Губин Д.В.

В XVI веке на Руси получили развитие оригинальные традиции рукописной книжности. Несомненно, образованные люди в разных концах Русского государства были вовлечены в процесс активного взаимообогащения в сфере книжной культуры. Однако, современные представления о высоком уровне книжности, например, в Рязани мы вынуждены основывать на источниковой базе, которая носит фрагментарный характер. Описи непосредственно рязанских библиотек XVI века в настоящее время не известны. Сохранившихся и четко атрибутированных рязанских рукописей XVI века известно не так много. Поэтому, в первую очередь, основными источниками служат древнейшие книжные описи общерусского значения.

Наибольшее число книг, связанных с Рязанью, было зафиксировано в подробных описях книг XVI века крупнейшего Иосифо-Волоколамского монастыря (в настоящей работе мы ссылаемся на опубликованные описи 1545 и 1573, 1591 годов). Большинство этих книг было украшено «фряжским» («итальянским») орнаментом. Подобные украшения рукописных книг представляют немалый интерес для современных палеографов и определяются как неовизантийский орнамент, который включает старопечатные клейма и содержит, в целом, травные мотивы. Отмечается роль рассматриваемой орнаментальной традиции, которая привела на Руси к выработке старопечатного орнамента, сложившегося во многом под влиянием немецкой книжной гравюры. Некоторые исследователи склонны считать, что русские первопечатники познакомились с западноевропейскими печатными книгами не за границей, а в Москве. Позднее один из путей проникновения западноевропейских кодексов в Россию мог быть связан с пленными-переселнцами периода Ливонской и других войн. На наш взгляд, более оправданно не замыкать исследовательскую перспективу в решении этих и других близких вопросов только на столице Русского государства. В известном смысле такой подход призвано оправдать настоящее исследование.

Два видных церковных деятеля XVI столетия митрополит Даниил и епископ Леонид (Протасьев) были связаны, с одной стороны, с Иосифо-Волоколамским монастырем, а с другой стороны, – с Рязанью. Волоколамский период деятельности Даниила может дать представление, по всей видимости, о раннем складывании рязанско-волоколамских связей XVI века. С именем Даниила, монаха, игумена Иосифо-Волоколамского монастыря (сразу после игуменства Иосифа Волоцкого), а с 1522 года – митрополита всея Руси, Б. М. Клосс связывает создание крупнейшего общерусского летописного свода – Никоновской летописи, известной повышенным интересом к рязанской истории. Вслед за выявлением А. Г. Кузьминым определенных текстовых особенностей Никоновской летописи, указывающих на Рязань, Б. М. Клосс приводит свидетельства рязанского происхождения митрополита Даниила, что отмечает и А. А. Зимин. У митрополита Даниила было прекрасно иллюстрированное рукописное Евангелие с «фрясскими» заставками на золоте.

Во второй половине XVI столетия значительные книжные вклады в Иосифо-Волоколамский монастырь осуществлял Леонид. В 1562 – 1565, 1568 – 1572 годах Леонид (Протасьев) дважды являлся игуменом этого монастыря, а с 1573 по 1586 год, как принято считать, он возглавлял Рязанскую епископию. Б. М. Клосс считает Леонида Протасьева человеком, «не лишенным книжных интересов, заботившемся о пополнении библиотеки Иосифо-Волоколамского монастыря», который был «самым значительным вкладчиком Иосифо-Волоколамского монастыря». Для нас первостепенное значение имеет то, что он был крупным книжным вкладчиком. В научной литературе не раз отмечались объективные факторы, которые особенно благоприятствовали поддержанию книжных традиций в Волоколамской обители: институт наставничества и учительства, вовлеченность монастырской братии в церковную и общественно-политическую жизнь государства, книжные вклады бывших постриженников и передачи книг в монастырь после их смерти. Вероятно, большая часть книг с «фрясскими» заставками поступила в монастырскую библиотеку от владыки Леонида Рязанского именно в период его пребывания в 70-е – 80-е десятилетия XVI века на рязанской кафедре. Иными словами, какие-то из этих рукописей, а возможно и отдельные митрополичьи книги, судя по четко зафиксированным в описях преобладающим орнаментальным особенностям, были образцами современных тенденций в искусстве украшения книги и переплетного дела и в целом – результатом заметного развития рязанской книжной культуры в XVI веке. Раскрыть это основное положение призвана настоящая работа.

Незаменимыми источниками нам служат свидетельства книжных описей. В описи 1545 года содержатся указания на два книжных вклада (по 5 книг), данных бывшим игуменом Леонидом Протасьевым в Иосифо-Волоколамский монастырь. Будучи рязанским епископом, Леонид продолжал осуществлять значительные книжные вклады в свою бывшую обитель. В описях при упоминании рязанских рукописей, например, можно встретить даже емкие характеристики содержания. Упоминается «полудесное» Евангелие рязанского владыки. Другое Евангелие, в четверть, принадлежавшее казначею рязанского епископа Митрофану, представляло собой, возможно, более древнюю рукопись. В печатном Апостоле рязанского епископа Леонида отмечена особенность переплета книги: «Апостол в десть печатной, переплетка по-немецки, владыки Леонида Резанскаго» (л. 136 об.). Вообще, при упоминании книг рязанского епископа, а также старца Митрофана, часто встречаются указания на такие особенности переплета рукописной книги как «переплетка по-немецки», «застешки немецкие». В этих указаниях можно увидеть в полном смысле отличительные, бросавшиеся в глаза особенности переплета. Они имели, вероятно, специфику, которую нельзя было спутать с местной русской манерой переплетного искусства. Это могла быть определенная школа книжного переплета, или независимая группа мастеров немецкого происхождения, либо мастерская, развивавшая подобные приемы. Здесь же, скорее всего, были и свои мастера художественного украшения книг.

Апостол (в четверть) с «немецким» переплетом также принадлежал казначею рязанского владыки старцу Митрофану. Некоторый свет на определенные отношения двух церковных деятелей-книжников проливает несомненный, ранний факт пересечения и взаимодействия их интересов. До нас дошел небольшой по формату рукописный кодекс (ГИМ, Епарх., № 215 (291)), в котором записано: «Лета 7079 дал сеи ермолои игумен Леонид Протасьев при книгохранителе Митрофане». Эта запись для настоящего исследования имеет очень большое значение и смысл, так как легко объясняет интересующие нас детали биографии видного книжного вкладчика, который был связан с Рязанью. Судя по всему, отношения Леонида с Митрофаном должны были быть более чем доверительными. Связи владыки Леонида и бывшего книгохранителя Митрофана с волоколамскими книжниками, очевидно, должны были оказать заметное влияние на развитие рязанской книжной культуры в рассматриваемый период.

Кроме вышеупомянутых рукописей в монастырских библиотечных описях указаны еще несколько книг казначея старца Митрофана, в том числе его «данья» (вклады по душе). В монастырскую библиотеку попали, по всей видимости, несколько рукописей Митрофана в составе книг владыки Леонида. Митрофан мог взять с собой в Рязань сформированную уже в волоколамский период библиотеку, которую, в таком случае, в обители должны были хорошо знать. Другое замечание также является достаточно четким указанием на рязанско-волоколамские книжные связи при Митрофане: «Канунник в осминку, прибыл после переписи, Веньямина Илинархова, а прислал владыка резанской, сказывает здешней, былъ у Митрофана» (л. 219 об.). С достаточно малой долей вероятности имя упоминаемого писца Вениамина (Веньямина) Илинархова (Елинархова), тем не менее, можно попытаться отождествить с писцом Вениамином (Веньямином, Венъямином) Новгородцем на основании того, что у обоих имелись большеформатные книги под названием «Соборник». Характерные особенности содержания записей первоисточника говорят о том, что волоколамские книгохранители отличали рукописи Леонида и Митрофана, что может свидетельствовать о существовании у них отдельных библиотек в Рязани. Очевидно, через Леонида в Волоколамский монастырь рукописи Митрофана могли попасть после смерти последнего. Еще одна из двух рукописей, данных Митрофаном по душе в свою бывшую книгохранительную, скорее всего, была списана с оригинала, возможно, достаточно редкой «четьей» книги, в которой могли нуждаться в Волоколамской библиотеке, о чем мог знать Митрофан как бывший хранитель. Книга «Василий Новый» могла иметь общий протограф с рязанской рукописью, которая в XVII веке хранилась в Рязанском Спасском монастыре: «Книга Василия Новаго, писменая, въ четверть», как и «Книга Симеона Новаго Богослова» (о другой рязанской рукописи сочинений Симеона Нового, существовавшей и в Солотчинском монастыре, см. прим. 79), была отмечена в Рязани среди тринадцати древнейших и, возможно, наиболее интересных по составу текстов рукописей при сборе информации в основных хранилищах «степенных» монастырей России. Книжные вклады Митрофана по душе в Иосифо-Волоколамский монастырь, как и просто принадлежавшие ему книги, менее многочисленны чем Леонидовы, но данные об их существовании не менее значимы, поскольку свидетельствуют об активном пополнении старцем своей библиотеки.

В тексте описей содержится упоминание о лицевой рукописи владыки Леонида Рязанского с изображением Иоанна Богослова. Опись 1573 года в этом месте содержит позднейшую дополнительную приписку о его печатном Евангелии опять с указанием на «немецкий» переплет (дополнительная запись отсутствует в описи 1591 года). Особый переплет уже на печатной книге еще раз доказывает наличие, возможно, нескольких мастеров-переплечиков высокой квалификации, скорее всего, и в Рязани. Также лицевыми наверняка были рукописи, одна из которых принадлежала митрополиту Даниилу. Б. М. Клосс пишет о том, что непосредственно в период пребывания на Рязанской владычной кафедре «по заказу Леонида был переписан годовой комплект служебных Миней (Вол. № 94-105), который бывший Волоколамский игумен подарил монастырю в качестве вклада в 1583 г.». Об этих сохранившихся до настоящего времени рукописях есть указание и в библиотечных описях XVI века. На этих богослужебных книгах, некоторые из которых украшены тонкими киноварными инициалами и вязью, имеется однотипная вкладная запись (с датой и без). Внимание археографов привлек тот факт, что в декабрьскую Минею (РГБ, Вол. № 97) была включена служба Антонию Сийскому, сочиненная в 1579 году царевичем Иваном Ивановичем.

Составивший одну из редакций жития, стихиры и службу основателю Антониево-Сийского монастыря, Иван Иванович, по мнению М. В. Кукушкиной, был одним из самых известных писателей XVI века. Учитывая замечание Б. М. Клосса о несомненно рязанском происхождении полного годового комплекта служебных Миней, можно со всей уверенностью предположить, что в Рязань к этому времени уже попал список сочинения старшего сына Ивана Грозного. Обращает на себя внимание совсем незначительный срок с момента создания произведения до переписки его в рязанскую рукопись (в промежуток между 1579 и 1582/3 годами). Поэтому подчеркнем, что книжные контакты Рязани с Антониево-Сийским монастырем, Волоколамским книжным центром и Новгородом носили, очевидно, далеко не односторонний характер, что нужно учитывать в дальнейшем. Более того, в описях библиотеки Иосифо-Волоколамского монастыря названа отдельная рукопись с упомянутыми сочинениями царевича Ивана Ивановича. Совсем не исключено, что эта «тетрать», либо ее оригинал мог попасть в Волоколамскую библиотеку через рязанское посредство.

На одной из сохранившихся до настоящего времени рукописей (Служебник РГБ, Вол., № 89) сохранилась любопытная пространная характеристика Леонида, епископа Рязанского и Муромского, в том числе как книжного вкладчика Иосифо-Волоколамского монастыря. Эта приписка, исходя из наблюдения Б. М. Клосса, принадлежит известному волоколамскому книжнику Евфимию Туркову и доказывает то, что Леонид Протасьев был самым значительным вкладчиком крупнейшего русского монастыря. Высокую оценку Евфимию как книгохранителю и составителю наиболее подробной книжной описи 1573 года дает Р. П. Дмитриева. А. А. Зимин, вслед за В. О. Ключевским, отмечает немаловажные новгородские привязанности Евфимия Туркова как одного из наиболее плодовитых писателей Волоколамского монастыря: составление Жития Феодосия, архиепископа Новгородского, а также переписка в ряд сборников важных для истории Великого Новгорода грамот митрополита Макария и архиепископа Феодосия. Последние наблюдения об определенных новгородских интересах в творчестве Евфимия не помешает вспомнить при нижеследующем рассмотрении. Несомненно, одному из видных книжников своего времени стоит доверять и, надо подчеркнуть, – это имеет прямое отношение к книжным вкладам Леонида Протасьева. Две детали в пространной записи-приписке на книге вызывают особый интерес: «…и книги божественныа написавъ… . А подписалъ грешныи поп Еуфимие служебникъ его». Во-первых, указание на написание книг (не на переписку, или списание) свидетельствует об авторстве этого лица. Во-вторых, слово «служебник» Леонида, помимо очевидных коннотаций, у Евфимия может иметь значение и в том смысле, что два книжника поддерживали непрерывные контакты, даже находясь в разных местах.

Итак, наше представление о заметных рязанско-волоколамских книжных связях в период владычества в Рязани Леонида Протасьева в рассмотренном примере находит подтверждение в свидетельстве современника, книжные познания которого не подлежат сомнению. Надо заметить, что среди свидетельств о рязанских книгах в описях Иосифо-Волоколамского монастыря не упоминается такой важный и достаточно распространенный тип средневековой рукописной книги как «Сборник». К счастью, до настоящего времени дошел единственный известный нам сборник, точно принадлежавший Леониду Протасьеву (РГБ, Вол., № 183 (566)). На первом и последнем белых листах помещены, соответственно, владельческая и вкладная (?) записи. Несомненно, памятник представляет собой наиболее ценный источник для выяснения взглядов, по меньшей мере, книжных интересов рязанского владыки. Любопытно указание на болгарские книги: «Притча о богатыхъ от Болгарскых книг» (л. 41 об. - 44). В этой связи особого внимания заслуживает тот факт, что в литературных по характеру переделках в тексте Никоновской летописи достаточно часто встречается болгарский союз «убо» прежде всего в прорязанских текстах. В выборе многих текстов сборника заметен акцентированный интерес книжника и наставника. У исследователя, возможно, неоднозначную оценку могут вызвать помещенные в рукописи на листах 272 – 273 об. так называемые вопросо-ответы о «правоверных», «полуверных» и «неверных» языках и книгах по аналогии между царствами, начиная с «правоверных» Греческого, Иверского и Болгарского. В «Сборник» Леонида Протасьева был переписан апокриф под названием «Вопросы Иоанна Богослова Аврааму» (л. 273 об. – 275 об.), текст которого издан по настоящей рукописи. В рукописи статья названа «въспро(с) Фелога Аврама», начинается словами: «Достоить ли черньцю опроче монастыря быти...». Нужно заметить, именно в Рязанской земле издавна существовал Иоанно-Богословский монастырь, рукописные книги которого, к сожалению, на настоящий момент не известны или не выявлены. Тем не менее, упоминавшееся выше свидетельство о лицевом Евангелии с изображением Иоанна Богослова связано с вкладом Леонида, епископа Рязанского и Муромского.

«Сборник» Леонида, вслед за выявленными свидетельствами книжных описей, объективно дает представление о возможной содержательности главных рязанских библиотек XVI века. В настоящей рукописи не вызывает сомнений интерес к книгам у рязанского владыки, который, скорее всего, мог и сам вносить дополнения и осуществлять редактирование преимущественно в статьях о книгах и книжной мудрости. Таким образом, рассмотренный памятник является доказательством существования в Рязани третьей четверти XVI века достаточно большой владычной библиотеки.

Здесь нам необходимо сделать замечание о том, что существо выбранной нами темы не могло бы быть очень четко согласовано с приводимым ниже материалом, не будь это, по существу, возможностью совершенно иного рассмотрения и оценки известной в научной литературе проблемы политической истории опричного времени, связанной с фигурой видного церковного деятеля – новгородского архиепископа Леонида. Этот вопрос не может быть раскрыт во всей полноте, но осуществить минимально необходимые наблюдения над текстами, привести основные мнения исследователей, показать возможность рассмотрения важных фактов под другим углом зрения в рамках настоящей работы вполне оправдано и, на наш взгляд, совершенно необходимо.

Рассмотрим в контексте рязанско-волоколамско-новгородских книжных связей и биографии владыки Леонида (Протасьева) одну из статей «Сборника». Важно обратить внимание на следующие особенности в тексте. В нем имеется свидетельство того, что владелец рукописи, возможно, бывал в Новгороде и работал в книгохранительной Новгородского Софийского собора. В списке русского сочинения «От словес новаго закона господа нашего Исуса Христа» (л. 517 об. – 521) содержатся выписки из «святой Софии Синодика». По наблюдению археографа Л. В. Тигановой, обратившей внимание на эти выписки в рамках составления дополнительного описания рукописей, эти выписки близки по тексту Слову св. Пахомия о среде и о пятку. На наш взгляд, это верно только отчасти, поскольку нравоучения о необходимости поститься в среду и пятницу в рукописи идут отдельно от текста с выписками из синодика св. Софии. Последние выделены специально, начинаются со слов «Тако глаголеть въ святои Софии синодице» (курсив мой – Д. Г.), заканчиваются словами «...кре(с)тити ч(е)л(о)в(е)ка с(вя)тым кр(е)щениемъ». Только в этом месте рассматриваемого сочинения речь идет о Петровом и Филипповом «говении», а нравоучения о постных среде и пятнице именно здесь, где трижды отмечен синодик св. Софии (больше нигде в рассматриваемом тексте не упоминаемый), не читаются. В Новгородской второй (Архивской) летописи содержатся упоминания, к примеру, о двух пожарах в 1560-е гг. – в «Филипово говеино». Рассматриваемые нравоучения могли быть выписаны из какого-то из синодиков кафедрального собора св. Софии в Новгороде Великом. Этот синодик, скорее всего, содержал нравоучительные статьи для чтения. Зафиксированные наблюдения могут рассматриваться в качестве подтверждения существования авторских текстов Леонида Протасьева, во всяком случае, возможности их существования в составе, например, подобных оригинальных компиляций. Другая статья убеждает в возможности существования причиной связи в появлении и активной деятельности бывшего игумена Иосифо-Волоколамского монастыря вне стен обители. Если наша интерпретация отмеченных текстовых особенностей верна, то их можно расценивать как первые и, несомненно, одни из существенных подтверждений нашей гипотезы о том, что Леонид Протасьев – волоколамский игумен, новгородский (юрьевский) архимандрит, затем архиепископ, и рязанский епископ – одно и то же лицо, бурная деятельность которого была зафиксирована совершенно разными по характеру и происхождению источниками.

Далее приводятся аргументы в пользу выдвинутой гипотезы. Начать необходимо с биографических по содержанию свидетельств записей в монастырских книжных описях. Леонид Протасьев пользовался услугами писца, который был, несомненно, новгородцем по происхождению: «Стихираль [в полдесть – Д. Г.] Леонидова данья, владыки резанскаго, а в немъ пять заставицъ на золоте, писмо Корнилия Наугородца, поволоченъ камочка цветная плоха» [л. 208]. (Курсив мой – Д. Г.) Как и вышеупомянутый писец Вениамин Новгородец, Корнилий Наугородец (Новгородец), будучи весьма продуктивным книгописцем, был и вкладчиком рукописей. Переписыванием книг он занимался, несомненно, в Иосифо-Волоколомском монастыре. Его услугами пользовался книгохранитель Пафнутий Рыков, а также «Афанасей священник загарадна Наугородец». Есть упоминание о другом новгородском писце Савве Наугородце. Таким образом, совершенно очевидна новгородская «струя» в деятельности крупнейшего книжного центра Руси. К Иосифо-Волоколамскому монастырю, как было показано, имели непосредственное отношение рязанские церковные деятели, а следовательно и книжники.

Называется более высокий по сравнению с должностью игумена монастыря сан архимандрита как владельца рукописи – под именем Леонид: «Апостол архимандрита игумена бывшаго Леонида данье; заставица первая и строки и слова золотом писаны фряские, застешки и жуки медяны, поволочен кожею» [л. 135 об.]. (Курсив мой – Д. Г.) Следовательно, настоящая запись свидетельствует о том, что Леонид (Протасьев) какое-то время был архимандритом, но не Иосифо-Волоколамского монастыря. При упоминании другой рукописной книги Леонид четко назван архимандритом (вероятность того, что в этой книге был упомянут не Леонид Протасьев, на наш взгляд, совершенно минимальна), а кодекс был опять украшен неовизантийским орнаментом: «Еуангелие Леонида же архимандрита; заставицы фряские же с травами на золоте, а строки и слова золотомъ писаны съ икосы и с кондаками; писмо Кулпино» [л. 116 об.]. (Курсив мой – Д. Г.) Весьма показательным нам представляется тот факт, что человек по имени Кулпа, как и в книге архимандрита Леонида, отмечен как писец в дошедшем до настоящего времени памятнике, имеющем отношение к Леониду Протасьеву – в Торжественнике РГБ, Вол. 487, написанном по повелению именно игумена Леонида в 1567 году: «Соборникъ новый Кулпина писма, половина старого соборника Семионова писма пустынника…старец Яким писец…а написан лета 7075 (1567)» [л. 1]; «В лето 7075 написана бысть книга сиа...благословениемъ и повелениемъ господина отца нашего игумена Леонида...» [л. 5]. (Курсив мой – Д. Г.) То есть, и это необходимо подчеркнуть особо, услугами одного и того же писца пользовались как игумен Иосифо-Волоколамского монастыря Леонид (Протасьев), так и архимандрит Леонид. Эти данные рассматриваются нами в качестве одних из наиболее существенных доказательств выдвинутой гипотезы о еще одной крупной исторической фигуре времен опричнины, которая скрывается под именами двух разных церковных деятелей – Леонид, архиепископ Новгородский и Леонид (Протасьев), епископ Рязанский и Муромский. Уверенности в том, что это одно и то же лицо, определено больше, нежели в том, в каком монастыре(ях) Леонид занимал должность архимандрита в момент возникновения рассмотренных записей.

Чтобы попытаться объяснить подмеченные детали, необходимо обратить внимание на упоминания о Новгородском Юрьеве монастыре, игумены которого издавна носили титул «архимандрит новгородский» (глава новгородской организации черного духовенства). В течение долгого времени существовали исторически сложившиеся связи Волока Ламского с Новгородской землей: «...во второй половине XIII, XIV в. и какой-то части первой половины XV в. на Волоке наряду с великокняжеской [московской – Д. Г.] существовала администрация новгородский посадников... .» Земельные владения в Ламском стане были у владычного Софийского дома и Юрьева монастыря. Это в какой-то степени может объяснить то, что при указании неместной должности владельца книги (архимандрит Леонид), поступившей в библиотеку Иосифо-Волоколамского монастыря, локализация местоположения не требовалась и в XVI веке.

Нет причин сомневаться в том, что в Рязани могли быть налажены крепкие связи с этим одним из наиболее влиятельных новгородских монастырей начиная еще с первой половины XVI века, поскольку в 1523 году митрополит Даниил (напомним, бывший волоколамский игумен и, по данным некоторых источников, рязанец по происхождению) перевел на рязанскую епископскую кафедру с должности архимандрита Юрьева монастыря Иону (1523 – 1547). Возможно, последующий известный церковный деятель, рязанский епископ Кассиан, также был из архимандритов Юрьева монастыря. Рязанский влыдыка Иона занимал кафедру на протяжении более чем двадцати лет, но фактов его биографии в интересующий нас период известно немного, хотя еще меньше ясности в вопросе о его общественно-политической позиции. Поэтому представляется весьма важным свидетельство известного искусствоведа В. В. Стасова о двух рукописных книгах XVI столетия, принадлежавших епископу Ионе (как выясняется, их было значительно больше). В Евангелии и Триоди были отмечены сходные по содержанию вкладные записи, соответственно с датой и без: «Лета 1544 положилъ на престолъ св. чудотворцу Николе на Волосово [во Владимире] владыка Иона Рязанский». Приводимые заставки и инициалы в рукописях, по мнению В. В. Стасова, иллюстрируют “восточно-русский” орнамент. В Евангелии заметна особенно изысканная система украшения рукописи, представляющая собой поздний, но яркий пример «чудовищного» (тератологического) стиля. Л. В. Черепнин считает, «что в Рязани чудовищный стиль сохраняется до XVI в., в то время как в ряде областей Руси он исчезает уже в начале XV в.». Ценная рукопись, на основе которой сделан этот важный вывод, теперь может считаться заново открытой для исследователей истории книжной культуры. Новые данные в записях на листах Евангелия о целом ряде рязанских книг, принадлежавших епископу Ионе, переданных им в качестве вклада в Никольскую церковь на Волосово, одна из которых, несомненно, представляет уникальную рязанскую орнаментальную традицию, трудно переоценить в смысле их доказательной ценности качественного развития рязанской книжности в первой половине XVI века.

Итак, появляются основания предполагать существование рязанско-волоколамско-новгородского взаимовлияния, взаимообогащения книжных традиций, где связующим, а точнее синтезирующим элементом могла выступить более молодая, но яркая и продуктивная волоколамская книжность.

В Новгородской II летописи по Архивскому списку упоминается архимандрит новгородского Юрьева монастыря Леонид под 1568 (7076) годом. В именном указателе использованного нами издания под редакцией М. Н. Тихомирова один и тот же церковный деятель – под именем Леонид – назван архимандритом Юрьева монастыря, затем архимандритом Чудова монастыря, затем архиепископом Новгородским. Такого же мнения придерживался и П. М. Строев. Можно с уверенностью предположить еще более ранние новгородские вехи в биографии Леонида Протасьева: архиепископ Новгородский Феодосий, находясь при смерти, «благословил игумена волоцкого Леонида на участие в Полоцком походе 1563 г. и “предсказал” победу русского оружия». Подробно исследовавший Новгородскую II летопись в первую очередь в связи с вопросом о деятельности архиепископа Леонида в Новгороде Р. Г. Скрынников в именном указателе к последней обобщающей работе разделяет мнение о нескольких указанных этапах в высшей церковной иерархии (дважды архимандрит и архиепископ), пройденных владыкой, но не уделяет этому факту никакого внимания в тексте. В предыдущих работах называлась только одна из предшествовавших архиепископству Леонида монастырских должностей – архимандрита московского Чудова монастыря. Вспомнив вышеприведенный факт работы одного и того же писца по имени Кулпа над книгами бывшего волоколамского игумена Леонида (Протасьева) и этого же церковного деятеля но уже в сане архимандрита, необходимо зафиксировать, что в какой-то промежуток между 1565/66 и 1568 годами именно будущий владыка Леонид был архимандритом новгородского Юрьева монастыря. Эти наблюдения могут быть аргументом в пользу нашего мнения о том, что архиепископом в Новгорде в начале 1570-х годов Леонид стал неслучайно, во всяком случае он был знаком с новгородской иерархией и управлением.

У Р. Г. Скрынникова достаточно детальное рассмотрение получил вопрос о новгородском периоде деятельности владыки Леонида в 1571 – 1572 и 1575 годах. В монографическом исследовании о духовной жизни Новгорода в XVI веке И. А. Гордиенко называет Новгородскую вторую летопись в части за 1571 – 1572 годы «Леонидовской», заявляя о «творческих наклонностях Леонида, его собственном вкладе в духовное наследие Новгорода». Это мнение о творческих усилиях владыки в сфере, связанной с летописной деятельностью, теоретически хорошо согласуется с нашим представлением о Леониде (Протасьеве) как крупном книжном вкладчике и, следовательно, человеке не лишенном интереса к чтению и искусству книжного слова. Между прочим,сходные по свойству личностные черты можно с большой долей уверенности предположить и в редакторе-составителе Повести о разорении Рязани Батыем.

Проблема рязанской традиции литературно-исторического творчества, связанной с культом св. Николая, в частности вопрос о привлекаемых в «Повести о Николе Заразском» литературно-исторических данных, может приобрести значительный смысл именно в контексте рассматриваемых рязанско-новгородско-волоколамских связей, поскольку в числе предполагаемых источников Повести могли быть, помимо прочих устных, либо письменных, и новгородские по происхождению данные. Несомненный интерес представляет вопрос о датировке и месте создания древнейшего списка этого известного памятника древнерусской литературы, в тексте которого выделяют в том числе Повесть о разорении Рязани Батыем. Названный список дошел до настоящего времени в составе бывшей библиотеки Иосифо-Волоколамского монастыря (РГБ, Вол., № 523). Выявив соответствия многих статей в содержании настоящей рукописи с вышерассмотренным «Сборником» владыки Леонида Рязанского (РГБ, Вол., № 566), Б. М. Клосс находит «веские основания считать рукопись Вол., 523 выполненной по заказу Рязанского епископа Леонида Протасьва. ...бумага той части сборника, в которую входит Повесть о Николе Заразском, относится с началу 70-х годов XVI в., ...датировать список Повести можно именно 1573 г.». Автор убежден: «Признание рукописи Вол., № 523 изготовленной при Рязанской епископской кафедре придает особую значимость данному списку Повести о Николе Заразском». Впервые серьезно исследовавшему цикл Повестей о Николе Заразском В. Л. Комаровичу рассматриваемый список известен не был, но он, являясь самым старшим из сохранившихся списков Повести (по развернутой классификации Б. М. Клосса список относится к первоначальному виду редакции А), представляет интерес, помимо прочего, с точки зрения пунктов разночтений «распространенной» (1513 – 1533) и «компилятивной» (1560) редакций. Бросается в глаза тот факт, что большинство исследователей при рассмотрении одного из важнейших событий рязанской истории – разорения Рязани Батыем в 1237 году – используют в первую очередь такие источники как Новгородская I летопись и Повесть о разорении Рязани Бытыем. Настоящее исследование может рассматриваться, в известной мере, как подтверждение правомерности реконструкции рязанского летописания XIII века, которая была предпринята В. Л. Комаровичем на основе некоторых текстовых особенностей древнейшей по происхождению Новгородской I летописи, составителем которой, очевидно, был сокращен более пространный источник, в новгородском своде во всей полноте неуместный. Но этот или близкий ему предполагаемый памятник, совсем не исключено, мог бытовать в какой-то из новгородских рукописей до XVI века, когда в процессе активного возобновления летописной работы в начале 1570-х годов привлек внимание и, возможно, вновь был использован именно в прорязанской литературной обработке.

В свете этих представлений могут приобрести новый, весьма показательный смысл известные записи о заложении ПереяславляРязанского у церкви Николы Старого. А. Г. Кузьмин убедительно доказал, что в этих записях в Псалтыри с последованием (Следованной) конца XV–XVI веков о событиях первой трети XIII века основное внимание уделено не разорению Рязани в 1237 году (как считали некоторые исследователи), а показу событий, последовавших за княжеской трагедией в Исадах в 1217 году. Это может служить доказательством того, что до 1570-х годов (возникшая в процессе создания Псалтыри запись одного из писцов указывает на “луто 7070 осмого” [1570] год) история разорения Рязани (Старой) Батыем еще не «затмила» другие близкие к ней по времени события переломного XIII века. Если наше предположение о времени возникновения Повести о разорении Рязани Батыем в том виде, в каком она известна современным исследователям, в начале 1570-х годов верно, то нельзя не предположить определенную роль владыки Леонида (Протасьева), поскольку древнейшим списком Повести является рукопись, созданная, вероятно, в самом начале его пребывания на рязанской владычной кафедре. В таком случае оригиналом рязанской редакции Повести о разорении Рязани Батыем и может являться текст, объединенный с циклом Повестей о Николе Заразском именно в рукописи РГБ, Вол. № 523. Роль новгородского владыки Леонида в деле новгородского летописания как нельзя лучше может объяснить предполагаемый интерес этого церковного деятеля к вопросам литературно-исторического творчества.

В вопросах, важных с точки зрения существа выдвинутой нами проблемы тождества двух известных в одно время и под одним именем лиц духовного звания, – о казни или опале новгородского владыки Леонида, а также о времени этих событий – заметны расхождения исследователей во мнениях. Наряду со значительным количеством летописных и других свидетельств их выводы, на наш взгляд, объективно дают основания сомневаться вообще в факте казни владыки Леонида (но не в факте опалы и суда). Настоящая работа показывает возможность привлечения совершенно новых данных по истории книги, которые, по меньшей мере, делают существующие сомнения более очевидными и ведут, соответственно, к качественно новой постановке вопросов.

Если рассматривать значение понятия «опала» достаточно широко, заслуживает внимания следующее наблюдение. В исследовании о церковном землевладении в годы опричнины на примере Рязани показан нанесенный царской политикой ущерб местным духовным феодалам, которые в отличие от духовных корпораций других регионов, судя по всему, подверглись крупным земельным конфискациям: «Судя по сохранившимся фрагментам писцовых книг, значительная часть отобранных у рязанской епископской кафедры земель поступила в раздачу либо подвергавшимся царской опале и ссылке, либо переселенцам из опричных уездов...». И. С. Сметанина считает, что объем вотчин Рязанского архиерейского дома был сокращен более чем вдвое. В. И. Корецкому принадлежат важные наблюдения о том, что значительная часть новгородских территорий с началом Ливонской войны и в продолжение опричнины пришла в запустение (в таком случае, трудно сомневаться в том, что в рассматриваемый период немало людей покинуло Новгород), а в самом начале 1560-х гг., исходя из свидетельства одного из летописцев, много переселенцев было также из Волока, и двигались они, в том числе, в Рязань. Складывание новгородско-рязанских связей в светском феодальном землевладении, несомненно, началось еще в предшествующий период: «Освоение территорий Зарайского уезда в XV – XVI вв., перевод и испомещенье военных слуг, новгородских своеземцев и бояр, сформировали на основе поместной системы и родового фонда вотчинных земель старорязанских фамилий свыше 2 тысяч феодальных владений». Любопытно, что даже в XVIII веке в Зарайске, судя по всему, сохранялся значительный интерес к Новгороду, к его истории и культуре, что нашло отражение в области литературно-исторического творчества – в том числе в летописных выписках из Новгородской II и III летописей.

В синодике опальных среди казненных «сразу же после возвращения царя из новгородского похода записан “архимандрит солочинскои”». То есть, на обратном пути из Новгорода опричники появились не где-нибудь, а в одном из крупнейших рязанских монастырей, что вероятнее всего было неслучайно. Представляется, к примеру, что в этом событии можно предположить связь с таким, на первый взгляд, далеким фактом, что во Вкладной книге Солотчинского монастыря 1691 г. были отмечены книги «фряжской печати». На этот бросающийся в глаза факт обратили особое внимание исследовавшие рязанский памятник в конце 1980-х – начале 1990-х годов археографы, которые в описании воспроизвели имеющиеся записи о содержании памятников полностью. Во всяком случае, трудно ошибиться в том, что некое взаимоотношение отмеченных наблюдений с вопросом о личности владыки Леонида (Протасьева) возможно на основании представления о существовании определенных путей и процессов, которые могли найти воплощение, в том числе, в его «книжной» деятельности.

Необходимо отметить две детали второго «новгородского дела» 1575 года. Среди опальных по этому поводу упоминаются в том числе фамилии Сунбуловых и Колтовских. Едва ли случайным является тот факт, что в рязанских синодиках содержатся упоминания о родах Сунбуловых (как минимум, в двух поминальных книгах) и Колтовских. Большинство исследователей, которые опираются на близкие по времени к рассматриваемым событиям летописные свидетельства, склонны считать, что в 1575 году архиепископ Новгородский был подвергнут аресту, после чего вскоре умер. Осенью этого года произошли казни в связи с созывом земского собора, когда царь, вероятно, не добился средств для продолжения Ливонской войны. У Д. Горсея встречаем крайне любопытные, на наш взгляд, сведения о времени заключения Леонида: «...он жил в темнице на хлебе и воде с железами на шее и ногах; занимался писанием картин и образов, изготовлением гребней и седел». В заключенном можно заметить деятельную, целеустремленную и, подчеркнем, творческую личность, не склонную к фатализму. Большинство поздних летописных источников не называют точной даты смерти новгородского владыки.

А. А. Севастьянова обратила внимание на мнение С. М. Середонина, который считал, что Горсей рассказал в одном месте о двух похожих событиях: казнях 1575 года и церковном соборе 1580 года. Исследовавший свидетельства приходо-расходных книг Иосифо-Волоколамского монастыря в связи с вопросом о соборной практике в 1570-е – начале 1580-х гг. В. И. Корецкий приводит свидетельство, которое может быть дополнительным важным штрихом к интересующей нас проблеме. 14 декабря 1579 г. было куплено «на Москве казанскому архиепископу и резанскому колачей на гривну. Посылали к ним с кормом». По смыслу записи, вышедшей из монастырской канцелярии (почему трудно предположить невнимательность в церковной терминологии), можно заключить, что речь идет о лицах одинакового духовного звания, то есть об архиепископах. Но занимавший в это время рязанскую кафедру Леонид (Протасьев) известен как епископ. Наиболее логичное объяснение природы этого свидетельства легко получить, исходя из всего комплекса данных о загадочной личности крупного книжного вкладчика Волоколамской обители. Наконец, необходимо вспомнить о рукописи (Минея служебная) с весьма ранним списком одного из произведений царевича Ивана Ивановича. Как показано Р. Г. Скрынниковым, наследник определенно имел отношение к новгородскому управлению. В. И. Корецкий предполагает враждебное и опасливое отношение царя к старшему сыну с 1575 года, т. е. как раз со времени второго “новгородского дела”: «...роковой удар Грозного, поразивший старшего сына в 1581 г., когда обстановка по сравнению с 1575 г. осложнилась еще более, когда вновь могли оживиться надежды на царевича, не был уж таким случайным, как представлялся до сих пор историкам». Немаловажное значение имеет вопрос о содержании декабрьской Минеи (РГБ, Вол. № 97), созданной в начале 1580-х годов в период рязанского владычества Леонида (до момента вклада в 1583 году). Такая точная датировка рукописи возможна благодаря наличию несомненного датирующего признака в ее содержании, а именно – сочинения царевича Ивана Ивановича, «списанного» в 1579 году (нижний хронологический рубеж при определении времени создания рязанского памятника). Факт переписки в Рязани самого новейшего сочинения церковной литературы, авторство которого приписывается Ивану Ивановичу, привлекает внимание уже сам по себе. В приведенном наблюдении заметна сложная, но определенная причинно-следственная обусловленность, еще раз оправдывающая необходимость комплексного анализа сведенных воедино фактов и мнений, что придает один из существенных оттенков выдвинутой гипотезе о рязанско-новгородских интересах и связях в биографии владыки Леонида.

Итак, в настоящей работе предпринята попытка проблемного анализа источниковедческих и археографических данных с целью выявления особенностей развития рязанской книжной культуры XVI века. При сравнительно незначительном количестве сохранившихся до настоящего времени рязанских рукописей возникла необходимость объяснить интереснейшие детали биографии влиятельного церковного деятеля опричного времени, видного книжного вкладчика крупнейшего Иосифо-Волоколамского монастыря, бывшего игумена Леонида (Протасьева), епископа Рязанского и Муромского, – свидетельства о большом количестве принадлежавших ему книг, в составе которых в обитель попали, кроме того, и некоторые рукописи казначея рязанского епископа старца Митрофана (бывшего волоколамского книгохранителя при игумене Леониде). Многие из упоминаемых в описях книг, несомненно, испытали в оформлении западноевропейское, итальянско-немецкое влияние («фряские заставки» и «переплетки по-немецки»). Такой подход привел к рассмотрению рязанской книжности в контексте региональных связей и, исходя из этого, к возможности иного прочтения одной из важных проблем политической истории опричного времени – вопроса о загадочной личности архиепископа Новгородского Леонида. После того, как выявлены и проанализированы документальные свидетельства значительного развития книжной культуры в Рязани XVI столетия, с большей определенностью можно говорить о существовании рязанско-волоколамско-новгородских политических, социально-экономических и культурных связей в XVI веке.

Список литературы

1. Анхимюк Ю. В. Новообретенные рукописные книги из библиотеки Иосифо-Волоколамского монастыря XVI века // История Волоколамского края и перспективы «Золотого наследия Руси»: сб. докл. науч.-практ. конф., 30 окт. 1998 г. М., 1999
2. Бобров А. Г. Монастырские книжные центры Новгородской республики // Книжные центры Древней Руси: севернорусские монастыри. СПб., 2001
3. Гордиенко И. А. Новгород в XVI веке и его духовная жизнь. СПб., 2001
4. Дмитриева Р. П. Описи рукописей Иосифо-Волоколамского монастыря XVI в. // Книжные центры Древней Руси: Иосифо-Волоколамский монастырь как центр книжности. Л., 1991
5. Зимин А. А. Крупная феодальная вотчина и социально-политическая борьба в России (кон. XV – XVI вв.). М., 1972
6. Корецкий В. И. Закрепощение крестьян и классовая борьба в России. М., 1970
7. Кузьмин А. Г. Рязанское летописание. Сведения летописей о Рязани и Муроме до середины XVI века. М., 1965
8. Кукушкина М. В. Книга в России в XVI веке. СПб., 1999 

• История Руси (допетровская эпоха)