Беклямишев В.О.

История… лишает память ее священного ореола

П. Нора

Когда к исследователями и практиками государственного управления пришло понимание того, что «средствами одних только экономических, политических и инфраструктурных преобразований всеобъемлющую модернизацию осуществить невозможно» [1], историческая память перестала восприниматься ими как бесполезная метафизическая категория, и обрела черты типичного «ресурса», который необходимо рационально «добывать», распределять и использовать [2].

Образы отечественного прошлого возникают теперь в совершенно неожиданных контекстах: в процессе партийной борьбы, в дискурсе интернет-сообщества, в художественной литературе, кино и даже маркетинге, свидетельствуя о новом статусе исторической науки: то ли профанной, то ли прикладной, но так или иначе, нуждающейся в переосмыслении собственных устоев.

Мы не беремся найти выход из ловушки «постмодернистского вызова», но постараемся на пяти примерах продемонстрировать необъятность и глубину диалога современного российского общества со своей сложной историей. Поскольку историческая память признается «социокультурным фундаментом» нашей государственности [3], процесс ее осмысления диктуется непосредственными потребностями национальной безопасности России, что придает нашему исследованию особую практическую значимость.

ТЕЗИС I. «Историю событий сменила история интерпретаций» [4]

Идея невозможности доподлинного воспроизведения исторического прошлого бытовала в науке с середины позапрошлого столетия (вспомним, к примеру, позиции И.Г. Дройзена в знаменитом методологическом споре с Л. фон Ранке) [5], однако окончательное оформление культурологической парадигмы «memory studies» произошло лишь в 1920-е гг. [6]. После выхода в свет работ французского социолога М. Хальбвакса и немецкого искусствоведа А. Варбурга на Западе получила широкое распространение идея презентизма – философской концепции функционалистического толка, выраженной немецким историком Я. Ассманом: «прошлое… возникает лишь в силу того, что к нему обращаются» [7]. Презентизм, как отказ от разделения исторического факта и его интерпретации, позволил сконцентрироваться на их единстве, порожденном потребностями современности.

Требует упоминания вклад в развитие «memory studies» со стороны П. Бергера и Т. Лукмана, сформулировавших теорию социального конструкционизма, П. Бурдье, предложившего концепцию «символической власти», Б. Андерсона и Э. Хобсбаума, рассмотревших историческую память в контексте «нациестроительства», Пьера Нора, чей проект «Места памяти» (1984–1992) стал первым опытом выявления и систематизации исторических символов на современном социокультурном пространстве.

Благодаря им на сегодняшний день очевидна связь между социальной группой и ее памятью, доказано, что между идентичностью и образами прошлого существует взаимосвязь. Таким образом выясняется, что постоянные трансформации коллективной памяти – не исключения, «фальсификации», с которыми необходимо бороться, но естественные проявления адаптивной логики, поскольку социальная группа меняет свою текущую ситуацию в мире и вынуждена постоянно «переписывать» свою историю», чтобы сохранить себя.[8]

С крушением глобальных парадигм марксизма и структурализма произошла актуализация мнемонических исследований в нашей стране Среди российских исследователей следует выделить Л.П. Репину, О.Ю. Малинову, В.Э. Молодякова, А.И. Миллера, Н.Е. Копосова, И.Б. Торбакова, О.В. Попову, В.А. Тишкова, В.А. Ачкасова и др.

Не ограничиваясь принятием конструктивистской парадигмы, отечественная культурология предложила собственные объяснения феномену исторической памяти. Например, по мнению советского культуролога Э.С. Маркоряна историко-политическая культура, как одно из проявлений культуры в целом, представляет собой адаптивно-адаптационный механизм, формирующий наиболее «удобную» память, соответствующую потребностям всех элементов социальной системы [9].

ТЕЗИС II. Наше прошлое делится на три

При всей своей сложности, коллективная память современной России может быть сведена к простой трехчастной модели, предпосылки к созданию которой были заложены немецким египтологом Я. Ассманом еще в середине прошлого века. Когда ученый рассуждал о социальной памяти, то разделял ее на культурную и коммуникативную, причем к первой относил древнейшие исторические события, которые сплачивают общность, обуславливают ее единство и воспринимаются консенсусно, а ко второй – события недавнего прошлого [10], активно обсуждаемые обществом и даже вовлекаемые в сферу политики.

В рамках масштабного историко-социологического исследования структурных конфликтов в коллективной памяти россиян, проводившегося коллективом Исторического факультета СПбГУ в 2008 г., было выявлено, что наши сограждане воспринимают свою историю неравномерно, с разной степенью эмоциональности. Авторы исследования выделили три «зоны» памяти: «мифологическую» (наиболее отдаленные периоды), «историческую» (период XVII-XIX вв.) и «политически актуальную» (последние 70-100 лет) [11].

К «мифологической зоне» обращаются, когда нуждаются в сплочении общества и укреплении национальной идентичности. Примером может служить символическая фигура Александра Невского, некоторое время назад победившая в интернет-голосовании «Имя России» [12]. Подобно ей, в публичном дискурсе фигурируют образы Дмитрия Донского, князя Владимира и ряда других правителей, актуализированных массовой культурой.

Вторая зона не играет столь важной роли в современном социокультурном пространстве. Относящиеся к ней символические события и персонажи обсуждаемы, однако эмоционально далеки от современности. Вероятно, специфический характер этой зоны обусловлен социокультурным дисконтинуитетом, вызванным революционными событиями начала XX века.

Наконец, третья зона содержит в себе «конфликтную память», находящуюся в процессе интенсивной ценностной рефлексии. Возьмем, к примеру, активно обсуждаемый большинством политических акторов образ И.В. Сталина [13], находящийся на ее границе. Многочисленные, аксиологически обусловленные оценки, всестороннее освещение и признаваемая сложность образов весьма типичны для «коммуникационной памяти» Я. Ассмана.

В третьей зоне долгое время сосуществовали и «базовые сюжеты» – исторические мифы, обладающие характерными чертами «гражданской религии». Это, прежде всего, современная нам мифологема о Великой Отечественной войне, а также мифологема Великой Октябрьской революции, старательно вымещаемая из общественного сознания усилиями государства. Сфера применимости исторической памяти из «зоны политической актуальности» гораздо шире, нежели у прочих, так как она может быть использована в целях легитимации властных решений, делигитимации оппонентов, мобилизации электоральной поддержки и т.д.

Второй момент, на который необходимо обратить внимание, связан с проблемой интерпретации отечественной истории, или политикой памяти. Помимо исторической политики государства, в публичном дискурсе фигурируют представления о прошлом, предлагаемые общественными организациями, партиями, фондами, СМИ и т.д., причем нередко это сосуществование приобретает характер конкуренции систем легитимаций.

Здесь опять же, как и в случае с коллективной памятью, при всем многообразии интересов, любой актор, действующий в российском социокультурном пространстве, так или иначе выбирает себе одну из трех концепций для оценки истории нашей страны. На выбор предлагаются консервативно-патриотическая, национально-либеральная и радикально-либеральная концепции, каждая из которых имеет определенную историографическую традицию и сторонников.

Консервативно-патриотическая концепция указывает на прогрессивную роль русского народа в процессе присоединения национальных территорий, справедливость российской внешней политики, неприемлемость западных политических ценностей и централизованную государственную власть. В политической сфере данная концепция разделяется и пропагандируется патриотической платформой «Единой России» и КПРФ.

Национально-либеральная концепция, в свою очередь, изначально являлась оппозиционной, однако при этом, подразумевающей значительную роль государства в реформировании общества. Ее фундаментальными принципами стали идеи социальной справедливости, положительного отношения к западному опыту и уважения прав личности. Будучи более «центристской» по своей сути, национально-либеральная концепция является в настоящее время доминирующей, поддерживающейся либеральной платформой «Единой России» и ЛДПР.

Наконец, радикально-либеральная парадигма, подразумевающая последовательное сокращение роли государства, критику сильной власти, полноценное принятие западного опыта и дестабилизацию сложившейся коллективной памяти, пропагандируется «несистемной оппозицией» и, с очевидностью, оппонирует первым двум. В рамках адаптационной логики ее существование в информационном поле, обусловлено потребностью в актуализации «другого» в целях интеграции общества.

С учетом трудоемкости и малой эффективности изучения разобщенных исторических политик, представляется перспективным структурировать их за счет формулировки нового интегративного понятия: «стратегия исторической политики». Данный термин, вводимый в научный оборот с целью связать воедино функцию и механизм манипуляции коллективной памятью, способствует сведению всего многообразия исторических политик к трем основным типам: наступательному, оборонительному и ситуацонному.

Наступательная стратегия исторической политики предполагает проведение активных «войн памяти» в целях утверждения собственной интерпретации прошлого на чужом мнемоническом пространстве. Пересмотр «общепризнанных» трактовок, «исторические разоблачения» и активное вовлечение новых источников сопровождаются выдвижением конкретных требований к противоположной стороне. Важным условием проведения наступательной стратегии исторической политики является наличие консолидированной группы, разделяющей единое восприятие прошлого и способной его «навязывать».

В условиях «размытой» идентичности реализуется, прежде всего, оборонительная стратегия, которая направлена на уже контролируемое пространство коллективной памяти. Ее целью является укрепление «своего» прошлого перед угрозой возникновения альтернативной системы легитимации, то есть, отражение наступательных политик извне. Деятельность историко-политического актора, реализующего оборонительную стратегию, имеет реактивный характер и следует за лидирующими трендами в коллективной памяти.

Третья стратегия исторической политики – ситуационная, проистекает из необходимости выявить лидирующие представления о прошлом в момент оформления идентичности группы. Важность данного этапа определяется тем, что ситуационная стратегия предваряет собой оборонительную или наступательную, определяя их структуру и наполнение. Актор, реализующий ситуационную историческую политику, находится в ожидании «самозарождения» позиции, на которую в дальнейшем появится возможность опереться.

ТЕЗИС III. Великая Отечественная война не закончится

Уже упомянутый «базовый сюжет» – мифологема Великой Отечественной войны, является обособленным феноменом исторической памяти и требует отдельного рассмотрения. В российской историографии утвердилось две точки зрения на то, с какого момента Великая Отечественная война приобрела доминирующую позицию в историческом сознании россиян: первая связывает эту трансформацию памяти с концом 1980-х, вторая – с началом 2000-х годов.

Н.Е. Копосов полагал, что Великая Отечественная война настолько глубоко потрясла устои советского государства, что может полноправно считаться точкой возникновения новой государственности, сменившей интернациональные принципы постреволюционного периода на традиционный для России имперский характер власти. Этим объясняется не только огромная скорость, с которой мифологема Великой Отечественной войны сформировалась в послевоенные десятилетия, но и готовность, с которой ее приняло позднесоветское общество. Для поколения 1980-х она уже была более близкой, чем Октябрьская революция [14]. Схожее социологическое объяснение предлагает нам и Б.В. Дубин, полагающий что: «лишь брежневское руководство… сформировало ту концепцию XX века, в центре которого утвердилась война» [15].

Вторая, более распространенная точка зрения связывает усиление государственного внимания к мифологеме Великой Отечественной войны с периодом укрепления «властной вертикали». Ее апологеты обращают наше внимание на многочисленные общественные акции 2000-х гг. (напр. «Георгиевская лента», «Бессмертный полк»), законодательную деятельность в сфере памяти, политическую риторику и методики преподавания истории в школе.

Нам важно отметить, что обе теории происхождения «базового сюжета» сходятся в объяснении социальных причин, вызывающих к жизни данное социокультурное явление. Среди них, во-первых, стабильный политический режим, во-вторых, традиционный имперский принцип организации государственности и, наконец, противопоставление России Западу, что, в целом, заставляет нас задуматься об имманентной связи мифологемы Великой Отечественной войны и идеологии русского консерватизма.

Если ненадолго углубиться в историю, то можно заметить, какую важную роль русские консерваторы начала XIX века уделяли событиям 1612 г., считавшимся первой Отечественной войной и Отечественной войне 1812 г. От лекций консервативно настроенного М.П. Погодина до драм Н.В Кукольника, от строительства Храма Василия Блаженного до первого исполнения нового имперского гимна 25 декабря, в день изгнания Наполеона из России. Бесспорно, это был исторический хребет властной идеологии консерватизма, ее «базовый сюжет» [16].

Затем, в 1914 г. Россия вступила в Великую войну, которая, согласно исторической логике русского консерватизма, должна была завершиться победой нашей страны. Эта победа была достигнута, одна лишь спустя 31 год. Данный социокультурный дисконтинуитет преодолевается нами до сих пор, что несложно заметить, взглянув на политическую риторику (наиболее ярко это проявляется у В.В. Жириновского, о котором речь пойдет несколько позже) [17] или художественную литературу (показателен цикл популярных романов Бориса Акунина, пытающегося объединить родственными связями главных героев эпохи Российской империи и империи советской, постреволюционной).

Таким образом, мы можем с уверенностью опровергнуть возможность утраты памяти о Великой Отечественной войне, поскольку для российского исторического сознания это явление вневременное.

ТЕЗИС IV. Наша история обретает партийность

Коллективные представления о прошлом нередко выступают в качестве ресурса публичной политики, позволяя легитимировать властные решения, обеспечить групповую идентичность и мобилизовать электоральную поддержку. Политический потенциал исторической памяти для России подтверждают опросы ВЦИОМ, согласно которым 85% россиян рассматривают историю в качестве основного предмета гордости за свою страну [18].

Среди многообразия политических институтов, прибегающих к использованию прошлого, особое место занимают политические партии, чей вклад в развитие историко-политической культуры по-прежнему нуждается в уточнении. На сегодняшний день попытку анализа партийной политики памяти предпринял лишь фонд «Мемориал», чей проект «Мониторинг исторической политики» завершился в 2012 г. [19]

В рамках нашего исследования также осуществлялся мониторинг новостных лент с официальных сайтов двух политических партий: «Единой России» и ЛДПР. Полученные данные были подвергнуты контент-анализу, в результате которого сформировалась следующая статистическая картина: за 2013 г. на сайте «партии власти» было размещено 47 объявлений историко-политического характера (20 из них связаны с памятью о ВОВ). В свою очередь, за первые 5 месяцев 2014 г., в связи с «войной памяти» вокруг Крыма и Севастополя, а также начавшейся реорганизацией публичной политики партии, на сайте прозвучало 49 историко-политических заявлений, что свидетельствует о качественно новом подходе к партийной политике памяти [20].

Переломной точкой в развитии исторической политики «Единой России» стал Украинский кризис, позволивший объединить «базовый сюжет» и современный политический процесс. На этом фоне произошел переход от ситуативного использования исторической памяти к ценностно-ориентированному использованию, выражающемуся в постулировании базовых ценностей и активной внутрипартийной дискуссии [21].

Анализ историко-политической позиции ЛДПР предоставил гораздо более диверсифицированный нарратив, поскольку роль данного актора в современной партийной системе требует от него постоянного интеллектуального поиска. Характерное для других партий упрощение отечественной истории в данном случае сменяется многообразием альтернатив и подходов к ней.

По итогам анализа из 7120 новостных сообщений 243 несли в себе историческую информацию в различных форматах. Об истории в целом, ее важности и необходимых мерах по «управлению прошлым» упоминалось 44 раза. В частности, 18 раз фигурировал День Народного Единства, и 7 раз – историческое осмысление проблем конфликта на Украине [22].

Рассмотрим таблицу:

«Зона национального мифа»	11 раз	Кирилл и Мефодий – 4 Возникновение государственности - 3 Крещение Руси, историческая роль православия – 3 Освоение Сибири Ермаком - 1
«Зона истории»	29 раз	А.В. Суворов – 1 А.С. Пушкин -3 Отечественная война 1812 г. – 6 М.Ю. Лермонтов – 1 Промышленная революция – 2 Л.Н. Толстой – 2 Николай II – 4 Столыпин – 3 Первая Мировая война – 7
«Зона политической актуальности» (без мифа Победы)	85 раз	Репрессии, И.В. Сталин – 12 Революции, В.И. Ленин - 10 Социальная политика СССР - 12 Советская культура - 4 Авария на ЧАЭС – 1 ГКЧП – 9 Распад СССР, М.С. Горбачев – 13 Советская наука, освоение космоса – 8 Война в Афганистане – 4 Н.С. Хрущев - 2 Русская эмиграция и Белое движение - 1 Политические деятели и события 90-х – 9
«Миф Победы»	74 раза	День Победы – 28 Защита памяти от фальсификаций, ветераны – 28 Начало войны, 22 июня – 6 Курская битва – 2 Брестская крепость – 1 Холокост – 1 Блокада Ленинграда – 5 Сталинград – 1 Освобождение Одессы - 2

В целом, исторический нарратив ЛДПР продемонстрировал смешение государственно-патриотической и национально-либеральной концепций с преобладанием первой в оценке зон «мифа» и «истории», а второй – в зоне «политической актуальности». В свою очередь, «Единая Россия», четко следовала линии «национально-либеральной концепции», практически не выходя за рамки зоны «политической актуальности».

ТЕЗИС V. История присоединила Крым

За последние годы «умная сила», как способность «объединять в различных контекстах жесткие и мягкие ресурсы власти в успешные стратегии» [23], все чаще проявляет себя и в российской внешней политике. Недалеко отстоящим от нас примером является возвращение в состав России Республики Крым и города Севастополя, продемонстрировавшее целый спектр приемов отечественной публичной дипломатии, требующих глубокого теоретического осмысления.

В рамках данного исследования нами, на примере Крымского кризиса, рассмотрен вопрос о геополитическом приложении столь нетипичного ресурса, как историческая память. Актуальность проведенного исследования заключается в том, что рассмотренная нами «война памяти»:

1. была первой успешной «войной памяти» в истории современной России;
2. продемонстрировала колоссальную роль исторической памяти в системе национальной безопасности;
3. явилась уникальным примером сочетания экономических, военных и пропагандистских мер;
4. существенно отразилась на коллективном восприятии россиянами своего исторического прошлого.

Применительно к теории международных отношений, историческая память выполняет важнейшую функцию обеспечения национальной идентичности, без которой немыслимо и сохранение территориальной целостности. Социолог Э. Смит отмечал, что: «нациям необходимо обращаться к мифам и прошлому, чтобы оправдать свое отличие, подтвердить свою коллективную индивидуальность…» [24], чем, в свою очередь, продемонстрировал динамичность национальной идентичности, ее зависимость от регулярных репрезентаций прошлого. Продолжая обозначенную логику, украинский исследователь Г. Касьянов заметил: «если попытаться определить некую общую причину - почему именно так активизировалась историческая политика, то я бы это связал с общим кризисом идентичности во всем мире» [25].

Рассматриваемый нами «крымский прецедент», а именно поражение двадцатилетнего конструирования памяти, осуществляемого Украиной на территории Автономной Республики Крым, и неожиданно быстрое принятие российских историко-политических мифологем, требует от нас ответов на два ключевых вопроса: почему украинская историко-политическая легитимация оказалась неэффективна и в чем проявились преимущества российской политики памяти? Отвечая на первый вопрос, заметим, что основной проблемой украинской исторической политики явилось ее несоответствие уже сформировавшейся коллективной памяти народов Крыма.

Во-первых, в период украинского контроля над Крымом сохранялась диспропорция доминирующих и доминируемых мест памяти с явным перевесом в пользу последних. Общий историко-культурный потенциал полуострова включает в себя более 11 500 архитектурно-исторических и культурных памятников, из которых украинские власти поддерживали и контролировали лишь 20% [26]. Важно учитывать, что большая часть памятников была связана с российской (советской) исторической идентичностью и включала в себя не только топографические названия, монументы и мнемонические практики, но и целые городские ансамбли (напр. г. Севастополь).

Во-вторых, само возникновение крымской региональной идентичности связано с событиями русско-турецких войн конца XVIII века и присоединения Крыма к России. В данном контексте неудивительно противопоставление региональной и общенациональной исторических идентичностей: «...учителя никогда не пользовались учебниками, которые присылали с Киева. Учебниками истории тем более… Готовили свои методички и материалы» [27]. На этом фоне «украинизация памяти», стремившаяся в целом опереться на периоды ранней истории (до 1654 г.), оказывалась чужеродной и, соответственно, неэффективной.

Россия, в свою очередь, сумела в полной мере реализовать наступательную историческую политику с опорой на символы, уже закрепившиеся в коллективной памяти жителей Крыма. Важнейшим преимуществом отечественной публичной дипломатии стало наличие «базового сюжета» [28]. – общепризнанной мифологемы, способной к мгновенной консолидации сообщества перед лицом опасности. В данном качестве выступили коллективные воспоминания о Великой Отечественной войне 1941-1945 гг., позволивший делегитимировать оппонентов путем формирования отрицательного образа «фашистов».

Отметим, что переход от защиты исторической роли СССР во II-й Мировой войне к логике извечного противостояния России и Запада, произошел уже достаточно давно и наблюдается, к примеру, даже при анализе снятого в 2012 г. фильма Карена Шахназарова «Белый Тигр». Поэтому, когда геополитическая реальность стала соответствовать историческому сознанию, россияне противопоставили свою историческую идентичность европейской, «бандеровской».

Не меньшую роль сыграло и совпадение на уровне взаимодействия исторической и «реальной» политик России: финансовые вливания в экономику Крыма и социальная поддержка нетрудоспособного населения (677 тыс. крымчан – пенсионеры) [29] совпала с педалированием архетипов «советского». Положительно воспринято было и появление в риторике В.В. Путина идеи исправления «вопиющей исторической несправедливости» [30], что, в свою очередь, направило дальнейшее развитие историко-политического сознания россиян в сторону положительного восприятия «возвращения» Крыма.

Интересно отметить не только общий рост историко-политической активности, но и ее качественно новый поворот в сторону советского периода истории. Не останавливаясь подробно, подчеркнем лишь, что присоединение Крыма радикальным образом изменило внутрироссийское историко-политическое пространство. На первый взгляд, это выразилось в общем «ренессансе советского» [31], однако, де-факто, был запущен иной процесс – завершение раскола на «народ» и «власть», лежащего в основе советского общества [32].

Вышеописанные процессы обусловили неспособность маргинализирующейся оппозиции, продолжающей развивать протестные настроения 2011-2012 гг., поспособствовать делегитимации присоединения Крыма в историко-политическом пространстве. Типичной в данном контексте выглядит попытка использовать против правительственных идеологов упоминаемый «базовый сюжет», назвав присоединение Крыма «аншлюсом». Заранее обреченная на неудачу, она нашла поддержку лишь среди европейской элиты, которой, вероятно, и арестовывалась [33].

Столь же малоуспешными оказались и историко-политические инициативы крымскотатарского Меджлиса, за день до референдума (15 марта) выступившего с Обращением к Верховной Раде Украины «и ко всему украинскому народу». В тексте документа упоминались такие историко-политических мифологемы как «аннексия Крыма в 1783 году» и утрата им «своей многовековой государственности», а также «геноцид 18 мая 1944 года, когда крымскотатарский народ подвергся насильственной депортации со своей исторической Родины» [34]

Впрочем, пассивная позиция, занятая Турцией, традиционно определявшей идеологическую ориентацию крымскотатарского населения, своевременные уступки, а также форсированное налаживание диалога между пророссийским исламским сообществом и крымскотатарским национальным меньшинством позволили избежать радикализации протеста.

Подводя итог нашего обращения к Крымскому кризису, как к примеру использования коллективных представлений о прошлом в геополитического контексте, обозначим следующие факторы, определяющие успешность историко-политической легитимации в целом:

1. наличие заведомо общепризнанных «рамок памяти» (для России подобными рамками стало наличие «базового сюжета», тогда как украинская сторона ничем подобным не обладала);
2. контроль над «местами памяти», их своевременная поддержка и актуализация;
3. взаимодействие между экономической, социальной и исторической политиками;
4. соответствие внедряемых мифологем уже сформировавшемуся мнемоническому ландшафту и учет существующих тенденций в коллективной памяти.

Заключение

Начав с того, что историческая память есть, прежде всего, полезный ресурс, мы завершаем тем, что сфера приложения этого ресурса ограничена нашим знанием о нем. Изучение истории необходимо, но в не меньшей степени важно понимание того, как прошлое взаимодействует с настоящим, а подчас и определяет его. Современное состояние «memory studies» сводится к поиску объяснительных конструкций, тогда как следующим шагом видятся практические шаги в этой сфере. В середине XIX столетия естественные науки смогли вырваться из тупика метафизических рассуждений. Возможно, мнемонические исследования – это тот фронт, где историческую науку ждет аналогичный прорыв.

Список использованной литературы

1. Астафьева О.Н., Флиер А.Я. Социокультурная модернизация: формирование новой культурной среды // Культурологический журнал Вып. 1, 2013 г. С. 4;
2. Калинин И. Прошлое как ограниченный ресурс: историческая политика и экономика ренты [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://polit.ru/article/2013/05/11/past/ (дата обращения: 30.12.14)
3. Тимофеев И.Н. Российская политическая идентичность сквозь призму интерпретации истории [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://perspektivy.info/print.php?ID=64421 (дата обращения: 12.04.2014);
4. Цит. по: Зарецкий Ю. История, память, национальная идентичность // Неприкосновенный запас. 2008, № 3 [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://magazines.russ.ru/nz/2008/3/za4.html (дата обращения: 09.09.2014);
5. Савельева И.М., Полетаев А.В. Становление исторического метода: Ранке, Маркс, Дройзен [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://krotov.info/libr_min/18_s/av/elyeva.htm (дата обращения: 12.04.2014);
6. Васильев А. Г. Vita memoriae, сasus Poloniae [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL:http://www.cr-journal.ru/rus/ journals/154.html&j_id=11 (дата обращения: 12.04.2014);
7. Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. Пер. с нем. М.: «Языки славянской культуры», 2004. С. 31;
8. Ростовцев Е.А., Сосницкий Д.А. Направления исследований исторической памяти в России // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета, 2014. Вып. 2. С. 107.
9. Маркарян Э.С. Теория культуры и современная наука. М.: Мысль. 1983. C.63-75;
10. Арнаутова Ю.А. Культура воспоминания и история памяти // История и память: Историческая культура Европы до начала Нового времени / Под ред. Л.П. Репиной. - М.: Кругъ, 2006, С. 47-55 [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://www.ec-dejavu.net/c-2/Cultural_Memory.html (дата обращения: 12.04.2014);
11. Структурные конфликты в историческом сознании россиян как потенциальная угроза коллективной безопасности: историко-культурный анализ. Рукопись. СПб. 2009. ­С. 352.
12. Имя России. Результаты Интернет голосования [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://www.nameofrussia.ru/rating.html (дата обращения: 13.02.2014)
13. 13. Святославский А.В. Трансформация образа И. В. Сталина в коллективной памяти (с 1930-х гг. до современности) // Кризисы переломных эпох в исторической памяти. - 2012. С. 288-313.
14. Копосов Н.Е Память строгого режима: История и политика в России. — М.: Новое литературное обозрение, 2011. С. 56-58.
15. Дубин Б.В. Россия нулевых: политическая культура – историческая память – повседневная жизнь – М. РОССПЭН, 2011 С. 67
16. Эймонтова Р.Г. В новом обличии (1825 - 1855) / Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика / под ред. Гросул В.Я. М.: Прогресс-традиция, 2000 [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://propagandahistory.ru/books/pod-red--V-YA--Grosula_Russkiy-konservatizm-XIX-stoletiya--Ideologiya-i-praktika-/ (дата обращения: 12.04.2014);
17. Урок мужества от Владимира Жириновского. Тема: Первая мировая война [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://ldpr.ru/leader/speech/a_lesson_in_courage_from_vladimir_zhirinovsky_subject_the_first_world_war/ (дата обращения: 12.04.2014);
18. История, спорт, наука: чем гордятся россияне? [Электронный ресурс]: ВЦИОМ, — Режим доступа. — URL: http://wciom.ru/index.php?id =459&uid=114310 (дата обращения 04.09.2014)
19. Мониторинг исторической политики: о проекте [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://urokiistorii.ru/2589 (дата обращения: 12.04.2014);
20. По материалам сайта er.ru;
21. Либеральный взгляд в прошлое [Электронный ресурс]: официальный сайт партии «Единая Россия» — Режим доступа. — URL: http://er.ru/news/115324/ (дата обращения: 21.04.2014);
22. По материалам сайта ldpr.ru;
23. Най Дж. «Умная сила» Барака Обамы [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/Umnaya-sila-Baraka-Obamy (дата обращения: 03.08.2014);
24. Smith A. National identitu and idea of European unity // International Affairs. Cambrige. 1992. Vol. 68. № 1. P. 67
25. Касьянов Г. Историческая политика активизировалась вследствие кризиса идентичности во всем мире [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://od-news.com/index.php?option=com_content&task=view&id =18971&Itemid=2 (дата обращения: 17.04.2014).
26. О Стратегии экономического и социального развития Автономной Республики Крым на 2011-2020 годы [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://zakon4.rada.gov.ua/krym/show/rb0121002-10 (дата обращения: 03.04.2014);
27. Война, которую должен выиграть учитель [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://gazeta.eot.su/article/voyna-kotoruyu-dolzhen-vyigrat-uchitel (дата обращения: 02.09.2014);
28. Молодяков В. Историческая политика и политика памяти // Исторические исследования в России ¬– III. Пятнадцать лет спустя / Под ред. Г.А. Бордюкова. – М.: АИРО-XXI, 2011. С. 16
29. Первым делом – пенсии [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://www.rg.ru/2014/03/20/pensii.html (дата обращения: 02.09.2014);
30. Обращение Президента Российской Федерации [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://kremlin.ru/news/20603 (дата обращения: 02.09.2014);
31. Россия, назад: 20 признаков возвращения в СССР [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://www.forbes.ru/sobytiya-photogallery/obshchestvo/256253-rossiya-nazad-20-priznakov-vozvrashcheniya-v-sssr/photo/1 (дата обращения: 04.05.2014);
32. Протестные настроения среди россиян упали до рекордно низкого уровня [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://www.levada.ru/11-07-2014/protestnye-nastroeniya-sredi-rossiyan-upali-do-rekordno-nizkogo-urovnya (дата обращения: 30.07.2014);
33. Британский принц Чарльз объявил: "Путин делает примерно то же, что и Гитлер" [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL:http://www.newsru.com/world/21may2014/charles.html (дата обращения: 02.09.2014)
34. Крымскотатарский народ заявил о своем праве на самоопределение в составе Украины [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://news.allcrimea.net/news/2014/3/15/krymskotatarskii-narod-zayavil-o-svoem-prave-na-samoopredelenie-v-sostave-ukrainy-7566/ (дата обращения: 02.09.2014).

• Доходчиво и интересно о нашем прошлом