Дмитриев Н.А.

Обращаясь сегодня к «славянофильству», мы не просто оглядываемся назад, но пожинаем своеобразные плоды утраты собственной исторической памяти, горькие плоды, ибо мы фактически фиксируем (в который раз) забвение уроков истории. Ведь «славянофильство» – первое проявление национального философского самосознания. Оно призвано было стать выходом из того состояния идеологического вакуума, который возник в России после разгрома выступления декабристов.

В известной мере состояние идеологического вакуума мы переживаем и сейчас. Эксперимент по созданию царства свободы людей труда, начатый в 1917 году и основанный на полном отрицании собственных исторических традиций, закончился провалом. Слепое упование на теоретические доктрины, порожденные западноевропейской философской мыслью, при некомпетентности и бескультурье лиц, бывших многие годы во главе государства, обернулось серьезными экономическими и политическими потерями для страны. Вот почему опыт «славянофильства» обнаруживает в новых условиях свою актуальность – не в качестве рецепта от всех зол, а как еще один исторический урок, оставшийся неучтенным. Жизнь нации должна регулироваться естественным развитием традиций собственного исторического опыта в сочетании с восприятием опыта других наций (опыта, а не теоретических доктрин философов, экономистов, политологов). И в этом главный урок «славянофильства».

Многогранность и сложность направления, названного позже «славянофильством», обусловили устойчивый интерес к этому явлению на протяжении почти уже 200 лет. В русском обществе за это время по-разному оценивали «славянофилов»: пытались примирить их взгляды с взглядами «западников», критиковали, высмеивались и восторгались. Были попытки представить «славянофилов» реакционерами, мракобесами. Но всегда находилось нечто, не дававшее огульно отрицать значение «славянофильства». Даже в советский период признавалась, например, заслуга Киреевских и Аксаковых в собирательстве и популяризации русского фольклора.

Если же говорить о влиянии «славянофилов» на русское общество, пусть и подспудном, опосредованном, то это влияние, на мой взгляд, было решающим для определения судеб страны, так как почвой для оформления «славянофильства» в определенное общественное движение была та культурно-идеологическая ситуация, которая сложилась в России в 1830-1840-е годы.

«Славянофильство», исходившее из признания права своего народа на самобытную историческую жизнь, явилось своеобразным ответом на вызов, брошенный противостоящим ему идеологическим лагерем «западников», вызов, выраженный в наиболее обостренной форме П.Я. Чаадаевым в известном «Философическом письме» 1829 года, содержавшем пессимистический вывод: у России нет ни исторического прошлого, ни будущего. Не касаясь сейчас всего содержания письма, обращу внимание на главную исходную посылку построений Чаадаева, создававшую ретроспективную основу того исторического контекста, который мог предшествовать «славянофильству». Это признание исторического противостояния России и Запада.

В 60-70-е годы ХIХ века, «старшие славянофилы» ушли из жизни, а «младшие» сосредоточились на практических делах пореформенной России, тогда-то и стали широко известны взгляды «туземников» и «самобытников», как называл своих единомышленников А. И. Кошелев. «Славянофильские» идеи стали составной частью «почвенничества» Ф. М. Достоевского, «спровоцировали» гениального творца на многие его размышления и откровения. Да и А. И. Герцен, яростный оппонент «славянофилов» в 40-е годы, постепенно приходит к некоторым положениям. Таким образом, через Герцена «славянофилы» оказали влияние и на революционное движение в России, движение абсолютно чуждое им, но именно; русское движение, развивавшее в России и впитавшее в себя понимание своеобразия русского народа.

Но до нас не дошли письменные свидетельства о философах, на­пример, Киевской Руси, хотя многочисленные рукописные «изборники», распространявшиеся в то время, постоянно включали в себя отрывки из философских построений Отцов Церкви и античных философов. Надо ли это понимать как показатель безразличия наших предков к вопросам бытия и мышления, смысла жизни человека и смысла истории? Разумеется, нет. Все эти аспекты культуры были очень важны в средневековой Руси, но разрешались они специфично, в силу особенностей исторического разви­тия. В сумме они привели к формированию мироощущения человека Древней Руси, который не отделял работу мысли от эстетических движе­ний души.

Видимо, началом философского творчества на Руси следует при­знать иконопись. Это была своеобразная, не книжная форма философст­вования, причем активная, диалогическая форма, вовлекавшая не только иконописцев, но и созерцателей Икон. Следует присоединиться к князю Е. Трубецкому, назвавшему свою работу об иконописи (Москва, 1916 год) «Умозрение в красках».

Безусловно, философскую базу имело возникшее несколько позже учение о Москве как о третьем Риме. Да и, вообще говоря, политическая практика средневековой Руси, государственное строительство того пе­риода невозможно воспринимать иначе, как через призму некой сверх­идеи, двигавшей участниками этого строительства.

Можно привести еще один пример - духовной максимализм русских юродивых, этих, так сказать, бродячих философов, которые не в монастыре, подобно монахам, а в миру заставляли современников задуматься об истинных ценностях, которые подчеркнуто одинаково вели себя и с нищими, и с царями.

Ярким показателем широкого рарпространения философских запросов русских людей является история, церковного Раскола.

Нужны ли еще доказательство мощной философской струи в духов­ной жизни средневековой Руси? Это струя была не менее важна чем, скажем, на Востоке, и охватывала, пожалуй, более широкие слои населе­ния, чем на Западе, хотя и не выражалась, как в Европе, в форме специ­фической философской литературы.

Все философские запросы русского человека разрешались в рамках религиозного сознания. Такое положение существовало на протяжении столетий, пока постепенный распад традиционного мировоззрения не привел к перелому в церковном сознании, произошедшему в ХVIII веке.

К началу XIX века русская философия приходит вполне светской, черпает идеи из философской литературы Европы, утверждает необходи­мость гармонии между верой и знанием (за исключением нигилистической ветви «русского вольтерианства»).

Очевидно, что гигантская по продолжительности и влиянию тради­ция церковного сознания не могла, не качнуть маятник мыслительной деятельности в противоположную сторону - в сторону возврата к рели­гиозному мышлению. За попытку реализовать идею православной культуры через фило­софскую систему, а затем и через практическую деятельность и взялись «славянофилы». 

Итак, мы видим, что идеология «славянофильства» возникает как закономерный продукт развития русской мысли; возникает своевременно, имеет свои предпосылки и последствия. Одним из отцов этой идеологии стал А. С. Хомяков.

Следует заметить, что насколько «славянофильство» было харак­терным и показательным явлением для своего времени, настолько же фигура Алексея Степановича Хомякова (1804 - 1860) была естественна для «славянофильства».

В конце XIX столетия выдающийся русский историк К.Н. Бестужев-Рюмин восклицал: «… Хомяков! Да у нас в умственной сфере равны с ним только Ломоносов и Пушкин!»

Жизнь Хомякова почти идеально укладывается в тот исторический отрезок, который, по периодизации В. О. Ключевского, начался со смертью Екатерины II и закончился с кончиной Николая I. Данный отрезок рус­ской истории, таким образом, начался в 1796 и закончился в 1855 году. Великий историк отмечает, что в этот период не происходило коренных перемен, государственное и общественное устройство оставалось незыб­лемым, но постепенно вызревали новые идеи и стремления относительно как внешней, так и внутренней политики. В этот период русская государ­ственная территория достигает своих естественных географических гра­ниц, а русский народ - политического объединения. Многовековая и кро­вопролитная борьба за единство русской нации завершилась победой, и осознание этого факта видим мы в творчестве Хомякова.

Пример Российской империи вдохновил на борьбу за свое политическое бытие народности Балканского полуострова. И этот внешнеполитический фактор отразился и в поэзии Хомякова, и в его философии, и в самом наименовании «славянофильства».

Высоко ты гнездо поставил,
Славян полунощный орел,
Широко крылья ты расправил,
Далеко в небо ты ушел!
Летя, - но в синем море света
Где силой дышащая грудь
Разгулом вольности согрета,
Про младших братьев не забудь.
На степь полуденного края,
На дальний запад оглянись:
Их много там, где гнев Дуная,
Где Альпы тучей обвились,
В ущельях скал, в Карпатах темных,
В Балканских дебрях и лесах,
В сетях Тевтона вероломных,
В стальных Татарина цепях!
И ждут окованные братья,
Когда же зов услышать твой
Когда ты крылья, как объятья,
Прострешь над слабой их главой…

Во внутренней политике перед русским народом и государством стояла двоякая задача: с одной стороны, уравнять в правах и обязанно­стях все сословия, а с другой стороны, призвать эти сословия к дружной совместной деятельности во имя расцвета России и русской нации. Идеи Хомякова находятся полностью в контексте разрешения указанной зада­чи. Как и все «славянофилы» он понимал необходимость устранения крепостного права, видел идеал во всеобщей любви и взаимопомощи всех членов общества.

Символичным представляется то, что именно в год рождения А. С. Хомякова мы встречаемся с первыми (во всяком случае - с первыми зафиксированными в документах) формулировками того, с чем будет связана вся жизнь Алексея Степановича.

Первая из этих формулировок, кстати, была выношена не в России. Уже год, как продолжалось одно из сербских восстаний против поработителей. И вот в Петербурге получают записку митрополита австрийских сербов Стратимировича, в которой иерарх указывал на сходство языка, образа жизни сербов и русских и призывал «добрых славяно-прусских родичей» к политическому содружеству.

В том же 1804 году, но уже в частной переписке, в письме И. Дмитриева к Д. Языкову, впервые, встречается термин «славянофил».

Попутно необходимо отметить, что это наименование, не является удачным. Термин «славянофилы», возник и использовался, их оппонентами в сатирических целях. Правда, не менее ко­мично   звучали   бы   неологизмы,   которыми   призывал   оперировать Кошелев - «самобытники» и «туземники». Точнее всего называть на­правление, главой которого стал Хомяков, православно-русским направлением, ибо в сочетании начал православия и традиций русского народа видели деятелей этого движения магистральное направление развития современной им России. Впрочем, сам А. С. Хомяков «благословил» ис­пользование неудачного термина, написав: «Некоторые журналы называют нас насмешливо славянофилами, именем, составленным на иностранный лад, но которое в русском переводе значило бы славянолюбцев. Я со своей стороны готов принять это название и признаюсь охотно: люблю славян».

Такими «знамениями» - первой попыткой осознать славянское единство в государственно-политическом аспекте и общей формулиров­кой термина, в будущем неотделимого от фамилии Хомяков, - сопрово­ждалось рождение Алексея Степановича, хотя он, вероятно, и не знал об этом. Но вся его жизнь, казалось, подталкивала мыслителя к тому, чтобы развиваться на путях «славянофильства».

Алексей Степанович Хомяков прожил недолгую и не богатую событиями жизнь.

Он родился в Москве, на Ордынке, в приходе Егория, что на Всполье, в день пророка Иеремии – 1(13) мая 1804 года.

Происходил Хомяков из старинной русской дворянской семьи, в которой свято сохранялись и дедовские грамоты, и родовые рассказы «лет за двести в глубь старины». О пращурах, которые издавна, еще с XV столетия, со времен Василия III, верою и правдою служили московским государям ловчими и стряпчими. О прадеде Федоре Степановиче, который волею судеб стал владельцем богатых тульских имений – и не как-нибудь, а по приговору крестьянского «мира».

Отец Алексея Степановича - Степан Александрович Хомяков -
был человеком европейски образованным, способным – и ярым англоманом, одним из основателей московского Английского клуба. С. А. Хомяков был человеком незаурядным, но игроком и мотом, проигравшим в Английском клубе более миллиона, после чего был от­странен женой от дел и воспитания детей.

Мать А. С Хомякова, Мария Алексеевна, происходила из рода Киреевских. Она отличалась глубокой религиозностью, твердой, верой и, духовной цельностью, получила в Москве известность радетельницы патриархальных и православных устоев и, по признанию сына, сыграла определенную роль в его нравственном становлении. С юности и всю дальнейшую жизнь Хомяков строго соблюдал все посты, посещал в воскресные и праздничные дай все богослужения.

Он не знал религиозных сомнений, но в вере его не было ни ханжества, ни сентиментальности. Примечателен случай, произошедший с Хомяковым, когда он обу­чался латинскому языку у французского аббата. При переводе папской буллы мальчик заметил опечатку и насмешливо спросил учителя, как тот может считать непогрешимым папу, делающего орфографические ошибки.

А когда в 1815 году семья временно поселилась в Петербурге, Хо­мякову и его брату показалось, что их привезли в языческий город, что здесь их заставят переменить веру, и они твердо решили скорее претер­петь мучения, но не подчиниться чужой вере.

В годы учебы в Московском университете (1818 - 1820) Алексей сближается с молодыми людьми, составившими позже кружок «любо­мудров», знакомится с философской литературой. Тогда же стал и сам заниматься творчеством - пока только литературным.

Юноша пылкий и независимый, Хомяков с молодости стремится служить Отечеству. Весной 1822 г. он был зачислен на службу в Астраханский кирасирский полк, в октябре этого года перевелся в Петербург, в Лейб-гвардии Конный полк. Хомяков начинает офицерскую карьеру, начинает успешно: каждый год его повышают в звании. Однако вскоре Алексей уходит в отставку. Может быть, одной из причин стала неуютная для юноши духовная атмо­сфера в полках, где он служил? В этом отношении любопытны воспоми­нания его командира, генерала Д. Е. Остен-Сакена: «В то время было уже значительное число вольнодумцев, деистов, и многие глумились над ис­полнением уставов Церкви, утверждая, что они установлены для черни. Но Хомяков внушал к себе такую любовь и уважение, что никто не по­зволял себе коснуться его верования». Легко ли было убежденному хри­стианину среди деистов, даже уважавших его лично?

Служба в кавалерии продолжалась с 1821 по 1825 годы. Выйдя в от­ставку, Хомяков предпринял заграничную поездку, посетив и Восточную Европу. Впоследствии вспоминал, что, проезжая по землям славянских народов, ощутил единство славянского мира.

За границей Хомяков узнал о восстании 14 декабря, которое оценил как результат легкомыслия молодежи. Вернувшись в 1826 году в Москву, Хомяков с головой уходит в литературную жизнь. Его собственные со­чинения, дела множества журналов захватили Алексея Степановича.

До начала движения «славянофилов» Хомяков вновь поступает в армию, участвует в русско-турецкой войне, получает ранение, удостаива­ется наград. Кстати, первая попытка с оружием в руках отстаивать свои взгляды была им предпринята еще в 1821 году, когда он тайком отправился воевать на стороне греков против турок. В тот раз семнадцатилетнего Алексея с фальшивым паспортом задержали на одной из московских застав.

Хомяков потерял отца, пережил неудачное сватовство, закончил ра­боту над своими драматическими произведениями, женился...

Видимо, переломным в творчестве Хомякова следует считать 1836 год. Именно в этом году в журнале «Телескоп» появилось «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева. Вырванное из контекста взглядов философа, принятое неподготовленной публикой, это письмо стало скандалом. Радикальная часть молодежи была воодушевлена силой обличений, консервативные круги негодовали, даже либералы были шокированы. Известна отповедь, которую дал своему другу Пушкин. Хомяков готовил к печати «громовое опровержение». Однако, узнав о мерах, принятых правительством против «Телескопа» и самого Чаадаева, отказался от публикации, говоря, что «и без него уже Чаадаеву достаточно учтиво ответили». Хомяков, как человек порядочный, не счел возмож­ем через печать полемизировать со своим другом, в то время, как Чаадаев не мог отвечать ему печатно. Но ничто не мешало двум умнейшим людям Москвы обмениваться взглядами изустно. У Хомякова и Чаадаева были тесные приятельские отношения. Они всегда спорили, но всегда сидели «рядышком», выделяясь в московском обществе. Позже Вяземский сетовал: «Москва без него <Чаадаева> и без Хомяковской бороды что без двух родинок, которые придавали особое выражение лицу ее». Современники вспоминают, что Чаадаев и Хомяков, встретившись в салоне или в клубе, уединялись и вели бесконечные беседы! Очевидно, в этих спорах и выкристаллизовались взгляды Алексея Степановича, высказанные им позже в своих произведениях.        Факт рождения «славянофильской» идеологии Н.А. Бердяев рассматривал как явление, имеющее общенациональной значение: «Славянофильство – первая попытка нашего самосознания, первая самостоятельная у нас идеология. Тысячелетие продолжалось руское бытие,но русское самосознание начинается с того с того лишь времени, когда Иван Киреевский и Алексей Хомяков с дерзновением поставили вопрос о том, что такое Россия, в чем ее сущность, ее призвание и место в мире».

А началось все с того, сто около 1839 г. Хомяков прочитал в одном из московских салонов статью «О старом и новом».

Тезис «Старина русская была сокровище неисчерпаемое всякой правды и всякого добра» - тут же опровергается целым набором негативных факторов допетровской жизни. Антитезис «Ничего доброго и плодотворного не существовало в прежней жизни России» - тоже опровергается, и не меньшим количеством позитивных факторов. Синтезис: картина «оригинальной красоты общества, соединяющего патриархальность быта областного с глубоким смыслом государства, представляющего нравственное и христианское лицо», - становится поводом для постановки новых, и тоже непростых, проблем.

В этом признании содержались почти все основные постулаты будущего «славянофильства»:

• наше давнее прошлое разрушено и разрушается;
• процесс сознательного разрушения собственных «преданий» усилился после переворота Петра I, родившего «больше злых, нежели добрых, плодов»;
• в настоящее время родилась идея отрицания каких бы то ни было «воспоминаний», которые заменяются «одноминутной премудростью»;
• без восстановления «национальной памяти» невозможна цивилизованная жизнь народа и соответственно его будущее.

Современники Хомякова писали о нем по разному. В салонах учено-литературной Москвы 1840-1850-х годов он, по воспоминаниям И.С. Тургенева, «играл роль первенствующую, роль Рудина». Но и восторженные почитатели, и недруги его сходились в том, что это был «тип энциклопедиста».

В воспоминаниях современников Хомяков предстает почти былинным богатырем: «Ильей Муромцем, разившим всех, со стороны православия и славянизма, был Алексей Степанович Хомяков... Ум сильный, подвижной, богатой средствами и неразборчивый на них, богатой памятью и быстрым соображением, он горячо и неутомимо проспорил всю свою жизнь. Боец без устали и отдыха, он бил и колол, нападал и преследовал, осыпал остротами и цитатами, пугал и заводил в лес, откуда без молитвы выйти нельзя - словом, кого за убеждение - убеждение прочь, кого за логику - логика прочь. Хомяков был действительно опасный противник; закалившийся -старый бретер диалектики, он пользовался малейшим рассеянием, ма­лейшей уступкой. Необыкновенно даровитый человек, обладавший страшной эрудицией, он, как средневековые рыцари, караулившие бого­родицу, спал вооруженный. Во всякое время дня и ночи он был готов на залутаннейший спор и употреблял для торжества своего славянского воз­зрения все на свете - от казуистики византийских богословов до тонкостей изворотливого легиста. Возражения его, часто мнимые, всегда ослепляли и сбивали с толку». Это Герцен, человек не очень доброжелательно относившийся к Хомякову, а вот отзыв его друга, М. П. Погодина: «...что была за нату­ра, даровитая, любезная, своеобразная! Какой ум всеобъемлющий, какая живость, обилие в мыслях, которых у него в голове заключался, кажется, источник неиссякаемый! Сколько сведений, самых разнообразных, со­единенных с необыкновенным даром слова, текшего из его уст живым потоком! Чего он не знал? Не было науки, в которой Хомяков не имел бы обширнейших познаний, о которой не мог бы вести продолжительного разговора со специалистами... И в то же время писал он проекты об ос­вобождении крестьян, распределяя границы американских республик, указывал дорогу судам, искавшим Франклина, анализировал до мель­чайших подробностей сражения Наполеона, читал наизусть по целым страницам из Шекспира, Гете или Байрона, излагал учение Эдды и буд­дийскую космогонию...»

Пожалуй, из современников только Белинский дурно отзывался о Хомякове, точнее о его произведениях. И чем далее заходил спор «за­падников» и «славянофилов», тем нетерпимее становился Белинский: «В стихах г. Хомякова не видно не только, таланта; но даже истинного понимания искусства: они всегда фразисты и вычурны по мысли и по выражению, не говоря уже о том, что лишены меткости, образности; словом, поэзии, - чего, собственно, и не может быть в стихах без таланта». Великий критик, не принимая систему ценностей Хомякова, не принимал и всего, что связано с Хомяковым. Белинский считал, что в сочинениях и в публицистике «славянофила» господствует «...беспре­дельное доверие и уважение к собственному авторитету...», находил в произведениях Хомякова «...источник надутой величавости...».

Чему же учил Хомяков? Страстная, темпераментная натура Алексея Степановича не давала ему возможности обстоятельно и системно изло­жить свои философские взгляды, но они щедро рассыпаны на страницах его произведений.

Изредка появлявшиеся в журналах и сборниках статьи Хомякова поражали читающую публику глубиной эрудиции и обескураживали необыкновенной пестротою и кажущейся «необязательностью» сообщаемых сведений; а еще более – тоном шутливого благоустройства, за которым не разбереш, где автор говорит всерьез, а где издевается… Смутные ощущения вызывали и необычайная энциклопедичность интересов, и множественность талантов этого человека.

Что он только не умел и не знал! И чем только не занимался!

Он был поэт, автор лирических стихов и стихотворных драм, входивших в хрестоматии и ставившиеся в театре. Его талант ценили и любили Пушкин и Лермонтов, Языков и Гоголь, Баратынский и Тютчев, Чаадаев и Лев Толстой (все знакомые Хомякова!). Многие его стихи остались в золотом фонде русской словесности.

«Когда-то я просил Бога об России и говорил:

Не дай ей рабского смиренья,

Не дай ей гордости слепой.

И дух мертвящий, дух сомненья

В ней духом жизни успокой.

Эта же молитва у меня для всех славян. Если не будет сомненья в нас, то будет успех. Сила в нас будет, только бы не забывалось братство. Что я мог записать в книге Вашей, будет мне всегда помниться как истинное счастие.

Алексей Хомяков.

1847 года

I. 19 дня» (из альбома В.В. Ганки)

Он был историк, автор неоконченного огромного труда о всемирной истории, который современники, с легкой руки Гоголя, прозвали «Семирамидой», но который носил, вероятно, более серьезной заглавие: «Исследования истины исторических идей». Труд этот и посей час вызывает интерес и споры, становится источником современнейших исторических концепций.

Он был философ, превосходный знаток всех старых и новейших систем гуманитарного освоения мира. Он стал одним из первых – и блестящих – ниспровергателей гегелевского классического идеализма. Его вклад в историю русской философской мысли предшествует появлению того мощнейшего пласта философии, который сформировался позже и нераз­рывно связан в нашем сознании с именем В. С. Соловьева. Говоря шире, фигура Хомякова чрезвычайно важна и для верного понимания русской истории вообще, для постижения русской культуры.

Его можно назвать человеком, обобщившим и обозначившим в терми­нах огромный умственный и духовный труд многих поколений предков.

Любой мыслитель исходит из того философского наследия, которое досталось ему от предшественников. Одновременно, свои построения он в чем-то противопоставляет известным ему концепциям. Из античной философии он высоко ценил Сократа, и особенно Платона, за духовное богатство его «свободных гаданий», усматривая, правда, источник их во влиянии восточных религиозно - философских традиций. Родоначальником же всего философского распадения Западной Европы, ее заблуждений, родоначальником пресловутого рационализма был, по его мнению, Аристотель, утративший духовные традиции Платона.

Отмеченные выше религиозность и цельность натуры Алексея Сте­пановича, заставляют обратиться к поискам первоисточника его творчества и в сфере религиозной литературы, но не у какого-либо отдельного Отца Церкви, а в святоотеческой литературе вообще. Он был богослов – первый светский богослов на Руси – и прославился знаменитыми французскими брошюрами, выходившими под названием «Несколько слов Православного Христианина о западных вероисповеданиях». Полемика вокруг этих брошюр до сих пор активно идет и на Западе, и у нас.

Представляется возможным особое внимание философа к сочинениям Августина Аврелия (354 — 430 годы). Особенно, если учесть сходство темпераментов их обоих, наступательный пафос их позиций. Близки Хо­мякову взгляды блаженного Августина, высказанные в трактате «О граде божием», в котором граду земному (понимая его широко, в смысле чело­веческого общежития, не освященного божественными истинами) проти­вопоставлена община избранных, объединенных христианскими добро­детелями и любовью к Богу. Важным для Хомякова можно считать и то, что, осуждая насилие государственной власти, Августин признает ее необходимость. Именно с таких позиций подходили «славянофилы» к совре­менному им николаевскому режиму.

Хомяков был в постоянном общении с выдающимися современни­ками: Пушкин, Мицкевич, Баратынский, Чаадаев, братья Киреевские, Одоевский, Алекс. Тургенев, позже - Герцен, Погодин, Шевырев и др. К указанным лицам следует добавить имя Д. В. Веневитинова, друга дет­ства Хомякова (к сожалению, умершего в 22 года), бывшего в свое время секретарем «Общества любомудров». Можно предположить, что Веневити­нов делился с Хомяковым своими философскими запросами. По воспомина­ниям А. И. Кошелева, на собраниях «любомудров» «...господствовала немецкая философия, т. е. Кант, Фихтеу Шеллинг, Окен, Геррес и др.». Впрочем, к взглядам «архивных юношей» Хомяков вполне мог приоб­щиться также и через И. В. Киреевского - своего родственника по мате­ринской линии и будущего «славянофила».

Говоря о влиянии немецких мыслителей, нельзя не упомянуть Геге­ля, властителя дум той эпохи. Хомяков много критикует Гегеля. Но как соотнести с уничтожающей критикой такое высказывание: «...последний из великих философов Германии, человек, который сокрушил все здание западной философии, положив на него последний камень, - Гегель».

Хомяков здесь объявляет творчество Гегеля вершиной философии, а его самого настолько мощным мыслителем, что все здание философии не выдерживает натиска его мощи. Нет ли здесь двойственности в оцен­ки? Нет, Хомяков остается корректен, но исходит из собственной кон­цепции. Гегель, действительно, велик. Но и философия себя исчерпала. «Гегель в своей гениальной «Феноменологии» дошел до крайнего преде­ла, которого могла только достигнуть философия по избранному ею пу­ти: он достиг до ее самоуничтожения. Вывод был прост и ясен, заслуга бессмертна. И за всем тем его строгий логический ум не понял собствен­ного вывода. Быть без философии! Отказаться от завета стольких веков! Оставить свою, т.е. новонемецкую, жизнь без всякого содержания! Это было невозможностью».

Во имя чего же Хомяков призывает остаться «без философии»? Во имя новой философии, философии жизненной, живой, лишенной форма­листического подхода: «Формализм... жизненную гармонию заменяет... полицейскую симметриею в науке, где он более боится заблуждений, чем ищет истины; ...таков он был в схоластической философии, оставившей следы свои в новейшей германской философии...».

Итак, Хомяков призывает не бояться отойти от привычных фило­софских шаблонов, создать философию гармонии, философию будущего. Причем футуристический потенциал современных Хомякову авторов, сводившийся к социалистическим и коммунистическим построениям, Алексей Степанович категорически отвергает: «...все социалистическое и коммунистическое движение с его гордыми притязаниями на логическую последовательность есть не что иное, как жалкая попытка слабых умов, желавших найти разумные формы для бессмысленного содержания... Впрочем, эта попытка имеет свое относительное достоинство и свой относительный смысл в той местности, в которой она явилась; нелепо только верование в нее и возведение ее до общих человеческих начал».

Левая идеология послегегелевской западноевропейской мысли, по Хомякову, только усугубляет путаницу в философии Запада: «Все эти <социалистические> системы, порожденные, по-видимому, веществен­ными болезнями общества и имевшими, по-видимому, целью исцеления этих болезней были действительно рождены внутренней болезнью духа».

Но для «славянофилов» решающее значение имела отечественная философия. Причем, воспринималась она не как определенная философская школа, а как интеллектуально-эстетическая данность, в которой живет и развивается «русский Логос». Позволительно сказать, что «славянофи­лы» воспринимали не букву, но дух русского мудрствования. Не какие-то определенные трактаты, не отдельные мыслители были предшественни­ками «славянофилов», а традиция, особое направление мысли.

Однако «славянофилы» никак не могли остаться в стороне и от современных им философских изысканий.

Следует признать, что для Хомякова были важны идеи «любомуд­ров» (В. Одоевского и Д. Веневитинова, например) о народе как субъекте исторического развития, о своеобразии каждого народа, о необходимости борьбы с подражательством, о создании собственной культуры, о народ­ности литературы и искусства вообще. Несомненно, что пафос Чаадаева как религиозного мыслителя чрезвычайно повлиял на Хомякова, хотя и с противоположным знаком. Оба они сходились в признании народной, национальной формы развития человечества и культуры, оба приходили требованию сказать свое слово, чего русский народ пока еще не сделал в истории человечества.    

Остается сказать еще об одном значительном интеллектуально-политическом течении, которое развивалось в середине ХIХ века и могло влиять на формирование «славянофильства». Это течение - идеология официальной народности, символом которой является знаменитая триада: «православие, самодержавие, народность». Поверхностный взгляд может даже смешать указанные движения. С этим, конечно, нельзя согласиться. Никогда Хомяков никогда не защищал сословные ценности. Свое место он видел не в дворянской среде, а среди своего народа, в самой гуще его. Не был Хомяков и «сторонником отсталости», бичевал, как немногие, агрессивную невежественность и в старой Руси, и в новой России. Однако свет подлинной веры и зачат­ки будущего справедливого общества находил именно в русском народе, призывал разглядеть их, исследовать и руководствоваться ими.

Хомяков был очень крупным и богатым землевладельцем. Но никогда не служил рупором сословных идей. Напротив, идеалы просвещенного абсолютизма, сформированные в «золотой век дворянства» при Екатерине II, были чужды «славянофилам». Ни честь (т. е. гордыня), ни вольность (т. е. отказ от участия в работе по развитию страны) дворянства не могли приблизить к торжеству православно-русских взглядов.

Главное же различие между философией Хомякова и философией идеологов эпохи Николая I состоит в том, что для Хомякова исходной точкой является свобода, а для правительственных кругов - государст­венная необходимость. Именно свобода (совести, мысли, духа), по мнению Хомякова, приведет к расцвету России. Защитникам же официальной идеологии необходимо было подавить свободу в политической, религи­озной, эстетической сферах воимя торжества единства (заметим: мнимо­го единства) царя, духовенства и народа для дальнейшего укрепления государства.

Официальная народность все более эволюционировала в сторону власти бюрократов с их культом параграфа, ранжира, с их умением в корыстных целях разворачивать «закон, что дышло». «Славянофи­лы» же ненавидели любой формализм, обращались к душе и интеллекту каждого человека, призывали к взаимной любви, к совместной работе на благо страны.

Нет и не могло быть ничего общего у двух столь разных идеологий. И самодержавие они понимали по-разному: одни как самовластие вер­ховного чиновника, другие как «печалование» царя за народ (вспомним самаринскую формулу: «Свобода власти - царю, свобода мнения - народу»). И православие воспринималось неодинаково: одними в виде обрядового послушания властям светским и духовным, другими как истинный свет подлинной веры, не терпящей малейшего принуждения. И народность значила для каждого свое: для одних народ - податное сословие, для дру­гих - хранитель высших ценностей, которые надо от него воспринять и развить.

Исходя именно из своих позиций, а не из охранительной идеологии правительства, «славянофилы» стремились изменить жизнь в России.

По мнению А. С. Хомякова, выход из тупика может указать лишь новая православно-славянская философия, которую предстояло еще создать.

Действительно, первая половина XIX века охарактеризовалась крупными изменениями в национальном самосознании. Ход и итоги Оте­чественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии под­готавливали брожение в народной среде. Выступление декабристов спо­собствовало структурированию передовой интеллигенции. Наконец, неудачная Крымская война подтолкнула даже высшую администрацию на путь реформ. Такие значительные и в историческом масштабе стреми­тельные изменения не проходят бесследно для вопросов мировоззрения. Всему русскому обществу становится понятной губительная роль крепо­стного права. Убежденность в необходимости отмены крепостной зави­симости перерастает в неуклонное стремление к этому. На глазах Хомя­кова начинается переоценка православия, которое после петровских преобразований играло роль официальной религии. И если образованное сословие уже с XVIII века скептически относится к русской церкви, то начало ХIХ века открывает дорогу народному переосмыслению традици­онного вероисповедания: стремительно растет количество сектантов и раскольников. В начале царствования Александра I, например, духоборы получили фактическое разрешение существовать открыто и основывать поселения в Таврической губернии. А к концу царствования Николая I подобные религиозные движения в народе воспринимались уже как угро­за государству. Так, в 1852 году против отколовшихся от ортодоксальной веры было возбуждено более пятисот уголовных дел, а в период с 1847 по 1852 годы по подобным статьям осуждено 26 456 человек.

Пропасть между народной и правительственной идеологией при Николае I была еще глубже, чем между правительственной и интелли­гентской.

Ответом на грозный и многозначительный призыв времени и стано­вится «славянофильство», пытавшееся соединить крестьянскую массу с образованным сословием и мирно воздействовать на самодержавие.

Для многих Хомяков стал привлекательной фигурой благодаря непобедимой цельности натуры, сочетавшейся (и сочетавшейся органично) с тем многообразием сфер деятельности, которое ставит нашего великого земляка на одну доску с людьми эпохи Возрождения, подлинными энциклопедистами.

Он был социолог и правовед, сумевший в самое глухое время николаевской России опубликовать в открытой печати острейшие политические статьи, отразившие идеи русского «славянофильства».

Он был экономист, разрабатывавший еще в 1840-е годы практические планы уничтожения крепостничества и позже активно влиявший на подготовку «великой реформы» освобождения крестьян.

Он был эстетик и критик – литературный, музыкальный, художественный – и создал классические оценки произведений С.Т. Аксакова, оперы М.И. Глинки «Жизнь за Царя», картины А.А. Иванова «Явление Христа народу».

Он был полиглот-лингвист, знавший практически все древние и новые европейские языки, много и успешно занимавшийся сравнительной филологией.

Инженер-изобретатель, получивший в Англии патенты за принципиально новые конструкции паровой машины, создававший (во время Крымской компании) дальнобойное ружье.

Медик, много сделавший в области практической гомеопатии и лечения холеры.

Помещик-практик, разрабатывавший новые способы севооборота, винокурения, сахароварения.

Замечательный спортсмен, бравший первые призы в конных скачках и стрельбе.

Фигура Хомякова чрезвычайно важна и для верного понимания русской истории вообще, для постижения русской культуры. Его можно назвать человеком, обобщившим и обозначившим в терминах огромный умственный и духовный труд многих поколений предков.

И сейчас, в XXI веке, слышим мы отзвуки «славянофильских» идей в речах многих политиков, которые, однако, редко ссылаются на перво­источники. Почему? Ревнуют к духовным лидерам России двухвековой давности? Или (по незнанию) полагают себя первооткрывателями столь необходимой избирателям «идеологической Америки»?

Да, живут, живут и сегодня взгляды «славянофилов». От Хомякова и Киреевского (назовем их «славянофилами» - мыслителями) через Са­марина и Черкасского (назовем их «славянофилами» - практиками), че­рез многих безвестных (а иногда - очень известных; скажем, Солжени­цын - чужд ли «славянофилам»?) мыслителей и практиков возвращаются к нам идеи «самобытности» и «туземности» русского пути.

Попытка понять философию Хомякова одновременно становится попыткой, я бы сказал, примерить на себя его идеи. С сожалением при­ходится констатировать, что «славянофильское» одеяние великовато для современного человека. Нам не очень уютно в этой старомодной, но доб­рокачественной одежде: путаемся в полах - не можем поспевать за суетной современной жизнью; рукава, болтаются - не дают схватить, как привык­ли, что-нибудь привлекающее внимание, хотя, наверное, и не слишком полезное; да и в плечах велико - нет уже того размаха, той силы.

Заканчивая, хочется напомнить о финале земной жизни А. С. Хомя­кова. В сентябре 1860 года в селе Ивановском Даниловского уезда Рязан­ской губернии разразилась холера. Оказывая помощь своим крестьянам, заразился и Хомяков. Это еще один символ которыми была наполнена жизнь Алексея Степановича - смертельную болезнь он принял, спасая других, действительно, положил живот свой задруги своя. Умирал он мучительно, но мирно, в сознании, и за мгновение до смерти успел осе­нить себя крестным знамением. Похоронен был в Москве, на кладбище Даниловского монастыря, рядом с могилой жены. На их надгробном па­мятнике выбита строка из Нагорной проповеди: «Блаженны алчущие и жаждущие правды».

По жестким глыбам сорной нивы
С утра, до истощенья сил,
Довольно, пахарь терпеливый,
Я плуг тяжелый свой водил.
Довольно, дикою враждою
И злым безумьем окружен,
Боролся крепкой я борьбою…
Я утомлен, я утомлен.
Пора на отдых. О дубравы!
О тишина полей и вод,
И над оврагами кудрявый
Ветвей сплетающихся свод!
Хоть раз один в тени отрадной,
Склонившись к звонкому ручью,
Хочу всей грудью, грудью жадной,
Вдохнуть вечернюю струю.
Стереть бы пот дневного зноя!
Стряхнуть бы груз дневных забот…

Список используемой литературы

1. Егоров Б.Ф. Алексей Степанович Хомяков. Избранное. Тула, «Пересвет», 2004
2. Кошелев В.А. Алексей Степанович Хомяков. Жизнеописание в документах, в рассуждениях и разысканиях. М., НЛО, 2000
3. Кошелев В.А. Этические и литературные воззрения русских славянофилов (1840-1850-е годы). Л., 1984
4. Кошелев В.А., Кошелев а.В. А.С. Хомяков в воспоминаниях современников. Тула, «Пересвет», 2004
5. Кулешов В.И. Славянофилы и русская литература. М., 1976
6. Пирожков Т.Ф. Славянофильская журналистика. М., 1997
7. Цимбаев Н.И. Славянофильство. М., 1986

• Доходчиво и интересно о нашем прошлом