Карпов Г.А.

 Введение

Современная геополитическая ситуация на планете характеризуется прежде всего нестабильностью. На рубеже 80-90-х гг. 20 века с распадом Советского Союза, по мнению ведущих аналитиков (Збигнев Бжезинский, например), на смену биполярной системе устройства мира (два центра – США и СССР) пришла многополярная система, когда на лицо имеется один гегемон – США и множество небольших, но перспективных «центров притяжения» (Китай, ЕС). Одним из проявлений нестабильности мировой системы является международный терроризм, который был обозначен европейскими странами и США как главный враг всего цивилизованного мира на начало 21 века. В связи с этим необычайно возрос интерес исследователей (историков, прежде всего) к проблеме происхождения терроризма, истоков этого явления.

Ясного и четкого ответа на вопрос, что такое террор (терроризм) до сих пор не существует.   Определение этому явлению пытались дать многие исследователи – Б. Крозье (Великобритания), Г. Дэникер (Швейцария), И. Александер (США), В. В. Витюк, С. А. Эфиров (Россия). Наиболее исчерпывающее и краткое определение терроризма предложил Дж. Хардман в статье «Терроризм» (Энциклопедия социальных наук. Т. 14. 1934): «Терроризм – это термин, используемый для описания метода или теории, обосновывающей метод, посредством которого организованная группа людей или партия стремится достичь провозглашенный ею целей преимущественно через систематическое использование насилия. Террористические акты направляются против людей, которые как личности, агенты или представители власти мешают достижению целей этой группы».

Феномен российского терроризма второй половины 19-го - первого десятилетия 20 века давно беспокоит исследователей, поскольку русский опыт в подобных мероприятиях не просто будет использоваться на протяжении всего   двадцатого века террористическими организациями всех мастей и толков, но даже кому-то послужит «дурным» примером успешной террористической деятельности. «Генезис террористических идей в российском освободительном движении носил достаточно самобытный характер, а размах, организация и успех террористической борьбы русских революционеров сделали их образцами для террористов во многих уголках земного шара … в Индии терроризм называли «русским способом». «Аксьон директ», «Красные бригады», ЭТА, палестинские террористы и др.

Цель данной работы – изучение особенностей терроризма в России второй половины 19 века и его широкого применения в достижении политических целей в последней четверти 19 века и первом десятилетии 20 века. Задачи работы: исследование терроризма на основе оценки источников (монографии российских историков 90-х гг. 20 в.), анализ и сравнение точек зрения на феномен терроризма в России на рубеже 19-20 вв. Я попытаюсь объяснить в чем сходятся и в чем (почему) различаются мнения исследователей на эту проблему.

Отход от марксистских канонов в исторической науке в конце 80-х – 90-х гг. 20 века и появление самых разнообразных историографических оценок позволили использовать для сравнения довольно большое число работ многих авторов.

В работе Л.Г. Прайсмана «Террористы и революционеры, охранники и провокаторы» (2001) рассматривается история Боевой организации партии социалистов-революционеров, с точки зрения влияния этой террористической группы на социально-политическую историю России начала 20 века. Автор попытался ответить на вопрос почему представители различных классов сословий, национальностей, выходцы из элиты шли в террор и отдавали свои жизни ради свержения существующего общественного строя. К безусловным достоинствам работы Прайсмана следует отнести глубокий анализ деятельности не только БО ПСР, но и других террористических организаций – Летучего Боевого отряда Северной области, Центрального боевого отряда и ряда других менее известных групп. В центре исследования личность Е.Ф. Азефа, в работе впервые опубликован такой ценный источник, как «Письма Азефа» (все 214 писем). Для оценки деятельности этого исторического персонажа Прайсман помимо широко использовавшихся ранее воспоминаний Л. Ратаева, В. Чернова, В Зензинова и Б. Савинкова, привлек недоступные российским читателям произведения, такие как «Воспоминания» Я. Мазе (Тель-Авив, 1930, на иврите); М. Н. Новомайский «От Байкала до Мертвого моря» (Иерусалим, 1979); A. Spiridovitch «LesdernieresanniesdelacourTzarskoieSelo» (1922, написано на русском, но публиковано на французском языке); «Александр Исаевич Браудо. Сборник воспоминаний» (Париж, 1937); Г. Слиозберг «Дела минувших дней». Использование этих источников позволило автору значительно расширить фактологическую базу работы, наполнить ее неизвестными ранее подробностями из жизни и деятельности русских террористов. Недостатками этого исследования можно признать невнимание Прайсмана к другим лидерам БО ПСР (Б.В. Савинкову и Г.А. Гершуни), а также тенденциозность в выборе источников – предпочтение явно отдается мемуарам (участников и свидетелей событий, оказавшихся за рубежом), опубликованным через -20-30 лет после описываемых событий.

В исследовании Р. А. Городницкого «Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901-1911 гг.» (1998) на основе обширного фактического материала и обработки всех доступных для автора на тот момент источников делается концептуальный анализ эсеровского террора, изучаются основные сюжеты эсеровской террористической практики; много внимания уделено идеологии, мировоззрению и ценностно-нравственной составляющей русского терроризма.   Работа Городницкого есть попытка приближения к воссозданию реальной истории террористической деятельности, осуществлявшейся БО ПСР, возможно, поэтому в структуру исследования были внесены не совсем уместные элементы публицистики. Кроме традиционных мемуаров современников, эпистолярного наследия боевиков, периодических изданий («Революционная Россия», «Знамя труда», «Партийные известия») Городницкий использовал неопубликованные документы, хранящиеся в ГАРФ (фонд Б. Савинкова – Ф. 3831; фонд В. М. Чернова – Ф. 5847; фонд В. Л. Бурцева – Ф. 5802), РГАЛИ (фонд В. Н. Фигнер – Ф. 1185), а также данные отдела письменных источников Государственного исторического музея. Не следует забывать, что за рамками работы Городницкого остались документы, хранящиеся в Международном институте социальной истории в Амстердаме и Стэндфордском университете (их будут использовать А. Гейфман и О. В. Будницкий). Монография Городницкого будет не заменима для тех, кто интересуется статистическими материалами по истории БО ПСР, ибо автор досконально изучил этот вид данных – начиная от национального и социального состава участников БО, заканчивая уровнем образования и психическим состоянием русских террористов.

О. В. Будницкий в монографии «Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX – начало XX в)» (2000) попытался выработать концепцию истории терроризма в российском освободительном движении. Терроризм рассматривается автором как специфическое явление свойственное российскому освободительному движению на протяжении полувека. В работе исследуется генезис террористических идей, взаимовлияние идеологии и практики терроризма, этические и психологические основы различных его направлений, идейная борьба по вопросам применения террористической практики между различными течениями в российском революционном движении. Весьма ценно то, что Будницкий, помимо программных документов политических партий и организаций, мемуаров, личной переписки, публицистики, основательно изучил материалы Гуверовского института войны, революции и мира (Стэндфордский университет, Калифорнии, США), в частности – собрание документов знаменитого архивиста и историка Б. И. Николаевского, а также личное собрание историка и коллекционера С. Г. Сватикова, хранящееся в Бахметьевском архиве Колумбийского университета (Нью-Йорк, США). Вероятно, если бы автор не уделил столько внимания этико-психологической составляющей русского терроризма, в ущерб социально-политическим аспектам этого явления, работа Будницкого была бы наиболее полной из всех российских исследований, как с источниковедческой и методологической точек зрения, так и с учетом концепции исследования, выбранной ученым.

Отдельного упоминания достойна работа иностранного исследователя – Анны Гейфман («Революционный террор в России 1894-1917.»), в связи с очень не ординарной точкой зрения, предложенной автором. А. Гейфман попыталась доказать, что в революции 1905 года и вообще в политической истории России времен царствования Николая II главенствующую роль играли убийства, покушения, экспроприации, вымогательства, шантаж, словом всевозможные разновидности терактов. Причина такого всплеска политического насилия, по мнению автора, кроется в появлении на общественно-политической арене Российской империи «террористов нового типа», которые отличались от своих предшественников тем, что были сторонниками систематического неразборчивого насилия и даже составили авангард современного мирового терроризма. Доказательная база этой идеи, наверно, была много внушительней, при условии, что А. Гейфман использовала бы не только архивные собрания русских революционных материалов на Западе (архив ПСР в Международном институте общественной истории в Амстердаме, материалы Гуверовского института в США), но и доступные ныне российские архивные материалы. Очевидно, недостаток последних вынудил автора внести так много публицистических отступлений, что работа стала более напоминать великолепный исторический роман, нежели серьезное научное исследование.

Марксистских позиций придерживаются Д. А. Павлов и Н. А. Троицкий. Особого внимания заслуживает статья Д. А. Жукова к книге «Савинков Б. В. (В. Ропшин). То, чего не было», в которой исследователь предлагает изучать терроризм на основе анализа литературного творчества боевиков, в частности произведений Б. Савинкова (повесть «Конь бледный», роман «То, чего не было», стихи), обозначившая скорее филологическую точку зрения на русский терроризм, нежели историческую; без привлечения широкой источниковедческой и историографической базы.

В первой главе анализируется ситуация в революционном движении, сложившая после убийства императора Александра II 1 марта 1881 года, исследуются методы, используемые правительством для подавления революционного движения, а так же причины популярности терроризма в молодежной среде. Во второй главе рассматривается период наивысшего подъема террора с 1901-1911 гг., время, когда террористы совершили наибольшее количество терактов, а также основные отличительные черты российского терроризма в это время, причины успеха и причины исчезновения этого явления из политической жизни страны в начале второго десятилетия 20 века.

Глава I. Революционный террор в России с 1881-го по 1901 г.

История движется ужасно тихо, надо ее подталкивать

А. И. Желябов

1.1 Террористические организации после 1 марта 1881 г.

Принято считать, что террористическое (революционное) движение в России начало формироваться после либеральных реформ 1860-х гг., связано это было прежде всего с неоднозначной реакцией образованных слоев российского общества на проводимые преобразования, а так же с распространением в радикальной молодежной (студенческой, «разночинной») среде идей утопического социализма. Одним из первых проявлений новой опасности для самодержавия стал небезызвестный выстрел Д. В. Каракозова 4 апреля 1866 года. Кружок Ишутина был   в числе первых радикальных организаций, взявших на вооружение метод террора, для достижения поставленных задач – посредством убийства царя уничтожить самодержавие и воплотить в жизнь идеи социализма. После раскола «Земли и воли» в 1879 году на две самостоятельные структуры - «Черный передел» (основная функция осталась прежней, что и была у участников «Хождений в народ» - пропаганда адаптированных под суровые крестьянские будни революционных идей) и «Народная воля», продолжившая традиции террора. Народовольцы 26 августа 1878 года вынесли смертный приговор Александру II и после ряда неудачных покушений все-таки убили (исполнитель – И.И. Гриневицкий) царя-Освободителя 1 марта 1881 года на Екатерининском канале.  

Естественно все организаторы цареубийства (те, кто не успели уехать за границу) были схвачены и   3 апреля 1881 года повешены – А. И. Желябов, С. Л. Перовская, Н. И. Рысаков, Т. М. Михайлов, Н. И. Кибальчич. Местные организации «Народной воли» были разгромлены, а Плеханов и Засулич в Женеве приступили к переводам трудов Маркса и Энгельса; в образованную осенью 1883 года группу «Освобождение труда» вошли пять бывших чернопередельцев – Г. В. Плеханов, В. И. Засулич, П. Б. Аксельрод, Л. Г. Дейч, В. Н. Игнатов. По мнению   И.Н. Курбатовой, после того как народовольцы достигли своей цели – убили царя, в народовольческой среде наступает период кризиса, распространяются упаднические настроения.

«Безрезультатность террора вызвала спад революционных настроений у части народнической интеллигенции, оттолкну­ла ее от революционных идей. В этой среде получила рас­пространение проповедь легальных «малых дел», будто бы только и возможных в условиях реакции. Расцвело так на­зываемое «либеральное народничество», склонное к примире­нию с царизмом в надежде на мирную постепенную демок­ратизацию существующего строя». Уничтожение царя не стало сигналом к всеобщему выступлению против самодержавия, по логике (и по программным документам) следовало продолжить серию цареубийств вплоть до выполнения царизмом политических требований революционеров, но реальных возможностей для этого уже не существовало. «Массовые аресты в 1881 —1882 годы сильно ослабили ор­ганизацию». На время русские революционеры отказались от индивидуального политического террора.

Правда, в среде народовольцев после раскола выделилась «Молодая партия «Народной воли» (руководитель П. Ф. Якубович), члены которой попытались пересмотреть некоторые тактические и организационные принципы прежней террористической организации; были резкие речи в адрес строгой централизации «Народной воли», вводился, если можно так сказать, дифференцированный террор. Аграрный террор – против помещиков, фабричный террор - против хозяев заводов и фабрик; главная роль, как ни странно, уделялась именно фабричному движению, что лишний раз свидетельствует об отходе в начале 80-х г. 19 в. части народников от канонов социализма, проникновении в народническую среду марксистских идей.

После убийства императора Александра II 1 марта 1881 года и последовавшего затем разгрома «Народной воли», как уже отмечалось выше, наступает определенный спад революционного движения, период критической оценки того, что случилось и почему не случилось то, чего так долго ждали и к чему народники так отчаянно стремились. В первые месяцы после физической ликвидации представителя царствующей династии, реально возглавлявшего страну, руководившего империей без малого 25 лет, в политических верхах Российского государства наблюдается определенная растерянность, и даже удивление, ибо случай вышел необычный и как действовать в такой ситуации толком никто не знал.

В определенной мере справедливо марксистские историки указывали на тот факт, что «такой паники в «верхах», как в 1880— 1881 гг., когда вся страна была объявлена на осадном положении, придворная знать жила в пароксизме страха, министры мрачно констатировали маразм власти, один царь был убит, а другой бросил столицу и укрылся в предместном замке, где и прозябал чуть ли не в одиночном заключении, как «военнопленный революции»,— такого Россия не видела ни раньше, ни позже, вплоть до 1905 г.». Но террористы тотально просчитались, полагая, что сразу после убийства царя народ поднимется на восстание, массовая работа народовольцев была фактически безрезультатной, никакой широкой поддержки в крестьянской или рабочей среде революционеры не получили. А уповать на кризис верхов на рубеже 70-80-х гг. 19 века, который якобы имел место быть и являлся симптомом скорого краха царизма, могли только безбрежные идеалисты, наподобие Д. М. Каракозова, Игнатия Иоахимовича Гриневицкого или А. К. Соловьева. В. И. Ленин немного позже отметит, что для революции необходим такой кризис верхов, который «… касается именно государственного устройства,   а   вовсе не каких-нибудь частностей его, касается фундамента здания, а не той или иной пристройки, не того или иного   этажа». В целом, логика марксистского подхода понятна, другое дело, что небесспорным остается утверждение о наличии вообще какого-либо кризиса самодержавия в конце 70 – начале 80-х гг. 19 века. Непродолжительная дезориентация в высших кругах и легкое изумление в массах – да, но кризис – вряд ли.

К. К. Арсеньев (публицист, обозреватель «Вестника Европы») после 1 марта 1881 года изрек: «Нет, политическим убийствам не суждено влиять на ход событий, взрывчатым снарядам не суждено сделаться руководителями истории. Они могут, к несчастью, устранить лицо, но не могут изменить положения, никогда не обуславливаемого только лицом, одним лицом».

Несмотря на явный провал «Народной воли», сочетавшийся с локальным успехом, в течение 80-90-х гг. 19 века периодически формировались немногочисленные, плохо организованные, но целеустремленные организации-продолжатели дела «Народной воли». При общей тенденции понижении активности народовольческого движения в России и проникновении идей нарождавшейся социал-демократии. К таким организациям, помимо выше упомянутой «Молодой партии „Народной воли»»,   можно причислить образовавшуюся в декабре 1883 года из числа бывших народников группу болгарского студента Димитра Благоева (В. Г. Харитонов, А. А. Герасимов, П. П. Шатько, П. П. Аршаулов, В. А. Кугушев). Группа Благоева перешла на социал-демократические позиции.

В 1885 году образовалась группа, в которую входили А. Гаусман, Д Кольцов (Б. А. Гинзбург, впоследствии социал-демократ), Б. Оржих. Гаусман и Кольцов действовали в Петербурге, Оржих организовал типографию в Таганроге. В этой типографии был издан № 11-12 газеты «Народная воля». В 1884-1886 годах в Петербурге существовала военно-революционная организация «милитаристов», в которой объединились представители военно-учебных заведений, служащих военного ведомства, морских офицеров. Эти две организации, многое заимствуя в своих программных установках у «Народной воли», главную роль отводили все-таки пропаганде. Первые – в рабочем классе; вторые в офицерской среде.

«Террористическая фракция партии „Народная воля»» (П. Я Шевырев, И. Д. Лукашевич, С. А. Никонов, О. М. Говорухин, В. В. Осипанов, В. Д. Генералов, П. И. Андреюшкин, М. Н. Канчер, П. С. Горкун), появившаяся на свет Божий в 1886 году, в лице А. И. Ульянова попыталась «объединить принципы «Народной воли» и программные положения группы «Освобождение труда». Правда, при этом, как рассуждает И. Н. Курбатова, так и не последовало отказа от глубоко ошибочного убеждения, что «… для достижения политической свободы и даль­нейшего развития революции необходимо вести террористи­ческую борьбу против самодержавия. Систематический тер­рор, по мнению членов группы, должен был привести к дез­организация правительства, которое вынуждено будет дать политические свободы». Члены этой организации начали готовить цареубийство.

В 1888—1889 гг. усилиями народовольцев, среди которых первую роль играла С. М. Гинсбург, был восстановлен петербургский центр партии, а в 1889—1890 гг. М. В. Сабунаев и другие образовали относительно многочисленную сеть народовольческих кружков в Поволжье (Кострома,   Ярославль,   Нижний город, Казань). В начале 90-х годов прямыми наследниками «Народной воли» выступили петербургская «Группа народовольцев» (1891—1896 гг.) и партия «Народного права» (1893—1894 гг.).

Так или иначе, идею террора не удалось искоренить из просвещенных умов, об этом свидетельствуют неоднократные попытки возродить «Народную волю» и продолжить практику политических убийств. О масштабах народовольческого движения после 1881 года Н. А. Троицкий предлагает судить по материалам жандармских дознаний, тщательно изученных И. И. Ракитниковой в 30-е гг. (ее неопубликованная рукопись хранится в ЦГАЛИ). Число кружков «Народной воли», раскрытых с 1 июля 1881 г. по 1890 г., составляло:

1881—31   1886—32

1882—43   1887—25

1883—35   1888—16

1884—47   1889— 8

1885—45   1890—10.

Эти данные лишний раз свидетельствует о том, что террористические идеи не утратили популярность в русской революционной среде, даже после событий 1 марта 1881 г.

1.2 Российские историки о причинах и особенностях русского террора 80-90-х гг.19 в.

Но почему даже после полного провала революционеров в борьбе с самодержавием продолжали появляться молодые горячие головы, стремившиеся продолжить дело народников? Почему террор в России сохранился как метод политической борьбы и с новой силой заявил о себе в начале 20 века?

О. В. Будницкий предлагает искать корни этого явления, прежде всего в идеологии революционного движения и в психологической составляющей этого феномена. «Терроризм как политическое действие не может обойтись не только без опоры на идеологическую, но и на этическую систему». Да, конечно, огромную роль сыграли социально-политические обстоятельства – незавершенность реформ 1860-х гг., клиническая отсталость русского общества, ибо « … реформы опоздали едва ли не на столетие. Поэтому у части общества при стремительном переходе от спертой атмосферы николаевского режима к свежему воздуху александровского возникла своеобразная «кессонная болезнь». От власти стали ждать и требовать не только того, что она могла дать, но и того, чего она дать была просто не в состоянии … Правительственные попытка реформ признавались радикалами недостаточными и служили основанием для возобновления террористических актов. Терроризм был затем использован правительственными чиновниками для сопротивления реформам или их отмены. Таким образом, образовался замкнутый круг».

В результате всего этого возвышенные представления о правильном устройстве общества начали претворяться в жизнь без учета конкретных обстоятельств (и мнения тех, кому эта наивность навязывается), возможно, потому что у правительства не хватило силы воли облагоразумить мыслящую молодежь, жаждавшую действий, но не думающую о последствиях. «В пореформенной России люди, которые «учились», хотели не только свободно говорить, но и делать. И «делать» помимо «начальства» и вовсе не так, как оно хочет. Они хотели принести благо народу, перед которым считали себя в долгу и перестроить его жизнь на началах равенства и справедливости».

В итоге самая чувствительная часть русского общества – разночинцы, молодежь, студенты, еще не определившаяся со своим местом в существующей социальной системе, оказалась в большом недоумении. Идеалы никак не хотели претворяться в жизнь, все попытки каким либо мирным образом изменить бросающие в глаза пошлости этого мира потерпели крах, невольно возник соблазн признать порочность всей системы вообще и людей ее составляющих в частности. Когда молодой человек получил образование и считает себя умным, ему хочется громко заявить о себе, явить себя миру. Ф. М. Достоевский: «Зачем же я учился, зачем наукой во мне разбужена любознательность, если я не имею права сказать моего личного мнения или не согласиться с таким мнением, которое само по себе авторитетно». Неважно, что делать лишь бы изменить, сделать не так как было раньше, не понятно в какую сторону идти, только бы не стоять на месте, не быть консерватором и ретроградом. Шире шаг!.. Отсутствие мирных возможностей для самореализации,   побуждало разночинцев прибегать к террору.

Логика Будницкого проста – в процессе исторического развития происходило усложнение социальной структуры русского общества, появилась социальная прослойка разночинцев (выходцев из средних социальных слоев) – студенты, учителя, врачи – будущая интеллигенция. Это был нестабильный общественный элемент, духовные запросы которого не соответствовали его социальному статусу в рамках господствующего самодержавного строя. Активность нового социального элемента опиралась на неудовлетворенность собственным положением – образованность и интеллект, подкрепленные высокими идеалами, не сочетались с возможностью достойной самореализации. Те, у кого хватало смелости, шли в террористы (крестьяне и рабочие там были в меньшинстве), кто не хотел рисковать здоровьем и имуществом, пополняли ряды либералов. Но, так или иначе, наглядно обозначился конфликт между системой и частью этой системы, последняя возомнила себя самостоятельной структурой способной (1 марта 1881 года) оказывать мощное влияние на весь государственный организм и ход истории вообще. В самодержавной пирамиде не нашлось места для радикальной интеллигенции, но удалить (уничтожить) хирургическими методами эту неспокойность система не могла в силу отсутствия традиции подобных массовых мероприятий; ограничились отдельными арестами и ссылками. Будницкий указывает на то, что «превращение терроризма в систему было бы невозможно ранее [II половина 19 века] по чисто техническим обстоятельствам. Возникновению терроризма способствовал технический прогресс – изобретение динамита, а также развитие средств массовой информации и способов передачи информации, в частности, телеграфа. Это многократно увеличило пропагандистский эффект террористических актов …».

После убийства царя перед прогрессивной радикальной молодежью возникает образ настоящих героев, подлинных борцов за светлое будущее человечества. «В конце века имена Софьи Перовской, Андрея Желябова, Степана Халтурина были у всех на устах. Мрачная романтика убийств давала пищу молодым умам, тем более, что в условиях тогдашней гласности заседания суда присяжных устраивались открыто, в присутствии публики и иностранных корреспондентов, и адвокаты делали карьеру на защите террористов». В. И. Ленин вспоминал: «Почти все в ранней юности преклонялись перед героями террора. Отказ от обаятельного впечатления этой геройской традиции стоил борьбы». Как считает Н. А. Троицкий, росту популярности террористов в русском обществе уже в период реакции способствовали политические процессы, которые устраивало царское правительство над народниками.

«Первый судебный процесс по ее [«Народной воли»] делу (И.И. Розовского – И. В. Родионова) состоялся 27 февраля 1880 г., последний (А. А. Зороастровой и др.) – 28 сентября 1894 г. За 14 лет, с 1880 по 1894, царизм провел больше восьмидесяти народовольческих процессов, из которых многие («16-ти», «20-ти», «17-ти», «23-х», «14-ти», «21-го», первомартовцев 1881 и 1887 гг., жертв Якутской трагедии) вызвали международный резонанс. Готовились они властями с целью «посрамления крамолы», а на деле превратились в демонстрацию величия и притягательной силы революционного движения: колебали престиж царизма, возбуждали оппозиционный дух в русском обществе, привлекали сочувствие и симпатии к революционерам в России и за границей». Причем Троицкий усердно напоминает о том, что террор был «лишь одним из многих средств борьбы», ни чуть не меньше внимания уделялось пропагандистской, организаторской и агитационной деятельности особенно в период с 1881 по 1882 гг.

«Во-первых, террор был в руках «Народной воли» лишь одним из многих средств борьбы.   Во-вторых, занимались им только члены и ближайшие   агенты ИК несколько сменявших друг друга техников, метальщиков, наблюдателей   (в подготовке и   осуществлении восьми народовольческих покушений на царя участвовали в общей сложности 12 таких лиц) … Местные же группы   «Народной воли» вообще не занимались террором».

Именно благодаря пропагандисткой работе «Народной воли» в рабочей, крестьянской и студенческой среде в годы контрреформ идеи террора не были забыты и позднее стали использоваться вновь. Горожане (рабочие и студенты) были более восприимчивы к новаторским мыслям, посему эта социальная прослойка, как полагает Троицкий, стала главной вербовочной базой для революционеров. При этом студенческое движение, зарождавшееся при непосредственной поддержке «Народной воли» пережило своих покровителей, и попортило не мало крови чиновникам «охранки» на протяжении последующих трех десятилетий. Чего только стоит наглая антиправительственная демонстрация 8 февраля 1881 года в Петербурге на университетском акте или киевские беспорядки 1897-1898 гг. В. К. Плеве будучи на посту директора Департамента полиции верно подметил: «Крамола производит во время студенческих беспорядков рекрутский набор».

«Наибольший, подчеркнуто   общероссийский   размах приняла революционная деятельность   «Народной воли» среди интеллигенции и, главным   образом,   учащейся (в первую   очередь,   студенческой)     молодежи … В Петербурге действовала Центральная университетская   группа,   которая объединяла и направляла усилия народовольческих кружков во всех высших учебных заведениях столицы. Подобные же центральные группы   координировали   деятельность многочисленных студенческих кружков в Москве, Киеве, Казани. Отдельные студенческие кружки функционировали при местных организациях «Народной воли» во всех городах, где имелись   высшие   учебные   заведения (Одесса, Харьков, Ярославль, Вильно, Дерпт)».

Самодержавию нечего было противопоставить оппозиционному духу, витавшему над радикальной молодежью 80-90-хх гг. 19 века; царизм проиграл битву за подрастающие умы и души. Марксистский тезисы о несостоятельности самодержавного режима, косности царской администрации, неспособности реально оценить обстановку и довести до конца начатые реформы, доминирует в доказательной базе Троицкого при выявлении причин популярности радикальных (в т.ч. террористических) методов разрешения социально-политических противоречий в царской России; незавершенность реформ породила терроризм. Хотя, современники подчас придерживались прямо противоположной точки зрения, обосновывая обратную причинно-следственную связь: терроризм не дал завершить так хорошо начавшиеся реформы, прервал благоприятные тенденции в социально-экономическом развитии России.

А. И. Гучков заявил в Третьей Думе по поводу убийства П. А. Столыпина в 1911 г.: «Поколение, к которому я принадлежу, родилось под выстрелы Каракозова; в 70-80-х годах кровавая и грозная волна террора прокатилась по России, унося за собой того монарха, которого мы еще в этом году славословили как царя-Освободителя … Террор тогда затормозил и тормозит с тех пор поступательный ход реформ. Террор дал оружие в руки революционерам. Террор своим кровавым туманом окутал зарю русской свободы…».

Анна Гейфман открывает перед нами целый внутренний мир террористов, этих честных и наивных борцов за народное счастье. Видя жуткое несовершенство этого мира,   революционеры берутся переделать его сообразно своим представлениям об идеальном мире, они подчиняют себя и окружающих невероятной высокой цели, во имя достижения которой не остановятся ни перед каким жертвами. «Люди, обуреваемый жаждой разрушительной общественной деятельности, зачастую достаточно тонкокожи и уязвимы, чтобы ощущать грубость, грязь, пошлость, уродство и прочие несовершенства окружающего мира … И вот такой человек, не злодей и не проходимец вовсе, а наоборот, - личность с уязвленной душой, чутко реагирующей на соприкосновение с любым видом уродства, приходит к отчаянной мысли о возможности искоренить мировое зло засчет изменения внешних обстоятельств … и, вооружившись схемами, описывающими несовершенство миропорядка, равно как и пути к его исправлению, такой человек начинает бороться с социально-политическими, религиозными и прочими устоями, ломая их, чтобы изменить мир по своему вкусу …». С. М. Кравчинский по этому поводу заявил: «Террор – ужасная вещь, есть только одна вещь хуже террора: это безропотно сносить насилие».

На практике реализуется иезуитский принцип «Цель оправдывает средства». Очень низкий уровень адаптивности значительной части молодежи послужил причиной такого быстрого распространения революционных идей. Н. Е. Суханов (глава Военной организации Исполнительного комитета «Народной воли») на одном из собраний сказал: «Бомба – вот ваше право! Бомба – вот ваша обязанность!», чем обеспечил себе еще большую поддержку в революционной среде. Те, кто не мог (не хотел, воспитание не позволяло, мораль давила) ужиться в этой системе регулярно пополняли ряды террористов в 80-90-х гг. 19 века. С начала 20 века кадровый состав террористических организаций, по мнению А. Гейфман, претерпит серьезные изменения (об этом во второй главе).

Так вот Гейфман указывает на то, что в революционных организациях конца 19-го века преобладали «люди честные, достойные, подчас истинно благородные … их можно уважать за абсолютное неприятие зла и за самоотверженный порыв на борьбу с ним». Именно это обстоятельство привлекало радикально настроенных молодых людей в ряды революционеров. А в первом десятилетии 20 века в террористических организациях (в частности, в БО эсеров) стали численно преобладать элементы не самого лучшего качества, зато с хорошими организаторскими способностями (допустим, Е.Ф. Азеф) Их Петр Струве окрестил «революционерами нового типа», иначе - «изнанка революции».

Р. А. Городницкий видел главную причину появления террора в России в углубившихся (они были и раньше) противоречиях «между идейными запросами общества и политикой государства, игнорировавшей объективные потребности в реформах, [противоречия] привели к ужесточению протеста со стороны революционеров, побудили их применить крайние формы противодействия» (подробнее о концепции Городницкого во второй главе, он анализировал политическую ситуацию в российском обществе начала 20 века).

В итоге, если говорить о причинах «живучести» террора в России периода реакции, то наиболее целесообразным будет выделение комплекса «субъективных» и комплекса «объективных» причин. А. Гейфман и О. В. Будницкий предлагают искать истоки террора в самих террористах, в их внутреннем мире, в их характерах – разночинцах, студентах, молодежи в целом; именно психологическая составляющая, по мнению этих историков, явилась решающим фактором в сохранении и дальнейшем развитии идей террора. Отсутствие возможностей для самореализации, излишняя идеализированность молодого поколения русских разночинцев, отсутствие альтернативной идеологии, нежелание самим перестраиваться сочеталось с жутким желанием перестроить этот мир. Русская интеллигенция (радикально настроенная) уже тогда заявила о своей исключительности, совестливости, порядочности. Иного мнения на причины распространения практики индивидуального террора придерживаются Н. А. Троицкий и Р. А. Городницкий. Комплекс объективных причин включал в себя незавершенность либеральных реформ, контрреформы Александра III, отсутствие социальной поддержки самодержавного строя, неоправданно жесткая политика в отношении революционеров. Неспособность царской администрации противостоять терроризму в идеологическом плане, особенно в среде образованных слоев населения («Теория официальной народности» не шла ни в какое сравнении с социализмом,   «За Веру, Царя и Отечество!» тоже как-то не звучало), фактически привела к тому, что мыслящая молодежь встала на антимонархические позиции.

Помимо этого к факторам, способствовавшим переходу к террору можно отнести разочарованность в готовности народных масс к восстанию, политическая пассивность большей части населения, желание отомстить за преследования со стороны правительства. Также особо стоит упомянуть о персонификации власти и сакрализации фигуры царя – неминуемо возникало искушение «одним ударом разрушить могущество этой власти, расчистить дорогу для осуществления идей, которые должны привести к всеобщему благоденствию».

Любое общественно-политическое движение формируется вначале на голом энтузиазме обреченных одиночек, они являются катализаторами процесса формирования и становления организации. Если идеи, проповедуемые этим движением, отвечают запросам времени, если есть поддержка со стороны масс, тогда к этому течению (движению, организации, группе по интересам) примыкают и занимают, как правило, руководящие посты, нелиричные прагматисты-организаторы, зачастую не имеющие ничего общего (ни в области идеологии, ни в методологии) с отцами-основателями. И идеалисты, и жесткие управленцы есть жизненно необходимые компоненты любого политического движения или общественной организации, будь то «Партия социалистов революционеров» или «Общество по защите гималайских медведей». Без идеалистов не будет хорошей идеологической базы и начального импульса, без реалистов будет хромать организационная часть.

Но первыми на путь террора встали отчаявшиеся, не сумевшие договориться с совестью, самоотверженные молодые люди. Только вот идеалист, если дать ему власть, влияние и возможности может принести гораздо больше вреда, чем иной прагматик. Потому что «… многие из тех, кто в разные времена так беспокоился о судьбе масс, страдал о народных тяготах, инстинктивно ощущали (а некоторые даже и осознавали), что народу не нужна их забота, а сами они чужды и в лучшем случае безразличны ему … радетели за народное благо настойчиво и неудержимо продолжали стремиться вперед по избранному пути, дабы облагодетельствовать человечество или уж по крайней мере своих соотечественников в России … не то что ближний, но даже сам революционер уже себе не интересен, если он якобы нашел выход из жизненной безысходности – борьбу с внешними атрибутами самой жизни. Борьба с устоями здесь играет роль допинга или дешевого и поверхностного развлекательного действа, которое отвлекает человека от самого себя внешним блеском, мельканьем, громкими звуками …».

Неслучайно члены Исполнительного комитета «Народной воли» в послании императору Александру III от 10 марта 1881 года утверждали «…Есть нечто высшее, чем самые законные чувства человека: это долг перед родной страной, долг, которому гражданин принужден жертвовать и собой, и своими чувствами, и даже чувствами других людей».

Определенную роль сыграло отсутствие в России во второй половин 19 века достаточно сильного либерального движения, политически инертная городская буржуазия (дворяне, купцы) не предъявляла каких либо серьезных требований к правительству, за исключением традиционных политических свобод и конституции, не шла на обострение отношений с самодержавием. Ситуацию попытался переломить М. Т. Лорис-Меликов, уже после убийства Александра II, когда была создана Верховная распорядительная комиссия, в которой периодически (но не часто) собирались на совещание редакторы столичных газет и земские деятели, с целью узнать их мнение по разным наболевшим вопросам. Но эта «диктатура сердца» существенного результата не принесла. Подъем либерального движение в России произойдет только после Манифеста от 17 октября 1905 года, когда населению буду дарованы реальные политические свободы. Земства ничего не могли противопоставить террору.

1.3 Борьба самодержавия с террористами в оценках российских историков 90-х гг. 20 века

Несмотря на очевидный успех российского политического сыска (о его методах ниже) в борьбе с революционерами - регулярно раскрывались те или иные радикальные кружки и организации, «милитаристов» сослали в Среднюю Азию, Димитра Благоева отправили домой в Болгарию, 8 мая 1887 года во дворе Шлиссельбургской тюрьмы были повешены П. И. Андреюшкин, В. Д. Генералов, В. С. Осипанов, А. И. Ульянов, П. Я. Шевырев, подавить революционное движение не удалось. О. В. Будницкий связывает это с тем, что не была искоренена сама идея террора (неважно, массового или индивидуального): «Путь людей 1-го марта привлекал. Он был прост, понятен, казался более рациональным и даже гуманным … Террористическая идея надолго стала господствующей в умах и душах русских народников … Даже после гибели «Народной воли» и постоянных неудач попыток ее возрождения, идея возобновления террористической борьбы продолжала активно отстаиваться и развиваться на страницах эмиграционной печати».

Мало того, это движение продолжало почти беспрепятственно эволюционировать и обогащаться иностранным опытом (существовали великолепно налаженные связи с товарищами из Германии, Венгрии, Франции, Англии, Польши, Чехии, Италии и других европейских стран, а также США) в идеологическом и практическом планах, распространяются социал-демократические идеи. Радикальная молодежь и все любознательные без особых препятствий смаковали последние работы Плеханова – «Социализм и политическая борьба» (1883), «Наши разногласия» (1885), устраивала дискуссии на крамольные животрепещущие темы   о судьбах России и роли революционного движения в истории страны и мира.

Для политического имперского сыска, порой совсем не разбиравшегося во внутренних делах революционеров, террористы-народники и социал-демократы были на одно лицо – представителями опасной для государства крамолы. Эффективность подавления революционного движения была чрезвычайно низкой; уменьшение количества терактов принято рассматривать как доказательство качественной работы царской «охранки». «С 1860-х до приблизительно 1900-х на счету террористов было не более 100 терактов. И хотя угроза террора, часто преувеличенная в полицейских донесениях, вселяла страх, политические убийства в эти годы были лишь предвестником разгула террористической деятельности в первое десятилетие 20 века». Думается, что потуги полиции сыграли только второстепенную роль в спаде террористической активности в 80-90-х гг. 19 века., главная роль, скорее всего, принадлежала внутренним противоречиям и величайшему краху идеалов приверженцев так называемого «крестьянского утопического социализма» («в 80—90-х годах идеология крестьянского утопического социализма вступила в полосу глубокого кризиса»).

Д. А. Жуков, не сильно вдаваясь в подробности, полагает, что « …Александру III удалось справиться с террором, устроив до сотни судебных процессов и доведя число административных ссыльных до шести тысяч. Приговоренных к казни, а их было в 1880-1882 годах двенадцать (намного меньше числа убийств), вешал знаменитый палач Иван Фролов. Другого палача в России найти не могли. Никто не желал …». Если в стране некому больше вешать цареубийц и государственных преступников («воров»), кроме одного человека, который к тому же презирается всей просвещенной интеллигенцией за содействие карательной политике царизма, значит не все так славно в государстве Российском. Определить точное число политических ссыльных и «поднадзорных» не представляется возможным, хотя бы потому что официальные данные несколько занижались, а неофициальные данные явно завышались; нередко аресты по ложным доносам (последних было довольно много) нигде не фиксировались. «К 1 января 1880 г по ведомости Верховной распорядитель­ной комиссии в стране насчитывалось 6790 политических поднадзорных … генеральша А. В. Богданович в том же 1880 г. свидетельствовала (ссылаясь на члена Верховной распорядительной комиссии М. И. Батьянова!): «теперь во всей России находятся 400 тыс. человек под надзором полиции… Аресты (а   в особенности,   обыски,   которые   почти всегда предшествовали арестам) в 80—90-е годы действительно наводнили Россию»

Имперское правительство не смогло справится с волной революционного террора, но определенные попытки в этом направлении сделаны были.

Первые действительно серьезные меры по подавлению террористического движения были приняты еще до убийства Александра II после покушения А. К. Соловьева 2 апреля 1879 года, когда Россия была поделена на шесть временных генерал-губернаторств (так называемых «сатрапий»). Во главе этих территориальных образований встали такие известные в свое время люди как И. В. Гурко (петербургский генерал-губернатор), Э. И. Тотлебен (одесский генерал-губернатор) …Основной метод, применявшийся в это время для изничтожения террористов, был всем уже знакомый   банальный административный арест, а так же ничем не грозившая ссылка наиболее агрессивных элементов студенческого движения. Причем ссылали группами и в одно место (видимо, чтобы не терялись уже налаженные связи в террористической среде, а драгоценный опыт антиправительственной деятельности мог благополучно аккумулироваться и передаваться подрастающему поколению). Смертный приговор использовался крайне редко, не приветствовался общественным мнением, и вообще всячески затушевывался.

Следующий шаг – это создание Верховной распорядительной комиссии 12 февраля 1880 года во главе с Лорис-Меликовым. Вероятно, простых репрессий было недостаточно, и для завоевания общественного мнения и получения поддержки в либеральной среде был создан этот совещательный орган из чиновников и выборных от общества при Государственном совете. Мертворожденная идея улучшению ситуации не способствовала, Верховная комиссия реально не функционировала. Революционеры увидели в создании этого органа лишнее проявление слабости испускающего дух самодержавия и усилили нажим. Начал разрабатываться проект преобразования государственного строя – «конституция Лорис-Меликова» и даже был таки разработан, но самодержец не дожил до 4 марта 1881 г. (на этот день было назначено обсуждение этого проекта на заседании Совета министров). Попытки провести либеральные реформы при отсутствии элементарного порядка в стране, как показывает горький опыт, крайне часто терпят неудачи.

Правительство Александра III не стало искушать судьбу – отложило в прекрасное далеко проведение либеральных реформ и подбило законодательную базу под репрессивную политику. 14 августа 1881 года вышло «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного  спокойствия» (иначе «Положение об охране»), дабы не прибегать к созданию временных органов и использованию исключительных законов. «С 14 августа 1881 г. он [царизм] мог чинить расправу более уверенно и стабильно, поскольку теперь к его услугам было всеобъемлющее руководство по репрессиям, своего рода карательная «конституция», - вдумчиво отметил Н. А. Троицкий, называя это положение «…законодательным прикрытием для «белого террора»…».

А О.В. Будницкий, ничтоже сумняшеся, заявил: «Власть изначально придавала революционерам чрезмерное значение, возвышая их тем самым и в собственных газах и в глазах общества. Власть рассматривала террористов как по существу равную сторону, ей противостоящую … неадекватность представлений власти о реальной силе террористов и неадекватность мер, принимаемых в их отношении… Чрезмерно жестокая политика репрессивная политика – каторга Чернышевского и Николая Серно-Соловьевича, высылки без суда, жестокие приговоры фактически не опасных народников-пропагандистов … Власть не сумела стать выше народников. Можно предполагать, что если бы Александр III прислушался к совету Владимира Соловьева и помиловал убийц своего отца, он бы морально разоружил (пожалуй, даже морально уничтожил) революционеров, а не создал бы своей волей и руками палача мучеников революции и предмет подражания для тысяч неофитов».

Какие действительно полезные меры принимало царская администрация для наведения порядка в стране? На первый план, несомненно, надо вынести деятельность тайной полиции (3 декабря 1882 г. Александр III утвердил «Положение об устройстве секретной полиции в империи») – на этом направлении активно и небезуспешно применялись шпионаж, доносы (огромное количество ложных), провокации, аресты, ссылки, привлекалась внутренняя агентура, С. В. Зубатов проводил с революционерами душеспасительные беседы. Георгий Порфирьевич Судейкин (инспектор секретной полиции) был одним самых успешных сыщиков в империи, под его руководством была организована «Дегаевщина» (И. М. Гревс об этой грандиозной провокации: «полицейско-революционное кровосмешение»). Привлекался иностранный опыт, особенно французский, этим в свое время увлекались М. Т. Лорис-Меликов, Н. П. Игнатьев, И. Е. Андреевский. Решался вопрос с кадрами, благо недостатка желающих послужить на благо Родине не было, к подлинным мастерам шпионажа в конце 19 века можно смело причислить – А. В. Комарова, Авраама Геккельмана, С. К. Белова, П. И. Рачковского; в 1889 г. к охранному отделению был прикомандирован С. В. Зубатов.

Л. Г. Прайсман досконально изучил внутреннюю структуру Отдельного корпуса жандармов, находившегося в ведении МВД (Министр внутренних дел был шефом корпуса). «Корпус жандармов делился на три части. Первая состояла из имевшихся в каждой губернии жандармских управлений. Жандармские управления следили за политическим порядком на территории своих губерний, вели дознания и расследования. Жандармские офицеры работали и в охранных отделениях, которые к концу 19 века существовали в трех городах: в Петербурге, в Москве, в Варшаве – занимались политическим сыском и подчинялись на местах губернаторам, а в центре – Департаменту полиции. Вторая часть корпуса была сведена в жандармские управления и несла свою службу исключительно в полосе железных дорог, исполняя функции общей политической полиции. Третья часть – жандармские дивизионы существовали во всех губерниях».

Л. Ратаев в свое время писал: «Во главе этих [жандармских] управлений стояли заслуженные полковники и генералы, воспитанные в старинных традициях корпуса жандармов, люди в большинстве своем почтенные, но совершенно не знакомые с современными требованиями политического сыска. Секретной агентуры и вольнонаемного сыска не существовали нигде, наблюдение же в крайнем случае осуществлялось переодетыми унтер-офицерами, которые, одеваясь в штатское платье, иногда забывали снять шпоры … Она [политическая полиция] походила на армию, которая перевооружается и занимается обучением новобранцев под огнем неприятеля».

Личность самого известного в то время политического сыщика – С. В Зубатова, вызывающая множество споров в исторической науке и по сей день, оригинально вписывалась в тогдашнюю ситуацию – во главе руководства тайной полиции огромной империи стоял «типичный интеллигент по своей внешности и поведению, он был белой вороной среди коллег …монархист …Штатский человек, не офицер. «Писаревец, культурник-идеалист». Он, тем не менее, сумел поставить на ноги политический розыск в России, был беззаветно предан своему делу и самодержавию (после Февральской революции застрелился).

На основе изучения рапортов С. В. Зубатову о реальном положении дел в местных жандармских управлениях (в частности от А. Спиридовича), Прайсман сделал неутешительный вывод о том, что «… несмотря на все усилия Зубатова и других руководителей политического сыска [Е. Медников, А. Герасимов], полиция была явно не в состоянии не только справиться с волной революционного движения, но даже гарантировать простую физическую безопасность руководителей России». К началу 20 века ситуация в этой области не улучшилась. Д.А. Жуков утверждает обратное – политический сыск в империи действовал достаточно эффективно, просто эти успехи воспринимались тогдашней прогрессивной общественностью, несколько однобоко. По мнению О.В. Будницкого власти в борьбе с революционерами действовали слишком сурово, и это привело к прямо противоположному результату – террористы увеличили свое влияние на общественную жизнь России последней четверти 19 века.

В борьбе правительства с революционерами общественность как это не странно, по большей части, выступала, если и не на стороне террористов, то осуждала мероприятия правительства по обезвреживанию опасных социальных элементов. Интеллигенция возмущалась реакцией. А. Ф. Тютчева, дочь поэта и жена И. С. Аксакова, негодовала: «Все это показное соблюдение юридических норм и законного беспристрастия, проявленное по отношению к этим висельникам, имеет в себе что-то искусственное, фальшивое, карикатурное … ».

Образованным обывателям импонировала готовность террористов отдать жизни за свое дело, размышляя на житейском уровне – если революционеры смело идут на виселицу ради своих идеалов, значит, что-то в этом есть, не зря же их вешают. Проблема для «охранки» заключалась в том, что, по сути, более опасные для общества и режима, чем простые уголовники,   революционеры (государственные преступники) вообще не рассматривались общественным мнением как преступники. Их почитали как героев, удивительно, что даже после убийства царя, отношение к террористам в обществе кардинальным образом не изменилось (да, кто-то протрезвел, кто-то раскаялся, но большинство по-прежнему признавало за террористами безусловную моральную победу).

С целью получения определенной опоры в обществе для борьбы с террористами была предпринята попытка создать нечто вроде тайной организации, со значительной примесью представителей  разных общественных слоев – «Святая («Священная») дружина». «Она сформировалась летом 1881 г. под впечатлением цареубийства 1 марта и действовала до начала 1883 г. как тайное общество искоренения крамолы — с видимым расчетом клин вышибать клином. Составили ее 729 персон, преимущественно из высших сфер: два, если не четыре, брата царя (великие князья Алексей и Владимир, а возможно еще Сергей и Павел), министр двора И. И. Воронцов-Дашков, начальник штаба Петербургского военного округа П. А. Шувалов, московский генерал-губернатор В. А. Долгоруков, будущие председатели Совета министров С. Ю. Витте и Б. В. Штюрмер, 54 генерала и адмирала, «короли» прессы, дипломаты, банкиры, «зубры» купечества, светские хлыщи. Приглашали туда и главную военную знаменитость эпохи, «белого генерала» М. Д. Скобелева, но он отказался, заявив, что присягнул не вступать ни в какие тайные общества …».

Согласимся с мнением Н.А. Троицкого - социальный винегрет вкупе с высшими чиновниками из царской администрации ничего продуктивного сотворить так и не сумел, и эта затея успехом не увенчалась. Отсутствовали механизмы действия, не были четко прописаны полномочия, идеологические принципы самодержавия не претерпели серьезного изменения и на совершение подвигов во имя отечества совсем не настраивали. В целом, это «общественное предательство» пока касалось лишь образованных слоев населения, составлявших незначительную долю населения Российской империи, крестьян подлая крамола еще не коснулась, но это до поры до времени.

Активно использовалась в противостоянии террористам церковь (которая к тому времени еще сохраняла значительный авторитет в обществе), как в качестве идеологической поддержки черносотенного («белого») террора, так и в качестве общей профилактики. С мая 1881 года начали проводить литургии, включающие молитвы против революционеров. ««Крамола» проклиналась в них, как самая страшная ересь и наихудшее зло. Архиепископ херсонский Платон возглашал, например, что террор «Народной воли» «гораздо хуже» и опаснее «нашествия галлов»   1812 г.».

После убийства Александра II имперское правительство попыталась привлечь дипломатические средства для подавления революционного движения, поскольку радикалы пользовались серьезной международной поддержкой, искали и находили политические убежища в европейских странах. Принято выделять три центра русской политической эмиграции – Англия, Франция и Швейцария, российскому МИДу удалось заключить договоры о выдаче всех цареубийц и террористов со многими европейскими странами, в частности – Бельгия, Нидерланды, Испания, Германия, Австро-Венгрия, Румыния, Португалия, Монако … за исключением трех уже названных центров «политического туризма».

Все исследователи соглашаются, что российская карательная система не смогла справиться с революционным движением в 80-90-е гг. 19 века, позволила ему развиваться, мутировать и вносить раздор в общество. Но марксистские историки (Н. А. Троицкий, Д. А. Павлов) полагают, что царское правительство сделало, все возможное для подавления революционного движения и не достигло нужного результата, потому что такова была историческая тенденция, судьба царизма была предрешена. Революция неизбежно должна была разрушить этот несправедливый строй в силу сложившихся социально-экономических обстоятельств. Постсоветские историки – Л. Г. Прайсман, О. В. Будницкий, Г.А. Городницкий считают, что самодержавие в лице Александра III слишком жестоко подавляло террористическое движение, не пошло на компромисс с радикалами, не смогло разрешить внутренние социально-политические противоречия, не нашло поддержки в среде либералов и поэтому проиграло.

Думаю, что не сильно совру, если предположу, что российскому правительству не хватило простой политической воли для наведения порядка в стране. О. В. Будницкий доказывает, что присутствовал избыток этой политической воли, выразившийся в репрессиях (да разве это были репрессии – так, легкий укор), что привело к обратному результату – терроризм снискал поддержку либеральных общественных кругов. По мнению Л. Г. Прайсмана, не была создана эффективная система имперского политического сыска, хотя определенные подвижки в этом отношении сделаны были («зубатовщина») – с точки зрения организационной составляющей террористы на порядок превосходили «охранку». Революционеров, террористов и всех, кто угрожает политическому строю необходимо ликвидировать в первую очередь, ибо эти нестабильные социальные элементы расшатывают в целом систему и угрожают безопасности всей страны, в отличие от «безобидных» с точки зрения государственного человека уголовников. Что мешало провести грамотную пропагандистскую кампанию, с тем, чтобы «опустить» в глазах общественного мнения идеал террориста-мученика, а потом просто вешать всех причастных к революционному движению? Ну, сгинуло бы несколько тысяч злостных радикалов, зато сочувствующие непременно бы «остыли» и задумались не о судьбе мирового пролетариата, а о своей участи. Либеральные реформы предпочтительно проводить под неусыпным государственным наблюдением, в противном случае ситуация может выйти из под контроля, а это чревато печальными последствиями.

Революционное движение в период с 1881-го по 1901 гг. претерпевает значительные изменения. Главная тенденция в это время – раскол революционного лагеря, проникновение идей марксизма и формирование социал-демократии. Частный успех «Народной воли» и провал ее основных целей (царя-то убили, но конечной цели не достигли – подлый режим не свергнут, и крестьяне за топоры не взялись), как центра притяжения для всех желающих действовать, а не болтать, вызвал определенную дезорганизацию в революционной среде и   послужил сигналом к пересмотру идеологических установок. Выделяется «либеральное» народничество, формируются социал-демократические кружки, сама идея народничества претерпевает серьезные изменения, с тем, чтобы позднее послужить базой для так называемого «неонародничества». Безусловно, определенную роль в понижении активности революционеров сыграли правительственные репрессии, но не решающую, а скорее второстепенную; по каким-то невнятным причинам репрессии носили чрезвычайно мягкий характер, еще приемлемый в той ситуации, но абсолютно не эффективный в начале 20 века. Идея террора продолжала греть душу радикально настроенным слоям населения и в первом десятилетии 20 века активно воплотится в мощной волне индивидуального политического террора.

Глава II. Террористы слева в начале ХХ века (1901-1911 гг.)

2.1 Становление БО ПСР и ее роль в общественно политической жизни России начала 20 в.

Общественно-политическая жизнь в России начала 20 века характеризуется необычайным подъемом, можно сказать, даже расцветом. Формируются сперва на нелегальных началах политические партии радикального толка – эсеры, меньшевики, большевики; в результате революции 1905 года (после манифеста от 17 октября), когда стала возможна легальная политическая деятельность, появляются правые и либеральные партии – октябристы, кадеты, Союз русского народа. Изменился государственный строй, принято считать, что на смену неограниченной монархии пришла дуалистическая монархия. В этот же период (1901-1911 гг.) всеми исследователями наблюдается изрядное увеличение активности революционного движения, политический террор, по сравнению с предыдущим периодом, вышел на новый этап развития, сопровождающийся громкими терактами и большим количеством жертв.

В России первого десятилетия 20 века действовало несколько террористических организаций, но   образцом подобного рода деятельности принято считать Боевую организацию Партии социалистов революционеров. Она была создана в 1901-1902 гг., причем, что любопытно, первой оформилась террористическая составляющая эсеров, а затем (уже на рубеже 1905-1906 гг.), после ряда успешных терактов, вызвавших огромный общественный резонанс оформилась собственно партия (принят устав и программа). У истоков этой террористической организации, которая вошла в историю как одна из самых успешных организаций, когда либо прибегавших к террору, стояли такие неординарные личности как Е. Ф. Азеф, Г. А Гершуни, Б.В. Савинков. Помимо указанных персонажей – исключительную роль сыграла «бабушка русской революции» Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская (треть жизни она провела на каторге и в ссылке), осенью 1902 года и весной 1903 этот легендарный участник российского революционного движения преспокойно ездил по стране и объединял разрозненные социал-революционные кружки и группы в единую систему под лозунгом применения индивидуального политического террора и модернизированной народнической программой.

Активную роль в то время играли М. А. Натансон (от которого будут получать инструкции организаторы рокового для мира убийства в Сараеве), В. М. Чернов, Н. Д. Авксентьев, М. Р. Гоц. Эсеры отказывались от доктрины утопического социализма, признавали факт капитализма в России, в программе минимум установили свержение самодержавия и проведение демократических реформ, в программе максимум - опять же установление социализма. Метод, применяемый для достижения поставленных целей был прост – индивидуальный политический террор, это и есть отличительная черта методологии эсеров, из-за чего многие историки называли их «неонародниками» («Земля и воля» в своей программе 1878 года, в дезорганизаторской части, ставила требование «систематического истребления наиболее вредных или выдающихся лиц из правительства и вообще людей, которыми держится тот или другой ненавистный нам порядок»). Б. В. Савинков: «…в вопросе террористической борьбы я склоняюсь к традициям «Народной воли»… надежды на всеобщее восстание преждевременны .. только террор является той силой с которой правительство будет считаться и которая может вынудить его на значительные уступки».

К 1906 году БО совершит приблизительно 30 терактов (убийств, покушений, экспроприаций), после чего передаст инициативу в руки максималистов, а сама партия начнет вести активную парламентскую жизнь, только изредка применяя террор, и то, чаще всего не от своего имени. Террор как метод окончательно выйдет из политического употребления не ранее 1911 года.

«В мае 1902 года состоялось обсуждение планов на будущее. В. Чернов предложил искать приближения террора к массам. БО будет уничтожать представителей местной власти, «проявивших себя варварством расправ над рабочими, крестьянами, учащейся молодежью». Основная тенденция в самом деле обозначилась довольно четко – это появление массового террора, за террором признали право на существование не только сами революционеры, но и все российской общество в целом.   О масштабах эсеровского террора можно судить по выступлению Бориса Савинкова, эта речь была произнесена в поддержку Е. Ф. Азефа, после публикации В.Л. Бурцева в мае 1908 года (фактически послужившей началом разоблачения самого невероятного провокаторства в истории России).

«Азеф состоит членом партии с самого ее основания; он знал о покушении на харьковского губернатора князя Оболенского (1902) и принимал участие в приготовлениях к убийству уфимского губернатора Богдановича (6 мая 1903 г.) [15 марта 1902 г. – убийство министра внутренних дел Д. Сипягина]. Он руководил с осени 1903 г. Боевой организацией и в разной степени участвовал в последующих террористических актах: в убийстве министра внутренних дел Плеве (15 июля 1904 г.), в убийстве великого князя Сергея Александровича (4 февраля 1905 г.), в покушении на великого князя Владимира Александровича, в покушении на петербургского генерал-губернатора генерала Трепова, в покушении на киевского генерал-губернатора Клейгельса, в покушении на нижегородского губернатора барона Унтерберга, в покушении на московского генерал-губернатора Дубасова(23 апреля 1906 г.), в покушении на министра внутренних дел Дурново, в покушении на офицеров Семеновского полка генерала Мина и полковника Римана, в покушении на заведующего политическим розыском Рачковского, в убийстве Георгия Гапона, в покушении на командира Черноморского флота адмирала Чухнина (27 января 1906 г.), в покушении на премьер-министра Столыпина и в трех покушениях на царя. Кроме того, он заранее знал об убийстве Татарова, об убийстве петербургского градоначальника фон дер Лауница, об убийстве главного военного прокурора генерала Павлова, о покушении на великого князя Николая Николаевича, о покушении на московского генерал-губернатора Гершельмана и т. д.».

И это далеко не полный перечень терактов, совершенных в России за это время, помимо эсеров существовали террористические организации в регионах (местные, доморощенные), действовали эсеры-максималисты, которые продолжили практику террора, после того, как руководство ПСР формально отказалось в 1906 г. от политических убийств. Российские историографы 1990-х гг. не выделяли максималистов как некую обособленную террористическую организацию, а вполне справедливо указывали на их прямые контакты с руководством БО эсеров, поддержку, которую им оказывали некоторые из руководителей ПСР. После 1905 года эсеры переключились на работу в Государственную Думу, предоставив тем, кто не желал изменять методы борьбы возможность устраивать политические убийства. В области теории максималисты многое заимствовали из народничества, выступали против марксизма, на практике теория сочеталась с элементарным авантюризмом и значительной долей анархизма (В. М. Чернов: «Максимализм жив только тем, что он берет на прокат у анархизма»). Марксистские историки, в частности Н.А. Троицкий, Д. Б. Павлов, очень подробно изучая программные установки максималистов, старательно доказывали исключительность этой партии, как крайнего проявления революционного радикализма очередной мелкобуржуазной партии, неспособной «занять четкую классовую позицию». «Союз эсеров-максималистов (ССРМ) находился на левом фланге российских неонароднических партий. Наиболее характерной чертой теории максималистов была их вера в возможность немедленного перехода России к социализму. Поэтому они отказывались от выдвижения ближайших, или так называемых «минимальных» задач и признавали необходимость осуществления уже в период первой революции максимальной социалистической программы». Утопичность воззрений максималистов обрекли их на малочисленность и недолговечность, как политической силы, с прекращением активного применения террора к 1911 году, когда была распущена БО эсеров, прекратила деятельность и ССРМ.

Российское общество привыкло к политическому насилию и не рассматривало это знаковое явление, как нечто необычное, не правильное. Безразличие к судьбам высших сановников империи порождало цинизм, пошлость и неприличное злорадство по каждому совершенному теракту. По предложению Гершуни было решено открыто не пропагандировать террор, но как только какая-то группа или ячейка совершит теракт всероссийского значения, надо это злодейство признать своим и наделить этих инициативных товарищей правами боевой организации.

Таким мероприятием, вызвавшим огромный общественный резонанс, все всякого сомнения, стало убийство министра внутренних дел В. К. Плеве 15 июля 1904 года. А. Спиридович докладывал: «Бывшие на съезде эсеры [Швейцария] справили убийство Плеве такой попойкой, что дело не обошлось без вмешательства полиции». Плеве не пользовался особой популярностью при жизни, не поминали его хорошим словом и после смерти. С.Ю. Витте злословил: «Зачем о нем пишут? Отчего не пишут о его кучере?.. И погиб Плеве отвратительно. Сипягин был ограниченный человек, но умер благородно…». Л. Н. Толстой глубоко рассудил: « … это целесообразно … мужик берется прямо за то, что для него важнее всего… [..?]». «Строго посещает нас Господь гневом своим», -   добавил Николай II.

После этого о БО в русском обществе заговорили всерьез и надолго. Постепенно, как это ни удивительно, страна привыкла к террору. «Каждый день газеты по всей Российской империи печатали сообщения о десятках покушений на отдельных людей, бомбометаний, о грабежах по политическим мотивам, вооруженных нападениях, покушениях, случаях вымогательства и шантажа в партийных интересах, а также политической вендетты».

Осуждались только убийства справа, а слева это были не убийства, а революционные действия. С. Р. Минулов так описывал реакцию городской петербургской элиты на убийство великого князя Сергея Александровича: «…телеграммы об этом произвели большой и при этом радостный переполох в городе: «кто будет №2?» - задают вопросы друг другу … Сергея ухлопали основательно: его разорвало на куски … Петербуржцы не только радуются, но и поздравляют друг друга с этим убийством». Петербург острил, что Николаю II следовало бы обидеться: на него не обращают внимание и, очевидно, считают царствующими его министров (Сипягин, Боголепов, Плеве).

2.2 Российские историки об особенностях и причинах успеха русского терроризма в период с 1901 по 1911 гг.

К неотъемлемым чертам терроризма в российском обществе начала 20 века О.В. Будницкий относит «угрозу жизни и безопасности людей и политическую мотивировку применения насильственных действий». Так как общественное мнение привыкло к политическому насилию и не считало подобные действия чем-то из ряда вон выходящим, то и террористы в свою очередь с полной уверенностью в правильности своих действий продолжили убийства. Будницкий ставит насилие 1905-1907 гг. вне рамок терроризма как такового, указывая на то, что в террористических организациях преобладала интеллигенция, а процент рабочих и крестьян был чрезвычайно низок. Но революция 1905 года принесла саму идею террора (не имеет значение индивидуального или тотального) в массы. В конце концов правительство оказывалось сильнее террористов и значительная часть терактов не имела заметных последствий, но все-таки приводила к формированию представления (не только в рядах революционеров, но и среди простых уголовников) о слабости карательных органов и возможности совершать преступления почти безнаказанно.   В результате резко изменился не столько социальный состав террористов, сколько его идейная составляющая, уменьшалось число идеалистов, увеличивался процент «уголовщины».

«Массовый террор появился в годы революции 1905-1907 гг., когда терроризма пошел в массы, он был, по сути, санкционирован партийным руководством, объявившим ответственными за политику правительства не только «верхи», но и «мелких сошек». Идея революции попала на благодатную почву. На смену «разборчивым убийцам» пришли люди, стрелявшие без раздумий. «Живучесть» терроризма в России объяснялась тем, что он оказался наиболее эффективным средством борьбы при ограниченности сил революционеров».

Но главной причиной успеха террористов Будницкий считает, неспособность власти вести диалог с обществом (с либеральным движением), тем самым, обеспечив себе поддержку хотя бы на этом фланге российской политической элиты. «Это привело к тому, что либерально настроенная часть общества по существу рассматривала террористов как выразителей его интересов… М.Н. Катков: «Уступи, а не то они будут стрелять» … Для многих образованных людей врагом номер один было самодержавие. Многие сторонники преобразований террористов рассматривали как естественных союзников …А. В. Тырнова: «Освобожденцы» террором не занимались, но и морального осуждения этому способу борьбы не выносили» … публично осудить терроризм, для либералов казалось невозможным не только по политическим, но и нравственным мотивам».

Будницкий в принципе говорит о том, что российское общество начала 20 века «согласилось» с   террором, совершенно спокойно, даже с юмором … мелочи жизни. «Отношение русского общества к революционному терроризму с одной стороны и правительственными репрессиями с другой, выглядело алогичным. Жертвами терактов стало гораздо больше людей, нежели было казнено по приговорам военно-полевых и иных судов; если вполне справедливыми были указания на судебные ошибки, неизбежные при такой скорости отправления правосудия, то ведь террористы «казнили» своих жертв без всякого суда; число случайных погибших при терактах намного превосходило число осужденных. В. Л. Бурцев: «террористическая борьба идейно воспитывала русское общество». Террор был эффективен и эффектен, привлекал молодежь. Общество привыкло к насилию. Убийства становились «нормальным средством» политической борьбы».

Так долго продолжаться не могло, ситуация приближалась к развязке. Если общество хочет насилия, оно его с избытком получит. Будницкий, отчасти «пересекаясь» с Ф. И. Родичевым («в русском революционном движении правительство сыграло выдающуюся роль организатора … руками злобной власти вскормлен террор …») выделил такой логический ряд: «Если добавить к террору красному еще и «столыпинское кровопускание», или по терминологии премьера, «врачебные меры», которые, с одной стороны были вполне законной самозащитой государства, а с другой вследствие введение военно-полевой скорострельной юстиции подрывали само понятие законности и государственности, что, похоже, что сумма насилия в обществе достигла критического предела. Психология гражданской войны, когда думающего по-другому стремятся не убедить, а уничтожить, сложилась задолго до ее начала». П.А. Столыпин после взрыва на своей даче сказал: «А там, где аргумент – бомба, там, конечно, естественный ответ – беспощадность кары!».

Исходя из анализа общественно-политической обстановки, Л. Г. Прайсман говорит о том, что на настоящий взрыв политической активности террористов повлияло два основных фактора: 1) слабость российского репрессивного аппарата; 2) непонимание обществом того, что на их глазах происходит деградация власти и политических институтов и к чему этот процесс может привести, общественное мнение не видело в терроре угрозы, но лишь смелость, предприимчивость, наглость. По мнению Л. Г. Прайсмана в 1901-1906 гг. террор «распространяется уже не только среди представителей» администрации всех рангов, но и просто людей, которые по тем или иным причинам не нравились революционерам и были занесены ими в списки врагов революции».. Прайсман изучив общественную реакцию на убийство Плеве, приходит к заключению, что «к политическому террору в России в это время настолько привыкли, что он как-то вошел в обычай, в привычку. Даже такие политические силы, как, например, либералы, которые более других должны были осуждать политические убийства, этого не делали. Террор превратился в обычный метод политической борьбы.

Во второй Государственной Думе на требование В.В. Шульгина вынести хотя бы моральное осуждение террористам (1907 г.) в лице ПСР последовал жесткий отказ. Шульгин спросил, обращаясь к эсерам (понимая за ними БО): «Ответьте мне, положа руку на сердце, вы — рыцари гуманности, милосердия и человеколюбия, нет ли у вас бомбы в кармане?», то в ответ, кроме бешеного рева, вопрошавший получил исключение из зала заседания по 38-й статье за оскорбление Государственной Думы». Социалисты и террористы в то время – равнозначные понятия, никто не отрицал непосредственную причастность руководства ПСР к подготовке и исполнению терактов. А С. В. Зубатов признавался, что именно террор был душой ПСР, - этой по его словам «доморощенной партии неисправимых утопистов, органических беспорядочников и сентиментального зверья».

Г.А. Городницкий справедливо утверждает, что «БО являлась авангардом многочисленных террористических групп, активно действовавших в России в 1901-1911 гг., и проводимые ею акты политического насилия сотрясали Российскую империю, часто заставляя верховную власть лавировать, идти на уступки общественному мнению и вводить ряд гражданских свобод. Монархии, потерявшей многих своих лучших представителей из бюрократической верхушки, удалось отбить беспрецедентную и систематическую атаку, проводимую террористами, считавшими, что кровью они смогут остановить еще большее кровопролитие».

Анализирую деятельность Боевой организации Городницкий   исключительное внимание уделил изучению статистических данных о ее кадровом составе. Численность, половой состав, сословное происхождение, образовательный уровень, возраст, национальный состав (очень уж много в той среде было представителей крупной еврейской буржуазии), уровень смертности, сколько убыло, сколько прибыло, сколько терактов было совершено, сколько еще планировалось совершить, психическое здоровье исполнителей (им было присуще редкостное хладнокровие) … На основе этих сведений можно нарисовать портрет среднего террориста. Это будет молодой человек в возрасте от 20 до 30 лет с хорошим (гимназическим или университетским) образованием, не последних кровей по происхождению, русский (но есть постоянное подозрение, что еврей), не страдающий психическим заболеваниями, материально обеспечен, морально устойчив.

Причем в качестве критерия эффективности действий террористов Городницкий (в отличие от всех остальных исследователей) выделяет не столько количество убитых сановников, сколько наличие перманентного фактора угрозы давившего на чиновников Российской империи. Отнюдь не массовость террора стала главным отличительным признаком политического террора в России начала 20 века, но, скорее всего, двойственность этого явления. Террор действительно устрашал, достаточно вспомнить описанную Д. Н. Любимовым агонию Сипягина (в министра в упор засадили распиленные крест на крест пули, дабы усилить поражающий эффект – разрывные пули, «цветочек»), продолжавшуюся не менее пяти минут, в присутствии почти всего Комитета министров. Не брезговали террористы и отравленными пулями.

«С одной стороны, индивидуальный политический террор как средство борьбы против всесилия властей, угнетающих свободу, жизнь и достоинство своих граждан, террор против воплощающей такую власть тиранической личности, против лжеконституционных представительств, являющихся, по сути, вызовом радикально настроенному обществу, - словом, террор как абстрактный принцип, исповедуемый БО ПСР можно рассматривать как героическое подвижничество, творящее справедливый суд над   каким-либо из бесчисленных насилий «царствующего зла». С другой стороны, террористические принципы, осуществляемые БО ПСР, объективно нивелировали запрет на пролитие крови. Размывали всякие нравственные устои. Как у самих участников боевого движения, так и в социуме, способствовали появлению в террористических организациях людей, теоретически невежественных и не понимавших реальных социально-политических проблем … Более того, террор стал и причиной огромного душевного надлома у многих боевиков и привел, наряду с другими причинами к революционному бандитизму, к самоистреблению людей, задействованных в терроре, к их моральному безрассудству и озлобленности. БО ПСР, как и другие организации террористической ориентации, потенциально способствовала появлению из стихии безбрежного революционизма личностей с опустошенными душами и выжженным мозгом». На последнее обстоятельство Анна Гейфман будет указывать на протяжении всей своей работы, практически в каждой главе.

С идейными участниками движения все понятно, Е. С. Сазонов, И. П. Каляев, Борис Вноровский и другие неистовые борцы за правое дело никак сомнений не вызывают; явно не для того, что бросить бомбу в БО пришли М. И. Соколов («Мы хотим дать колесу истории максимальный размах …»), Т.А. Леонтьева, Б.В. Савинков, Е. Ф. Азеф – они делали себе имя, зарабатывали деньги, привлекали молодежь, выполняли организаторские функции. Однако, чего не хватало А. Покотилову (он погиб 30 марта 1904 года в гостинице «Северной» при снаряжении бомбы), который происходил из богатой дворянской семьи, его брат Д. Покотилов был в то время одним из руководителей Русско-китайского банка, в 1905-1908 гг. посланником в Китае, сестра была замужем за товарищем министра финансов (1891-1905 гг.) П. Романовым? Почему такую редкостную агрессивность проявил шестнадцатилетний Николай Макаров, которого назначили убить адмирала Чухнина, а вместо этого молодой человек метнул бомбу в коменданта крепости генерала Неплюева. За что был приговорен к 12 годам   лишения свободы и был таки повешен за убийство начальника тюрьмы, где сидел. Непонятным остается механизм этого иррационального стремления дворянской молодежи убивать, « … молодые эти люди – выходцы из дворянских семей – видели в убийстве представителя власти высший смысл жизни и деятельности». Оставим психологам этот феномен.

«Несмотря на многочисленные аресты, Б. О. пополнялась людьми, бежавшими от обыденности в террор. Среди них и патологические убийцы, и ненавистники самодержавия, и мученики, извращенно понимавшие христианское учение, вроде румяной высокой Марии Беневской, голубые глаза которой то смеялись, то наполнялись слезами».

Заслуживает внимания точка зрения Д.А. Жукова считающего, что террористы на самом деле принадлежали к масонским ложам, а по сему были не доступны полиции. «В последнее время в печать проникает все больше сведений о масонах, к которым принадлежали революционеры, и будущие члены Временного правительства во главе с Керенским, и высшие чины российской полиции. Россия шла по пути прогресса, а в Англии, в форпосте ее, скажем, в Скотланд-Ярде, традиционно состоят в ложах. В них велся свой счет, в них хранились тайны, выдача которых карается смертью. Под масонской пятиконечной звездой кроились судьбы мира. И люди, находившиеся по разные стороны баррикад, оказывались вынутыми из одного мешка. Во всяком случае, Савинков определенно был масоном. В его бумагах немало свидетельств о принадлежности к русской масонской ложе «Астрея», гроссмейстером которой был некий Вольгоф. Есть там и инструкция знаменитой ложи «Великий Восток Франции». И градус Савинков имел немалый, судя по тому, что в письме от 24 октября 1922 года его просят «составить рапорт о брате Н. В. Чайковском, 14 градуса, по поводу первого благоприятного голосования…».

Правда, здесь изрядно страдает источниковедческая база, но Жукова это не смущает – по-другому и быть не могло, так как масоны отличаются исключительной солидарностью и никаких документов о своей деятельности, естественно, не оставляют. Масонофобия, вообще, была очень распространена в перестроечные годы конца 1980-х начала 1990-х. А истоки массовости русского террора в начале 20 века Д.А. Жуков находит в самих террористах, в их душевом состоянии, которое, по мнению этого исследователя, нашло наиболее полное отражение в литературном творчестве, в частности -   роман Бориса Савинкова «То, чего не было». Главный герой этого произведения Рувим Эпштейн (необычайно похожий на Г. А. Гершуни) осуждает практику индивидуального террора, предлагает массовый: «Вы читали мою статью «О худших и лучших»? Нет?.. Я писал, что нужно сделать генеральную чистку… Понимаете, нужен террор массовый, универсальный, всеобъемлющий, беспощадный… Есть две расы людей. Раса эксплуататоров и раса эксплуатируемых. Эксплуататоры наследственно злы, хищны, жадны. Сожительство с ними немыслимо. Их надобно истребить… Всех до единого, до последнего… Если их сто тысяч, надо истребить сто тысяч… Если их миллион, надо истребить миллион. Если их сто миллионов, надо истребить сто миллионов… Стесняться нечего… И я… я, Рувим Эпштейн, знаю, как это сделать…».

Д.А. Жуков так же говорит о вырождении идеи революционного террора в нечто, кровожадное, преступное, не отвечающее запросам времени. «Чем дальше от революции 1905 года, тем омерзительнее становился террор. Часто выслеживают не тех, убивают по ошибке. Аристократка Татьяна Леонтьева, которая когда-то собиралась на балу убить царя, теперь примкнула к максималистам и, приняв на курорте какого-то мирного старичка за Дурново, тут же пристрелила его. Это уже превращалось в дурную привычку, вырождалось в наркотическое средство для взбадривания организма, чем пользовались враги России, неустанно поставлявшие деньги и динамит, направляя ядовитое жало на лучшие умы России».

Возвращаясь к вопросу об основных отличительных чертах российского терроризма первого десятилетия 20 века, выделенных российскими историографами 1990-х гг., для полноты картины можно оценить точку зрения Анны Гейфман. По ее мнению, российское революционное движение начала 20 века совершенно закономерно начало деградировать, превращаясь из благородного порыва, направленного против несправедливости системы в консорциум преступных организации под благовидными вывесками, то, что принято называть «изнанкой революции». Появился «революционер нового типа» (название придумал Петр Струве), и из этого морфологического типа, не иначе как путем многолетней селекции, появился «террорист нового типа».

«Постепенное слияние революционера и бандита потеряло свой исключительный, индивидуальный характер, оформляясь в тенденцию моральной деградации революционного движения в целом, достигшую своего апогея в начале 20 века, когда практические действия постоянно растущего числа радикалов позволили квалифицировать из как «террористов нового типа», нередко не отличимых от обыкновенных убийц. Отделить идейного борца за свободу от закоренелого уголовника – задача порой неразрешимая … Анекдот: «Когда убийца становится революционером? Когда с браунингом он грабит банк. А когда революционер становится убийцей? В том же случае».

Проблема здесь заключается в том, что любое политическое течение нуждается в поддержке со стороны масс и стремится пополнить свои ряды как можно большим числом сторонников, идя ради этого на упрощение идеологических установок (классический пример – «Грабь награбленное!») или простой подкуп.   Фактически преступный характер деятельности террористических организаций привлекал туда контингент соответствующего качества. Этим и объясняется постепенное «измельчание» русских террористов. «В результате движение становится постепенно массовым, исчезает его изначальная элитарность и открывается доступ в него людям, имеющим более чем отдаленное отношение к идеалам течения на раннем его этапе. Эти новые люди движимы своими личными целями, принципами (если таковые вообще имеются) и представлениями о допустимых методах… Многие из таких борцов за справедливость, равенство и братство совершенно чужды изначальному духу движения; они просто по-разному используют его для оправдания себя и своих поступков и для самоутверждения … Это – накипь движения, и она постепенно вытесняет то, что было его сутью. В конце концов, жалкие единицы, которые когда-то являлись зачинателями течения, вынуждены либо подделываться под то, во что оно превратилось, либо уйти». Эсеры-максималисты также принадлежали к «революционерам нового типа».

Вот эти самые новые радикальные элементы, независимо от их партийной принадлежности (эсеры, меньшевики, большевики, бундовцы), и сыграли главную роль нарастании политической напряженности русского общества, а так же в простом росте уровня преступности. По мнению Анны Гейфман, все те, кто выступал против правительства (под любыми лозунгами – реформы или революции) действовали фактически заодно с террористами и ускорили падение самодержавия. Мало того, идея такого вот «неблагородного террора» стремительно распространится по всей планете в течение 20 века, а толчком к этому послужит именно русский террор начала века. «Никакие теоретические разногласия не могли воспрепятствовать террористам нового типа действовать в боевых операциях единым фронтом с членами левых организаций. Подобные межпартийные связи и сотрудничество наблюдаются на протяжении 20 века среди террористов различных идеологических направлений во всем мире, объединенных лишь готовностью к насилию для достижения своих целей».

Феномен терроризма в России объясняется А. Гейфман очень просто, то был комплекс объективных причин. Социальная отсталость страны до начала 20 века плотно сочеталась с отсутствием народного представительства в системе управлении и сильного либерального движения. «Трагедия русской политической жизни в том и заключалась, что в России не было сильного либерального движения. Имперское правительство, неспособное привлечь на свою сторону умеренных либералов или предоставить мирный выход политическим страстям для тех, кто вставал на путь терроризма, оказывалось вынужденным использовать грубую силу для разрешения ситуации».

Царское правительство было обеспокоено мощным развитием революционного движения, в частности увеличением числа терактов, направленных против самых высоких чинов империи, разумеется, принимались определенные меры, но как показал практика не эффективные.

В августе 1902 года В. Плеве утвердил постановление о создании восьми розыскных пунктов (Вильно, Екатеринослав, Казань, Киев, Одесса, Саратов, Тифлис, Харьков), которые затем были преобразованы в охранные отделения. Зубатов был отправлен в отставку в августе 1903 года, к 1908 г. в России существовало 31 губернское охранное отделение и 8 районных, но при этом вся структура действовала чрезвычайно несогласованно и малоэффективно. Начальник петербургского охранного отделения А. Герасимов (1905-1909 гг.) уверял, что аппараты его ведомства сильно раздуты, многочисленны, хотя численность задействованных на всех направлениях лиц не превышало 500 человек.

Гуманность царского правительства по отношению к политическим убийцам просто изумляет. Егор Сазонов за убийство Плеве был всего лишь отправлен бессрочно на каторжные работы, Гершуни тоже отделался только каторгой. Режим содержания политзаключенных отличался необычайной мягкостью, нередко их содержали за государственный счет. Великолепно отлаженная система финансирования терактов была известна полиции и соответствующим органам: «Всем известны пожертвования щедрых московских промышленников Морозова и Мамонтова … Живший в Финляндии журналист и революционер Конни Циллиакус сообщил ЦК эсеров, что через него поступило «пожертвование от американских миллионеров» в размере миллиона франков … Был еще слух о финансировании русской революции японцами. «Денег было довольно, а в кандидатах в Б. О, тоже не было недостатка», - писал потом Савинков. (Былое. 1917. Сентябрь. С. 69). Грузы динамита, поступавшие из химической лаборатории, расположенной возле Ниццы принадлежавшей некоему Виллиту, а также брату Азефа, супругам Зильберберг и Рашель Лурье, обилие денег на проведение политических убийств – все это воспринималось Савиновым как должное». Но ничего не было сделано, чтобы хоть как-то прекратить это безобразие. Однако, рассматривая вопрос о финансировании террористов, не стоит забывать об ограниченной документальной базе, подтверждающей наличие подобного «меценатства». Известно одно – проблем с материальным обеспечением у террористов не наблюдалось.

В целом имперский политический сыск   с поставленными задачами справлялся – ссылал неблагонадежных, устраивал провокации, вешал убийц, но решение этих задач отнюдь не гарантировало подавление террористического движения. Проще: самодержавие лечило не болезнь, а ее симптомы, и то не очень старательно, потому что политические убийства продолжались. Ничего принципиально нового в методах противостояние терроризму в начале 20 век по сравнению с последней четвертью 19 века предложено не было. И угроза продолжала существовать: после отставки П. Дурново с поста министра внутренних дел генеральша А. Богданович записала в своем дневнике за 11-е марта 1906 г.: «Под счастливой звездой родился Дурново. После всех произведенных им репрессий и арестов, ушел он целым и невредимым из Министерства внутренних дел».

Таким образом, если говорить об основных отличительных чертах русского левого террора в начале 20 века к ним, несомненно, стоит причислить – массовость этого явления (в том плане, что сама идея насилия приникла в общество), изменение кадрового состава террористических организация (увеличивается число обычных преступников), рост числа успешных терактов; эволюция террористической идеологии дошла до того предела, где просто разрушалось табу не только на политические индивидуальные убийства, но и на убийства вообще. Способствовало развитию террористических настроений в молодежи и интеллигентской среде нежелание правительства идти на диалог с обществом, отсутствие либеральной политической традиции в России начала 20 века, а также жуткая нехватка у царского правительства политической воли (средства то имелись), для того, чтобы жестоко карать политических преступников. Свою не последнюю роль сыграло падение авторитета самодержавия в глазах общественного мнения, последнее в целом было на стороне террористов.

2.3 К вопросу о лидерстве в БО ПСР и об отношениях между ЦК и БО ПСР

Принято, считать, что ведущую роль в руководстве БО сыграло три человека – Б. В. Савинков, Г. А. Азеф, Г. А. Гершуни. На начальных этапах в период, приблизительно с 1901 по 1904 гг. лидером БО, вне всякого сомнения, был Гершуни. Он пользовался непререкаемым авторитетом и уважением в революционной среде. Как считает Л. Г. Прайсман, Гершуни был даже «диктатором» (вряд ли, конечно, партийная структура ПСР не предусматривала подобного развития событий). «Фактическим диктатором БО был Гершуни. Все вопросы решались им, а других членов БО он привлекал для исполнения боевых актов».

После того, как Гершуни был арестован и отправлен на каторгу, а потом эмигрировал, лидерство в БО перешло к Азефу – блестящему организатору и руководителю, при нем было осуществлено наибольшее количество успешных терактов, его провокаторская деятельность доставляет не мало хлопот историкам и по сей день служит темой для дискуссии. Авторитет его был настолько высок, что руководство ПСР при возникновении каких либо донесений агентов о сотрудничестве Азефа с полицией, предавало на рассмотрение эти сообщения самому Азефу (с Н. Ю. Татаровым в свое время расправились безжалостно). Тем страшнее для ПСР и БО было раскрытие этой провокации. «К 1909 г. стало очевидно, что БО выносила в себе явление, которое опорочило жертвенную сущность террора и его революционную неподкупность, - ошеломляющую своими масштабами провокацию Азефа. Именно грязь предательства Азефа, а не бдительная служба полиции, стала основной причиной гибели террора как способа политической борьбы». С Р.А. Городницким в этом отношении согласен О.В. Будницкий: «…раскрывшаяся провокация Азефа Е, Ф. Азефа, затем А.А. Павлова, З.Ф. Жученко и других, вызвали отвращение к террористическому движению, а временами – смех».

Личность и деяния Евно Фишелевича, безусловно, отобьют сон у многих поколений будущих историков. Как мне кажется, наиболее объективно о том, кто такой был Е. Ф. Азеф, написала Анна Гейфман в статье «Три легенды вокруг дела Азефа» (помещена статья в конце работы Б. И. Николаевского «История одного предателя: террористы и политическая полиция»). Здесь имеется очень основательная критика трех основных взглядов на деятельность Азефа – о том, что он был агентом-провокатором, считать Азефа двойным агентом тоже весьма сомнительно, не был он и просто агентом, которого полиция якобы использовала для ликвидации своих политических противников. «Азеф был типичным мелким буржуа и деловым человеком, ловким, жестоким, очень осторожным и сдержанным, умевшим рисковать, когда это было необходимо, но он никогда не ставил на карту все сразу, зная людей и проявляя умеренную инициативу и талант организатора … главным мотивом Азефа, заставлявшим его заниматься опасной работой … были деньги, которые он, несомненно, любил и открыто демонстрировал привязанность ко всем материальным благам, которые можно было купить за деньги».

Приговор Д. А. Жукова неумолим: Е. Ф. Азеф – масон (причем имевший довольно высокий градус). А лидерство в БО ПСР Жуков оставляет за Б. В. Савинковым, как за человеком огромной воли, оставшемся на свободе и не запятнавшим себя контактами с полицией. «Он – организатор, не уступающий по своим способностям служащему охранки Азефу. Но еще и магнетически красноречив, он вербует в ряды Б.О. сазоновых и каляевых, верящих в него без оглядки». История не ведает о чем поговорили Савинков и Борис Вноровский. Последний   после этой беседы написал матери: «Я не чувствую призвания убивать людей. Но я сумею умереть, как честный солдат! Между моментом моего согласия вступить в Боевую организацию и моментом, когда меня поставили на подготовительную работу, прошло около месяца. Время это я употребил на переживание моего нового положения. Перед лицом своей совести, перед лицом смерти, навстречу которой я сейчас иду, я могу сказать — я совершенно победил страх смерти».

Отношения между ЦК ПСР и БО в первые годы были почти безоблачными. БО брало на себя практическое воплощение идеологических установок, в его юрисдикции были «мокрые» дела, ответственность за все кровавые теракты также покоилась на руководстве БО. ЦК был вроде как в стороне, не причем и даже имел незначительные подвижки осуждать наиболее громкие убийства и экспроприации. «БО пользовалась в партии, построенной строго централизованно, необычайно широкой автономией. В первое время отношение БО с ЦК партии строились по принципу личной унии. Гершуни – глава БО, и в то же время член ЦК партии. Журнал «Революционная Россия» (№7 1902г.) напечатала программную партийную статью о терроре, определяющую отношения между ЦК и БО: «БО получает от партии через посредство ее центра директивы относительно выбора времени для начала и приостановке военных действий [!!!] и относительно круга лиц, против которых эти действия направляются. Во всем остальном она наделена самыми широкими полномочиями и полной самостоятельностью … Она имеет вполне обособленную организацию, отдельный личный состав, отдельную кассу, отдельный источник средств».

Первые недоразумения возникли после Манифеста 17 октября, когда был поднять вопрос о роли БО в изменившейся политической ситуации, предполагалось даже распустить ее, но сделано это не было. Ближе к концу первого десятилетия резко понизился градус отношений, изрядно похолодало и после того, как стало известно, что БО сохраняет контакты с максималистами, чем попортило думский имидж эсеров. В апреле 1911 года БО прекратила существование, практика политического террора ушла в историю, и вопрос о статусе БО был снят с повестки дня.

Р. А. Городницкий имеет на этот вопрос свой особый взгляд. « … противостояние БО ПСР и ЦК ПСР, постоянно присутствовавшее на всем протяжении сосуществования этих двух структур и обострявшееся на разных этапах их деятельности, привело в конце концов к тому, что лидеры партии эсеров, от которой в1909 г. «отлетел» дух свободомыслия и интеллектуальной терпимости, начинают требовать от членов БО соблюдения всех своих авторитарных претензий, не обоснованных ни потребностями политическими, ни дисциплинарными … Любое стремление членов БО, идущее вразрез с интересами партийных боссов, всегда встречало решительное противодействие со стороны ЦК ПСР, а в 1911 году партия фактически выбросила из своих рядов такого неуспокаивающегося мятежника, как Б.В. Савинков, и склонных к «ересям» его соратников по БО, жаждавших живого дела и протестовавших против будничной партийной рутины».

Кадровые перестановки в руководстве БО, смена лидеров абсолютно не меняли политический курс организации, террор продолжался. «Несмотря на различные стили руководства БО, практикуемые тремя ее руководителями – Г. А. Гершуни, Е. Ф. Азефом, и Б. В. Савинковым, - на несхожесть характеров, устремлений и политических идеалов этих лидеров, внутренняя жизнь организации складывалась и протекала по своим законам, естественно выработанным в ходе ее деятельности».

К 1911-му году террор как метод политической борьбы сходит на нет. За первое десятилетие 20 века Россия испытала целую волну политического террора, которая коснулась не только высших эшелонов власти, но и простых обывателей, оставив значительный след в российской и мировой истории. Во многом левый террор был уникальным явлением, его радикально-оппозиционная составляющая, жаждавшая действий против ненавистного строя, потерявшая многих своих лучших сторонников, получив законную возможность выражать свое мнение через народное представительство (Государственная Дума), решила отказаться от применения террора. Общественное мнение, объективно оценив цели и методы террора, увидело в нем не только благородные мотивы и чистые сердца, но и провокации, бандитизм, и прекратило восхищаться террористами. Политическая жизнь страны после Революции 1905 года (Манифест 17 октября 1905г.) претерпела значительные изменения – легально действовали радикальные политические партии, общественные организации самых разных направлений, издавались оппозиционные газеты … в новых реалиях не было места индивидуальному политическому террору.

Правительство, не сумев подавить революционное движение, пошло на уступки, даровав населению ряд политических свобод. Однако неспособность правительства удержать под контролем ситуацию внутри страны, готовность идти на уступки под давлением совершенно незначительных, разрозненных сил, отсутствие в центральном руководстве людей, способных принимать радикальные решения (жесткие меры) в критических ситуациях, брать на себя ответственность, – это уже диагноз. Вся слабость царского аппарата управления проявится в годы Первой мировой войны и в 1917 году, когда ясно обозначится потребность навести элементарный порядок внутри страны и в армии, самодержавие, продемонстрировав системную слабость просто прекратит существование – без сильных социальных потрясений и громких политических убийств (разве что Распутин…).

Заключение

Российская историография 1990-х гг., отказавшись от марксистских канонов при изучении   российского терроризма рубежа 19-20 вв., представила несколько точек зрения на это явление, которые я и попытался обозначить выше. В целом можно сказать, что новое поколение историков (не только российских, но и зарубежных) предлагает рассматривать русский терроризм, как феномен по большей части социальный, нежели политический. А. Гейфман и О. В. Будницкий предлагают искать истоки террора в самих террористах, в их внутреннем мире, в их характерах – разночинцах, студентах, молодежи в целом; именно психологическая составляющая, по мнению этих историков, явилась решающим фактором в сохранении и дальнейшем развитии идей террора; отсутствие возможностей для самореализации, излишняя идеализированность молодого поколения русских разночинцев, слабость альтернативной идеологии. Р. А. Городницкий видел главную причину появления террора в России в углубившихся (они были и раньше) противоречиях «между идейными запросами общества и политикой государства, игнорировавшей объективные потребности в реформах, [противоречия] привели к ужесточению протеста со стороны революционеров, побудили их применить крайние формы противодействия».

Н. А. Троицкий и Л.Г. Прайсман указывают на то, что практика индивидуального политического террора распространилась под влиянием комплекса объективных причин. К ним следует отнести незавершенность либеральных реформ, контрреформы Александра III, отсутствие социальной поддержки самодержавного строя, неоправданно жесткая политика в отношении революционеров. Неспособность царской администрации противостоять терроризму в идеологическом плане, особенно в среде образованных слоев населения («Теория официальной народности» не шла ни в какое сравнении с социализмом,   «За Веру, Царя и Отечество!» тоже как-то не звучало), фактически привела к тому, что мыслящая молодежь встала на антимонархические позиции.

Общий момент понятен – терроризм зародился и сформировался в разночинной молодежной среде в связи с реформами Александра II, затем под влиянием ряда обстоятельств (незавершенность реформ, игнорирование потребностей активных социальных элементов) террор приобретает популярность и в дворянской среде, нерешительные попытки правительства подавить это движение, отсутствие адекватного ответа на идеологический вызов со стороны социализма, нежелание идти на уступки любым общественно-политическим требованиям – все это привело к новому всплеску террора в начале 20 века. Но к 1911 году терроризм использовал все потенциальные возможности и не добился поставленных целей (хотя локальные успехи были), посему эта форма политического действа прекратила свое существование. Различие в подходах: Р.А. Городницкий, Л.Г. Прайсман и Н.А. Троицкий отдают предпочтение внешним обстоятельствам – напряженная социальная обстановка, контрреформы, репрессии в отношении революционеров, социально-политическая пассивность большей части населения, отсутствие диалога с властью. А. Гейфман и О.В. Будницкий склоняются к поиску субъективных мотивов, в частности, – потребность подрастающего поколения в реализации своих возможностей, противоречия между высокими идеалами классического образования (вкупе с идеями утопического социализма) и реальностью, персонификация власти, сакрализация фигуры царя.

Было необходимо   либо просто насильственно подавить революционное движение, либо снять противоречия, порождавшие эту форму протеста. Разрешать противоречия правительство в силу политической традиции не желало, следовательно, нужно было физически уничтожить террористов, а вот на это не хватило политической воли. Более того, политическое насилие, как форма протеста, по мнению всех исследователей неизбежно порождало новый виток напряженности – в результате получался замкнутый круг с очень большим диаметром (десятилетия). Эсеровский индивидуальный террор, по большей части исследователей (Р.А. Городницкий, Л.Г. Прайсман, Н.А. Троицкий, Л.Г. Прайсман) породил массовый большевистский террор («красный террор», государственный). «Государственный террор, унесший с 1917 года миллионы жизней, имеет генетическую связь с террором дореволюционным». Большевики эсеровский опыт учтут и будут смело применять массовый террор. Г. Е. Зиновьев: «мы будем употреблять террор не в розницу, а оптом …». Мартин Лацис, Михаил Кедров, А. Мясников, Константин Мячин, Петр Ермаков, В. Р. Менжинский, Г. И. Котовский, Михаил Фрунзе, С. А. Камо, Леонид Красин, Николай Буренин, Максим Литвинов, И. Сталин …

Думается, что террор стал для оппозиционно настроенных сил в России своеобразным нелегальным выходом политическим страстям. Те, кто в революционном лагере был менее терпелив, вынуждено шли в террористы, чтобы хоть как то проявить себя; идеализм образованного населения тем страшнее для государства, чем больше процент носителей этих вредных течений (утопический социализм, допустим). После убийства Александра II идея политического террора переживает временный упадок, потому что цель была достигнута, но результат получился не тот, что ждали. С приходом на престол Николая II давление режима относительно ослабло, с 1901 года террористы возобновили практику политического террора, теперь никакая реакция им не мешала

Индивидуальный политический террор, проводимый революционерами, по сути, основам государства не угрожал, да, террористы могли резко повернуть ход истории, убив царя или премьер-министра, но разрушить государство они были не в состоянии. Сам факт наличия терроризма свидетельствовал о том, что государственная машина дает сбои. Терроризм был лишь симптомом тотальной политической слабости царской России, не более того. Если нечего было противопоставить в идеологическом и политическом плане – государство могло применить простое физическое уничтожение наиболее непримиримых революционеров, – всего несколько тысяч, в их числе оказался бы и Ленин, и Свердлов, и Сталин и многие другие, известные в будущем личности. История пошла бы по другому пути.

«Пример России подтверждает, что террористические действия особенно распространены в таких обществах, где одним из выходов из сложившейся ситуации являются реформы и мирные перемены. При режимах, могущих прибегать к неограниченному давлению и контролирующих СМИ, случаи терроризма редки, и это помогает понять пассивность опытных российских террористов после 1917 г., не решившихся бороться с большевистской диктатурой. В демократиях, слабо авторитарных или относительно открытых обществах терроризм процветает».

Список литературы

1. Будницкий О. В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (II половина ХIХ – начало ХХ века). М., 2000. 2. Гейфман А. Революционный террор в России 1894-1917. М., 1997.

3. Городницкий Р. А. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901-1911. М., 1998.

4. «Народная воля» и «Черный передел»: воспоминания участников революционного движения в 1879-1882 гг. Л., 1989.

5. Николаевский Б. И. История одного предателя: террористы и политическая полиция. М., 1991.

6. От народничества к марксизму. Воспоминания участников революционного движения в Петербурге (1883-1894 гг.).

7. Павлов Д. Б. Эсеры-максималисты в первой российской революции. М., 1989.

8. Прайсман Л. Г. Террористы и революционеры, охранка и провокаторы. М., 2001

9. Савинков Б. В. (В. Ропшин). То, чего не было: Роман, повести, рассказы, очерки, стихотворения / Вступ. ст., сост., примеч. Д. А. Жукова. М., 1992.

10. Троицкий Н. А. «Народная воля» перед царским судом (1880-1894). Саратов, 1983.

• Доходчиво и интересно о нашем прошлом