Холодяков Д.И.

Полковник Перхуров[1] насторожился, потом бросил циркуль и шагнул к окну – звук был хорошо знаком ещё по германскому фронту. Он не ошибся: со стороны моста неспешно ползли по небу два «Вуазена», они качнули крыльями, резко клюнули носами, от них отделились две чёрные точки, которые стремительно понеслись к земле, потом раздались взрывы, звон стёкол и истошный женский крик. Полковник сел за стол, посмотрел на схему города, отшвырнул её. К орудиям, день и ночь громящим город, большевики добавили самолёты.[2] Ответить было нечем. Две пушки, которые удалось отремонтировать, давно молчали – не было снарядов, да и патроны на исходе. Ещё день, два, и конец, понял полковник. А как всё удачно начиналось! Полковник даже улыбнулся – сделано было невероятно много, но самое невероятное, что вообще что-то удалось сделать.

В июне 1918 года Перхурова разыскал Б.В.Савинков[3] и предложил возглавить в Ярославле группу офицеров, готовящую вооружённое выступление против большевиков. Перхуров с брезгливостью боевого офицера относился к Савинкову-террористу, но признавал, что именно он первым заговорил об опасности большевиков, и Перхуров видел его правоту, хотя план Савинкова полковнику не нравился. Замысел восстанияотводил Ярославлю далеко не первое место, хотя это был крупный губернский город, мост через Волгу связывал Москву с восточными и северным губерниями – и всё же главным центром борьбы должен был стать Рыбинск, где накоплены были ещё царской армией гигантские запасы вооружения, боеприпасов, амуниции, снаряжения, а также Муром, где после демобилизации царской армии осели сотни офицеров.[4]

В Ярославле Перхуров появился в июне, несколько дней бродил по улицам, пытался мысленно чертить план города, расставлял заставы, наблюдательные пункты, основные и запасные позиции батарей, но город упорно отказывался ложиться на схемы боевых действий: липы на бульваре вдруг зацвели, набережная Волги стала какой-то легкомысленной, даже могучая боевая башня в центре города, память о борьбе с самозванцем и его поляками, окружённая девушками, продающими цветы, смотрелась совсем не по-военному, а когда в трактирчике «Старая Бавария» половой с поклоном принёс ему за столик бокал настоящего «Бархатного» с тарелкой заедок (солёные сухарики, мочёный горошек, янтарные кусочки волжской вяленой рыбки), полковник вдруг понял, что нельзя отдать им этот город, работящий, добрый, такой уютный, со звонами бесчисленных храмов, с трактирчиками и студентами, о чём-то яростно спорящими, с барышнями, прогуливающимися по бульвару, потупив глаза только для того, чтобы вдруг неожиданно обжечь мгновенным взглядом… И такими чужими выглядели грузовики, пролетавшие иногда по улицам, набитые серыми и чёрными фигурками, а в кабине сидел кто-то в кожанке, указывая водителю, куда свернуть, и тогда улица сразу замолкала, мертвела…

Полковник обошёл явочные адреса и понял, что организации как таковой нет, в городе разрозненные, растерянные группы офицеров практически без оружия – не считать же вооружением дюжину офицерских наганов! Выпускник академии Генерального штаба доказал, что погоны полковника даются не зря: через две недели офицеры были разбиты на отделения, взводы и роты, почувствовав твёрдую руку, понесли полковнику рапорты с предложениями, установлена связь с ярославской милицией, начальник которой терпеть не мог большевиков и обещал полную поддержку, но особой удачей был тесный контакт с ярославским бронедивизионом, вооружённым мощными пушечно-пулемётными броневиками «Гарфорд-Путилов», командир дивизиона готов был выступить по первому сигналу.

Сигнал дали 6 июля. Начало было совершенно безумным – и поэтому невероятно успешным. Сотня офицеров, вооружённая револьверами, захватила без всякого сопротивления охраны военные склады на окраине города, а затем, получив пулемёты, винтовки и патроны, взяла под свой контроль центр города, банк, почту, телеграф, телефонную станцию, электростанцию, волжские пристани с пароходами, заволжскую часть города с железнодорожными мастерским, арестовала всё большевистское руководство, расположившееся в доме губернатора, и при этом погибли только два человека, два большевика, возглавлявшие губернское руководство и попавшие под горячую руку офицера, чудом бежавшего после допросов из московской ЧК. В это же время были взяты два пушечных бронеавтомобиля и несколько грузовиков, как позже выяснилось, именно эта техника в умелых руках боевых офицеров способна была делать чудеса.

Когда вспоминаешь эти первые дни, подумал полковник, с гордостью понимаешь, что группа людей, воодушевлённых высокой идеей, сплочённых не только боевым опытом, но и принятой на себя особо одухотворённой миссией, под руководством решительных и умелых командиров способна переломить события в свою пользу и совершить невозможное. Именно это произошло в Ярославле. Всё-таки мы молодцы, подумал полковник.

Самое поразительное – это молодёжь, сказал себе он. Офицер обязан придти на призыв, он присягу давал. А студенты… Сколько мы ругали этих длинноволосых, думал полковник, сколько мы потешались над их невероятными стихами, хохотали, читая их безумных поэтов:

Я ненавижу человечество,

Я от него бегу, спеша!

Моё единое отечество –

Моя пустынная душа!

Или совершенно гениальное в своём идиотизме: «О, закрой свои бледные ноги!» И всё! И это у них поэма!

А вот пришёл час, когда нужно проявить решительность, характер и волю, и эта молодёжь бросилась записываться в добровольцы.[5] А мальчишки-гимназисты с горящими глазами, с их требованиями выдать оружие! И песни, которые они распевали на улицах:

Так час настал, тяжёлый час

Для Родины моей,

Молитесь, женщины, за нас,

За ваших сыновей!

А Ярославль действительно отмечен в истории России необычными подъёмами духа, подумал с удивлением полковник. Немногим городам дано было пережить такие взлёты, да ещё и не единожды. В Смутное время, когда, захватив Москву, отряды поляков отправились грабить богатые торговые города северо-востока, Ярославль отбил штурм и выдержал двухнедельную осаду, да не кого-нибудь, а отрядов самого знаменитого пана Лисовского, с которым и князь Пожарский не мог справиться, а вскоре именно Ярославль стал своеобразной временной столицей России – здесь собирали ополченцев Минин и Пожарский, здесь заседал «Совет всея земли», чеканилась монета, именно отсюда народное войско начало победный путь, и отсюда же юный Михаил Романов известил, что вступает на трон – именно поэтому герб Ярославля увенчан шапкой Мономаха в память о событиях, которые навсегда выделили древнейший русский город на Волге как колыбель новой династии. И именно Ярославль в 1918 году открыто выступил против большевиков! Полковник вспомнил, что писал в своём первом обращении к ярославцам: «Как триста лет тому назад наши предки в высоком патриотическом подъёме сумели залечить раны растерзанной родины, так и мы в дружном порыве спасём теперь нашу родину и наш народ от позора, рабства и голода».[6] И руководители восстания, и его рядовые участники сознавали, что совершают они дело доброе, богоугодное и глубоко патриотическое, там более что батюшки всех ярославских храмов, словно одна душа, читали проповеди и служили молебны, благословляя на подвиг христолюбивое воинство,[7] за что многие из них впоследствии поплатились жизнью.

Полковник поднял брошенный им в сердцах план города, расправил и ещё раз посмотрел на стрелки ударов и скобки оборонительных позиций. Сразу после начала восстания возникла ситуация, когда красные не имели сил уничтожить восставших, а восставшие не имели возможности развивать восстание по территории. Положение стабилизировалось, и каждый из противников использовал это время совершенно по-разному. Фронт пролёг в городских кварталах и пригородных слободах: от Стрелки, где Которосль впадала в Волгу, огибая окраины и слободы, до железнодорожного моста через Волгу протянулась подкова в 15 вёрст, разделённая Перхуровым на 6 участков, каждый оборонял костяк – офицерский отряд, 150 – 200 бойцов с массой пулемётов, которыми офицеры мастерски компенсировали недостаток пехоты, потому что приданные офицерским группам мальчишки-гимназисты, студенты Демидовского лицея, городские обыватели, воодушевлённые изгнанием большевиков, рабочие-добровольцы пехоту могли изображать, но и только – полковник прекрасно сознавал им цену: необученные, неумелые, они были храбры, но неопытны.

Полковник и его штаб разработали тактику, которая себя прекрасно зарекомендовала. При необходимости в момент атаки красных подходили бронеавтомобили и импровизированные пулемётные точки на грузовиках, кроме того, пулемёты были установлены с использованием офицерского фронтового опыта – на господствующих высотах: на всех высоких зданиях, на чердаке мельницы Вахромеева, стоящей на берегу Которосли, на колокольнях (это потом дало возможность красным обвинить священников в том, что они стреляли в красных, и расстреливать священников с присказкой: «Как попик, так пулемётик».) Красные командиры докладывали: «Было установлено, что духовенство помогало белым, вплоть до того, что монахи были пулеметчиками».[8]

Но красные, кроме разрозненных и безуспешных атак, легко отбитых пулемётным огнём офицеров, прошедших мясорубку Мировой войны, сумели организовать выдвижение на господствующие высоты артиллерию, которая начала практически круглосуточный обстрел не только центра, но всего Ярославля. В первые дни восстания эти обстрелы были чистой импровизацией: «Казаданов привёз 4-дюймовое орудие… пустили первый снаряд, имея целью Спасский монастырь. Но к великому нашему удивлению попали в часовню Кадетского корпуса. Второй был меток и мы угодили в купол монастыря».[9]

Но это было только начало. Вскоре большевики подтянули тяжёлые орудия и повели постоянный обстрел города. Впервые не вражеские укрепления, а свой, русский город подвергся артиллерийскому расстрелу «по площадям». Уничтожались полностью улицы, целые кварталы. По сути, впервые в истории была применена «тактика выжженной земли». Судьба жителей Ярославля должна стать предупреждением всем мятежникам, но вместе с тем была грозной заявкой большевиков на использование любых средств и методов ради удержания власти.

И всё-таки это была передышка, и полковник Перхуров использовал её, чтобы с помощью листовок выразить свои идеологические, политические, социальные и экономические взгляды и предложения. Это была первая в России чёткая программа жизни без большевиков, поддержанная населением – именно поэтому красные и должны были сравнять город с землёй, прецедентов быть не должно!

Суть программы, разработанной полковником, его штабом и городской думой, была проста и понятна: в городе восстанавливается городская управа, которая занимается хозяйственными вопросами (под непрерывным огнём красных, которые рвут водопровод, электропроводку, трамвайные пути), управа распределяет продовольствие, налаживает питание, обращается к купечеству за содействием погорельцам и получает это содействие!

Потрясает то, подумал Перхуров, что ярославцы поддержали действия новых властей, преобразуя заговорщическую затею Савинкова в общенародное дело. По сути, произошло замечательное явление: горожане, ярославцы, жители этого древнего города с крепкими культурными и религиозными корнями, с обширной интеллигенцией, оказались глубже, дальновиднее нас с Савинковым. Случилось доселе небывалое: все партии, все течения и направления политических сил России в Ярославле вдруг отбросили разногласия, чтобы работать для города, для людей! Наверно, ещё и поэтому большевики не могли простить такое Ярославлю и его проклятой интеллигенции!

Главными лозунгами восстания были: Учредительное собрание, восстановление законности и прав собственности, «отмена препятствий торговле и передвижению», «восстановление в правах частного торгового капитала». Связь с горожанами руководители восставших имели в основном посредством листовок с обращениями к гражданам города. Их было выпущено 27. Самое первое, программное обращение названо «Воззвание к жителям города Ярославля о свержении власти большевиков и своей программе», подписанное полковником Перхуровым. По сути, это наиболее общее выражение идеологии и целей восстания, это не развёрнутая программа, поскольку быстрота событий не давала возможности проработать последовательные шаги и меры по реализации замыслов, но «Воззвание» провозглашало основные принципы жизни новой, свободной России:

«…установление широкого государственного народоправства, Народное собрание, законно и в нормальных условиях избранное, должно создать основы государственного строя, установить политическую и гражданскую свободу… закрепить за трудовым крестьянством всю землю в его полную собственность… все покушения на личную и частную собственность граждан… будут беспощадно караться… все препятствия торговле и передвижению будут устранены и к делу снабжения населения предметами продовольствия будет привлечён частный торговый капитал.»[10]

Полковник Перхуров, сознавая, что необходимы конкретные формы органов власти на местах, публикует «Постановление Главнокомандующего Ярославской губернии, командующего вооружёнными силами Северной добровольческой армии Ярославского района»: «Восстанавливаются повсеместно в губерниях органы власти и должностные лица, существовавшие по действующим законам до октябрьского переворота 1917 года».[11]

В этом же «Постановлении» признаются «отныне уничтоженными все законы, декреты, постановления так называемой «Советской власти».[12]

«Судебная власть в Ярославской губернии восстанавливается в лице окружного суда и мировых установлений…Все выбранные в 1917 году … мировые судьи восстанавливаются в своих правах…»[13]

Таким образом, лидеры Ярославского восстания заявили о главных принципах жизни без большевиков: идеологическая, политическая, экономическая свобода, свобода предпринимательства, частная собственность и частный капитал, собственность крестьян на землю.

Очень важно отметить, что отдельной строкой глава восстания выделяет в «Воззвании» первую меру: «…будет водворён строгий законный порядок и все покушения на личность и частную собственность, в какой бы форме это ни проявлялось, будут беспощадно караться».[14] Этот пункт необходимо прокомментировать: советская власть отменила все сделки с недвижимостью, отменялось право на банковский вклад, банковский капитал конфисковался в пользу государства, также был принят указ, по которому один человек не имел права занимать больше одной комнаты, жильё давалось местными советами в пользование и могло отбираться. Были национализированы предприятия – человек не мог иметь деньги, жильё, имущество и становился полностью зависим от отношения к нему не только далёких верховных властей, но прежде всего от местного совета, от комиссара, а что такое и присланные из Москвы комиссары, наводящие новый, р-р-р-еволюционный порядок, и что такое свои, местные комиссары, готовые припомнить все свои настоящие или выдуманные, но тоже болезненные обиды, город очень хорошо понял за те месяцы, что большевики были у власти.

Перхуров подумал: «А всё-таки мы молодцы. И я тоже.» Он твёрдо восстанавливал законность в городе, где только что беззаконно властвовали большевики. В самом начале восстания убили председателя исполкома горсовета Нахимсона и комиссара Ярославского военного округа Закгейма. Оба, известные как наиболее значительные деятели большевистской власти в Ярославле, были разысканы ранним утром 6 июля, опознаны и без всякого разбирательства расстреляны. Но Перхуров твёрдой рукой прекратил расправы, а офицера, позволившего бессудный расстрел, отстранил от командования.[15] В одном из своих обращений он заявлял: «Приказываю твердо помнить, что мы боремся против насильников за правовой порядок, за принципы свободы и неприкосновенности личности».[16] В объявлении также подчеркивалась недопустимость необоснованных обысков и арестов.

Перхуров вспомнил самый известный эпизод восстания и самый жестокий упрёк офицерам-злодеям – печально знаменитую «баржу смерти». На «гусяну» – так именовали самую обычную баржу для перевозки дров, представляющую собой большую лодку – 70 метров длиной и до 10 метров шириной без каких-либо надстроек – поместили арестованных большевиков и работников советских органов. Численность их сейчас определить трудно. Член партии с 1918 года А.Васильев, оказавшийся в числе страдальцев, вспоминал: «На барже в некоторые дни находилось до 280 человек. Белогвардейцы ежедневно и беспрерывно обстреливали баржу смерти огнём».[17] Другие уцелевшие на барже рассказывали, что по ним не только постоянно стреляли из пулемётов, но и не кормили. Документы штаба добровольцев утверждают, что на барже было помещено 82 человека.[18] Голодом их морили не от злого умысла: сначала, в первые дни, им «привезли по фунту белого хлеба и по полфунту сливочного масла. Некоторые даже говорили, что новая власть будет лучше и нас накормит» - вспоминал Ф.Пучков, бывший на барже с первого дня до последнего.[19] Потом события стали неуправляемы, начались массированные обстрелы города, пожары, и об арестантах на барже просто забыли.[20] Только через несколько дней им удалось снять баржу с якоря и по течению попасть к красным.

Полковник ещё раз посмотрел на план города с нанесённой линией обороны и вздохнул. Добровольцы овладели центром города и значительной частью городских слобод, начали налаживать связь с уездами, посылали агитаторов в ближние деревни, но получили ощутимое сопротивление на грузовой станции Всполье, где находились склады с оружием и продовольствием. Захватить станцию восставшие не смогли, как не смогли прервать телефонно-телеграфную связь красных с Москвой, хотя Перхуров в первый же день отправил туда группу во главе с полковником Фроловым. Два дня, подумал Перхуров, два дня я ждал донесений от Фролова, а когда понял, что станцию не взяли, было поздно – новую посланную на станцию группу встретили таким огнём, что она отошла, вдобавок потеряв подбитый броневик. Станция осталась у красных, а с ней воинские склады, а самое главное – снаряды к пушкам.[21] Очень скоро стало понятно, что это страшная ошибка.

Ещё одна неудача состояла в том, что не удалось перенести восстание за реку Которосль, впадающую в Волгу в центре города, а именно в Закоторослье находились Главные железнодорожные мастерские с большим количеством рабочих, огромные корпуса и огромные казармы рабочих самой крупной в городе текстильной фабрики Корзинкина, там же дислоцировался I Советский полк, вначале объявивший о нейтралитете, а потом всё же мобилизованный красными и участвовавший в боях на их стороне, а также располагался железнодорожный вокзал Ярославль Московский, который стал центром всех красных частей, как местных, так и перебрасываемых из Москвы, Рыбинска, Ростова, Вологды.

Как оказалось позже, ещё одной бедой для восставших стала потеря захваченного ими железнодорожного моста через Волгу. Сначала Перхуров особо не огорчился, когда пришло донесение о том, что прибывший из Москвы бронепоезд разогнал заслон добровольцев и занял мост через Волгу. Казалось, что это совсем неважно, ведь через два-три дня с севера, из Архангельска пойдут эшелоны союзников, оружие, новые добровольцы… Но вскоре именно по этому мосту пошла красным помощь войсками из Вологды, Данилова, Буя, Костромы, и именно от моста, с высоты волжского берега и насыпи повёл огонь вооружённый тяжёлыми орудиями бронепоезд красных, с которым справиться у Перхурова сил не было, и стал бронепоезд безнаказанным убийцей.[22] Правда, через несколько дней после начала обстрела к полковнику прибыл штабс-капитан Вологодский, командир Ӏ сектора обороны. В его отряде было больше всего рабочих-железнодорожников, они-то и предложили дерзкий план: выманить бронепоезд от моста, для этого группа добровольцев должна выйти к железнодорожным путям, показать себя, а когда бронепоезд тронется, взорвать стрелку. Перхуров спросил, как они это представляют, и Вологодский, улыбаясь, ответил: «Мы с Ваней на путях шумнём, (штабс-капитан похлопал по плечу стоящего рядом с ним невысокого крепкого темноволосого парня), а Митрич стрелку своротит, он двадцать лет их ремонтирует, так что и сломать сумеет». Перхуров поморщился: «У Вас, господин капитан, не боевая группа – артель какая-то!» Вологодский улыбнулся: «Господин полковник, у меня под ружьём по списку на сегодня 198 человек, из них господ офицеров – сорок четыре, студентов пятнадцать, остальные мастеровые из железнодорожных, так они у меня вместо взводов на бригады разбились, десятников и бригадиров выбрали, дисциплину сами держат, мне остаётся только утром и вечером десятников собрать и приказы отдать… Эх, Александр Петрович, как мой Ваня говорит, по одёжке протягивай ножки. Фронт они держат надёжно, приказы выполняют, а во фрунт мне их не ставить и ножку тянуть не учить!» Полковник решился, перекрестил «артель» и спросил, нужно ли ещё что? Вологодский поглядел на Митрича и попросил: «Если можно, для надёжности гранат нам хоть пару, стрелку своротить!»

И ведь они это сделали, воскликнул про себя Перхуров.[23] Несколько человек изобразили группу, вышедшую на насыпь, а когда бронепоезд, заревев торжествующе, двинулся, набирая ход, на них, Митрич рванул стрелку. Первый вагон-бронеплощадка с пушкой грузно завалился, паровоз встал поперёк пути, вторая бронеплощадка полезла на него… почти неделю красные подгоняли технику, ремонтировали пути, поднимали бронепоезд… город вздохнул свободнее[24]. Перхуров вспомнил, как спросил у штабс-капитана, чем наградить храбрецов, и тот, смущаясь, спросил: «Господин полковник, мужики у меня дней десять в бане не были, вот бы их хоть на полдня подменить да в баньку…» Перхуров расхохотался вдруг, вспоминая, как ухали, подвывали, причитали «артельщики» в парной, как застонали восторженно, когда им прямо в баню закатили бочонок с пивом! Нет, сказал себе Перхуров, мы всё-таки молодцы!

Полковник вспомнил, как он, Главнокомандующий Ярославским отрядом Северной добровольческой армии, и его штаб целую ночь спорили о выборе возможных путей дальнейшего развития восстания.

Несколько командиров боевых участков, которых начальник самообороны генерал Карпов назвал «отпетыми», предлагали самый решительный путь: разослать агитаторов на крупные предприятия, объяснять цели восстания, вооружить рабочих, под командованием офицеров гнать эшелоны в соседние города, поднимать восстания там. Опыт такой был: несколько агитаторов сумели привлечь на сторону восставших отряд рабочих Главных железнодорожных мастерских численностью 140 человек[25].

Полковник Перхуров с горечью признался себе, что отмахнулся от советов и этих отпетых, и Городской управы, которая предлагала, пока есть возможность, выйти на фабрику Корзинкина, самое крупное предприятие Ярославля, и на мукомольные заводы, и в автомастерские, собирать рабочих, объяснять, чего хотят добровольцы, формировать отряды. Может быть, это и был единственный шанс на победу.

Полковник отдал другой приказ, избрал иной путь, и его можно понять: в Москве все организации, связанные с «Союзом защиты родины и свободы», были разгромлены ЧК, восстание в Муроме 6 июля подавлено в течение дня, в Рыбинске 8 июля восстание закончилось полным провалом и было разгромлено значительно меньшими по численности силами красных, хотя Б.В.Савинков лично возглавил заговорщиков в Рыбинске. Сил в Ярославле для атаки на Москву или на готовый к отпору Рыбинск не было. Теперь Перхуров ждал помощи войск Антанты (Савинков упорно утверждал при определении сроков, что союзники готовят высадку крупного десанта в Архангельске).[26]

Кроме того, были сделаны попытки получить поддержку крестьянства. В пригородные деревни посылались группы офицеров с грузом винтовок. Перхуров отмечал: «В Тверицах образовался участок [обороны] исключительно из рабочих и крестьян».[27] Именно этот путь был единственно спасительным, это понял полковник Перхуров слишком поздно, потому что продолжал ждать десанта англичан и французов в Архангельске и Мурманске. И не дождался.

Полковник задумался: когда же стало понятно, что наступил перелом? Он объезжал участки обороны, разговаривал с людьми, видел, как тревожно оглядываются бойцы на город за спиной, где гремели разрывы и поднимались дымные столбы. Участки по-прежнему упорно и умело оборонялись, только всё чаще стали докладывать командиры, что перед ними противник явно другой – более цепкий, упорный, обученный. Да и пленные, иногда попадающие в руки разведчиков, на допросах или молчали, или отвечали на непонятных языках. Один их офицеров, петербуржец, вдруг доложил: «Господин полковник, это латыши, у меня няня была латышка, я их через пень-колоду, но понимаю!» Полковник вздохнул. Латышские легионы, созданные ещё в германскую войну и вошедшие в состав российской армии, воевали крепко, отличались дисциплиной, упорством и надёжностью. Полковник, конечно, не знал о тех отчаянных телеграммах, которыми ярославское руководство засыпало Москву.

Если в первые дни восстания красные части, не имея общего руководства и какого-либо плана действий, пытались на свой страх и риск атаковать оборону восставших в разных местах, то скоро стало ясно, что этот путь бессмыслен, и тогда в Москву посыпались отчаянные телеграммы:

«Организация никуда. Прошу прислать военного руководителя и 500 пехоты».[28]

«Положение очевидное и безнадёжное. Люди измучены, работа падает».[29] «Творится нечто ужасное. Мы совершенно выбились из сил. Порядок действий в бою – это нечто невозможное. Шлите 1000 штыков, желательно латышей, для штурма».[30]

«Раненых хорошо 200, убитых неизвестно, настроение апатичное».[31]

Начальник присланного из Москвы бронепоезда, наконец поставленного на рельсы, докладывал: «Перешли в наступление после заявления мною, что если не перейдут, то начну расстреливать командиров».[32]

«Для ликвидации белых потребуется ещё 500 человек латышских стрелков или интернациональных отрядов. Дисциплина у белых самая строгая».[33]

Наконец Москва назначила командующим Ярославским фронтом Ю.С.Гузарского, снабдив его директивой: «Тов.Гузарский. Требую от Вас сообщить, берётесь ли Вы за Вашей ответственностью очистить Ярославль с теми силами, какие у Вас есть, в какие именно сроки. Дальнейшей канители потерпеть нельзя.» Подпись была такая, прочитав которую, нужно было немедленно бросаться в бой: Наркомвоен Троцкий.

Гузарский отвечает: «Подтверждаю необходимость присылки: во-первых, стойкого однородного отряда тысячу человек, тяжёлых шестидюймовых гаубичных гранат три вагона, зажигательных один вагон».[34]

Новый командующий фронтом видит путь к победе: дальнейшее уничтожение беззащитного от ударов города тяжёлой артиллерией, даже бомбардировками с воздуха и затем атака интернациональных частей, прежде всего латышских стрелков.

Показательно, что главную роль в подавлении восстания сыграли 3-й венгерский интернациональный полк, 8-й латышский стрелковый полк, 1-й варшавский революционный полк, отряды китайских наемников, 2-й рижский латышский стрелковый полк, части 1-го устьдвинского латышского стрелкового полка^.[35]

Командующий Гузарский докладывает в Москву: «Противник зажат в кольцо трёх кварталов, ураганный огонь нашей артиллерии принёс громадный урон противнику… могли бы химическими снарядами задушить всех в течение нескольких часов, но ввиду мирных жителей к этому пока не прибегаем».[36]

Когда интернациональные части были готовы войти в умирающий город, нужно было нанести последний удар, чтобы окончательно сломить Ярославль – и на город посыпались листовки: «Всем, кому дорога жизнь, предлагается в течение 24 часов со дня объявления сего оставить город…По истечении 24 часов пощады не будет никому, по городу будет открыт самый беспощадный ураганный артиллерийский огонь из тяжёлых орудий, и также химическими снарядами».[37] На следующий день тысячи горожан поверили и в артиллерию, и в газовую атаку – эти две недели показали, что красные не остановятся ни перед чем, и это легко понять, большевик А.Громов вспоминал: «В окончательном подсчёте Ярославль имел честь скушать 75 000 снарядов за 16 дней».[38] Измученные люди потянулись к мосту, где разворачивались фильтрационные пункты и готовился концентрационный лагерь. Восстание захлебнулось в крови.

Полковник Перхуров, прекрасно понимая, что дни Ярославля сочтены, предложил выход: прорываться из города, поднимать крестьян, но большинство в штабе – жители Ярославля. Они отказались уходить. Перхуров «решил сесть на пароход на рассвете, когда поднимается туман, проскочить линию обстрела, высадиться на берегу…».[39] Ему предложили рискнуть самому, и он действительно прорвался, с ним 50 человек, но никакие крестьяне его не поддержали – накормили, спрятали, провели лесами к Костроме, но идти в пылающий город никто не решился. Дальнейшая судьба Перхурова известна: воевал у Колчака, получил чин генерал-майора, попал в окружение, был арестован и опознан красными, судим и расстрелян в Ярославле по иронии судьбы тоже 21 июля, в день разгрома восстания, но 1922 года, похоронен на Леонтьевском кладбище, где начинал выступление, в братской могиле вместе со многими другими участниками восстания.

Именно в то время, когда Перхуров собирал уцелевших в боях офицеров-добровольцев для прорыва, почти безнадёжного, командир Ӏ сектора обороны, штабс-капитан Николай Николаевич Вологодский перевязывал своего ординарца, железнодорожника Ваню Сегина, получившего осколок в левое плечо. Встретились они в тот день, когда группа рабочих железнодорожных мастерских пришла к капитану Вологодскому за оружием, да так и осталась на его участке. Решительный и самостоятельный парень понравился капитану, а после того, как он быстро и толково выполнил поручения командира, да и вернулся с предложением переместить пару пулемётов ближе к мосту, потому что там появилась отмель, по которой красные могут однажды перейти реку очень незаметно, капитан оставил его у себя. Вечерами они после обхода позиций возвращались в землянку, которую Ваня с помощью мастеровых из своей бригады (он очень не любил слово рабочий и всегда поправлял: «Я мастеровой!») быстро и толково вырыл между двумя ивами, как-то очень быстро варил душистую уху из рыбы, оглушённой снарядами, попавшими в приток Волги Которосль, которая стала границей между восставшими и красными. Вскоре капитан знал, что Иван женат, что они с Катей ждут ребёнка, что Катя у него золото, а чтобы жениться на ней, Иван поссорился с отцом, не принявшим сироту из бедной семьи, но Господь дал Ване руки и голову, поэтому сейчас его Катя живёт в маленьком, скромном, но своём домике и ждёт мужа. Так у штабс-капитана и его ординарца прошло недели две, но они оба понимали, что всё идёт к концу. Красные нажимали всё решительнее, обстрел усиливался с каждым днём, пополнения не присылали, хотя раненых и убитых увозили каждый день, патронов к трёхлинейкам почти не оставалось, их все собрали, чтобы набивать пулемётные ленты, а пехоте раздали старые четырёхзарядные итальянские винтовки, к которым ещё были патроны. Потом капитан получил приказ Перхурова, долго его читал и курил, а потом принесли раненого Ваню. Капитан быстро и ловко (опыт четырёх лет в окопах германской войны!) разрезал рукав, перевязал плечо, дал полстакана водки, а потом прочитал вслух приказ Перхурова. Ваня выслушал и серьёзно сказал: «А ведь это, Николаич, называется «спасайся кто как может!» Что делать будешь?» Штабс-капитан помолчал и ответил: «Ты сегодня ночью уходи, река обмелела, переплывёшь, а дальше…» Ваня подхватил: «Дальше мне здесь каждый закоулок знаком, ещё в казаки-разбойники играли, только тебе бы, Николаич, лучше со мной!» Капитан мотнул головой: «Я останусь. Я офицер, мне от них бегать грешно и стыдно. Ну, а возьмут – на суде всё выскажу, и как они город жгли, и как пленных кололи, и как дома рушили!» Ваня с жалостью посмотрел на офицера: «Не будет никакого суда, Николаич, выведут тебя на берег да и шлёпнут, ведь ты для них белая кость, «Ваше благородие», они и говорить не станут!» «Всё равно, прятаться не буду, а ты плыви, тебе к Кате надо, ведь ребёнок у вас скоро…»

Ночью Ваня, Иван Тихонович Сегин, мой прадед, добрался, обойдя все посты красных, домой, Катя, моя прабабушка Екатерина Фёдоровна, обливаясь слезами, перевязала плечо, уложила теряющего сознание мужа в двухколёсную тележку и увезла на себе к родне в деревню, спасая от смерти, потому что красные без всякого суда стреляли подозрительных, а уж раненый мастеровой-железнодорожник от их пули не ушёл бы.

А штабс-капитан Николай Николаевич Вологодский был взят в плен, их, уцелевших, кого сразу не перекололи штыками деловитые латыши, отвели в полуразбитый дом, продержали до вечера, потом выгнали прикладами на улицу, где уже стояли человек сорок офицеров, несколько студентов и мальчишка-гимназист, и повели. Через полчаса стало ясно, что их ведут на Леонтьевское кладбище, где и началось восстание.

Когда первый десяток был расстрелян и к канаве подвели второй, капитан вдруг закричал, срывая голос: «Господа, да не стойте же, бежим!» И в каком-то отчаянном прыжке перелетел яму, на дне которой кто-то страшно выл, из последних сил бежал, привычно петляя и пригибаясь, как в атаку, что-то грубо дёрнуло его за рукав, другая пуля рядом сочно чмокнула в деревянный крест, но он уже знал, что ушёл, ушёл!

Через час он вышел на железную дорогу, огляделся, прислушался, потрогал дыру от пули в рукаве, перекрестился, сел на холодный и гладкий рельс, снял сапоги, перемотал портянки, пожалел, что отобрали портупею, и зашагал приёмистым русским пехотным шагом, каким наша пехота делала по 50 вёрст в сутки. Дальнейшую судьбу штабс-капитана Н.Н.Вологодского автору удалось проследить по документам Костромской губернской чрезвычайной комиссии, дело № 167, лист 54 – 57.

Штабс-капитан Вологодский добрался до Костромы, там двоюродный брат достал ему документы, отправился на восток, где уже гремели бои, но наткнулся в городке Кадые на недоверчивых милиционеров, которые его задержали, но Вологодский сумел бежать и снова отправился в путь на восток, но везение уже закончилось: в январе 1919 года капитан был опознан и в деревне Быстряны схвачен, при этом у него нашли «камень весом в фунт», а сам капитан объяснил, что у «милиционеров были устаревшие револьверы и он надеялся от них отбиться, пока они его вели». Поскольку враг этот был слишком опасный, «постановили: действия председателя Соловьёва о расстреле упомянутого Вологодского признать правильными. С подлинным верно: секретарь Желтков».[40]

А последняя телеграмма из Ярославля в Москву была отправлена 21 июля: «Наркомвоен. Троцкому. Ярославль взят, белогвардейцы арестовываются. Гузарский».[41]

После прорыва Перхурова было понятно, что восстание агонизирует: руины кварталов, пожары, трупы на улицах, отсутствие воды и хлеба, у защитников города кончались патроны. Кто-то из восставших прорывался из города, кто-то прятал оружие и переодевался, кто-то продолжал стрелять из развалин. Нет, их не победили: они истекли кровью в горящих развалинах Ярославля. Штаб пошёл на беспрецедентный поступок: так как в Ярославле после Брестского мира действовала германская Комиссия № 4 во главе с лейтенантом К.Балком, которая организовывала возвращение немецких пленных в Германию, то штаб восстания заявил Балку, что добровольцы, как часть войск Антанты, находятся в состоянии войны с Германией и сдаются ей. Историк В.Н.Козляков считает, что пойдя на это, добровольцы, ставшие пленными немцев, «создадут дипломатический казус для большевиков»,[42] поскольку советское правительство заключило мир с Германией, а восставшие у немцев в плену – как бы под их защитой. Профессор Ярославского педагогического университета Е.А.Ермолин считает, что в этой безвыходной ситуации этот поступок был продиктован понятиями офицерской чести: «…сдача официальному противнику достойнее, чем капитуляция перед властью, которую восставшие не признавали».[43] Однако результат был предсказуемый, Гузарский телеграфирует в Москву: «Сведения 21 час в Ярославле всё спокойно, расстреляно 41 чел. штаб белогвардейцев…»[44] Подумаешь, немцам сдались! К стенке, и всё тут! Москва отвечает: «Не присылайте пленных в Москву, так как это загромождает путь, расстреливайте на месте, не разбираясь, кто он…» Ответ: «Захваченных с оружием расстреливаем на месте, а остальных забирает Чрезвычайная Следственная Комиссия из Москвы».[45]

Автор отыскал в Ярославском архиве отдельные воспоминания тех, кто участвовал в работе Чрезвычайной Комиссии:

«Комиссия выделила из массы арестованных 350 ч–к в большинстве бывших офицеров… вся эта банда по постановлению комиссии расстреляна. Но ещё до этого вскоре после занятия города и задержания в театре 57 ч–к было растреляно».[46] [так в тексте – авт.]

«Особенно тяжело и трудно было работать в пунктах при станции Всполье… чуть ли не ежеминутно приводились толпы арестованных, из которых нужно было выделить наиболее подозрительных».[47] Про подозрительных – как не вспомнить несчастного, расстрелянного и с документами, но вот у него оказалось бельё слишком чистое, белое, явно белогвардейское!

Другой член ЧК досадует: «Аресты и обыски производились иногда лицами на то не уполномоченными и тут приходилось расхлёбывать эти похлёбки…»[48] Какой простор возникал для сведения личных счётов, для подленькой мстительности! Начальник Новгородского отряда, подавлявшего восстание, в воспоминаниях пишет: «Масса появилась беженцев, у меня был организован концлагерь для ненадёжных, но красноармейцы по дороге по рукам судили того или иного беженца, если руки похожи на рабочие, то вели в концлагерь, а непохожие на рабочих, то таковых расстреливали».[49]

«То тут, то там разыгрывались целые трагедии и драмы… Огромные толпы народа, состоящие из разнообразных слоёв населения, окружённые кольцом часовых из красноармейцев, стояли в очереди для регистрации.»[50] Сама регистрация и сортировка были весьма просты: если кто-то указывал на одного из присутствующих как на мятежника, его уводили за насыпь. «На другой день нас повели в сад к столу для регистрации. Когда подходили к столу, то спрашивали, где находился в это время, т.е. с 6 по 22 июля и не знает ли кого из присутствующих участников мятежа. Я, конечно, сказал, где был…»[51]- вспоминает в 1924 году И. Костылев и продолжает: «Но удостоверение выдавали не всем. Кто был подозрителен, того отправляли за ж.д. насыпь для расплаты»[52]. А потом простодушно заканчивает: «И мне выдали удостоверение, которое хранится у меня по сие время»[53]. И понятно, что это удостоверение напуганный ярославец будет хранить всю жизнь.

Расправы не закончились в июле – августе, когда по горячим следам расстреляли явных офицеров-бойцов. Задача была явно более важной: показать и горожанам Ярославля, и всей стране, что любое выступление против власти большевиков станет и впредь караться беспощадно.

О числе погибших можно только гадать. Сразу после ареста расстреляли 57 человек - членов штаба, затем 350 задержанных на улицах офицеров, затем многочисленные Чрезвычайные Комиссии стреляли по своему усмотрению. Автор нашёл в Ярославском архиве «Книгу учёта заключённых» за 1918 год без даты и месяца. Судя по всему, это был список находящихся в одном из корпусов Коровницкой тюрьмы Ярославля, куда тоже привозили арестованных. Из 139 заключённых стояла пометка «обвиняется в участии в мятеже» у 128. Только у 11 человек иные провинности: спекуляция, кража, хотя есть необычные, например: «…арестован как бывший пристав», «как не сочувствующий идеям социализма и принадлежащий к титулам фамилии» - это арестован князь Енгалычев, а Анна Успенская обвинена «как жена организатора восстания».[54]

Розыск мятежников и репрессии продолжались долго: «Только за период с декабря 1918 по февраль 1922 г. Было разыскано и предано в руки правосудия 339 белогвардейцев – активных участников мятежа».[55]

Население Ярославля к началу осени 1918 года сократилось на 50 тысяч человек. Это и покинувшие город, и те, кто укрылся у родни на время, но в это число входят и расстрелянные без суда, погибшие под развалинами, в огне пожаров, под бомбами с аэропланов и при обстреле орудиями вплоть до морских и тяжёлых гаубиц. Смрад стоял несколько месяцев, тела убирали до сентября, из-за этого началась холера, унёсшая несколько сотен жизней. Таковы были трагические последствия кровавых событий 1918 года в Ярославле для людей.

Материальные потери были не менее ужасающи. Полностью разрушена или сгорела треть города. Центр города с уникальным зданиями был искалечен, погиб в огне Демидовский лицей с его богатейшей библиотекой, включающей рукописные экземпляры, уничтожено более 20 промышленных предприятий. Не работали водопровод и электростанция. Начавшиеся голод и эпидемии терзали ярославцев и после окончания массовых экзекуций.

Но если прямые последствия восстания и его разгрома для населения города понятны и обозримы, то моральные издержки нуждаются в осмыслении. Автор выскажет своё мнение: восставшие и не могли победить, и не потому, что было мало пушек, кончались патроны, слабо поддержали рабочие и крестьяне… Это был поединок русского витязя с Идолищем поганым, и при этом витязь, отсалютовав булатным мечом, вызвал противника на бой, а Идолище, гикая и ругаясь то по-латышски, то по-венгерски, гвоздило из тяжёлых орудий по церквям и монастырям, по библиотеке и городской больнице, по женщинам и детям, а когда прежний городской голова С.А.Суворов, старый социал-демократ, умница, потомственный интеллигент, вышел из города к красному командованию с белым флагом как парламентёр с письмом-призывом не разрушать город, его просто застрелили красные.[56] Человеческое, доброе, милосердное закончилось. В Ярославле столкнулись не просто белые и красные – это был конфликт людей с совершенно разными представлениями о чести, достоинстве, Родине.

Городу показательно сломали душу, чтобы больше никогда не поднялась гордо ни одна голова в ответ на окрик большевистского руководства, и характерно замечание, сделанное продовольственным комиссаром Ярославля в 1918 году, членом штаба при военкомате по надзору за подозрительными личностями Охапкиным в 1923 году: «Теперь, что же касается того, как отразилось на настроении населения [подавление восстания.- Авт.], то приходится сказать, что лучше всякой агитации, и таковое настолько стало покладисто, что уже не пришлось наблюдать того, что было до мятежа»[57], - вот это и было главной задачей большевистского руководства страны: показать, что красные никакого свободомыслия не позволят и ради утверждения своей власти готовы на всё, даже на смерть целого города от артиллерии, а если потребуется, от и от газов (в Тамбовском восстании потребовалось – и применили). Именно в Ярославле раньше, чем по всей стране, начались показательные массовые политические репрессии (постановление Ярославской общегородской партконференции от 4 августа 1918 года «О проведении массового террора к врагам Советской власти».)[58]

И Ярославль постепенно забыл о том, каким был, потихоньку затянул раны (долго показывали приезжим на развалины с печальным вздохом: «Белогвардейцы лютовали!»), стал обычным советским городом, покорно принимающим все нововведения властей, единодушно одобряющим и успешно рапортующим. Больше того, древнейший славянский город на Волге был лишён статуса губернского центра, переведён в заштатные и стал просто районным центром Ивановской промышленной области, а само восстание – нет же, мятеж! – стало таким чёрным пятном в истории города, что даже в наше время, в 1998 году, Военная коллегия Верховного суда РФ вынесла определение в отношении руководителя мятежа А. П. Перхурова: приговор от 19 июля 1922 года признан обоснованным и оставлен без изменения – полковник по-прежнему мятежник и преступник! Именно поэтому события 1918 года требуют новых исследований, ведь по-прежнему часть общества воспринимает восстание как подлый мятеж, а не как порыв к демократическим свободам.

Я убежден в том, что для Бога сам акт деятельности, решительного поступка, сама попытка человека противостоять злу и греху имеет огромное значение, бÓльшее, чем, может быть, конечный результат. И я горд, что среди этих мужественных борцов был мой прадед Иван Тихонович Сегин.

Ярославцы не смогли спасти Россию, не смогли предотвратить насилий, страшных перемен, они не смогли защитить свою страну от надвигающейся катастрофы, не преодолели равнодушие народного большинства, но они сделали эту отчаянную и гордую попытку, навсегда оставшись в истории!

Список использованных документов

Государственный архив Ярославской области:

Ф. Р-849 Оп.1 Ед.хр. 6

Ф. Р-849 Оп.2 Ед.хр. 44

Ф. Р-3436 Оп.1 Ед.хр.1

Ф. Ч-49 Оп.1 Ед.хр. 44

Ф. Р-601 Оп.1 Дел 5

Ярославское восстание. 1918 / Под общ.ред.акад. А.Н.Яковлева; сост.Е.А.Ермолин, В.Н.Коляков. – М.: МФД: Материк, 2007

Список использованной литературы

Р.В.Балашов Пламя над Волгой. Ликвидация белогвардейского мятежа летом 1918 года. Ярославль, Верхне-Волжское книжное издательство, 1984.

Библиотека россиеведения. Выпуск № 2. Ярославское восстание. Июль 1918. Москва «Посев» 1998

Все мы Христовы : Священнослужители и миряне земли Ярославской, пострадавшие в годы гонений за веру православную, 1918-1953: краткие биографические сведения. Ч. 1 : А-Л / предисл. и сост. Еп. Вениамин [и др.]. - Рыбинск : Рыбинск. Дом печати, 2012.

Генкин Л. Б. Ярославские рабочие в годы гражданской войны и интервенции. Ярославль, Верхне-Волжское книжное издательство.1958

Мясников В. Водяная тюрьма // Золотое кольцо /Ярославль/, 27 мая 1993/.

Примечания

• Доходчиво и интересно о нашем прошлом