Игнатова Н.М. 

Противостояние государственной власти и граждан в исторической науке традиционно исследуется в рамках категории «социальный протест». В советской историографии протест изучался исключительно в дефинициях «активный социальный протест» (восстания и революции) и «пассивный социальный протест» (все остальные формы). В современной отечественной историографии поведение протестующего человека рассматривается с точки зрения экономической обусловленности, менталитета, истории повседневности и исторической психологии. В зарубежной историографии наиболее разработанной является концепция стратегии выживания в рамках крестьяноведения, где социальный протест представляется как фактор стратегии выживания крестьянина и крестьянской общины. В социологии установился методологический подход к протесту как к проявлению анормативного (девиантного) поведения.

На наш взгляд, недостаточно ограничиваться только категорией «социальный протест», так как эта дефиниция не может вместить в себя все формы протеста, которые, в частности, имели место в спецпоселках ГУЛага. Целесообразно типологизировать протест как социальный (направленный на изменение ситуации в социуме, в котором пребывает человек), и духовный (направленный на сохранение своего духовного мира в знак протеста тем условиям, в которых находится личность). Необходимость выделить формы духовного протеста была продиктована непосредственно источниковой базой, которая содержала информацию о действиях, которые не вписываются в понятие социального протеста, и тем не менее являлись проявлением поведения идущего не в русле или наперекор официальной политике в государстве.

В 1930-50-е гг. в СССР в рамках репрессивной политики государства производились массовые насильственные перемещения различных групп населения с мест постоянного проживания в отдаленные районы страны, то есть происходил процесс спецпереселения. Европейский Север на всем протяжении осуществления политики принудительных переселений, в 1930-50-е гг. оставался одним из регионов наиболее активной ссылки. Начало насильственных переселений было связано с государственной политикой коллективизации сельского хозяйства. В 1940-е гг. к высылке на спецпоселения определялись представители депортированных народов, репатриированные, военнопленные и другие (в 1944 г. общая численность спецпереселенцев в СССР составила более 2 млн. человек). Высылка в спецпоселки ГУЛага, как репрессивная мера перестала применяться в середине 1950-х гг.

В ходе массовых репрессий в указанный период основная масса населения, подвергшаяся репрессиям, считала себя невиновной и выражала недовольство действиями власти, вследствие чего проявления социального протеста существовали повсеместно, в том числе и в учреждениях ГУЛага. В спецпоселках к таковым можно отнести жалобы в официальные инстанции, забастовки, побеги, отказы от работы, стихийные собрания, «антисоветские высказывания» и др. Причинами социального протеста спецпереселенцев были, прежде всего, критические условия жизни в местах ссылки. Скученность в бараках, голод, отсутствие нормального снабжение продуктами питания и одеждой, а также издевательства со стороны представителей администрации были непосредственным поводом для протеста. Главным для протестующих в ходе их действий было, прежде всего, стремление добиться тех условий, которые бы способствовали физическому выживанию в нечеловеческих условиях.

На фоне различных примеров социального протеста существовал, на наш взгляд, и духовный протест, например, творчество, сохранение религиозных взглядов и религиозной культуры, (отправление религиозных обрядов в спецпоселках и др.), стремление сохранить свою национальную культуру (использование родного языка, соблюдение национальных праздников и т.д.). Мотивация в данном случае была обусловлена желанием сохранить свой внутренний мир.

В целом достаточно сложно говорить о духовном протесте, учитывая философские и моральные составляющие этой проблемы, поэтому стоит сказать о некоторых исторических аспектах. Свобода – неотъемлемое условие гармоничного развития личности и общества. Свое выражение духовная свобода имеет, прежде всего, в сфере культуры, так как изначальный и существенный признак культуры - духовное измерение личности и общества. В целом культура в значительной степени самодостаточна и подчиняется больше внутренним законам развития, но власть стремится идеологизировать культуру. Классовый подход к культуре и признание необходимости политической борьбы на «культурном фронте» определяли все культурное строительство в советское время, а также отношение руководства страны к произведениям литературы и искусства, и к религии.

Спецпереселение (высылка в отдаленные районы страны) в 1930-50-е гг. по замыслу советского руководства было направлено не на уничтожение неугодных советскому режиму лиц, а на их перевоспитание, в первую очередь через труд, а также политико-воспитательную работу. Проводить такую работу в спецпоселках должны были школьные учителя и культработники. В ходе создания культурно-просветительских учреждений в спецпоселках (клубов, библиотек, изб-читален, красных уголков и др.) должны были решаться, прежде всего, идеологические задачи. Основная задача, поставленная перед культурно-просветительскими учреждениями в спецпоселках, определялась следующими образом: «переделка спецпереселенцев, классово-чуждых людей, в активных участников нашего строительства путем включения их в процесс производства». Главным элементом исправительной политики оставался труд плюс “культурно-массовая работа”. Предполагалось “максимально” развернуть политико-просветительную работу, организовать кружки, читки газет и литературы, организовать соревнования с поощрением лучших ударников.

В 1930-е гг. преобладающей социальной группой среди спецпереселенцев были крестьяне, являющиеся носителями народной культуры, отличающейся традиционностью, коллективностью и консервативностью. Народная культура имеет глубокие исторические корни, и религия является неотъемлемой частью этой культуры. Тот факт, что в спецпоселках высланные с мест постоянного проживания не только сохраняли свои религиозные взгляды, но и исполняли религиозные обряды при полном запрещении какой-либо религиозной деятельности, безусловно, говорит о том, что духовность была формой протеста. В 1940-е гг. на спецпоселения были высланы депортированные (выселенные с мест постоянного проживания по национальному признаку). На данном этапе в идеологические задачи власти входило также искоренение каких-либо национальных особенностей не соответствующих образцу «советского гражданина», поэтому желание говорить на родном языке, сочинение и исполнение песен на родном языке, сохранение традиций, присущих какой-либо национальной культуре, на наш взгляд, также является примером духовного протеста.

Относительно интерпретации источников следует отметить, что в отечественной исторической науке цели и задачи источниковедческой деятельности традиционно ориентированы на получение репрезентативной информации и сводятся к "воспроизводству" исторической реальности путем внешней и внутренней критики источников. Основу этой модели источниковедения составляет историко-генетический подход. Интерпретация источника осуществлялась, исходя из обусловленности его содержания, прежде всего, внешними обстоятельствами (происхождение источника, его социальные функции, социальный статус, интересы автора и т.п.)

В конце ХХ в. в исследовательское поле историков вошли новые темы и проблемы, в том числе история массовых репрессий в 1930-50-е гг. Кроме того, начинается изучение прошлого с позиции истории повседневности, устной истории, истории ментальности, то есть в целом социальной истории. Поэтому на сегодняшний день в исторической науке созрела необходимость найти новые методологические подходы к познанию истории, апробировать новые идеи и теории в трактовке исторических процессов, выработать новые принципы освещения исторических событий. Требуется по-иному взглянуть на многие приемы и методы источниковедческой работы, как поиск и выявление источников, их классификацию, оценку фактической ценности, отношение к официозу и т.д.

Возможно использование иных моделей источниковедения. Особенно если речь идет об изучении не надындивидуальной исторической реальности, а о непосредственной жизнедеятельности людей, их менталитете и духовных составляющих их жизни. В этом плане определенными преимуществами обладают герменевтика и построенная на ее принципах гуманитарная модель источниковедения. В рамках этой модели исторический источник рассматривается как "книга общественного бытия", тексты которой требуют герменевтического истолкования, то есть понимания. Герменевтический подход в источниковедении предполагает переориентацию с изучения источника как социального феномена на его интерпретацию как текста личного (индивидуального) происхождения.

Проблема социального и духовного протеста спецпереселенцев относится именно к тем темам исторической науки, для исследования которых необходимо применять, как методы классической историографии, так и использовать новые подходы и принципы. История массовых принудительных переселений и спецпереселенцев стала предметом изучения исследователей, начиная с 80-х гг. ХХ в. после того, как были рассекречены многие документы по истории СССР 1930-50-х гг. Проблема массовых принудительных переселений является частью истории советского периода, а интерпретация источников в целом по этому периоду осложнена ввиду нескольких обстоятельств. Подразумевалось как само собой разумеющееся, что документы советского периода практически абсолютно достоверны. Этому способствовало отсутствие доступа ко многим широким пластам архивных документов. А именно архивы давали бы возможность проверить сомнительные факты в документах опубликованных.

Долгие годы источниковедение советской истории чаще всего сводилось к описанию источников и пересказу их содержания. Многие темы, в том числе тема репрессий, были закрыты для исследователей, в силу засекреченности документов. Рассекречивание большого массива документов в конце ХХ века и быстрое введение их в научный оборот не позволило исследователям отработать методы источниковедческого анализа, необходимые при исследовании такой специфической темы, как репрессии. На данный момент необходимо рассмотреть новые подходы к источникам, особенно по проблеме репрессий в 1930-50-е гг., это позволит исследователям говорить не только о репрезентативности или не репрезентативности источника, но и откроет новые возможности для исследователей.

Проблема источниковой обеспеченности исследований по истории спецпереселения остается достаточно сложной. Во-первых, часть информации до сих пор остается засекреченной и недоступной для исследователей. Во-вторых, большая часть информации раздроблена и разнесена по документам разных фондов. Некоторые рассекреченные материалы недоступны для исследования из-за плохой сохранности документов. Нередко документы одного типа, хронологически или тематически продолжающие друг друга, представлены фрагментарно. Из общего куга документов, опубликованы в печати на сегодняшний день в основном статистические и директивные данные, а так же отчеты органов власти и партийных органов по «обустройству спецпереселенцев на местах». По проблеме протеста спецпереселенцев единственными опубликованными материалами являются жалобы и письма спецпереселенцев. В основном вся исследовательская работа ведется на базе архивных материалов, не вводимых ранее в научный оборот.

Изучение массовых принудительных переселений невозможно без изучения документов партийных и государственных органов власти, поэтому одним из источников является организационная, распорядительная, отчетная, плановая и контрольная документация, позволяющая определить реальные цели, задачи и способы реализации политики спецпереселения. Благодаря высокому статусу этих структур в их архивных фондах отложились документы многих репрессивных органов власти: справки и информационные сводки ОГПУ-НКВД-МВД, отчеты органов прокуратуры, следствия, судов. Материалы делопроизводства партийных органов носили, как правило, строго конфиденциальный или секретный характер, предназначались для внутреннего пользования и поэтому представляются достаточно репрезентативными, отражающими реальные замыслы и действия властных структур.

Особое место при изучении проблемы социального и духовного протеста спецпереселенцев занимают документы ОГПУ-НКВД-МВД, спецсводки, отчеты «О настроениях спецпереселенцев», составлявшиеся по доносам агентурной сети, отчеты по оперативно-следственной и агентурно-следственной работе. Для того, чтобы наиболее полно представить общий исторический фон 1930-50-х гг., а так же рассмотреть процесс спецпереселения с позиций разных сторон в той или иной мере принимающих участие в этом процессе, безусловно, необходимо использовать не только архивные документы, но и воспоминания бывших спецпереселенцев, письма, мемуары и другие источники.

Единственной легальной формой протеста спецпереселенцев в рамках существующего в то время закона, была подача различного рода жалоб, прошений, заявлений, в том числе на имя самых высших инстанций и лиц. Источниковую базу по данной форме протеста составляют непосредственно сами жалобы и письма спецпереселенцев, часть из которых на сегодняшний день опубликована, а также директивные указания, инструкции и отчеты по работе с жалобами спецпереселенцев.

В 1930-е гг. основная масса заявлений содержала жалобы на неправильное выселение. В 1940-е гг., как отмечали органы НКВД, помимо аналогичных жалоб в основном поступали заявления спецпереселенцев с жалобами на «не освобождение» от режима принудительного поселения детей спецпереселенцев, прибывших в поселки в малолетнем возрасте, и на изъятие паспортов у спецпереселенцев, ранее восстановленных в избирательных правах. В данном случае не возникает какой-либо проблемы с интерпретацией данного комплекса источников. Они представляются репрезентативными, и позволяют провести с помощью общеисторических методов подробный анализ такой формы социального протеста как жалобы и заявления спецпереселенцев.

Побегиспецпереселенцев были массовой формой социального протеста спецпереселенцев на Европейском Севере на протяжении всего рассматриваемого периода. Источником информации о побегах спецпереселенцев являются отчетные, информационные и распорядительные документы центральных и местных органов власти по борьбе с побегами, статистические сведения, докладные записки о работе с противопобеговой агентурой, спецдонесения региональных органов НКВД-МВД о состоянии оперативной работы по борьбе с побегами спецпереселенцев, отчеты о мероприятиях по предотвращению побегов и др. Используя весь комплекс источников, можно достаточно определенно говорить о том, какие обстоятельства являлись причиной побегов, а также, какие мероприятия проводились контрольными органами по предотвращению побегов, и насколько эти мероприятия были успешны.

Основная проблема для исследователей при изучении побегов спецпереселенцев - это статистика. Существовавшие формы статистических отчетов содержали разделы, как по количеству сбежавших, так и по количеству задержанных и добровольно возвратившихся из побегов. Однако, сведения содержащие в документах крайне разнятся. Например, по одним данным с 1930 по 1947 г. в Коми АССР побег с мест поселения совершили 1959 человек. По другим данным только за 1934–35 гг. в одном Усть-Куломском районе совершили побег 615 человек или 19 % спецпереселенцев в данном районе. В 1943 г. по Архангельской области отмечалось: «Все данные имеют расхождения. Например, если считать по статотчету за 1942 г. и 1 кв. 1943 г. всего бежало 306 чел., задержано 124 чел. Если же по списку персонального учета, то в бегах значится 250 чел., задержано 153 чел.»

Такое несоответствие данных сложилось по причине общего неудовлетворительного учета спецпереселенцев, а также по другим причинам. Например, количество сбежавших со спецпоселений и умерших спецпереселенцев варьировалось в отчетах местными органами власти и органами НКВД-МВД в зависимости от того, какие показатели были им наиболее выгодны, чтобы удачно отчитаться перед центральными структурами. Переход спецпереселенцев на работу с одного предприятия на другое, даже в пределах одного района, также зачастую фиксировался как побег.

К форме социального протеста спецпереселенцев также следует отнести распространение листовок. Основная проблема при рассмотрении этой формы протеста сводится к тому, что в открытом доступе для исследователей отсутствуют первичные материалы, то есть сами листовки. Как правило, имеются упоминания о том, что были арестованы спецпереселенцы за распространение листовок, либо листовки были обнаружены в местах проживания спецпереселенцев, при этом иногда приводится содержание листовок.

По документам НКВД в 1931 г. в Коми автономной области была «выявлена» организация «Союз крестьян», которая насчитывала около 60 человек местных жителей и спецпереселенцев. Главной контрреволюционной деятельностью было исходя из следственных дел распространение листовок, а также антисоветская агитация против коллективизации сельского хозяйства и лесозаготовок. В 1934 г. в спецсводках ОГПУ по Архангельской области отмечалось, что на станции Плесецкая 2 июня была обнаружена листовка, свернутая в пакетик, написанная от руки «по предварительным данным, спецпереселенцем». В сводке приводилось и содержание листовки: «Призыв к народу. Долго ли мы будем спать… Дорогие товарищи рабочие и крестьяне. Только и слышим, снижай себестоимость, а наши правители подымают цену на хлеб на 100 % и на все товары. Это озорство над рабочими и крестьянами. Цену рабочий и крестьянин снижай, а мы будем жить за ваш счет… Время догадаться…» В 1946 г. в Архангельске была арестована спецпереселенка Р…, которая обвинялась в следующем: « В мае 1946 г. изготовила три листовки и расклеила их на территории Архбумкомбината. В октябре 1946 г. изготовила 10 штук листовок, содержащих призывы к свержению советской власти и призывающие к проведению антисоветской деятельности».

Такие отрывочные данные и отсутствие в доступе для исследователей следственных материалов не позволяют нам говорить, что среди спецпереселенцев были лица, изготавливающие и распространяющие листовки. В данном случае можно лишь декларировать, что в документах имеются данные о том, что среди спецпереселенцев, проживающих на Европейском Севере происходили аресты тех лиц, которых обвиняли в распространении и изготовлении листовок.

Одной из самых распространенных форм протеста спецпереселенцев были отказы от работы. На протяжении всего периода спецпоселений в документах инстанций разного уровня отмечалось, что спецпереселенцы были настроены «антисоветски», что выражалось в стремлении убежать, избежать сельскохозяйственных, лесозаготовительных и сплавных работ.Первые случаи саботажа работ были уже в 1930 г., когда спецпереселенцы-«бывшие кулаки» отказывались идти в лес на строительство спецпоселков, так как считали свою высылку несправедливой и временной. «Мы не идем в лес на строительство колоний, требуем возвращения на родину, так как высланы неправильно…».

Как отмечается в делопроизводственных документах различных предприятий, использовавших труд спецпереселенцев, наиболее активно саботировали работы в лесу немцы и поляки, особенно в начале 1940-х гг. Например, в Летском районе Коми АССР поляки после первого дня работы отказались выходить в лес на работу, мотивируя это тяжестью работы и болезнью. В Талицком лесопункте «весь контингент» прекратил работу на лесозаготовках, начались побеги, поляки посылали телеграммы Молотову и Сталину и «были решительно настроены выехать из Коми АССР». В Архангельской области после объявления в 1941 г. амнистии «всем польским гражданам, содержащимся ныне в заключении на советской территории в качестве ли военнопленных, или на других основаниях», поляки стали самовольно покидать спецпоселки. К осени 1942 г. из треста «Пинегалес» уехало 2500 человек, или 77 %.

В документах органов НКВД-МВД в 1940-е гг. постоянно отмечалось, что наибольшее количество отказов наблюдалось среди немцев и поляков. С одной стороны это объясняется пристальным вниманием контрольных органов власти к этим категориям спецпереселенцев, особенно в период Великой Отечественной войны. Во-первых, поляки, евреи, немцы и литовцы говорили в основном на родном языке и в определенном смысле олицетворяли в военном тылу образ врага. Во-вторых, советские немцы были высланы на спецпоселения с формулировкой «за принадлежность к враждебной на период войны нации». Именно немцы должны были, по усмотрению властей, работать по завышенным нормам. Режим был установлен особенно жесткий, и даже освобождение от работы по болезни считались «контрреволюционным проявлением».

Тем не менее нередко ситуация усугублялась искусственно, упор на «немецкий акцент» в документах делался даже в тех ситуациях, когда причина отказа от работы была в других обстоятельствах. Например, в декабре 1941 г., когда шли упорные бои за Москву, на местах проводились особые проверки морально-идеологического состояния немцев, в том числе их трудовой деятельности. На лесоучастке Седшор в Коми АССР 4-6 декабря   1941 г. не вышли на работу 39 человек. Как отмечалось в документах НКВД многочисленные отказы немцев от работы были продиктованы «ожиданием победы Германии». В документах же хозяйственных организаций отмечалось, что в декабре 1941 г. были морозы в 38-40 градусов, а одежды и обуви у спецпереселенцев для работы в лесу практически не было. Не исключено, что делалось это для придания в глазах руководства НКВД большей значимости работникам комендатур и периферийных отделов по спецпоселениям, «самоотверженно противостоящим угрозе безопасности страны в тылу».

С другой стороны, немцы и особенно поляки действительно были наиболее активными в плане социального протеста среди других категорий спецпереселенцев, что следует, в том числе, и из зафиксированных высказываний и воспоминаний спецпереселенцев. Стихийные собрания и митинги как форма протеста также были характерны прежде всего для поляков, среди других категорий спецпереселенцев были зафиксированы единичные случаи каких-либо массовых стихийных мероприятий. Активность польских граждан объясняется многими причинами. В Архангельске и в Сыктывкаре действовали делегатуры польского правительства, которые отстаивала права поляков. Среди спецпереселенцев «польских осадников и беженцев» в отличие от других категорий был большой процент интеллигенции, что играло определенную роль при формировании сознания протеста, кроме того, они принадлежали к другой культуре, отличной от советской, и национальной, и политической.

Еще одной формой протеста спецпереселенцев являются «антисоветские» высказывания спецпереселенцев, собранные по данным агентурной сети и зафиксированные в документах НКВД-МВД. Мы можем говорить о высоком уровне репрезентативности этого источника, так как агентурные данные от завербованных спецпереселенцев перепроверялись, ненадежных агентов меняли, информация должна была быть подтверждена разными агентами, и только тогда ее включали в отчет по агентурно-следственной работе. Но исследователи не владеют первичным источником, то есть оперативно-следственными делами. В доступе находятся только отчеты по оперативно-агентурной работе, где даны общие характеристики на задержанных и отрывочные высказывания подозреваемых и арестованных спецпереселенцев, записанные по донесениям агентов.

Условно «антисоветские и контрреволюционные разговоры», зафиксированные в документах, можно разделить на две группы. Одна – это высказывания негативного характера, не содержащие какую-либо информацию об отношении к власти, и вторая – высказывания, содержащие непосредственно критику властей местного и центрального уровня, а так же мероприятий власти. Чаще всего спецпереселенцы, выселенные в разные годы на протяжении 1930-50-е гг., испытывали общее тягостное чувство, чувство отчаянья: «Совсем с голоду подыхаем, такой жизни ни при каких царях не было. Крепостное право легче было». Негативное отношение спецпереселенцев к мероприятиям органов власти наиболее ярко проявлялось во время предвыборных кампаний. Зафиксированы и общие критические замечания. «На словах и на бумаге теперь записано о свободе, отдыхе и работе. Свободны, а с работы не уйдешь… Вот и подумаешь для чего жить при такой власти».

В 1930-50-е гг. отказы от работ, стихийные собрания в совокупности с другими действиями (побеги, жалобы, антисоветские высказывания» и др.) стали основанием для выявления «контрреволюционных организаций» среди спецпереселенцев. Основными обвинениями были: «антисоветская агитация против вступления в сельхозартель, против выхода на лесозаготовки и поселковые работы; организация саботажа на работах; подготовка организованного побега». Если судить по спецсводкам ОГПУ, например, за 1934 г. по Северному краю «контрреволюционная группировка» была выявлена почти в каждом колхозе и спецпоселке. Все, кто мог вызывать хотя бы малейшие подозрения в нелояльности к властям, как бывшие кулаки, бывшие служители культа, «деклассированные элементы», кустари-одиночки и другие, были обвинены в хищениях, вредительстве, преследовании колхозного актива, срыве работ, распространении провокационных слухов и антисоветской пропаганде. В данном случае следует помнить о том, что основная масса дел о контрреволюционных организациях была сфальсифицирована и мы не можем говорить достоверно о существовании такой формы протеста, как создание организованных групп, деятельность которых была направлена против советской власти.

При изучении таких форм протеста, как отказы от работы и антисоветские высказывания, которые в свою очередь служили основанием для органов НКВД-МВД для рассмотрения дела о контрреволюционной организации, нельзя ограничиваться только внешней и внутренней критикой источника. Критика источника в данном случае позволяет судить о причинах отказов от работы или критических настроений спецпереселенцев, позволяет их классифицировать как массовые или индивидуальные проявления протеста, дает возможность говорить о масштабности распространения этих форм протеста в спецпоселках. Однако, необходимо разграничивать, что под отказом от работы понималось в то время, и, что на сегодняшний день классифицируется исследователями под отказом от работы как формы протеста в рамках существующего на то время режима. В данном случае невозможно обойтись без герменевтического анализа текста. Его задачи – это определение полноты и достоверности (объективности и адекватности) отражения источником прошедшей объективной реальности. Выделяя эти задачи, автор четко разграничивает два понятия: истолкование текста источника и истолкование его информации. Первое на основе лексико-семантического анализа реализуется на текстологическом этапе исследования, второе составляет предмет герменевтического этапа. Особое значение этот подход имеет также при изучении форм духовного протеста.

Единственным доступным письменным источником по проблеме сохранения религиозных ценностей среди спецпереселенцев могут служить отчеты НКВД-МВД «О настроениях спецпереселенцев», составлявшиеся по доносам агентурной сети. Этот комплекс источников имеет некоторые особенности в трактовке и нуждается в интерпретации только наряду с другими источниками, в том числе воспоминаниями спецпереселенцев. Из воспоминаний спецпереселенцев известно, что в спецпоселках люди продолжали отмечать религиозные праздники и даже отказывались выходить на работу, особенно в праздник Пасхи, и коменданты во многих спецпоселках были вынуждены с этим смириться. В бараках вешали иконы, и многие, не скрываясь, молились.

Надо сказать, что эти явления были характерны для советской деревни в целом. Особенность спецпоселков была в том, что любое проявление религиозной деятельности попадало под категорию «сборищ» и, соответственно, «контрреволюционных организаций», которые курировались непосредственно органами НКВД (МВД). В 1936 г. в Республике Коми в спецпоселке Вежаю Усть-Куломского района были «выявлены» две религиозные группы католиков и лютеран, которые открыто выступали против местной власти и отказывались от работы: «Раньше мы были богачи, а в данное время злые коммунисты заставляют работать на них, держат голодом, хлеба не дают». Дабы ликвидировать эти «очаги контрреволюции», было организовано дело о «контрреволюционной организации». Аресты групп спецпереселенцев должны были продемонстрировать, что контроль за деятельностью спецпереселенцев и их идеологическим состоянием ведется непрерывно.

В Архангельской области в декабре 1943 г. было заведено агентурное дело «Секта» на 10 человек спецпереселенцев, проживавших в спецпоселке «Перекоп» Плесецого района. Все 10 человек были из «бывших кулаков», в том числе одна бывшая монахиня. По данным агентов НКВД это была «религиозно-сектантская группа, участники которой систематически собирались на религиозные сборища, где под руководством К… проводили религиозные моления», которые посещали до 150 человек из населения, прилегающих к поселку деревень. Помимо общих молений устраивались панихиды по случаю смерти, «с чтением Евангелия». Регулярно в течение всего 1943 г. на религиозные службы собиралось от 10 до 30 человек.

Интересно то, что во время Великой Отечественной войны отношение к религии со стороны государства изменилось, и это повлияло на то, что простого агентурного доноса было недостаточно, чтобы «пустить дело в разработку» и произвести аресты, то есть ликвидировать «контрреволюционную организацию». Поэтому в апреле 1944 г. по делу «Секта» вновь были зафиксированы факты сборищ: «В ночь на 16 апреля 1944 руководитель группы К… организовал моление участников группы и верующих за укрепление православной церкви и за здоровье патриарха».

В 1940-е гг., когда на спецпоселения были высланы спецпереселенцы, принадлежащие неправославным конфессиям, органами НКВД уделялось им особое внимание. В 1946 г. в оперативной разработке по Архангельской области состояло дело «Менониты». Судя по оперативным материалам в спецпоселке Архбумкомбината «группа немцев-менонитов во главе с проповедником В… проводили систематическую антисоветскую агитацию на религиозных сборищах». В конце 1946 г. по-прежнему от агентов поступали сведения о том, что «сборища религиозников – немцев продолжают иметь место». Исходя из документов, в отдельные дни общее количество участников сборищ достигало до 100 и более человек, где присутствующих призывали «быть до конца преданными религии». В 1947 г. в Архангельской области было заведено аналогичное агентурное дело «Апостол» на «двух человек репатриированных немцев – религиозников». Материалы дела содержали следующие обвинения: «Проводятся систематические антисоветские сборища, вуалируя их отправлением религиозных обрядов. На сборищах присутствует по 75 человек, среди которых фигуранты разработки проводят антисоветскую агитацию, прикрывая ее текстами библии».

В данном, случае некоторые данные, которые отображены в оперативных материалах НКВД, могли быть явно утрированы, например, о численности спецпереселенцев, собирающихся на «моления». Однако, несомненно то, что спецпереселенцы вопреки запретам продолжали не только верить, но и вели религиозную деятельность. Это говорит, во-первых, о том, что традиционная крестьянская культура, включающая и религиозные ценности, оказалась устойчива под гнетом советской пропаганды, а, во-вторых, что сохранение духовности и религиозного мировоззрения в эпоху тоталитарного режима можно рассматривать как проявление протеста.

Источником о других проявлениях духовного протеста также, прежде всего, являются сводки по агентурным данным. В 1942 г. был арестован Кухарский А.В., уполномоченный польской делегатуры, и по решению особого совещания 19 мая 1943 г. осужден «за шпионаж и антисоветскую агитацию» на 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Он обвинялся в том, что был руководителем комитет опеки «комитет сполечный», который был организован зимой 1942 г. в спецпоселке Уксора Архангельской области по инициативе самих высланных поляков. В этом же поселке была создана группа «Гарцежи», как указывалось в сводках «молодежная патриотическая организация», где обучали детей говорить и писать на польском языке.В данном случае стремление к сохранению национальной культуры следует рассматривать как духовный протест, а не как социальный, так как действия не были направлены против мероприятий советской власти или режима в целом, а предполагали именно сохранение духовного мира человека, высланного с родных мест.

В итоге следует еще раз оговориться о том, что необходимость выделения форм духовного протеста наряду с социальным была продиктована той информацией, которая содержалась в источниках и невозможностью существующих методологических подходов их классифицировать. При этом следует отметить, что понимание категории «протест» в современной гуманитарной науки значительно расширилось, что позволяет глубже исследовать исторические процессы, в том числе сложную и противоречивую эпоху 1930-50-х гг. Относительно интерпретации источников при изучении форм социального и духовного протеста спецпереселенцев в 1930-50-е гг. можно сказать следующее. С одной стороны источниковедение - способ извлечь максимум достоверной информации из документа и стержневой задачей является вопрос о достоверности источника. С другой - период репрессий и моноидеологии наложили сильнейший отпечаток на документы. Тем не менее, можно утверждать, что даже при всей сложности интерпретации источников исследователю под силу осмысление поставленной перед ним проблемы, если он не будет останавливаться на этапе описания факта, а поднимется до уровня понимания ситуации в рамках исторической реальности, и сможет сделать анализ с учетом накопившегося в исторической науке опыта.

Список литературы

1. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1938-45 гг. Сборник документов. Новосибирск. 1996. С. 63.
2. КРГАОПДФ (Коми Республиканский Государственный Архив общественно-политических движений и формирований). Ф. 1. Оп. 4. Д. 180. Л. 142.
3. НАРК (Национальный Архив Республики Коми). Ф. 3. Оп. 1. Д. 2508. Л. 4.
4. ГАРФ. Фонд 9479, опись 1сч. Д. 132. Л. 44
5. В. Полещиков. Дело о «Союзе крестьян»// Покаяние: Мартиролог. Т. 2. Сыктывкар. С. 603-613.
6. ГААО (Государственный архив Архангельской области).Ф. 621. Оп. 3. д. 198. Л. 336.
7. Информационный центр (с вычислительным центром) при УВД   Архангельской области. Отдел спецфондов. Ф. 33. Оп. 1. Д. 17 Л. 207
8. Спецпоселки в Коми области. Сборник документов. Сыктывкар. 1998. С. 228.
9. КРГАОПДФ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 808. Л. 38.
10. КРГАОПДФ. Ф. 1. Оп. 3. Д. 669. Л. 107-112.
11. Мельник Т. Поляки в тайге. Двина. 2002. № 4. С. 22-25.
12. Л.А. Кызьюров. Немцы-спецпереселенцы в годы Великой Отечественной войны (по документам фонда Коми обкома ВКП(б) за 1941-44 гг.) // Немцы в Коми: история, современность, перспективы. Сыктывкар. 2001. С. 34
13. Репрессии против поляков и польских граждан. Исторические сборники Мемориала. Выпуск 1. М. 1997. С.129.
14. Информационный центр при УВД Архангельской области. Отдел спецфондов. Ф. 33. Оп. 1. Д. 4. Л. 20
15. КРГАОПДФ. Ф. 1.Оп. 3. Д. 236. Л. 9
16. ГААО. Ф. 621. Оп. 3. Д. 198. Л. 229-345.
17. Спецпоселки в Коми области. Сборник документов. Сыктывкар. 1998. С. 59.
18. Информационный центр при УВД Архангельской области. Отдел спецфондов. Ф. 33. Оп. 1. Д. 7. Л. 15.
19. Там же. Д. 7. Л. 23.
20. Там же. Д. 7 Л. 198; Д. 20 . Л. 46
21. Шунина Т. Польские поселения на Севере// ГУЛАГ на Севере и его последствия (по материалам научно-практической конференции и воспоминаниям очевидцев). Архангельск. 1992. С. 19.

• Переломные точки русской истории