Мясников А.В. 

На юго-востоке Забайкалья, у границы с Китаем стоит старинное русское село – Нерчинский Завод. Оно раскинулось по берегам речушки Алтачи, что течет у подножия горы Крестовой, из недр которой было добыто первое отечественное серебро. В XVIII-XIX веках о Нерчинском Заводе ­– центре Нерчинского горного округа, императорской вотчины, занимавшей большую часть современной Читинской области, – знала вся Россия-матушка. Отсюда в государеву казну поступали драгоценные металлы и камни. Здесь находилась администрация знаменитых Нерчинских заводов. Причем под этим термином понимались не только сами заводы, но и принадлежавшие им рудники, кожевни, стекольная фабрика, сенокосные и пашенные угодья, селения. Сейчас о тех временах в Нерчинском Заводе напоминают лишь ветхие, некогда красивые дома, да старое, заросшее колючим кустарником кладбище. На нем среди разбитых и перевернутых надгробий можно увидеть мраморную плиту с надписью: «Здесь покоится тело коллежского советника Егора Егоровича Барбота де Марни с его супругою, родившегося в 1743 году, скончавшегося в 1796 на 53 году от рождения». Местные жители, приходя на кладбище, редко останавливаются возле нее. Большинство из них даже не подозревают, что проходят мимо могилы человека, который пользовался уважением современников, внес серьезный вклад в российскую науку и развитие Нерчинских заводов.

Как ни парадоксально, но краеведы, учителя, историки горного дела располагают о жизни Е.Е. Барбота де Марни отрывочными и подчас противоречивыми сведениями. Долгое время его деятельность оценивали, основываясь на рассуждениях о строгости, несправедливости царского режима и на песне:

«Здесь Барбот Маринкин правил,

Славу по себе оставил,

Громкую при том:

Кому сто плетей по спинам,

Кому двести с половиной,

А больше кулаком».[1]

Понятно, что строки, сочиненные горнорабочими и каторжанами – интересный, но далеко не самый информативный и уж точно не объективный источник. Более подробная информация содержится в архивных документах.

Судя по формулярному списку, Е. Е. Барбот де Марни – сын французского дворянина, зачислен на русскую службу в 1751 году. Тогда ему было всего 8 лет. В 19 лет он уже был поручиком, а в 31 год, получил чин секунд-майора[2]. В 70-е годы XVIII века служил в Нерчинском горном батальоне – воинском подразделении, сформированном для охраны заводов и рудников.

Поднимаясь по служебной лестнице, проявлял завидную решительность, жесткость, принципиальность и в то же время – тактичность, умение, когда того требовали обстоятельства пойти на уступки. Все эти качества помогли ему с честью выдержать непростые испытания, уготованные судьбой.

Так, в 1776 году командир заводов Василий Нарышкин поручил Е. Е. Барботу де Марни доставить в Петербург донесения для Екатерины II. Однако поездка в столицу по разным причинам откладывалась. Затем командир неожиданно выехал из Нерчинского Завода в Иркутск для обсуждения пограничных вопросов с губернатором Федором Глебовичем Немцовым. Отъезд заводского начальника больше напоминал парад или военный поход. Его сопровождала целая свита: секретарь, два регистратора, десять офицеров, два унтер-офицера, двенадцать рядовых, барабанщик, флейтист и даже цирюльник. Е. Е. Барбот де Марни, тоже входил в тот отряд, но пробыл в нем совсем недолго. Выполняя приказ В. Нарышкина, он поехал в Кяхту, а оттуда направился в Удинск, где должен был дожидаться прибытия начальника.

В Удинске его обескуражили неприятные новости. Люди на улицах наперебой рассказывали о том, что господин статский советник Нарышкин грабит купцов, разбрасывает деньги простолюдинам, ездит по краю с захваченными в Нерчинске пушками и, провозгласив себя полковником, жалует всех офицерскими чинами, пытается сформировать из бурят и тунгусов четыре гусарских полка. Верить слухам Е. Е. Барбот де Марни отказывался. Позднее он напишет Ф. Г. Немцову: «Можно ли было таковые поступки либо ожидать от поставленного надо мною начальника, которой короткой время перед тем наиполезнейшия дела в заводах делать начинал».[3] Тем не менее, чтобы, узнать, насколько соответствуют истине перечисленные выше сведения, молодой офицер, вопреки приказу, отправился навстречу В. Нарышкину.

Проехав всего шестьдесят верст, он убедился в правдивости слухов. Ротмистр, нарышкинского «Красного Даурского полка» вручил ему якобы от имени государыни ордер на получение чина полковника. Так бесхитростно создатель гусарских полков хотел заручиться поддержкой секунд-майора. Но Е. Е. Барбот де Марни, в отличие от многих сослуживцев, отказался от «повышения». Не принял и другую «царскую милость» – пять тысяч рублей из заводской казны. Угрозы, обещание заковать в цепи и отправить на каторгу на него также не подействовали. Забайкальский «самодержец», видя непреклонность подчиненного, отправил его осматривать все рудники и заводы. В ходе этой командировки Е. Е. Барбот де Марни выявил грубые нарушения дисциплины на предприятиях заводского ведомства.

Поход В. Нарышкина закончился бесславно. «Завербованные» им гусары, получив деньги и узнав, что у командира нет императорского соизволения, разбежались. Дойдя до Иркутска, он сдался властям и был отправлен в Петербург, где предстал перед судом Сената. По решению Ф. Г. Немцова, управление заводами временно было доверено Е. Е. Барботу де Марни, который сразу же принялся активно бороться с нарушителями дисциплины, пьяницами.

Пьянство, бывшее чуть ли ни нормой жизни в горнозаводских селениях вызывало негодование потомка французских дворян. Например, еще 27 июня 1776 года он поставил в известность канцелярию Нерчинского горного начальства о драке с участием пьяного служащаго Нерчинско-Заводской чертежни, унтер-шихтмейстера Василия Кречетова и отметил: «Поступок сей гнусен чужайшей подлости, а в унтер офицере терпим быть не может… я за долг себе поставляю все силы употребить чтоб иметь при заводах достойных ревностных и примерного поведения офицеров; и в след сего приказал я здешнего завода управителю Корнилову того Кречетова наказать палками и отдать в маркшейдерскую школу сняв с него унтер шихтмейстерский чин»[4].

Приобретенные в 70-е годы XVIII столетия опыт, знания и репутация умелого администратора сослужили Е. Е. Барботу де Марни хорошую службу. Руководство относилось к нему с доверием, отмечало его усердие, рвение к службе.

В 1784 году генерал-поручик, правитель Нерчинской области Евстафий Карлович Бекельман получил из Иркутского наместнического правления сообщение, в котором излагался императорский указ об организации этнографических изысканий в Сибири. Высочайшая воля была такова: поручить честному и сведущему человеку собрать сведения «о начале и происхождении», истории и обычаях «разных племен инверцов». «А при том предания между ими сохраняющиеся, – указывалось в сообщении, – сколько бы они с истиною не были сообразны описать без всякаго разбора о каждом народе порознь, и таковые описания представить Ея Императорскому Величеству»[5] Руководителем этих этнографических исследований Е. К. Бекельман назначил Е. Е. Барбота де Марни.

В 1787 году Екатерина II подписала указ о передаче Нерчинских заводов в ведомство Кабинета Ее Императорского Величества и приказала: «… правление тех заводов поручить временно Нерчинской горной экспедиции прибавя по недостатку в ней человек к заседанию из заводских штаб офицеров находящегося ныне в той экспедиции горного советника Барбота де Марни»[6].

Нерчинская горная экспедиция, заменившая Нерчинскую горную канцелярию должна была управлять только «горными и воинскими чинами», всеми заводскими людьми, не вмешиваясь «в земския дела до нея не принадлежащия». Членов экспедиции никто не мог уволить или перевести в «другие команды» без особого повеления Кабинета.

Е. Е. Барбот де Марни получил от Кабинета указание: осмотреть все заводы и срочно выезжать в столицу. В апреле им был написан доклад о состоянии горнозаводского дела в крае. «Главнейший недостаток в заводах есть рудной, – указывалось в нем, – да и все нерчинские рудокопи своим углублением и убожеством делаются ежечасно добычею убогих руд… на будущие времена безнадежнее»[7]. Чуть ниже предлагалось заняться поиском новых месторождений, привлечь к этому вольный люд, пообещав свободным приискателям в случае успеха щедрое вознаграждение и поддержку горного начальства.

Рассматривая экономические проблемы государевой вотчины, автор наметил пути их решения, причем высказал прогрессивные для своего времени идеи. Например, для увеличения производительности труда предложил поощрять отличившихся рабочих, а наряду с трудом приписных крестьян и каторжан активно использовать вольнонаемный труд.

В докладе обосновывалась необходимость охранять леса, построить мост через реку Борзю на пути из Кличкинского рудника до Кутомарского завода, развивать частную горную промышленность.

По существу это был программный документ, план действий. Возможно, замыслы француза понравились не только кабинетским чиновникам, но и самой Екатерине Великой. В 1788 году императрица назначила Е. Е. Барбота де Марни начальником заводов, определив ему жалованье 1800 рублей в год. Кабинет Ее Величества снабдил его наставлением, где перечислил полномочия начальника, экспедиции и потребовал создать коллегиальный орган – Горный совет, «составя оный из членов горной экспедиции, правителей частных заводов и главных смотрителей за рудниками».

Новый начальник с энтузиазмом приступил к работе. Часто ездил по Даурскому краю, осматривал все рудники, прииски, заводы, промыслы, вникал в различные вопросы, начиная от устройства плавильных печей и заканчивая заводским хлебопашеством. Даже известие о производстве в чин коллежского советника он получил в дороге – 5 сентября 1788 года, когда пытался в «Братской степи» выбрать место для строительства железоделательного завода.

Пристальное внимание уделял организации добычи и систематических поисков цветных камней. Еще в докладе Нерчинской горной экспедиции, написанном в 1797 году предложил: «с началом предстоящего лета послать известных знающих людей к собранию пород агатовых, сердоликовых, халцедоновых, ониксовых и сардониковых, и что ими добыто будет хранить в руках надежного человека пока здесь возможность откроется их обрабатывать, и достойные пересылки высочайшему кабинету доставлять, а не менее того собирать для заводского минерального кабинета»[8]. Таким образом, Е. Е. Барбот де Марни планировал не только добывать ювелирное сырье, но и создать специальное учреждение для хранения и обработки минералов. Он отлично осознавал, что в Нерчинском Заводе давно сложились предпосылки к возникновению музея. Горнозаводские специалисты постоянно собирали различные экспонаты для научных учреждений, частных лиц, интересовавшихся редкостями. Многие из них принимали участие в формировании фондов одного из старейших минералогичских музеев России – Минерального кабинета при петербургском Горном училище (основано в 1773 году). Не исключено, что именно этот факт стал своеобразным импульсом к созданию музея за Байкалом. К тому же преподавателям местной горнозаводской школы, основанной в 1724 году, музейные экспонаты нужны были как наглядность при занятиях, а рудознатцам требовались хорошо систематизированные коллекции для изучения природных богатств края, чтобы изучать природные богатства края, а, следовательно, приумножать «казенную прибыль».

В мае 1797 года Нерчинская горная экспедиция отправила в урочище Адун-Челон – минеральную кладовую степей даурских – и в «другие места» две поисковые партии. Вслед за ними выехал опытный гиттенфервалтер Хоппе и обнаружил в горах Адун-Челона серебро и оловосодержащие руды.

Открытие Хоппе дало в 1788 году Е. Е. Барботу де Марни дополнительный повод настоятельно просить правителя Иркутского наместничества генерал-майора Михайло Михайловича Арсеньева передать Адон–Челон (Шерловую гору) в ведомство заводов. М. М. Арсеньев просьбу удовлетворил и приказал уездному землемеру Бармину обмежевать участок, требуемый заводским начальством.

Олово и серебро в Шерловой горе добывали недолго. Поэтому в XX веке их пришлось открывать заново, ведь новым исследователям почти ничего не было известно об изысканиях Хоппе.

В мае 1788 года горная экспедиция снарядила на Адун-Челон очередную партию во главе с унтершихтмейстером Петром Киргизовым. Перед ним стояло несколько задач: укрепить «по горному правилу» старые выработки, привезти в Нерчинский Завод шерлы, аквамарины и топазы, разведать новые места, где можно добывать поделочные камни, а недалеко от наиболее перспективных выработок построить зимовье.

Почти одновременно для поиска новых месторождений в разные уголки края отправились небольшие отряды из двух-трех, реже пяти-шести человек. Е. Е. Барбот де Марни предписывал искателям с местным населением вести себя корректно, никому не причинять вреда и всегда расплачиваться за приобретаемые продукты.

Летом он осуществил идею о создании кабинета для хранения коллекций. 11 июня Нерчинская горная экспедиция получила от него «предложение»: «Господину маркшейдеру Рычкову поручил я собрание и устроение минерального здесь казенного кабинета, на что ему и предписание от меня дано, экспедиции благоволить ему приказать вручить уже собранное количество ископаемых и дать за шнуром и печатью для каталога сего кабинета книгу: а как экспедиция имеет некоторое собрание книг, могущих служить основанию библиотеки, то и оные ему при описи отдать[9].

Из этого документа следует, что кабинет был первым музеем Забайкалья и одним из первых минералогических музеев России! Библиотеку при нем, между прочим, тоже первую за Байкалом, регулярно пополняли горные офицеры. Лучшее подтверждение тому – предложения Е. Е. Барбота де Марни, адресованные горной экспедиции. Приведем наиболее интересные из них:

«Господин подполковник и кавалер Кеслер продает собственные свои книги равномерно и шездесят две специальные карты, из которых я некоторые по приложенной у сего росписи щитаю нужным для заводской библиотеке и умеренной цены, почему экспедицию и прошу ежели она с моим мнением о умножении здесь библиотеки согласна; сии книги за постановленную цену взять приказать; но при том господину маркшейдеру Рычкову поручить оные осмотреть, дабы не купить какого сочинения лишеннаго которой из части оного; равномерно купить и продаваемую им господином подполковником александрийскую бумагу, в которой здесь надобность настоять будет»(18 ноября1788 года)[10].

В «Росписи продаваемым книгам» перечислены: «О множестве миров» Фонтеля, «Опытная наука» Лемана, «Опыт о состоянии войск» Минендорфа, «Сокращенная математика» Румодского, «Землеописание» Бюсенга в 8 частях и другие труды известных ученых того времени.

Чиновники, увлеченные просветительскими идеями, собирали на литературу деньги, как могли, обогащали библиотечный фонд, что доказывается следующим документом:

«Господа командующие заводами и рудниками представили мне двадцать шесть книг разнаго содержания купленных ими из экономических их прилежанием собранных денег для умножения заводской казенной библиотеки, которые я господину Рычкову для помещения их в каталог препроводил о чем экспедицию извещаю, надеясь, что она неупустит упоминаемым господам знать дать с сколь великим удовольствием приемлется их подарок извещающей желание споспешествовать частному просвящению и общей пользе. Какие же книги у сего прилагаю каталог.

Егор Барбот де Марни 1793»[11]

Среди подаренных книг были, в основном, естественнонаучные сочинения: «О мирах» Шмита, «Собрание для горных людей» Лемпе, «Наружные признаки ископаемых» Вернера, «Минералогические путешествии» Фоигта.

В музейной библиотеке хранился и бестселлер естественнонаучной мысли XVIII столетия – «Естественная история» графа де Бюффона. Знаменитый писатель, названный современниками «золотым пером Европы», Жорж Луи Леклерк де Бюффон живо и красочно излагал разные гипотезы, теории о развитии Земли, о жизни птиц и зверей. Полное название труда мастера – «Естественная история, общая и частная, вместе с описанием кабинета короля». Кабинет короля – музей, наподобие петровской Кунсткамеры в Петербурге. Во Франции сочинение Жоржа Бюффона вышло в 36 томах, в России же не опубликовали и половины из них. Бюффоновская «Естественная история» сыграла важную роль в популяризации зоологии, палеонтологии, минералогии, а также музейного дела и, наверное, использовалась как пособие при оформлении минерального кабинета. Косвенным подтверждением такого предположения могут служить несколько книг Бюффона с автографами Е. Е. Барбота де Марни и штампом Нерчинско-Заводской библиотеки из фондов Читинского областного краеведческого музея.

Первый заведующий кабинетом, маркшейдер Яков Алексеевич Рычков, впоследствии возглавил Нерчинские заводы. Он поступил на государеву службу в 1764 году, окончил Московский императорский университет. В 1774 году принят «по имянному повелению» в Горное училище, откуда выпустился со званием шихтмейстера и определен на службу в Казанское горное начальство. В 1781 году по требованию Нерчинского горного начальства был командирован за Байкал. До 1783 года управлял несколькими рудниками. Затем выполнял обязанности управляющего Шилкинским заводом[12]. Назначение на должность заведующего музеем, характеризует его как нельзя лучше: составление описей, каталогов можно было доверить только высокообразованному, хорошо разбиравшемуся в минералах и ответственному специалисту.

О первых экспонатах этого музея информации крайне мало. Предложение Е. Е. Барбота де Марни от 11 июня 1788 года позволяет заключить, что в основу экспозиции кабинета легли ранее собранные минералы, но об их количестве ничего не известно.

Некоторые сведения о пополнении коллекций можно почерпнуть из деловой переписки конца XVIII столетия. К примеру, в сентябре 1788 года унтершихтмейстер Петр Киргизов, вернувшийся с Адун-Челона (Шерловой горы) отрапортовал: «добытые ширловые и других пород щетки, и аквамаринные камни мною привезены, и зданы в казенной кабинет господину маркшейдеру Рычкову»[13].

В 1789 году Е. Е. Барбот де Марни приказал заводскому смотрителю Семену Резанову съездить к верховьям Витима для сбора новых экспонатов. Витим был тогда плохо изучен. От С. Резанова требовалось «полосатых камней, которых сколько возможно большие и чистые куски стараться добывать, не менее того в россыпи той реки приложить труд сыскать хорошие куски окаменелого дерева». Начальник заводов предписал выбирать самые крупные, то есть наиболее подходящие для показа, образцы окаменевших деревьев: «чем более, тем лутче, лишь бы сучки и тому подобные признаки, что оно дерево было, существовали». «Великость кусков не должна тебя устрашить, напутствовал он, – потому, что находящемуся в Читинском остроге сержанту Суханову на своз их тебе денги приказано дать»[14]. Задание Резанов выполнил, и найденные им окаменелости вскоре украсили музей.

Создание минерального кабинета происходило одновременно с расширением работ рудоискательных партий и составлением подробнейших геологических карт. С 1789 по 1794 годы унтершихтмейстеры Дорофей Лебедев и Михайло Иванов провели геологическую съемку в бассейне реки Аргуни. В 1926 году ее качество поразило ученого Е. А. Преснякова: «Съемка охватывает всего 35.000 кв. верст. Основа глазомерная, по-видимому, составлена самими исследователями. Обращает внимание, что она гораздо точнее всех карт 19 века и позволяет весьма легко переносить геологическую раскраску их на современные десятиверстки. По числу данных на карте названий падей и ручьев карта превосходит даже двухверстки съемки военно-топографического ведомства»[15].

Столь высокий уровень геологических изысканий наверняка находил отражение в музейной экспозиции. Достоянием музея вместе с образцами горных пород и минералов, собранных руководителями партий, становились, возможно, карты, планы, отчеты с описаниями месторождений.

Немаловажным представляется так же и то, что учредитель минерального кабинета сам был большим любителем минералогии и геологии, собрал внушительную коллекцию, насчитывавшую более 2000 экспонатов, привезенных почти со всего мира. Сохранилась рукописная копия каталога данного собрания. В нее включено двадцать восемь частей: «Известь», «Голышевые породы», «Венисовые породы», «Глины», «Слюдяные породы», «Плавиковой шпат», «Льнянокаменные породы», «Цеолит», «Марганцы», «Кислые соли», «Щелочные соли», «Уголь и смолы», «Сера», «Золото», «Серебро», «Белое золото», «Олово», «Свинец», «Медь», «Железо», «Ртуть», «Висмут», «Шпиаутр», «Сурма», «Мышьяк», «Кобальт», «Николаец», «Камни»[16].

Даже описание богатств коллекционера поражает воображение. Оказывается, в его распоряжении имелись «окаменелые мелкие улитки на сером песчановатом камне с острова Танаги под 52°», вениса из Швейцарских альп, «шиферы» из окрестностей Рима, «красная и серая сурьма в кварцоватой скальной породе из Брейнедурфа в Саксонии». Однако большую часть коллекции занимали даурские находки. Среди них были «черной известковой зернистой камень из Кличкинских рудников», «черные селенитические хрустали, с черною охрою из Шивеинского прииска», «Желтой сердолик с берегов реки Аруни», «осереного дерева два куска с вершины Витима», «лазоревый камень с Байкальских гор», «известковой натек из Лургиканской пещеры», «халцедонной полушар с кваровым охрусталованием и желтым известковым обметом. Из горы близ деревни Мулиной». Два последних наименования из каталога служат неоспоримым доказательством того, что Лургиканский провал (ныне памятник природы областного значения) и Мулина гора (месторождение шарообразных агрегатов горного хрусталя и аметиста, заключенных в халцедоне) изучались в конце XVIII столетия, задолго до появления первых публикаций о них.

У Е. Е. Барбота де Марни хранилось большое количество поделочных камней, собранных на Адон-Челоне: «щетка аквамаринных хрусталей с охренным обметом», «дымчатой топаз проникнутой аквамаринными хрусталями с шишковатым зеленым кварцовым обметом», «шишковатой светляк с белым свинцовым обметом и шерлами» «12 кусков особенного аквамаринного охрусталования» и «щетка белых топазов с черными дымчатыми хрусталями, покрытыми черными шерлами» и т. д.

Ученый проявлял огромный интерес к природному творению на берегу Шилки – горе Полосатик, получившей свое название из-за ровных чередующихся слоев темных и светлых пород. Он впервые попытался охарактеризовать стратиграфию этой достопримечательности, что, конечно, нашло отражение в одном из разделов каталога.

Собирать минералы основателю первого забайкальского музея помогал знаменитый естествоиспытатель Эрик (Кирилл) Лаксман. Об их плодотворном сотрудничестве в области музейного строительства сохранилось одно письменное свидетельство. Вот оно:

«Милостивый государь мой Кирило Густавович!

Заводя в Нерчинском Заводе казенной кабинет ископаемых, имел я чувствительное удовольствие видеть его обогащенным вашими присылками украшавшими лучшие наши обретении. Желание ваше быть здесь служащим, полезным; ободрило меня послать в Иркутск двух горосечцов с сею покорною к вам просьбою что б вы их наставили к добыче разных дикокаменных пород и всего того что может уполнить здешнее казенное собрание. Сии отправляющиеся суть Никифор Ушаков Иван Торболов…

21 апреля 1793 г»[17].

Хотя подписи под небрежно написанным, неразборчивым текстом нет, авторство оного не вызывает сомнения. Это письмо Е. Е. Барбота де Марни. По содержанию оно перекликается с рапортом главнокомандующего рудниками Колегова начальнику заводов: «По повелению вашего высокоблагородия к приисканию камней способных двух рудокопщиков с предписанными инструментами я назначил Никифора Ушакова и Ивана Торболова…»[18]

Е. Е. Барбот де Марни сотрудничал с самыми известными геологами и минералогами – Германом, Бингеймом, В.М. Севергиным. От него они получали ценную информацию о геологическом строении, рудниках, месторождениях драгоценных камней Нерчинского края.

Особый интерес представляют его взгляды на геологию Даурии. В письме Герману он предположил, что за Байкалом когда-то произошел «почти всеобщий провал первозданных гор, благодаря чему площадь покрылась современными новыми горами»[19]. По мнению ученого, доказательством тому служит строение самих гор, «странные, беспорядочные» сочетания гонных пород.

Помимо музея в Нерчинском Заводе при поддержке Е. Е. Барбота де Марни развивалось еще одно научное учреждение – химическая лаборатория. В ней проводились пробы руд, оценивалось качество заводской продукции, ставились опыты. В 1790 году возле квартиры иноземца-химика Карла Фридриха Труппеля, присланного императорским Кабинетом начали строить новую лабораторию. Правда, господин Труппель не владел русским языком, что создавало немало проблем. Администрация очень настороженно относилась к нему и опасалась за сохранность дорогостоящих приборов и реагентов. Вскоре иностранный специалист сам пожелал уехать из Нерчинского края. Однако лаборатория осталась и работала еще очень долго.

Главу горнозаводской администрации, естественно, волновали не только научные вопросы. Продовольствие в Нерчинский край поставлялось не стабильно. Цены на продукты, одежду были очень высоки. В периоды засух и наводнений население страдало от голода. Даже самые знатные и богатые чиновники, включая самого Е. Е. Барбота де Марни, жили в долг. Среди его кредиторов был рудопромышленник Михайло Афанасьевич Сибиряков, построивший первый в Восточной Сибири партикулярный (частный) завод, названный Воздвиженским. М. А. Сибирякову покровительствовал командир Нерчинских заводов В.И. Суворов. После его отставки горное начальство начало притеснять предпринимателя. Вскоре он оказался на грани разорения. В 1787 году Е. Е. Барбот де Марни поддержал М. А. Сибирякова, обратив внимание Нерчинской горной экспедиции на следующие обстоятельства: «Польза которую казна получала и получить может от руднаго и заводскаго промысла гитенфервалтера Сибирякова, принуждает при нынешнем его недостатке ему с казенной стороны зделать подкрепление, хотя малою частию людей, дабы его завод снабжаемой рудами и углем, мог в действо запущен быть; но сия помощь должна такова быть, чтоб обнаженные уже людьми казенные заводы и рудники не могли оной сугубо чувствовать. Не менее того считаю я и то нужным, чтоб Сибиряков, и некоторым количеством денег подкреплен был»[20]. В 1788 году от Кабинета ЕИВ Сибиряков получил на восстановление производства 14 тысяч рублей вместо требовавшихся 50-ти.   Е. Е. Барбот де Марни по предписанию Кабинета был обязан контролировать Сибирякова, предоставить ему 100 ссыльных и выдать 8 тысяч рублей. Он также имел право отправить на Воздвиженский завод «для присмотра» надежного офицера. В ноябре 1788 года М.А. Сибиряков попросил Е. Е. Барбота де Марни дать в кредит 200 рублей. Начальник ответил: «что ж до денег принадлежит, то уже мне позволительно под мою расписку взять у казначея, я хотя и много должен но на случай нужды взять могу». Вместе с деньгами он отправил просителю письмо: «200 р. по желанию вашему при сем отправляю и прошу зачесть в уплату моего вам долгу»[21].

Если уж представители горнозаводской элиты испытывали значительные затруднения, то в каком состоянии находилась большая часть населения края?! Приписные к заводам крестьяне, в большинстве своем влачившие нищенское существование, трудились на казенной пашне: распахивали землю, выращивали хлеб и сдавали его в заводские магазины. Времени на обустройство домашнего хозяйства у них оставалось крайне мало. Кроме того, хлебопашцы занимались перевозкой руд, дров, ремонтировали дороги. Часть крестьян регулярно привлекались к горным работам. Судя по материалам ревизий, к тридцати годам многие работники не имели рук и ног, были слепы. В 17 лет некоторые болели «французской болезнью» – сифилисом[22]. На рудничных и заводских работах использовался труд двенадцатилетних и пятнадцатилетних мальчиков (грубенюнгов). По свидетельству чиновников, те из них, кто доживали до 50 лет, выглядели дряхлыми стариками. С горных промыслов постоянно убегали рабочие и каторжники, осужденные за убийства, грабежи и другие злодеяния. «Лихие люди», оказавшись на воле, занимались воровством, вымогательством, совершали разбойные нападения. В подобной обстановке строить новые здания, заводы, увеличивать производительность труда было нелегко. При решении этих и других проблем Е. Е. Барбот де Марни руководствовался законами империи и наставлением Кабинета.

Екатерина II наделила его судейскими полномочиями. Для борьбы с беспорядками он прибегал к жестким, но необходимым мерам. Беглецов приказывал «сечь нещадно» розгами и плетьми. То же наказание полагалось за укрывательство беглых, за несвоевременный донос на преступника. Внимательно изучив дело, представленное следственной комиссией военного суда, начальник выносил приговор, учитывая личные качества, семейное положение подсудимого. Обстоятельства, мотивы преступления, очевидно, тоже принимались во внимание. Представление о судебной практике, особенностях судопроизводства в то время дают приговоры, следственные материалы. Весьма показательно, например, судебное решение Е. Е. Барбота де Марни от 4 августа 1788 года: «Рассматривая доставленное мне при выписке из экспедиции дело производимое в оной и в учрежденном следствие о краже в прошлом 1787 году бывшими на собственном господина подпоручика Щербова покосе рядовыми Прокопьем Култуковым с товарищи у священника Писарева и крестьянина Матросова двух коров, нахожу я виновными и присуждаю солдата Прокопья Култукова укравшего обе коровы и подговорившего в молодых летах находящегося солдата Григорья Тараторина к краже первой коровы прогнать шпицрутен через тысячу человек два раза. А Тараторина в надежде что он впредь порядочным поведением сей поступок заслужит высечь батужьем, рядовых же Павла Перевалова и Василья Карташева за тож воровство и недонос куда следовало, а Дмитрия Казанова за то что знав оба сии воровства недонес шпицрутен чрез тысячу человек каждого по одному разу, салдатку же Безовчиху за несправедливое при следствии показание, и что она только по изобличении служителя Матвеева призналась в справедливости, высечь лозами. А хотя господин подпоручик Щербов при всех делаемых ему обличениях от известности и приказания к сей краже отпирается, но быв уже прежде по казенным делам в подобных деяниях и запирательствах в коих и изобличен наводит и ныне на себя справедливое сумнение, почему я в касательном до его осуждения кабинету Ея Императорского Величества представлю, ныне же определяю за то что он употребя в партикулярную услугу солдат в таком месте где и на нужную службу их недостаточно и отвратя их военного за ними присмотра не хотел собственного своего надзора на то употребить (не говоря о том, что всевозможное сумнение есть, что сия кража с его ведома сделана) что б бывшие на его покосе солдаты никаких безпорядков не делали за сии две покраденные коровы вычесть при первой даче из его жалованья за покраденную у священника Писарева девять рублей у крестьянина Матросова семь рублей коих и удовольствовать, вследствие чего Нерчинскому батальону и велено сие мое решение ныне же в действо произвесть, о чем экспедиция благоволит сведома быть»[23].

Зато к престарелым и искалеченным рудокопам строгий начальник и судья относился снисходительно: освобождал их от выполнения обязанностей, отпускал с билетом «на прокормление», в отдельных случаях назначал жалование и выдачу провианта.

При нем в 1788 году была учреждена служба благочиния. Ее сотрудники обеспечивали тишину и спокойствие в селах. Нерчинский Завод тогда разделили на два квартала. За чистотой на улицах следили квартальные надзиратели. Они же проверяли документы у приезжих, сообщали обо всех происшествиях приставу благочиния. Считалось, что из «сего сведения и родится соблюдение, что не было ни пристанищу беглым.., ни прикрывательство воровству»[24]. Пристав отвечал и за противопожарную безопасность.

Каждый вечер надзиратели вместе с караульными, дежурившими в заводе, совершали обход, арестовывали всех «праздношатающихся» и нарушителей порядка. Драки, мелкие правонарушения разбирались в благочинии, и здесь же виновные получали наказания.

В первые годы своего правления Е. Е. Барбот де Марни провел несколько преобразований, оказавших серьезное влияние на жизнь края. Повинуясь высочайшей воле, изложенной в наставлении и посоветовавшись с Томиловым, Егор Егорович в 1788 году принял решение о сокращении в нерчинско-заводской школе количества учащихся. В ней остались наиболее способные ученики. Остальных определили в грубенюнги, отдали обучаться разным специальностям в Нерчинский батальон или отправили домой на родительское содержание. Начальник осведомлялся об успехах школьников, приказал обучать их немецкому и французскому языкам. Дети, хорошо осваивавшие науки имели шанс продолжить обучение в петербургском Горном училище. Его выпускники обычно возвращались в родные села, создавали научные общества, кружки, преподавали в школах, изучали недра.

К тому времени из-за увеличения количества рудников и развития сереброплавильного производства возросла потребность в выносливых, сильных, хорошо обученных лошадях. Степные скакуны – любимцы жителей Даурии не годились к тяжелым заводским работам. Е. Е. Барбот де Марни, учитывая сложившуюся ситуацию, выступил с инициативой создать особый приплодный табун. Горная экспедиция приобрела 257 жеребцов и кобыл. Содержали их близ Кличкинского рудника, на обширных, богатых сочной травой степных пастбищах. Организатор казенного коневодства волновался за здоровье лошадей, когда они болели, пытался найти причину заболеваний, просил высочайший кабинет «о приписке ученого вольнонаемного коновала», который бы мог научить местных служащих лечить животных.

Особое внимание приходилось уделять организации лесной службы. Леса во владениях Кабинета ЕИВ вырубались варварски. Ради отопления помещений, получения поташа, увеличения выплавки драгоценного металла уничтожалась даже мелкая поросль. Не меньший урон лесному хозяйству наносили весенние пожоги и облавные охоты, когда охотники выгоняли зверей из тайги при помощи огня. Возле главного завода уже в 70-х годах XVIII века почти не оставалось деревьев. Горная администрация старалась спасти зеленое богатство. Е. Е. Барбот де Марни ввел должность валдмейстера, или заведующего лесничеством. Он контролировал использование жителями дров, отводил частным лицам лесосеки, организовывал борьбу с лесными пожарами. О случаях незаконной вырубки ему предписывалось доносить начальству, в противном случае могли последовать всевозможные взыскания.

Согласно императорскому наставлению, с целью «размножения казенного хлебопашества» в 1789 году ссыльных преступников, «которые явные доказательства своего поправления дали», расселили по небольшим поселениям вблизи заводов. Им предоставили возможность под надзором смотрителей заниматься хлебопашеством, разводить скот, учится ткачеству. Более того, женам хлебопашцев вменялось в обязанность быть прилежными и хозяйственными. «Домостроительство хлебопашца, – утверждал Е. Е. Барбот де Марни, – будет безуспешно ежели в доме его не столь прилежно работано будет как он на поле и ежели жена его по здешнему обыкновению будет сидеть руки сложа и ожидать чтоб муж ее китайками и дабами одевал. А потому нужно, чтоб каждая хозяйка имела свой исправной овощной огород, пряла бы лен пенку (которые в каждом доме разводить) ткала себе, мужу и детям вседневную одежду, ежели же бабы поселенные ткать холсты и сукна не умеют то доносить мне дабы я им дать мог человека могущего их научить, без чего селянин по дороговизне китайских и привозимых товаров, никогда в хорошее состояние не придет…»[25]. Посельщики не имели права заключать сделки, торговать, обменивать вещи, покидать поселение без ведома начальства. Нарушителей дисциплины сразу возвращали на рудничные работы. Преступников, работавших в подобных исправительно-трудовых лагерях, заставляли в назначенные сроки обработать землю, посеять, вырастить, убрать и сдать хлеб в магазины. Тем не менее, проблема снабжения населения продовольствием оставалась по-прежнему острой. Хлебопашцы в засушливые годы не могли даже прокормить самих себя.

Нерчинским заводам требовался не только хлеб, но и дешевые изделия из железа. Вот почему Е. Е. Барбот де Марни пристально наблюдал за строительством Петровского железоделательного завода, основанного иркутским купцом Бутыгиным у слияния речек Баляги и Мыкырты. Предприниматель завершил строительство в 1789 году. Но начальник заводов знал, что новое предприятие рано или поздно будет отдано в ведение высочайшего Кабинета. Годом ранее он известил Нерчинскую горную экспедицию о том, что сумел получить на это согласие от Бутыгина: «На назначенном для строения железнаго завода месте имеет иркуцкой купец Бутыгин зимовье с сараем. Сии последнее без кровли, оба новые и нужные для перваго там заведения, изба к жительству, а сарай для кузницы могущей вместить четыре горна. В деревне же Никольской у крестьянина Ивана Калашникова галанские и ручные меха к употреблению годные. Тот же Бутыгин письмом меня уведомил, что он все то в казну охотно отдает, с тем, что оне были с казенной стороны оценены и каких денег стоить почтутся то бы число отдано было в Верхнеудинск к вновь строющейся спасской церкви [куда он сии деньги прикладывает] старосте с роспискою, которою он и получить просит. А по сему и прошу я экспедицию сие желание Бутыгина нужное заводским выгодам, при своем о том распоряжении выполнить приказать»[26].

В 1791 году завод, названный в честь Петра Великого, поступил в казенное ведение. На нем имелись формовочная, молотовая, плющильная, резная и якорная фабрики, доменная печь. Так, отчасти, благодаря стараниям выходца из французских дворян русская императорская фамилия расширила свое горнозаводское имение за Байкалом.

В связи с открытием железоделательного завода перед горным начальством возникла проблема: как с наименьшими затратами доставить его продукцию потребителям? Услуги «вольных возчиков» резко подорожали, и прибегать к ним не имело смысла. Е. Е. Барбот де Марни, что бы сэкономить средства попытался перевозить грузы по реке Хилок. В 1790 году для «испытания ходу по сей реке» дважды отправлял экспедиции, но, не удовлетворившись их изысканиями, решил сам отправится в путешествие. В результате собрал сведения о глубине, скорости течения, очертаниях берегов реки. Проанализировав полученные данные, решил, что от впадения в Хилок речушки Сарантуй и до деревни Кулей, в 18 с небольшим верстах от Петровского завода, «на бечевом ходу» смогут пройти плоскодонные суда с грузом до 500 пудов. В следующем году было построено одно такое судно, напоминавшее паром. До Кулея оно не дошло, а остановилось у речки Блудной, поскольку из-за выпавшего 21 сентября снега и ранних заморозков испытания пришлось прекратить. В 1792 году на воду спустили новое, как казалось, более совершенное судно – шпангаубт, построенный по присланному из адмиралтейства чертежу. Планировалось, что шпангаубт будет перевозить до 1000 пудов различных грузов. Но данная модель не оправдала ожиданий. При испытаниях большая «плоскодонка» часто садилась на мели, шла чрезвычайно медленно.

Тем временем, крестьяне Верхнеудинской округи вызвались возить «гужем» от Петровского завода по Хилку через Становой (Яблоневый) хребет до Читинского острога железные и чугунные вещи. За один пуд груза они брали от 28 до 32 копеек, что вполне устраивало горное начальство. Строительство судов срочно остановили. Плоскодонки, готовые к спуску на воду, сохранили «для будущей надобности»[27].

По инициативе Е. Е. Барбота де Марни состоялось открытие еще одного завода. 4 мая 1792 года он представил Нерчинской горной экспедиции предложение: «при разработке нового Газимуровоскресенскаго прииска которого руд содержание экспедиции известно открылась надежда соблюсть казне излишния расходы платимыя за провоз тех руд на Газимурской завод и части кличкинских в Кутомарской построением времянного малоценного на первой случай близ Газимуровоскресенскаго рудника вододействуемого завода к чему со всеми потребными выгодами за семь верст от оных на речке Талмане обретено место»[28].

Строительная команда из 32 человек под руководством берггешворена Ивана Мелехина быстро претворила в жизнь замысел руководства. В тот год на берегу Талмана начала работать фабрика с двумя печами, зажглись свечи в доме управляющего, зашипели реактивы в лаборатории.

Среди краеведов распространено мнение, что завод некоторое время именовался Талманским и только после 1825 года стал называться Александровским. На самом деле это название появилось гораздо раньше. 12 мая 1792 года Павел Томилов ознакомил членов экспедиции с данным ему от начальника заводов уведомлением «о именовании вновь назначенного строения для плавки серебросодержащих руд завода по именю Его Императорского Высочества благоверного государя и великого князя Александра Павловича»[29]. Тогда великому князю, наследнику престола, будущему Александру I было 15 лет. Словно по иронии судьбы завод, получивший имя внука Екатерины II закрыли в 1806 году и восстановили в год его смерти.

Е. Е. Барбот де Марни понимал, насколько важно для развития горного дела внедрять новые технологии. Поэтому в 1789 году в селе Благодатка начали сооружать «огненную махину». Через два года выяснилось, что при ее сборке допущены серьезные ошибки. Узнав о попытках нерчинских рудознатцев усовершенствовать техническое оснащение, Кабинет ЕИВ командировал за Байкал механика Федора Прокопьевича Борзова. С 1779 года он проходил стажировку в Англии. В Лондоне изучил огнедействующую (паровую) машину «для довольствия обывателей водою». С туманного Альбиона привез сконструированную им модель паровой машины «об одном котле». В 1791 году Борзов руководил постройкой механизма для отлива воды из пруда в Кронштате. В 1792 году с двумя учениками штата Колыванских заводов прибыл в Нерчинский Завод, осмотрел кабинетские предприятия и заявил, что намерен сделать машину «к действию огнем шести плавиленных печей» (для нагнетания воздуха в 6 печей – А.М.). Е. Е. Барбот де Марни дал ему еще двух учеников и отправил в сопровождении двух унтер-офицеров в Петровский Завод. Там конструктор провел несколько тяжелых лет, испытывая лишения, участвуя в спорах и конфликтах с начальством и подчиненными. Андреян Евсеевич Сибиряков, управляющий Петровским Заводом, отличавшийся особой жестокостью возненавидев Ф. П. Борзова, искал причины, чтобы писать на него доносы. О своем непростом положении сообщал в письмах Е. Е. Барботу де Марни, надеясь, очевидно, на понимание и сострадание: «У меня не муки и круп, а масла и мяса я не вижу. Иногда хоть с голоду умри. Прямо сказать ссыльная страна… Кажется мне заведение все одно по заводам у вас. А только здесь один купец и тот почти грабит народ, негодную дабу продает почти в рубли из коей не выходит рубахи с поркам, да и той рады. Бедные нагишем много ходят… А у меня так же все ученики просят свечь. Управитель не дает, а купить негди. Ныне время осеннее темно ужинать без свету, а на работе бывают до девятого часу вечеру»[30]. Строительство машины шло медленно. Е. Е. Барбот де Марни высказывал недовольство. В 1797 году Ф. П. Борзов почти завершил работу. Но Егор Егорович так и не увидел результат стараний приезжего мастера …

В конце января – начале февраля 1796 года он тяжело заболел. Его самочувствие с каждым днем ухудшалось. 6 февраля ему стало совсем плохо. К больному начальнику пришли лекарь Осип Кричевский, капитан Христиан Фон Фитингоф и казначей Иван Павлуцкий, обеспокоенный тем, что находившийся при смерти руководитель вряд ли вернет деньги, взятые им из казенного «свинешного капитала», что бы расплатиться с долгами. Затем по вызову казначея пришел Павел Томилов. Е. Е. Барбот де Марни приказал подать своему ближайшему помощнику стул и принести водки. Так прошли последние часы деятельного, неутомимого человека.

По решению военного суда, рассматривавшего дело о «свинешном капитале» большая часть имущества покойного подлежала продаже. Знаменитую минералогическую коллекцию приобрел за 700 рублей тайный советник, член Кабинета ЕИВ Василий Иванович Попов. С описи уникального собрания сняли копию, минералы упаковали в 13 ящиков и отправили в Петербург[31].

Перечисленные факты позволяют представить образ решительного, властного горного офицера, организатора, увлеченного наукой и не терпящего беспорядков. Он увеличил количество Нерчинских заводов, завел казенный табун, постарался усовершенствовать систему заводского хозяйства. При нем завершился процесс формирования Нерчинского горного округа (правда, это название появится позднее), как территориально-хозяйственного комплекса, призванного обеспечить замкнутый, независимый от дорогостоящих поставок сырья, оборудования и провианта, производственный цикл. Не случайно Екатерина II назначила Е. Е. Барбота де Марни на должность начальника заводов сразу после передачи их в ведомство императорского Кабинета. Его взгляды, действия, проекты соответствовали духу эпохи, а главное – совпадали с мнением государыни и потребностями государства. Вспомним, Екатерина Великая любила французскую литературу, поощряла ученых, но любое проявление протеста, будь то самовольный уход крестьян от барина или бунт, вроде пугачевского, не терпела и стремилась пресечь в корне. Самодержавная правительница и выходец из далекой Франции имели много общего. Они и умерли в один год, оставив историкам богатое эпистолярное наследие, которое позволит лучше понять историю нашего Отечества.

Библиография

[1]Балабанов В. Ф. История земли Даурской – Чита, 2003

[2]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.261, л.421 об

[3] РГАДА, ф.248, оп.113, д1583, л.97

[4]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.109, л.482

[5]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.226, л.266 об

[6]ГАЧО, ф.31, оп.1, д..259, л.7

[7]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.258, л.1

[8]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.258, л.3 об.

[9]ГАЧО, ф.31, оп.1, д..262, л.148

[10]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.262 л. 414-414 об.

[11]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.332, л.160

[12]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.354, л.172 -173 об.

[13]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.275, л.67

[14] ГАЧО, ф.31, оп.1, д.125, л.248

[15]Пресняков Е. А. О геологической съемке XVIII века в Нерчинском горном округе. Отдельный оттиск из «Геологического вестника». ТомV, вып., № 4-5 – 1926-27 –с.4.

[16]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.272, л.41

[17]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.271, л.549

[18]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.271, л.548.

[19]Обручев В.А. История геологического исследования Сибири – Ленинград, 1931, с 89

[20]ГАЧО, ф.31,оп1, д258, л4

[21]ГАЧО, ф.31, оп.1, д. 268, 13об

[22]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.117, л. 60

[23]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.262, л.235-235

[24]ГАЧО Ф.31, Оп.1, Д.275, л 27

[25]ГАЧО, ф.31,оп.1, д248, л126 об

[26]ГАЧО, ф31, оп.1, д.262, л.383

[27]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.299, л. 78-82

[28]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.232, л. 202

[29]ГАЧО Ф.31, оп1, д.232, л.368

[30]ГАЧО, ф.31, оп.1, д.318, л.53

[31]ГАЧО, ф.31, оп.1, д..272, л.19

Сокращения:

РГАДА – Российский государственный архив древних актов

ГАЧО – Государственный архив Читинской области

КЕИВ – Кабинет Ее Императорского Величества

• Русское краеведение