и 3,2 %% соответственно. Это говорит о том, что в Смоленске происходило такое же верстание «окладами большими» как и в Новгороде. Было создано аналогичное расхождение поместных окладов и земельных дач. Колоссальная разница окладов и поместных дач не была преодолена в ходе Смуты. Смолянин Кошелев Иван Афонасьев жаловался впоследствии королю Сигизмунду, что у него «старого моего поместья 48 четвертей, а оклад мне 400 четвертей»[71]. Кстати, в списке десятне Кушелев значится с окладом в 250 чети. Интересно, на чьей службе он заработал прибавку к окладу? Некий смолянин Федор, также говорил, что «помесной дан ему оклад 500 чети, а в даче-де за ним в смоленском уезде в Долгомоском стану 60 чети»[72]

Вероятно, также, как и в Новгородских пятинах, был нарушен исконный принцип верстания – когда учитывалось не только личная выслуга, но и «Отечество» служилого человека, т.е. служба его предков[73]. По мнению В.М. Воробьева, дворяне и дети боярские новгородских пятин «приняли новое верстание. Но уже через год они позволили В.И. Шуйскому свергнуть самозванца и тем самым положили конец отступлению от принципов отечества при верстании поместными и денежными окладами»[74].

Отношение смолян к самозванцу проявилось позднее – в период восстания Болотникова.

Смоляне по словам всех источников, выступили в поход добровольно и воеводу выбрали из своей среды. Карамзинский хронограф называет его полное имя «А воевода у них у всех был Григорий Михайлов сын Полтев»[75]. В разрылных записях он назван «Григорий Иванов сын Полтев». Выбор его на должность воеводы весьма показателен. Впоследствии Григорий Полтев стал 4-м воеводой в полку смолян, вместе с князем Голицыным, Крюк-Колычевым и М.Б. Шеиным. В дальнейшем он стал думным дворянином, участвовал в походах под Тулу и под Калугу, но ничем себя не прославил. Полтевы занимали первую строку в большинстве ранних смоленских десятен, что говорит о значении этого рода в системе службы по Отечеству[76]. В начале списка 7082 указаны «Борис да Федор Васильевы дети Полтевы, приведены из Медыни»[77]. В списке недорослей также указаны «Дмитрий да Исак Ивановы дети Полтевы»[78]. Наконец список новиков 7104 года открывает «Елизарей Григорьев сын Полтев»[79]. Приоритет рода Полтевых сохранялся и после Смуты[80].

Выбор воеводы показывает, что хотя многие смоленские роды были «отечеством молоды», службу предков здесь чтили. Это не столь удивительно. Ведь большинство смолян всё-таки были из детей боярских, которые веками служили Москве. Естественно, они стремились сохранить свое превосходство среди потомков попов и зачинщиков. Да и самим выходцам из приборных людей должны были понимать, что, в конечном, счете новая система не позволит им предать выслуженные чины и поместья потомкам, если по Божьему попущению они окажутся «головой и собою» добры не в достаточной степени. Большим успехом смолян можно считать то, что они сохранили единство служилого города в выступлении против Болотникова. Это единство было обеспечено веками и заложено ещё в период верстания XVI столетия. В конечном счете, это послужило самим смолянам. Их служилый город оказался в почете у Василия Ивановича. Самозванческие оклады 7114 были подтверждены. Судя по всему, именно при Василии Ивановиче за смолянами закрепилось право на четвертное жалование. Да и упоминание помощи смолян в Разрядной книге не случайно. Отныне установился более высокий статус Смоленской службы в системе службы «по отечеству».

Я нарочно рассмотрел вопрос об отношениях смолян с Лжедмитрием и Василием Ивановичем, поскольку этот вопрос самый сложный и менее других прослеживается в источниках. Конечно, поход смолян на Москву имел множество различных аспектов. Другие факторы, которые также сыграли свою роль, уже были упомянуты выше. Это и осведомленность смолян о самозванческой интриге, и противоречия между детьми боярскими с одной стороны и казачеством с севрюками с другой. Тут сыграло роль то, что смоляне смогли не сдать крепости, не допустить неприятеля в свой уезд, в отличие от других служилых дворян западных уездов. И в этой связи вспоминается ещё одно обстоятельство. Смоленск был довольно крупным служилым городом, но при этом смоляне не входили в состав государева двора, в отличие от соседей – вязмичей и дорогобужан. Это обстоятельство было и стимулом и тенденцией к усердной службе. При этом сомнений – какому государю служить7 – у них не было.

Судьба смолян от похода под Калугу и до осады Москвы тушинским войском прослеживается с трудом. В «Повести» нет упоминаний об участии смолян в неудачных для их стороны битвах под Болховым и под Ходынкой, хотя эти битвы там описаны. Сказано лишь, что Царь стоял «с смольняны, и з дорогобужаны, и с ростовцы, и з брянчаны и з беляны на месте, рекомом Ваганкове стояша. И тогда государевы люди, смольяне и иные городы, литовских людей от Москвы отогнали, и многих побили, и живых побрали, и гнали их до Тушина, до самых табор, и множество их побивши к государю возвратишися»[81]. Может, автор Повести сознательно не стал упоминать об участии смолян в проигранных сражениях и рассказал лишь, как они остановили наступление тушинцев на Москву. А может, смоляне и другие западно-русские города действительно постоянно находились при государе в Москве. О месте смолян в походах под Тулу и под Калугу в соответствии с Разрядами мы не знаем. Но вышеприведенные слова «Повести о победах» можно понимать, как указание на то, что смоляне вошли в состав Государева полка[82], который был сформирован, когда царь Василий Иванович принял участие в тульской осаде. Это было очень высокое место для служилого города. В таком случае можно действительно говорить о высокой степени доверия Василия Ивановича к смолянам и близким служилым городам, и о том, что составляли его личный отряд вместе со стольниками, стряпчими и московскими дворянами. Но если и существовал столь тесный союз, он держался только до того, как смолянам и белянам была поручена миссия - отконвоировать послов Речи Посполитой и семейство Мнишеков до границы, которую они с успехом провалили.

Борьба с тушинцами

После осады Москвы войсками второго самозванца значительная часть смолян осталась с царем в Москве и прошли все испытания осады тушинским войском. Немалая их часть оставалась и в уезде. Возможно, некоторые смоляне были отпущены по домам уже после тульского взятия. Для нас интересен поход смолян и ближних служилых городов от Москвы к литовской границе, когда они сопровождали семейство Мнишеков и посольство от шляхетской республики. Царь Василий Иванович поручил это им по двум причинам. Во-первых, это было очень ответственное поручение. Значимость Марины для новой самозванческой интриги для всех была очевидна. Понятно, что в качестве эскорта царь стремился видеть то войско, которому он в большей степени доверял в последние годы. Была и вторая причина. Как бы преданы не были смоляне, беляне и вязмичи, но держать их на московской службе долго было нельзя. По стране расползался мятеж, который перерастал в неофициальное, но фактическое вражеское вторжение. В этой ситуации западный регион не должен был лишится поместного ополчения. Воеводами царь назначил Долгорукого и Бориса Собакина[83]. Кроме Мнишиков следовало отправить в Литву послов Николая Олесницкого и Александра Гонсевского. Были приняты меры предосторожности – послов вели окольными путями. «И проводиша их до Переславля-Залесского, и от Переславля надвое поидоша: со Александром Гашевским на Торопецкие места, а с Юрьем Мнишеком Сендомирским…»[84]. За этим в Повести идет пропуск текста. Но из послания смоленских воевод и из самой повести следует, что эскорт Мнишеков шел через Белую. Решение не везти поляков напрямик по Смоленской дороги было разумным. Уже в конце июля в Погорелом городище поймали гонцов от самозванца в Торопец, Великие Луки, Завалочье и Невль с приказом не пускать послов. Об этом воеводе Долгорукому (который сопровождал Олесницкого) написали главы другого эскорта – Борис Собакин, Воин Дивов и дьяк Дмитрий Раковский[85]. Воин Зыков сын Дивов был смоленским выборным дворянином с окладом 500 четвертей[86]. По родословным источникам он был племянником того самого Образца Дивова, смоленского пристава. Однако как раз через Торопец Александра Гонсевского провели спокойно. Да и вряд ли Велижский староста интересовал тушинцев. А вот Собакину и Дивову пришлось нелегко, как только они достигли Бельских земель. Автор повести ограничился кратким сообщением «И не доидоша до Белой за 15 верст, той же окаянный Юрий Сендомирски, … посла к польским людям, повеле на государевых людей с боем придти и побити. И по его злому умыслу приидоша на государевых людей многие королевские люди и государевых людей многих побиша и живых побраша»[87]. Лаконичность «Повести» при описании похищения Марины Мнишек не случайна. Собакин и Дивов писали смоленским воеводам Шеину и Горчакову почему им не удалось справится с «королевскими людьми»: «Беляне, Вязмичи, Дорогобужане смолняне для посольского сопровождения и те деи дети боярские от них разьехались по поместьям». В Смоленске пытались исправить ситуацию – им на встречц отправили отряд смолян во главе с Елизарием Безобразовым и брянчан и серпян во главе с Алексеем Зубовым. Встретиться с эскортом эти отряды не успели. Олесницкий и Мнишек остановились «у Пречистой в Верховье» и там стояли «на дном стану два дни, а их Деи не слушали». К 16 августа оставалось только 50 человек дворян и детей боярских и стрелецкая сотня Будая Болтина. В это время поляки согласились ехать далее. Воин Дивов и Раковский с «передними людьми» поехали вперед, а Борис Собакин остался дожидаться послов. Как раз в этот момент на стан напали литовские люди. Воин и дьяк Раковский видели только беспорядочную толпу бегущих детей боярских и стрельцов. Их преследовали литовцы, среди которых можно было разобрать посольские возки. Дмитрий Раковский «кинулся к литвину в возок». Воину Дивову удалось спастись с шестью детьми боярскими. Отсутствие дисциплины в отряде позволило тушинцам выкрасть свою «царицу». Впервые с начала Смуты смоляне проявили слабость, разъехались по поместьям тогда, когда на них рассчитывал государь. Смоленские воеводы послали на поиск послов «голов с сотнями, Григория Кокошкина, Ивана Бестужева, с дворянами ж и с детьми боярскими и с архиепискупами и с монастырскими служками»[88]. Несколько сотен (как следует из текста) человек послали не случайно. Тушинские отряды находились близко от Смоленского уезда. Незадолго здесь прошел со своим войском Ян Петр Сапега. В таких услов ях разведданные о том, что «воинских людей в литовских порубежных городах нет нигде», и что «по литовским по рубежным городам пришли королевские листы, чтоб воровских воинских людей на Смоленские места не пропущали»[89], могла лишь частично успокоит воевод. Их опасения вскоре подтвердились. 20 августа воеводам сообщили, что посол с Мнишеками ушли в Царево-Займище, где находился крупный отряд «гетмана» Сапеги и отбить их не было никакой возможности. Тогда же стало известно что «воры собрались близко Белые, в селе в Воскорине, со всех волостей, а хотят с вяземскими людьми приходити к Белой, к посаду и к городу». Пришла весть и о Борисе Собакине. Оказывается, он был задержан в Белой посадскими, «для воровских людей к Белой приходу». Воеводы спешно послали в Белую две стрелецкие сотни. Но этот отряд так и не дошел до города, где «посадские люди своровали, вору крест целовали и город сдали». На этот раз смута подобралась к самым границам Смоленска. Письмо смоленских воевод об этих событиях дошло до нас не целым, оно заканчивается словами «и воры в Бельском и в Смоленском уезде….близко…детей боярских приказчиков и крестьян приводят к крестному целованию»[90]. Угроза шатости и измены была серьезной. В этой ситуации смоленские воеводы в первую очередь обратили внимание на Дорогобуж, который ещё не был занят тушинцами. Туда уже в Сентябре послали отряд во главе с Воином Дивовым, Григорием Кокошкиным и Иваном Корсаковым «з дворяны и з детьми боярскими и с архиепискупами и с монастырскими служками и с смоленскими стрельцы». Воина Дивова мы уже видели одним из глав важной миссии, а Григорий Кокошкин упоминался как голова над несколькими сотнями. В десятне 7114 упомянуто несколько Кокошкиных, но это вероятно Г.Ф. Кокошкин, по прозвищу Большой – дворовый с окладом 500 четей. То есть, отряд состоял из нескольких сотен человек и его командиры были в чине выбора и должности голов. С ними отправился Дорогобужский приказной человек» Офрем Хитрый. Он должен был собрать посадских и посошных людей и провести работы по укреплению острога. 22 сентября в Смоленск пришло донесение о битве с ворами на реке Выдуге. Смоленскому войску удалось отбить войско тушинцев к Вязьме. По словам пленника, холопа Алексея Елчанинова в тушинском отряде было триста литовцев и двести вязмичей с дорогобужанами. Действия отряда Дивова и Кокошкина предупердили захват Дорогобужа. Однако опасность оставалась – в Вязьме под командованием ротмистра Чижа и местных детей боярских Ивана Осорьина, Ивана Челюсткина и Меньшого Боборыкина тушинское войско из литовцев, вязмичей и запорожцев в 450 человек. Этот отряд был готов к походу «из Вязьмы к Дорогобужу».

30 сентября пришли утешительные новости из Белой. Туда был послан отряд смолян под руководством воеводы Семена Одударова, который был прислан из Москвы царем Ему удалось разбить тушинский отряд под стенами Белой. Теперь ближайшие к Смоленску города были хоть на какое-то время свободны от тушинцев. Но главные трудности были впереди. Смоленск оказался в кольце – окрестные земли присягнули тушинскому вору. Мы видели упоминание о стычках смолян и вязмичей под Дорогобужем, но не видели позиции самих Дорогобужаню Она скорее всего была выжидательной. Перед смоленским служилым городом должен был встать вопрос о борьбе с тушинским окружением. По словам Повести смоляне неоднократно отбивали у тушинцев Дорогобуж, но безуспешно. Здесь опять мы видим стремление скрыть неприятные стороны службы смоленских дворян и детей боярских. Посмотрим, как же было на самом деле.

В октябре 1608 в Смоленск приехал из Москвы воевода Яков Барятинский. Он привез устный (грамоты по дороге украли тушинцы) приказ от царя послать в Москву воинский отряд. Василий Иванович несомненно рассчитывал на повторение истории лета 1606. «Отпустить к Москве» предполагалось «смолнян, серпьян, брянчан, мещан и голову стрелецкого со стрельцы, и архиепискупы и монастырских служек и со вдов и с недорослей и с посаду даточных людей и всяких ратных людей». То есть, состав войска предполагался самый широкий. 24 октября Шеин обратился к служилым людям с речью, в которой призвал идти «для избавления Московского государства» в поход «не мешкая». «И дворяне государь и дети боярские … и смоленские стрельцы нам холопем твоим отказали, что им на твою государеву службу к тебе к государю к Москве с твоими государевы воеводы со князем Яковым Барятинским да с Семеном Одударовым, не очистя Смоленского уезда от воров и Дорогобужан к Москве идти немочно»[91]. На этом письмо смоленских воевод завершается. По его поводу высказался Мальцев. «Причина отказа, выдвинутая смоленскими дворянами, была несколько нелогична. Для того, чтобы очистить Смоленский уезд от «воров» и польских отрядов был только один правильный выжод, это – разбить их главные силы в Москве, а не отсиживаться под Дорогобужем»[92]. На этом основании Мальцев пришел к заключению о «колебаниях» среди смолян. Однако уже через неделю 30 октября Шеин писал в Москву о посылке войска под Дорогобуж. Это и было прямым выполнением приказа царя. Для суждений об «отказе» у нас нет достаточных оснований. Слово «отказали» в те времена могло обозначать просто «ответили». В таком случае, речь шла лишь о констатации факта, что перед походом к Москве им предстоит борьба с тушинцами в своем уезде. По Мальцеву получается, что поход под Дорогобуж был инициирован смолянами, чтобы не ходить к Москве и не портить отношений с Лжедмитрием. Между тем Шеин описал задание конкретно: «чтоб твоим государевым воеводам Дорогобуж очистить к тебе к государю к Москве»[93].

Войско возглавили Яков Барятинский и Семен Одадуров. Внего включили : «смолнян и брянчан и серпян дворян и детей боярских восьмсот человек, архиепископских и монастырских служек сто тридцать семь человек, голову Стрелецкого Федора Зубова, а с ним его приказу четыреста двадцать один человек стрельцов. Всего тысяча триста пятдесят человек ратных людей». Состав войска со времени первого похода под Дорогобуж не изменился. На этот раз нам известно соотношение. Дворяне и дети боярские составили большую часть войска. Если вспомнить, что в Смоленске было всего 1093 человека и вряд ли больше их было в Брянске и Серпейске, следует признать, что в поход под Вязьму была брошена значительная часть сил. При том, что требовалось оставить гарнизон для обороны крепости. Количество даточных было небольшим, но превышало даже жесткие мобилизационные нормы времени царя Бориса. Тогда в 1605 году, вышел указ: «Повелехом. отныне и вперед всегды: кто коликео поместий и очин имеет, а сам коея ради вины на войну не идет, хоша старости или болезни для, или в приказех и городах управления ради бытии сам не может, ни сына пошлет, тому слати холопа от двухсот четвертей с конем с полным доспехом и запасом, коему городу куда идти велено будет. А будет у кого недостаток или лишек в четвертях по мерным вскормленным книгам, и тем складывати и посылати по жребию». Таким образом правительство пыталось максимально воплотить принцип, что земля не должна выходить из службы. Но даже тогда указ позволял два года не посылать холопов с поместий вдов и недорослей. Не только тех, чьи отцы и мужья были убиты, но и тех, кто сидел в плену. А теперь даточных людей взяли и с них. Два года отсрочки, которые ввел царь Борис, уже прошли. Смута не утихла. Возможно, царь Василий также ввел указ, где ожесточил мобилизационные нормы. Может, наконец, инициатива исходила от смоленского воеводы. При этом не важно, что они вместе с монастырскими служками составили небольшую часть войска. Воеводы собрали, сколько смогли, за неделю. Важен сам принцип – земля не выходит из службы, и церковные и монастырские земли и прожиточные поместья поставляют людей в поход. Смоленский уезд поднимает для борьбы с тушинцами все ресурсы. Иного выхода тогда не было[94]. Перед походом стрельцам дали «государева жалования по рублю, да по подводе человеку». «Подвода» была нужна стрельцам для мобильности – в планы воевод входил стремительный поход к Москве. А денежное жалование платили перед походом детям боярским. Теперь выплатили и стрельцам. Использовали запасы смоленской казны, чтобы поощрить служилых людей перед походом.

11 ноября отряд разбил на реке Уже отряд тушинцев[95]. Из расспроса языков можно судить, что это была основная часть Дорогобужского гарнизона. Всего их было 1000 человек под командованием ротмистра уже известного нам ротмистра Чижа. После своей победы смоляне захватили 120 пленных («Литовских людей, черкас, козаков и боярских людей») и знамена с литаврами и полковую атрибутику. Отряд смолян немного превышал тушинцев, но главное преимущество состояло в лучшей организации. Битва на Уже имела важное значение. Она показала, что хотя Смоленск и отрезан от Москвы, но и тушинское войско также в непростом положении и вынуждено воевать на два фронта. Отряд тушинцев в Дорогобуже перестал существовать и воеводы торопили смолян, чтобы они «шли из Дорогобужа по твоему государеву указу к Москве». Однако тут произошли события, известные, как «Смута Ивана Зубова».

Отряд смолян и дорогобужан под руководством Федора Веснина был послан сопровождать государева посла Обросима Лодыженского. Отряд был небольшой, сомлян там было всего 29 человек, и потому между Боровском и Вереей он весь попал в плен к тушинцам. Там из отряда выделили 14 человек смолян во главе с Иваном Бестужевым и послали их в Смоленск с грамотой от Лжедмитрия IIяду приставили для агитации Ивана Игнатовича Зубова. Он тоже был из смоленских дворян, вероятно даже был сыном смоленского пристава конца 60-х гг. Но в служилом городе он не числился, и вообще имел темную биографию. В 1608 году он в Вологду из Сибири, где проживал до этого, пожил там 7 недель (Вологда тогда была тушинской) и отправился в стан к самозванцу. Прибыл он туда как раз за три дня до захвата отряда Лодыженского. Он-то и стал упрашивать вора отправить его агитировать смолян к переходу на сторону самозванца. «И то деи он вору говорил, что его Ивана Зубова смолняня послушают, ко кресту всех приведет». Чтобы получит такое ответственное поручение и отряд Зубов должен был войти в доверие к тушинскому руководству. С этой целью он давал посулы князю Шаховскому и другим тушинским боярам. В результате за четыре дня он сумел получить чин думного дворянина и встать во главе отряда 14-и смолян, который отправился в Дорогобуж. Кроме детей боярских в отряд вошли стрелец Иван Некрасов, пушкарь Иван Пишальников, посадский человек Сидор Бордуков, а также сыновья смоленских дьяков – сын Ивана Бунакова Левка и сын Никона Алексеева Бориска[96]. Пестрый социальный состав отряда был прямо связан с тем, что каждый должен был вести агитацию в своей социльной группе – приборные люди должны были посеять смуту среди стрельцов и пушкарей, посадский – в среде жилецких людей. Об этом говорят показания Сидора «Едучи дорогою Иван Зубов его Сидорка укреплял, чтоб смоленских посадских людей к кресту привести». Из детей боярских в отряде занимали важное место Лукьян Языков и Иван Бестужев, которому Лжедмитрий поручил передать «воровские свои грамоты» для воевод, архиепископа и посадских людей. О содержании этих грамот нам известно мало. На допросе воевода Шеин с презрением говорил, что вор пластырь и евангелие выписал, то есть грамота была составлена с многочисленным применением цитат из богослужебных текстов. Это вообще характерно для грамот самозванца. Главную роль играли не эти грамоты, а устная агитация. Она была рассчитана приемущественно на ратных людей. Насколько была сильной эта агитация, мы не знаем, но после приезда отряда в занятый смолянами Дорогобуж «ратные люди издрогли и и многие дети боярские и стрельцы из Дорогобужа разбежались». Воеводы Семен Одадуров и Я ков Баратнянский остались без войска, однако смогли прислать в Смоленск Лукьяна Языкова, который сообщил воеводам о планах отряда Зубова. В свою очередь, Шеину и Горчакову удалось перехватить на пути из Смоленска в Дорогобуж Зубова и Бестужева. Тушинцы сначала пытались оправдаться, говорили, что «вор с ними воровские грамоты послал, и сами вору крест целовали неволею». Однако при обыске у ивана Игатьевича нашли наказ: «приведчи всех людей в Смоленску к крестному целованию, взятии у нас, холопей твоих, твоя государева денежная казна, а у смолнян. У посадских у торговых у всяких людей, животы их и товары взяв, прислати Ивану к вору ж, в полки. И твои государевы дворцовые села велено переписатьи ему ж Ивану и привести к крестному целованию». Эта грамота и показания посадского Сидорки показали, что Зубов и Бестужев действовали не «Неволею». После этого их допросили перед архиепископом и перед всем населением Смоленска. Из его допросов и стала известна вся история его заговора. Мальцев описал эту историю, чтобы показать шаткость и неверность смоленских служилых дворян, которые склонялись к Тушинскому вору. Для Мальцева поведение смолян при подавлении восстания Болотникова объяснялось их классовой позицией. Тушинское войско он считал «скрытой интервенцией», которая не имела, по его мнению, ничего общего с движением Болотникова. Более того, Мальцев считал, что демагогические заверения тушинцев об «успокоении государства» импонировали дворянам и детям боярским, так как являлись программой подавления классовой борьбы. Правда, заявления об «успокоении» не были характерны для второго самозванца. Подобные фразы исходили от поляков во время открытой интервенции. Они действительно отвечали чаяниям самых разных слоев населения. Однако для Мальцева движение Лжедмитрия Второго и интервенция логически взаимосвязаны. Он считал, что вторжение поляков и Литвы в русские земли сопровождалось успешным подавлением крестьянских мятежей и массовой раздачей земель русским помещикам. Это привело смоленских служилых людей в ряды сторонников самозванца. «Твердая уверенность Ивана Зубова, - пишет Мальцев – что смоленские дворяне быстро перейдут на сторону польских интервентов, имела, по-видимому, серьезные основания… Численный перевес в группе (т.е. отряде Зубова – Л.Р.) имели представители верхних и средних слоев смоленского дворянства, поэтому не может быть сомнения, что замысел Ивана Зубова вполне выражал интересы этих слоев, а стрелец, пушкарь и посадский были только декоративной стороной группы, рассчитанной на привлечение широких масс населения Смоленска»[97]. Мальцев объяснял интересы группы Зубова через сословную принадлежность её участников. Не обошлось у него без многочисленных недоразумений. Так, «верхние и средние» слои он определял по поместным окладам. Хотя выше было видно, что реальные земельные пожалования часто далеко не соответствовали величине оклада. Более того, высокие оклады (450-500 четей) у большинства детей боярских из Зубовского отряда, не могу быть показателем измены тушинцам, прежде всего, крупных помещиков, так как такие оклады после воровского верстания были больше чем у четверти смолян. Но главное ошибка Мальцева в том, что он пытался на основе дела Ивана Зубова построить свою концепцию изменнического поведения смоленских дворян и детей боярских, их классовые противоречия с посадскими людьми. Он считал показательным допрос Зубова и Бестужева перед посадскими людьми. С этого момента, по его мнению, воевода Шеин находит поддержку в своей борьбе с тушинцами, поляками и изменниками у посадского мира. Мальцев в соей опубликованной монографии не обратил читательского внимания на то, что затея Зубова во многом провалилась. Во-первых, ему не удалось перевести на свою сторону население Смоленска. «Твой государев Богомолец – писали воеводы в отчете царю, - и дворяне и дети боярские и стрельцы и посадские всякие смоленские люди, воровскому их приезду и воровской смуте не поверили, стоят за истинную христианскую веру и за тебя государя». Во-вторых, и это самое важная устная агитация Зубова, не смотря на всю его самонадеянность, также не достигла конечной цели. Бегство смолян из Дорогобужа было, несомненно позорным поступком. Недаром автор «Повести» стремился его обойти. Но и к тушинскому вору на службу перешли только два сына боярских – Андрей Викентьев и Петр Жидовинов. В десятне 7114 упомянут только Петр Жидовинов – новик, а Андрей Викентьев не упомянут вообще. Большинство тех, кто уже успел послужить царю Василию, не изменили ему. Скорей всего, Иван Зубов обладал талантом агитатора, вероятно, приводил убедительные аргументы об истинности Лжедмитрия, о его силе. Но никакой связи с настроением смолян его смута не имела, и связи со служилым городом у него не было. Даже представители его посольства не были ему до конца верны. В результате Зубова посади в тюрьму, а остальных, в том числе Ивана Бестужева, отдали на поруки. Это не говорит о каком-то особом влиянии дворян и детей боярских, которые смогли выгородить своих собратьев. В то жестокое время часто давали возможность искупить измену – вспомним Шаховского, Телятевского, Ляпунова. Не всегда это оказывалось оправдано, но иначе в условиях братоубийственной распри поступать не было возможности.

Хоть измена Зубова и провалилась, она имела самые неприятные последствия для Смоленска и для верных престолу сил. Сорвался столь удачно начатый поход на Москву. Воеводы Барятнянский и Одадуров вынуждены были вернутся из Дорогобужа, куда был спешно послан отряд из 232-х детей боярских и двухсот стрельцов. Этот отряд был втрое меньше предыдущего и должен был лишь закрепить положение смолян ыв Дорогобуже. Даточные холопы и монастырские слуги здесь уже не упомянуты. Их роль в смуте Зубова не совсем ясна. Ясно. Что и они ушли, поскольку войска в Дорогобуже не осталось. Но только на чью сторону? Относительно боевых холопов, которых в смоленской земеле покрывать было некому, вероятным будет любое предположение. ВО всяком случае, их присуствие в отряде делало чреватой последствиями любую шатость, вроде дела Зубова. Так что смолян второй раз после похищения Марины Мнишек проявили слабость и не использовали возможность очистить землю от Тушинцев. Но обстановка и вправду была тяжелой. Смоленск, Москва, Великий и Нижний Новгород стояли против сторонников «царя Дмитрия», которые зимой 1608-1609 гг. обладали наибольшими людскими и материальными ресурсами.

Второе войско было отправлено в поход на Москву 2 января, чрез полмесяца после измены Ивана Зубова. Естественно, вторая мобилизация была тяжелее первой. Возглавили отряд те же Баратнянский с Одадуровым. 19 января отряд выступил из Дорогобужа к Вязьме. В нем были брянчане и смоляне, и стрелецкий голова с стрельцами. Отряд успешно разбил отряд тушинцев под руководством ротмистра Плюшка и пленил 154-х тушинцев, в том числе и самого ротмистра. Об этом воеводы сообщили царю с особой радостью смоляне вновь показали свое ратное превосходство над тушинцами. Тогда уже наладилась переписка смоленских воевод с Михаилом Васильевичем Скопином, который готовил ополчение из шведов и городов русского севера. Уже тогда до Шеина доходили слухи, что польские паны готовы идти с королевичем добывать русских земель. Но эти сведения были противоречивы и не повлияли на планы смоленского командования бросить дальнейшие силы на борьбу с тушинцами. Однако поход к Москве не удался и на этот раз. Баратнянский о Адодуров писали, что «дворяне и дети боярские и все ратные люди из Дорогобужа к Вязьме не пошли» Тогда же к смоленским воеводам прислали челобитье к царю от всей рати. В ней писалось от всего войска, что «к Вязьме и к Москве без прибавочных людей от воров пройти не мочно»[98]. Мальцев вновь назвал это отговоркой. Однако у нас нет никаких доказательств для того, чтоб признать его версию об измене смолян. О необходимости подкрепления писали все служилые люди, которые до этого успешно разбили тушинский отряд. Подкреплений не оказалось и 11 февраля дети боярские и стрельцы ушли из Дорогобужа в Смоленск, а иные просто разъехались по поместьям. И снова Шеин перед глазами архиепископа и посадских людей убеждал служилых людей идти по государеву указу к Москве. «И дворяне и дети боярские нам холопем твоим отказали, что им из Смоленска до просухи к Москве идти не мочно»[99]. «Дворянчиво, в крайнем случае, решило выждать событий до весны», комментирует Мальцев. И добавляет: «походы под Дорогобуж следует рассматривать не как борьбу вообще против польских интервентов (причин для такой борьбы у дворян не было), а просто как наказание силою оружия слишком своевольных ротмистров, не желавших считаться с интересами союзников»[100]. Мальцев не упоминает, что когда растаяли снега и спало половодье, смоляне вновь выступили в поход против тушинцев. Может быть, их решение не растрачивать силы понапрасну было разумным для того момента. Конечно, в то время ничто не могло оправдать невыполнение царского указа. Самовольное поведение детей боярских отражало реалии Смуты. В то же время, можно смело утверждать, что царю Василию они не изменяли... Но даже в верном царю Смоленске ход событий во многом зависел от инициативы служилых городов и решительный воевода Шеин был вынужден с этим считаться.

5 апреля 1609 Михаил Скопин-Шуйский заключил договор с Швецией о совместной борьбе против самозванца. В мае русско-шведское войско выступило в поход из Великого Новгорода. Вероятно, весть об этом пришла в Смоленск уже после того, как 21 мая воеводы Баратнянский и Одадуров отправились в очередной раз очищать Дорогобуж от войск ротмистра Чижа и пана Запорского. Шеин списался со Скопиным-Шуйским и вместе они договорились, что отряд смолян соединится с основной ратью в Торжке или в Твери. Судя по всему, этот план действий был предписан царем Василием в грамоте, которую прислал из Москвы Григорий Мешаев, сын боярский смоленского архиепископа. Тогда же царю Василию передался Торопец. Его воеводы Тимофей Тарбеев и Федор Шаховский отправили грамоту в Смоленск, который заслуженно был признан центром антитушинского сопротивления в западных уездах. Шеин отправил грамоты в Белую и Великие Луки, призвал их следовать примеру Торопца. В конце мая пришла весть, что смоленское войско разбило отряд Чижа на Днепре, на подступах к Дорогобужу и двинулось к Вязьме. 3 июня смоляне успешно взяли Вязьму. Там их настигла весть от Шеина о новом государевом указе, после чего они не пошли далее по Смоленской дороге, а развернулись и двинулись на встречу с первым русским ополчением.12 июня их войско привело к покорности крепость Белую. Воеводы Иван Хованский и Иван Колычев добили государю челом. Различной оказалась судьба этих воевод. Повесть о победах пишет «князя Андрея Ивановича Хованского и белян от польских людей выручили»[101]. После этого князь Андрей Хованский стал одним из воевод и отправился с отрядом в Торжок, а Ивана Колычева отправили в Смоленск. Веоятно, иницитором взятия Белой был всё же князь Хованский, и доверия к нему было больше. На Белую послали «ведати до госуареву указу» сына боярского Андрея Дедившина. Этот Дедившин, судя по всему, упомянут десятне как выборный дворянин с окладом в 600 четвертей. Вероятно, выше него в Смоленске на тот момент никого не было. Уже в июне 1609 большой отряд, где вместе со смолянами были вязмичи, белянае, дорогобужане, брянчане и серпяне присоединился в Торжке к новгородскому ополчению Скопина-Шуйского. Повесть в числе городов называет также Ростовцев[102]. Все эти действия детей боярских никак не отвечают концепции Мальцева об измене. Не случайно к смоленскому посадскому миру были посланы грамоты, которые Шеин охарактеризовал, как «о твоем государеве милосердным к Смоленским ко всяким людям презренье твое государево жалованное слово». Судя по всему, аналогичные грамоты послали к западно-русскому ополчению Барятнянского[103].

Автор «Повести», судя по всему, сам был участник освободительного похода. Во всяком случае, «Повесть» сохранила много интересных подробностей, которые в других источниках не встречаются. В особенности много богатых дополнений к образу воеводы Скопина-Шуйского. Уже «Новый Летописец» подчеркивает, что Скопин побывал в Торжке меньше суток, так что смоляне, вероятно, прибыли на место схода раньше, когда здесь стоял передовой отряд. «Повесть» сообщает, что юный воевода обратился к войску с речью. Автор «Повести» запомнил, что он произнес «премудрыя свои и добромысленныя и жалованныя словеса ко всем своим ратным людям»[104]. Содержание же речи было прочтым «просил, у всех ратных своих, чтобы идти подо Тверь на польския и литовския люди вскоре, безо всякого мешкания, чтобы литовским людям про то вести не учинилося»[105]. Воинским людям того времени были известны преимущества нежданного нападения на неприятеля. В данном случае великий полководец стремился донести важность своих задач до своих подчиненных, вдохновить их на стремительный поход. Такими способами действовали затем многие русские полководцы, так что образ воеводы, который внушает своим воинам желание ударить «на неприятеля. Как снег на голову», не может нас удивлять. И все же, спасибо автору «Повести», что донес до нас этот образ…

 Оборона Смоленска

Численность войска, которое было послано к Скопину, нам неизвестно. Однако традиционно считается, что это войско составило большую часть смоленского гарнизона и потому его вывод отрицательно сказался на Смоленске, которому предстояло оборонятся от польско-литовского войска. Действительно, по словам гетмана Жолкевского, король получил одобряющие вести от великого старосты, о том, что «Скопин вывел войско из Смоленска, а потому есть надежда, что Смоленск, не имея людей для обороны покорится»[106]. Большая часть Смоленских детей боярских приняли участие в походе Скопина против тушинцев, и потому в Смоленске, в период героической обороны 1609-1611 гг. от польских и литовских интервентов, оставалась незначительная часть служилых людей. Чем же можно объяснить этот поступок воеводы Шеина? Как уже говорилось, Мальцев не особо распространялся о походе смолян в войске Скопина. Он считал, что воевода Шеин понимал, «что смоленское дворянство является крайне опасной силой в Смоленске. Эту опасность следовало тем или иным путем обезвредить. Крупным шагом в это направлении,… была посылка большого отряда смоленских дворян на помощь Скопину-Шуйскому в конце мая 1609 года, т.е. уже в то время, когда ясно обозначилась угроза нападения поляков на Смоленск»[107]. На сколько, однако, ясно обозначилась эта угроза? Для ответа на этот вопрос нужно посмотреть, какии данными о польско-литовских делах обладал воевода. Грамота о посылке войск против Скопина была послана Василию Ивановичу 7 июня с Григорием Мешевым и посадским Федькой Щербининым. С теми же гонцами была отправлена отдельная грамота о литовских вестях.

Из них немногие остались живыми. Об этом говорит тот факт, что даже в приблизительном списке пленных, который составляли участники обороны, лишь единицы были служилыми людьми, остальные принадлежали к членам их семейств.

 Присяга Владиславу и великое посольство

Многие смоляне, были в Москве 17 июля 1610, когда их любимого государя свели с престола и отдали в плен в Литву. «Повесть о победах» явно искажает факты, когда говорит, что государя свезли с престола и увезли в Литву абстрактные «окаянные изменники», «бояре и ближние люди», тайно от всей Москвы[108]. Интересна версия кн. Шаховского, который говорит в своей «Летописной книге» отмечает: «Смоляне ж о том немало втайне поскорбеша, о царском предании, а пособие учинити не возмогли, понеж на него сетуга быша»[109]. Думается, причиной тому были смерть Скопина-Шуйского и поражение под Клушином. После этого смоляне потеряли надежду на возвращение западных уездов к Москве. Оторванные от своих уездов смольняне, вязмичи и другие оказались в нелегком положении - их земли были заняты интервентами, а без земли и труда крепостных крестьян дворяне и дети боярские лишались не только возможности нести полноценную «конную, людную и оружную» службу, но и средств к существованию. Отсюда тот печальный факт, что часть смолян приняло предложение о возведении на престол польского ставленника, королевича Владислава, и даже получали от него под Смоленском свои собственные земли в поместье[110]. К чести смолян нужно заметить, что уже к весне 1611 г. смольняне, вязмичи, дорогобужане и другие дворяне и дети боярские уже примкнули к первому Земскому ополчению. Те, кто раньше мог распоряжаться в своих землях взамен на признание Владислава «царем московским», теперь лишились такой возможности. Первому Земскому ополчению предстояло материально обеспечить их службу.

Проблема материального обеспечения службы смольнян, вязмичей и дорогобужан в условиях интервенции (до 1617 г.).

К моменту взятия Смоленска 3 июня 1611 г. стало ясна невозможность в короткие сроки очистить западные уезды от интервентов. По словам «Повести о победах Московского государства», смольняне хотели отбить интервентов от родного города, и уже выступили в поход. Но под Росславлем к ним пришла весть о падении крепости, и они повернули в подмосковные таборы.[111] Это известие повести можно считать достоверным. Здесь автор-смольнянин признает, что его герои не могли выбить поляков из мощнейшей русской крепости. Насколько были оправданы их надежды на успешную борьбу с интервентами до взятия крепости, сказать трудно. В любом случае, взятие Смоленска значило окончательную оккупацию западных уездов. и поставило Вопрос о материальном обеспечении службы смольнян, вязмичей, белян, дорогобужан, росславцев и прочих встал на первое место. Первыми, кто попытался решить этот вопрос были руководители Первого Земского ополчения. Менее чем через месяц после взятия Смоленска, 30 июня появляется ополченский приговор, где, в числе прочего, сказано: «у которых стольников и у стряпчих и у дворян больших и у жильцов и дворян же и у детей боярских из городов в Смоленску, в Дорогобуже, на Белой, в Вязьме, в Можайску и в иных порубежных городех от литовские стороны и в украйных в северских городех от крымские стороны разорены и запустошены от литовских и от крымских людей, а сами ныне служат с землею вместе, и про тех дворян и детей боярских сыскивать городы и по сыску давать поместья в иных замосковных городех, как им мочно сытим быть; а смольнянам и белянам и дорогобужевым и можайчем и всем разоренным городам поместья давати наперед»[112]. (курсив мой – Л.Р.) В раздачу смолянам пошли дворцовые земли Арзамаского уезда, а вязмичам и дорогобужанам – в Ярополческом уезде[113]. Однако против смольнян подняли мятеж «дворцовые мужики», а вязмичей «выбили» из новых поместий казаки Заруцкого.[114] Мытарства смолян подробно описал Баим Болтин: «Отпустили смолян дворян и детей боярских в Арзамас, испоместили их из дворцовых сел, а для разряду с ними был Никифор Васильевич Траханиотов. И смоляне пришли в Арзамас и стали в селе в избной слободе под градом, и дворцовые мужики не послушали, делить себя не дали, чтобы им быть за ними в поместьях; и стояли многое время и бои с мужиками были, только мужиков не осилили, помогли мужикам арзамасские стрельцы триста человек»[115].

В этом эпизоде советские историки отмечали «яркий факт, характеризующий борьбу крестьян Арзамаского уезда против их закрепощения»[116]. Это во многом справедливо, поскольку положение поместных крестьян признается более тяжелым, чем положение крестьян дворцовых. Но всё равно в этом эпизоде много неясного. Непонятно, какая была связь между одинаково неудачным испомещением смольнян и вязмичей с дорогобужанами. И почему в социальном противостоянии крестьяне нашли поддержку у стрельцов? Вряд ли стрельцов могли вдохновить на борьбу классовые интересы крестьян. Не говорит ли это о том, что у «арзамаских мужиков» были какие-то более глубокие причины для бунта, объяснительные для современников, но не ясные современным исследователям? Это можно объяснить, если мы вспомним, что наделять поместьем, тем более из дворцовых земель имел право только государь. То, что это право присвоил себе земский собор было нарушением московских традиций. Почему же руководители земского ополчения пошли на подобное нарушение традиции? Можно объяснить этот факт «реформаторским мышлением» вождей Первого ополчения, каждый из которых вкусил прелесть участия в мятежах и небывалого взлета на волне Смуты. В то же время, не нужно забывать, что другой способ обеспечить службу дворян и детей боярских найти было сложно.

Итак, первая попытка испоместить смолян оказалась неудачной. Вторая попытка обеспечить их участие в борьбе с интервентами связана с именем нижегородского посадского старосты Кузьмы Минина. Она напрямую повлияла на создание второго Ополчения. Идея Кузьмы Минина – ворожить беспоместных и разоренных дворян и детей боярских на средства Нижегородских, а затем и других торговых и посадских людей оказалась весьма действенной. По словам «Повести о победах» эта идея изначально была рассчитана на смольнян.[117] Возможно, автор несколько преувеличивал значимость смольнян. Однако, схожим образом излагает события «Карамзинский хронограф». «И в 120 году во осень, в Дмитриев дни смольяне пошли из Арзамаса в Нижний Новгород, а из Нижнева Новгорода посацкие люди к ним присылали, чтоб к ним в Нижней пришли. И как смоляне в Нижний Новгород пришли земский староста посадский человек Кузьма Минин и все посадские люди приняли смолян честно и стали корм им и лошадям давать довольно и всем их покоить, для того, что они люди разоренные, поместья их отошли к королю литовскому».[118] Надо сказать, что изначальный расчет Минина на смольнян вполне вероятен. Первые его призывы к нижегородцким посадским людям прозвучали, когда смольняне были в соседнем арзамасском уезде. То, что первыми составили ополчение смольняне, имело моральную значимость – подвиг Смоленска был известен всей русской земле. В первоначальный состав ополчения вошли также вязмичи и дорогобужане[119]. Денежное жалованье детям боярским должно было полностью возместить доход с поместий. В Карамзинском Хронографе сказано: «первой статье давали по 50 рублев, а другой по 45 рублев, третьей по 40 рублев, а меньше 30 рублев не было»[120]. Другую версию приводит «Повесть о победах Московского государства»: «Прежде всем ровно даде по 15 рублев, потом же даде по статьям, первой статье по 30 рублев, средней же статье по 20 рублев, меньшей же статье по 15 рублев»[121].  

Однако самый достоверный источник – 2 челобитных царю Михаилу Федоровичу от смольянина Я. Ф. Шушерина за 1613 год. В первой челобитной от 20 апреля сказано «нашему городу смольнянам дано большей статье по 20 и по 8 рублев, а мне, холопу твоему велено дать против тоежа статьи 28 рублев з Большого Приходу». Здесь же он пишет «а поместейца, государь, за мной нет ни в котором городе ни одной четверти»[122]. (Курсив везде мой – А.М.) В повторной челобитнойШушерин прямо говорит «велели мне, холопу твоему, дать против братьи моей смольян которым дано твое государево жалованье в Нижнем Новгороде большой статьи по 20 и по 8 рублев»[123].

На основе челобитных Я.Ф. Шушерина мы можем сделать важные выводы. Во-первых, они документально показывают высшей уровень нижегородского денежного оклада смольнянам («большую статью»), который был ниже, чем указано в обоих повестях. Во-вторых, смольняне даже после коронации Михаила Федоровича не все смоляне получали поместья. В-третьих – нижегородская система выплаты денег признавалась, как «государево жалованье», и сохранялась даже после избрания новой династии. Только ополченскую казну (которой заведовал Минин), сменил официальный орган – Большой приход. Однако не все дворяне и дети боярские оказались в положении беспоместного Шушерина. Главным источником доходов оставалась все-таки земля. И хотя надежда на возвращение смоленского уезда сохранялась до Деулинского перемирия 1617, новая династия поспешила совершить то, что пытались воплотить вожди первого ополчения. «Дворяне и дети боярские – говорилось в указной книге тех лет – испомещены с тех мест, как государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Руси учинился на своем царском престоле, а иные при боярах из дворцовых сел и черных волостей»[124]. Из указа видно, что часть смолян получила земли и смогла на них закрепиться даже «при боярах». Но эти пожалования должны были считаться временными. Кроме того, они коснулись не всех смолян. В 1614 году «били челом государю царю и великому князю Михаилу Федоровиче всеа Русии смоляне беспоместные: служат-де государю отцы их, и дядья и братья и племянники под Смоленском и под Новым городом; и на многих де боях отцы их и братья и племянники за государя побиты и переранены насмерть и от ран помирают, а поместья их отдают мимо их, беспоместных, розным городам, а оне, беспоместные, бьют челом о тех родимцев своих поместьях, и им, беспоместным, не дают»[125]. Как выяснилось впоследствии, смоляне просто не добили челом о «родимцев своих поместьях», поскольку их ввело в заблуждение, что «дворцовых было поместий к дворцовым дачам сперва давати не велено»[126]. Это правило было связано с временным, как тогда казалось, характером испомещений в дворцовых землях и действовало очень недолго. В ответ на челобитье государь «смольнян побитых поместий мимо их, смолян беспоместных, никому отдавать не велел, а испомещать смолян беспоместных»[127]. Через месяц, 8 августа, опять-таки по челобитной смолян вышел уточняющий царский указ боярский приговор: «которых на службе убьют или на службе не станет, и того мимо родства не отдавать; а которые помечены дать, и тем до указу грамот не давать»[128]. Так смоляне успешно, при поддержке власти, боролись с раздачей земель «кому доведетца». Царский указ не всегда выполнялся – дворяне и дети боярские проводили время в поместьях и на службе и не всегда успевали «добить челом» о поместьях. В результате пожалования их родимцам изредка попадали в руки дворянам московским. Смоляне били челом о повороте поместий « в род их», т.е. о перераспределении пожалований по государеву указу 8 августа. Боярский приговор решил дело полюбовно: «которых дворян и детей боярских побитых и которые собою померли, а поместья их розданы после приговору 122-го году августа с 8 числа мимо родство московским дворянам или их городу, хоти беспоместным, и ныне тех поместий из роздачи поворачивать у московских дворян половину, а другую оставлтивать за тему помещики, кому были розданы»[129]. Государство стремилось учесть земельные интересы смоленских дворян. Но, однако, многие и в 1617 году оставались беспоместными, причем получить выморочное поместье они могли только после гибели родственника. В этой ситуации денежные выплаты за службу приобретали особое значение.

Перемирие с Речью Посполитой сделало неизбежным наделение служилых людей поместьями. Традиция второго Земского ополчения, когда в основу обеспечения службы ложилось денежное жалованье, оказалась весьма живучей. Причины этого будут подробно рассмотрены в следующей главе.

В данном историческом очерке мы постарались рассмотреть судьбу Смоленского служилого города за XVI-XVIIвека. От того момента, когда только закончилась Смута и Смоленские, Дорогобужские, часть Вяземских и Бельских земель оказались под пятой враждебного государства; до кануна победоносной для России войны. Зависимость от впервые вводимых в научный оборот источников привела к тому, что удалось рассмотреть лишь два заявленных отрезка. Начало и конец того пути, который прошли смоляне, беляне, вязмичи и дорогобужане. Что представлял сам этот путь? На этот вопрос ещё нет ответа. Это – направление для дальнейшей работы. Ведь кроме десятен, до нас дошли другие материалы разрядной документации. Их введение в оборот – наша ближайшая задача. Есть и другие задачи. Необходимо рассмотреть дальнейшую судьбу смолян, вязмичей, дорогобужан и белян, после присоединения Смоленска. Сейчас нет ответа на вопрос, какая их часть была переселена на возвращенные земли, а какая осталась в обжитых замосковских и поволжских уездах. Решение этой и других задач составляет обширное поле будущей научной деятельности. В данном очерке лишь обозначена проблема изучения служилых городов в рамках методики статистической обработки десятен, которую успешно применяет школа В.М. Воробьева. Анализ двух известных смоленских десятен на основе этой методики дает интересные результаты. Удалось выявить общее и особенное в истории служилых городов Смоленска, Дорогобужа, Вязьмы и Белой в сравнении с другими известными служилыми городами.

[1]См.: Повесть о победах Московского государства. М., 1982.

[2]Повесть о победах Московского государства. М., 1982. - С. 30.

[3]Мальцев В. Борьба за Смоленск в XVI-XVII вв. Смоленск, 1940. С. 7.

[4] ПСРЛ. Т. XIV. С. 13.

[5] Смирнов И.И. Восстание Болотникова. М., 1951. С. 89.

[6] Белокуров С. Разрядные записи за смутное время. М. 1907. С. 9.

[7] Костромская старина. Вып. 3. Кострома, 1894. С. 4.

[8]ААЭ. II. № 58.

[9] Сб. РИО. Т. 137. М. 1912. С. 241.

[10] Смирнов. И.И. Восстание Болотникова. С. 174-194.

[11] «Исторический Архив». Т. 1. С. 12-22.

[12] Там же.

[13] Материалы по истории СССР. Т. II. М., 1955.

[14] ААЭ. № 58.

[15] Повесть о победах…С. 6.

[16] ПСРЛ. Т 14. С. 72.

[17] Попов. А.Н. Изборник…С. 21.

[18] Белокуров А. Разрядные записи за Смутное время. М., 1907. С. 10.

[19] Там же. С. 43.

[20] Исторический Архив. Т. 1. С. 12-22.

[21] ААЭ. II. № 58.

[22] Повесть о победах…С. 6.

[23] Там же.

[24] АЮ. № 337.

[25] Иное сказание. С. 11.

[26] Русский Дипломатарий. С. 123.

[27] Повесть о победах…С. 6. ААЭ. II. № 58.

[28] СГГиД. Ч. 2. № 150.

[29] Белокуров С. С. 10.

[30] Исторический архив т.8. 1953. С. 29-60.

[31] Исторический архив. Т. VIII. С. 68-70.

[32] Мальцев…С. 388.

[33] Попов. А.Н. Изборник…С. 22.

[34] ААЭ. II. № 58.

[35] Белокуров А. С. 90.

[36] Повесть. С. 6-7.

[37] Белокуров А. С. 42-46.

[38] Там же. С. 10.

[39] ПСРЛ. Т. XIV. С. 72.

[40] См. подробнее: сб. Муханова. С. 273.

[41] Повесть о победах…. С. 7.

[42] Повесть о победах…. С. 8.

[43] Там же. С. 25.

[44] Там же. С. 5.

[45] Соловьев С.М. ПСС. Книга IY. С. 457.

[46] Мальцев В. Борьба за Смоленск в XVI-XVII вв. Смоленск, 1940. С. 364.

[47] Там же. С. 364-393.

[48] Там же. С. 364.

[49] Там же. С. 145.

[50] Там же. С. 145-146.

[51] Там же. С. 147.

[52] Там же.

[53] Мальцев В. Борьба за Смоленск в XVI-XVII вв. Смоленск, 1940. С. 165-176.

[54] Флоря Б.Н. Польско-литовская интервенция в России и русское общество. М., 2005. С. 102.

[55] Флоря Б.Н. Указ. соч. С. 102.

[56] Там же. С. 103. А также см.: Сухотин Л.М. Четвертчики Смутного времни. (1604-1617) // ЧОИДР. 1912. Кн. 2. С. 61, 70, 104-105, 122-123. Исторический Архив. Т. 1. С. 12-22.

[57] Флоря Б.Н. Польско-литовская интервенция в России и русское общество. С. 103.

[58] Белокуров. С. Разрядные записи за Смутное время. С. 6.

[59] Попов А.Н. Изборник…. С. 329.

[60] ПСРЛ. Т. 34. С. 243.

[61] См. подробнее: Воробьев В.М. Лжедмитрий I и судьбы службы по отечеству и поместной системы // ПННЗ. С. 2003. С. 98-122.

[62] Там же.

[63] Воробьев В.М. Указ. соч. С. 122.

[64] Там же.

[65] Известия Русского генеалогического общества. Вып. IV. СПб., 1911. С. 435.

[66] Веселовский С.Б. Дьяки и подьячие XV-XVII вв. М. 1975. С. 600.

[67] Там же. С. 230.

[68] Там же. С. 312.

[69] Мальцев В. Борьба за Смоленск в XVI-XVII вв. Смоленск, 1940. С. 393.

[70] Памятники Обороны Смоленска// ЧОИДР. Том I. М. 1910. с. 2-3. Акты Исторические. Том II. СПб. 1841 №140, 147.

[71] Памятники Обороны Смоленска. С. 248.

[72] Там же.

[73] Памятники Обороны Смоленска. С. 248.

[74] Там же.

[75] Попов. А.Н. Изборник…С. 34.

[76] Летопись историко-родословного общества. Вып. 1-2. М. 1912. с. 82. 98. Известия русского генеалогического общества. Вып. IV. СПБ. 1911. с. 183 . РГАДА. Фонд 210 (Разрядный приказ), опись 4 (дела десятен) № 2-Л. 4.

[77] Летопись историко-родословного общества. Вып. 1-2. М. 1912. С. 82.

[78] Там же.

[79] Известия русского генеалогического общества. Вып. IV. СПБ. 1911. С. 183 .

[80] РГАДА. Фонд 210 (Разрядный приказ), опись 4 (дела десятен) № 2-Л. 4.

[81] Повесть…с. 9.

[82] Белокуров. с.

[83] Белокуров С. ... С. 56.

[84] Повесть…С. 10.

[85] АИ. №90.

[86] См.: Мальцев... С. 364.

[87] Повесть. С. 10.

[88] См. подробнее: Акты Исторические. Том II. СПб. 1841. № 93.

[89] АИ. № 92.

[90] АИ. № 93.

[91] ПОС. № 3

[92] Мальцев... С. 167.

[93] ПОС. № 4.

[94] См.: Законодательные акты московского государства…

[95] Памятники Обороны Смоленска // ЧОИДР. Том I. М. 1910. С. 3.

[96] См. также: АИ («Архивы Исторические»).

[97] Мальцев... С. 169.

[98] См. подробнее: АИ. № 152.

[99] Там же.

[100] Мальцев…С. 175.

[101] Повесть о победах…с. 10

[102]Акты Исторические. Том II. СПб. 1841 №152. Повесть о победах…. С.10.

[103] См.: АИ. № 244.

[104] Повесть о победах…С. 11.

[105] Там же.

[106] Жолкевский... СПб. 1871. С. 27.

[107] Мальцев…С. 200.

[108] Повесть о победах…. С. 22.

[109] Шаховский С. Летописная книга/Памятники литературы древней Руси. Конец XVI-начало XVII веков. М. 1987. С. 402.

[110] См. подробнее: Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографической комиссией. Т. IV. СПб. 1851. С. 321-427.

[111] Повесть о победах Московского государства. С. 28.

[112]Забелин И. Е. Минин и Пожарский. СПб. 2005. С. 223.

[113] Полное собрание русских летописей. Т. XIV. 2000. С. 113.

[114] Там же.

[115] Попов А. Н. Изборник... С. 353.

[116] Смирнов И.И. Восстание Болотникова. М. 1952. С. 351.

[117] Повесть о победах Московского государства. С. 30.

[118] Попов А.Н. Изборник... С. 353.

[119] Полное собрание русских летописей. Т. XIV. 2000. С. 117

[120] Попов А.Н. Изборник... С. 353.

[121]Повесть о победах Московского государства. М. 1982. С. 31

[122]Забелин И.Е. Минин и Пожарский. СПб. 2005. С. 242.

[123]Там же. С. 245.

[124] Законодательные акты русского государства второй пол. XVI – первой пол. XVII века. С. 92.

[125] Там же. С. 83.

[126] Законодательные акты русского государства второй пол. XVI – первой пол. XVII века. С. 92.

[127] Там же. С. 83.

[128] Там же.

[129] Там же. С. 92.

• История Руси (допетровская эпоха)