Дятлова М.В.

Введение

Данная работа посвящена Освободительной войне 1877 – 1878 гг. как проблеме внутренней политики Российской империи. Несколько лет между завершением Великих реформ в 1874 году и убийством императора Александра II в марте 1881 года составляют период переходный и кризисный, и потому чрезвычайно интересный. Война была пиком этого периода и одновременно своеобразным итогом царствования Александра II, определившим дальнейшее внутриполитическое развитие страны.

Тема представляет широкое поле для исследований, поэтому мы решили остановиться на рассмотрении периода, предшествовавшего объявлению войны (1876 – начало 1877 годов), и на изучении тех дискуссий, которые происходили в то время в правительственных и общественных кругах о Восточном вопросе и путях его разрешения.

Предваряя наше исследование, необходимо кратко изложить суть проблемы, с которой столкнулась Европа в 1875 – 1877 гг.[1]

В 1875 г. Турция находилась в затяжном финансовом кризисе, который ложился тяжёлым бременем на всё население империи. Будучи совершенно беззащитными, христиане страдали от налогов в наибольшей степени. В июне 1875 года в Боснии и Герцеговине началось восстание. Австрия, давно имевшая виды на эти славянские провинции, стала поставлять восставшим оружие и принимать многочисленных беженцев.

Несмотря на очевидную слабость Османской империи, ни Россия, ни Австрия не были заинтересованы в разрастании конфликта, который мог повлечь за собой затяжной общеевропейский кризис и борьбу за турецкое наследство. Две империи предпочли бы решить вопрос мирным путём, склонить Турцию к реформам, улучшающим положение славян, и отсрочить, насколько возможно, развал Османского государства. Для дипломатического решения вопроса, однако, требовалось единодушное выступление Европы.

30 декабря 1875 года была опубликована «нота Андраши». Направленная австро-венгерским канцлером своему послу в Великобритании, она содержала программу желательных реформ в Боснии и Герцеговине. Лондон и Париж поддержали подготовленную Андраши программу, однако она не устраивала самих повстанцев, так как не содержала пункта об автономии провинций и не имела положений, гарантировавших её выполнение. В конце января 1876 года, когда программа реформ была предложена Турции, Порта отказалась принять её в полном объёме.

В апреле 1876 года началось восстание в Болгарии, население которой прежде не выказывало активной поддержки повстанцам. Восстание готовилось из болгарского центра в Бухаресте, однако было раскрыто, начались аресты, и это заставило революционеров выступить на две недели раньше намеченного срока.

Болгарское восстание не было масштабным, это было не более, чем неорганизованное выступление крестьян. Однако та жестокость, с которой оно было подавлено, всколыхнула общественность всей Европы. По официальным турецким данным во время восстания были убиты 3100 христиан, однако по современным исследованиям количество жертв среди христианского населения превышало 30 тыс. человек[2]. Мировая пресса была возмущена и требовала немедленных действий по прекращению турецкого террора.

Задача данной работы – изучить события 1876 – начала 1877 годов, предшествовавшие объявлению войны, и увидеть, как, кем и под влиянием каких факторов было принято решение о войне. Будет уделено внимание деятельности крупнейших политиков эпохи: Д. А. Милютину, А. М. Горчакову, М. Х. Рейтерну и, конечно, самому Александру II. Кроме того, необходимо рассмотреть и общественный фон данных политических событий, то есть деятельность славянских комитетов и то, как на неё реагировало общество, а также взаимодействие и взаимовлияние общества и правительства.

Обзор историографии

Историография Освободительной войны огромна, но работ, затрагивающих внутриполитическую проблематику в связи с войной совсем немного. Наиболее релевантный для нашей темы материал можно встретить в монографиях и статьях, посвящённых биографии отдельных личностей данной эпохи.

Однако в первую очередь упоминания заслуживает статья А. В. Мамонова «Самодержавие и «славянское движение» в России в 1875 – 1877 годах»[3], наиболее близкая к теме представленной работы. Автор характеризует внутреннюю политику периода через отношение официальной власти к славянофильски настроенным общественным кругам.

Мамонов обращает внимание на отношения «Славянского движения» и III отделения. Цель последнего, по словам исследователя, состояла в том, чтобы «устранить влияние «общества» на власть и помешать втягиванию России в войну»[4], несмотря на фактическую неспособность полиции ограничить общественные инициативы. Одновременно с этим, многие правительственные противники «Славянского движения» выражали сочувствие восстанию на Балканах и возмущались европейской дипломатией. Складывалась двойственная ситуация, когда государственные интересы России не совпадали с желаниями и ожиданиями общества. В этой ситуации правительство, по мнению Мамонова, «демонстрировало растерянность и разобщённость»[5]. Таким образом, отсутствие сильной власти побуждало общественность стать силой, направляющей российскую политику, что для страны «было чревато катастрофой – если не военной, то политической»[6].

Деятельности Д. А. Милютина во время войны посвящена статья Л. Г. Захаровой[7]. В ней автор подробно раскрывает перемены во взглядах не только военного министра, но и императора и остальных членов правительства в течение 1876 г. Роль Милютина в принятии решения о войне представляется Л. Г. Захаровой определяющей: именно он сумел наиболее убедительно аргументировать необходимость военных действий и в момент принятия решения настоять на объявлении войны. Однако саму войну исследовательница склонна оценивать скорее отрицательно: она не удовлетворила ни самих славян, ни русскую общественность, а лишь усугубила политический кризис и конфронтацию общества.

Вслед за статьей Захаровой следует упомянуть монографию О. Р. Айрапетова, посвящённую Н. Н. Обручеву[8], ближайшему сподвижнику Милютина в те годы. Изучая близкие темы и основываясь, во многом, на одних и тех же источниках, авторы сходятся в своём видении основных вопросов. Похожим образом они описывают события осени-зимы 1876-1877 годов, обращая внимание на то, как умело Милютин убеждает Александра II в необходимости войны. Однако, отдавая должное военному министру, Айрапетов видит в этом результат трудов Обручева (именно он готовил записки Милютина) и его успех. Оценивая саму войну, автор снова фокусирует внимание на Обручеве: именно его тактические разработки обещали России наиболее скорую и полную победу, но, к сожалению, реализация проектов Обручева встречала сопротивление вел. кн. Николая Николаевича, ген. Непокойчицкого, а подчас и Милютина с императором.

Из всего обилия литературы, посвящённой деятельности, пожалуй, самого известного министра иностранных дел Российской империи – князя А. М. Горчакова – мы рассмотрим монографию В. Н. Виноградова[9].

Виноградов, несколько обобщая правительственные дискуссии о войне и мире, пишет, что основной задачей Горчакова всегда было сохранение мира любой ценой и решение всех внешнеполитических вопросов дипломатическим путём. Описывая программу Горчакова, Виноградов отмечает, что у миролюбивого канцлера не было действительной поддержки в правительстве, и его предложения касательно урегулирования Балканского кризиса не были реализованы. Следует отметить, что Виноградов придерживается весьма высокого мнения относительно программы и дипломатического искусства Горчакова, в то время как Мамонов, Захарова и Айрапетов вслед за Милютиным и рядом других современников оценивают деятельность престарелого канцлера в конце 1870-х годов весьма скептически.

Нельзя обойти стороной и работы об общественном движении в конце 70-х годов. Здесь следует отметить фундаментальное исследование С. А. Никитина о Славянских комитетах в России[10], а также дополняющие его работы Н. И. Цимбаева[11] о позднем славянофильстве и русско-болгарских отношениях.

Суммируя выводы обоих историков, следует сказать, что в 70-х годах славянофильство переживал упадок, а лидер его, Иван Аксаков, отойдя от либерально-оппозиционных взглядов, стал консерватором-националистом. Цели славянского движения, формулируемые им, состояли в освобождении братских славянских народов и даровании им самостоятельного духовного и политического бытия. Однако до 1876 года процесс освобождения мыслился как дело самих славян; лишь после Болгарского восстания славянское движение стало отправлять на Балканы добровольцев. Но, как отмечает Никитин, славянское движение рассчитывало на поддержку правительства и не рассчитывала освободить славян силами самих добровольцев; добровольческое движение было призвано вызвать официальное вмешательство России[12]. Важным является вывод Никитина о том, что правительство поддерживало деятельность славянских комитетов не потому, что не имело сил, чтобы ей противодействовать, а потому, что стремления и идеи комитетов вызывали, в конечном счёте, сочувственное отношение в верхах. Однако, неясная программа и неудачная дипломатическая игра привели к тому, что более понятный голос комитетов стал авторитетнее голоса правительства.

Итак, мы видим, что исследуемая нами тема – чрезвычайно многогранна; некоторые её аспекты в достаточной степени изучены историками, другие остаются малоизвестными. Для полноценного рассмотрения периода необходим, несомненно, комплексный подход и изучение многочисленных, в том числе, архивных источников различного происхождения.

Обзор источников

Данная работа опирается на ряд источников, условно их можно разделить на две группы:

  1. Донесения, доклады и записки III отделения, а также отрывки из перлюстрированных писем, опубликованные в сборнике «Освобождение Болгарии от турецкого ига»[13]. Также, в порядке исключения, некоторые неопубликованные источники подобного рода цитируются по монографиям историков, работавших с архивными материалами.
  2. Дневники и программные записки правительственных деятелей 1876-1877 годов. Таких источников целый ряд.
  • Дневник военного министра, Д. А. Милютина[14]. Этот текст является ключевым источником для данной эпохи и использовался историками при изучении самых различных вопросов. В конце 70-х годов Милютин пребывал в самом центре политической жизни России, при его непосредственном участии решались многие вопросы. В своём дневнике он подробно описывает настроения и споры в правительстве, даёт характеристику многим своим современникам, и что важно для нашей работы, отчитывается о каждом своём докладе у Государя.
  • Две записки, составленные Н. Н. Обручевым и представленные Государю Милютиным на совещаниях 1 октября 1876 г. в Ливадии и 8 февраля в Петербурге[15]. Записки эти были составлены Обручевым по просьбе военного министра. В них содержится описание возможного плана мобилизации войск и ведения войны; эти тексты отражают взгляды военного министра и его главного помощника на цели войны, что особенно важно в рамках нашего исследования.
  • Циркуляр Горчакова к представителям иностранных держав от 19 января 1877 года[16].
  • Записка Игнатьева, представленная на совещании 12 февраля[17] и содержащую его видение вопроса.
  • Кроме того, интересны короткие дневниковые записи М. Х. Рейтерна и его записки, опубликованные в 1910 году его племянником[18]. Эти записки были представлены Государю во время совещаний в Ливадии 3 октября 1876 г. и в Петербурге 12 февраля 1877 г. Записки выражают мнение министра финансов о возможностях к ведению войны, дневниковые записи же – довольно скупые и опубликованные не полностью – рассказывают о тех обстоятельствах, при которых записки эти были представлены и описывают ситуацию в правительстве в те дни.

Следует заметить, что источниковая база исследования довольно скромна и неравномерна. Например, источники по жизни и деятельности А. М. Горчакова, а также его министерства, в 1876-1877 гг. почти не опубликованы, поэтому сведения об этой, несомненно, важной фигуре нам приходится черпать преимущественно из дневников Милютина, который нередко спорил с государственным канцлером, и потому едва ли на его оценки деятельности Горчакова можно опираться. Тем не менее фактографичность дневника позволяет нам увидеть позицию государственного канцлера по важнейшим вопросам и проследить её изменения.

Глава I. Российское общество и Восточный вопрос

Судьба турецких славян и их борьба за независимость беспокоила русское общество начиная с первой половины XIX века[19]. Однако Славянские комитеты возникли только после Крымской войны: в 1858 году московские славянофилы организовали общество, имевшее сперва исключительно благотворительный характер. Комитет собирал пожертвования в пользу славян, поддерживал студентов-славян, обучавшихся в Москве, строил школы в районах славянского расселения и всячески пытался воспитать будущих лидеров освободительного движения лояльными к России. Вскоре Славянские комитеты стали открываться и в других городах России, однако центром Славянского движения по-прежнему была Москва.

Итак, летом 1875 года в Боснии и Герцеговине разгорелось восстание. Кружечный сбор пожертвований в пользу восставших был сразу же разрешён Александром II, но тогда подобная деятельность не нашла широкого отклика в обществе. Действительный «взрыв» произошёл весной 1876 года. Уже к марту, как мы узнаём из агентурной записки III отделения, «почти уже каждая газета имеет своего агента или корреспондента»[20] на Балканах. Поэтому начавшееся в конце апреля болгарское восстание было подробно отражено в печати. В качестве примера сведений, поступавших с Балкан в Россию, приводим отрывок из письма врача русского посольства в Константинополе Караконовского, корреспондента Н. А. Попова, историка и публициста-славянофила. «Говорят, что кругом Филипполя такая вонь от разложения трупов избитых болгар, что жители убегают, боясь заразы. В самом городе несколько тысяч женщин и детей лежат на улицах и умирают с голоду; во всех тюрьмах, ханах и банях заключено до 1000 передовых болгар и морят их голодом. … Турки открыто говорят болгарам: мы всех вас перебьем, потом отдадим вас вашей защитнице и покровительнице России, чтобы она похоронила ваши трупы торжественно со своими деспотами (владыками). Болгаре готовы защищаться, но нет у них никакого оружия. … Если никто не возьмется остановить резню, приготовленную, по всей вероятности, министрами Порты, в скором времени вся Болгария будет разорена и опустошена» [21]. В этом письме отражены типичные сведения о восстании, доходившие до России: невиданная жестокость турок; обещания перерезать всех болгар; необходимость финансовой помощи восставшим (для покупки оружия). Однако сведения Караконовского не вполне достоверны. Резня не была приготовлена министрами Порты, и даже наоборот: они пытались её остановить, и посол России Н. П. Игнатьев вел переговоры с великим визирем о прекращении жестокостей[22].

В ответ на восстание славянские комитеты развернули сбор пожертвований по всей России. В Сербии началась подготовка к войне, и, несмотря на личный запрет Александра II, туда уехал генерал М. Г. Черняев, руководивший прежде военными операциями в Туркестане и издававший журнал консервативной направленности «Русский мир». 27 июля Государь разрешил офицерам выходить во временную отставку и ехать добровольцами в Сербию, и Славянские комитеты стали открывать пункты вербовки добровольцев.

Тот факт, что теперь вместе с турецкими славянами сражаются и русские офицеры, усилил внимание общества к ситуации на Балканах. Отправка добровольцев на фронт становилась социально значимым событием: «в вокзал Варшавской железной дороги, близлежащие залы и коридор собралось проводить добровольцев и санитарный отряд, отправлявшихся в Сербию, столько публики, что обширный дебаркадер железной дороги, близлежащие залы и коридор были полны народом, и всё-таки оставалось более половины всего числа, не имевших возможности протиснуться ближе к поезду. Нисколько не преувеличивая, можно сказать, что было более 2 тыс. человек»[23]. Жертвовали тоже совершенно самоотверженно: сохранились архивные свидетельства о пожертвованиях вещами, в том числе фартуками и платками, которые женщины снимали прямо с себя[24].

Надо сказать, что мнение деятелей славянского движения относительно задач добровольческой войны не было единым. Из письма И. С. Аксакова к Черняеву мы узнаём, что Черняев видел в добровольцах основной боевой костяк, который мог бы сцементировать слабую сербскую армию. Аксаков же пишет, что Россия может освободить славян только «в целом своём составе, как государственный организм, с правительством во главе»[25]. И далее: «Снаряжая Вас в Сербию и потом отправляя добровольцев, я имел в виду вызвать именно официальное участие России и никогда не верил в возможность решать дело деятельностью одних комитетов».

Мнение Аксакова о том, что необходимо вовлечь Россию в войну, было широко распространено в обществе. Из записки по III Отделению: «Во всех слоях общества прочно сложилось убеждение, что правительство, встречавшее в течение стольких лет полное содействие общества во всех правительственных реформах и предприятиях, должно в настоящее время в своих политических действиях руководствоваться так определённо выяснившимся общественным мнением»[26]. В письме московского генерал-губернатора В. А. Долгорукова, читаем: «В Москве упорно держался слух, что 26 сего августа в Большом Успенском соборе после молебствия о здравии и благоденствии Государя Императора и царствующего дома будет объявлен манифест о войне России с Турцией»[27].

Наиболее ярко характер агитации отражает текст листовки, прибитой уже в конце октября к воротам Софийского собора в Киеве: «Киевляне! Москва подала Государю адрес в пользу энергического содействия бедствующим славянам, но Киеву, как матери городов русских, первому следовало бы сделать такое воззвание своему монарху. Подадим же руку колеблющемуся правительству и поведём его за собою в кровавый бой против варварства и рабства! Каждая минута губительна для славян вообще. Славяне – наши кровные союзники. Вставай, родная земля! Долой рабство! Да здравствует свобода и новая славянская империя!»[28]

«Колеблющееся правительство» само было виной распространению подобных взглядов в обществе. «Ясно, что во всём деле движения волонтёров в Сербию сам Государь действовал двойственно и отчасти сам способствовал распространению убеждения, что правительство поощряет это движение. Всем известно, что наследник цесаревич принимал и продолжает принимать самое деятельное участи в славянском деле»[29]. Но не только наследник цесаревич, но и сама императрица поддерживала славянское движение и упрекала российскую дипломатию в бездействии. Да и сам Александр разрешал всякое неофициальное содействие славянскому делу, сдерживая при этом официальную политику России. Складывалось впечатление, что правительство само придерживается тех же взглядов, что и народ, однако не имеет возможности действовать в соответствии со своими убеждениями. «Сочувствие славянам, без всякого сомнения, существовало, но, при попущении правительства и под влиянием примера двора, было вздуто до размеров, совершенно обманчивых и не соответствующих действительности»[30] - пишет министр финансов М. Х. Рейтерн в своём сочинении «Обстоятельства, приведшие к восточной войне». По мнению Рейтерна, масштаб общественного возбуждения можно было бы сократить, ограничив газетную агитацию; министр внутренних дел Тимашев был к этому вполне готов. То, что этого не происходило, выглядело тем более странно, что прежде пресса подвергалась цензуре по самым незначительным поводам, а теперь о самых актуальных политических делах разрешалось говорить свободно и не в интересах правительства.

Донесения по III Отделению также свидетельствуют о том, насколько широким было славянское движение. Благодаря циркуляру[31] начальника III Отделения Н. В. Мезенцева ко всем начальникам губернских жандармских управлений о предоставлении сведений об отношении русского общества к балканским событиям и возможной войне мы имеем краткие отчёты по этим вопросам с четырёх губерний[32]. Несмотря на то что авторы расходятся во мнениях о том, какие сословия в наибольшей степени выражают сочувствие славянскому движению, а какие остаются равнодушными, все они сообщают о готовности общества к предстоящей войне, однако же и о желании по возможности избежать войны и решить вопрос дипломатическим путём.

Собрав сведения с губерний, Н. В. Мезенцев представил доклад императору[33], в котором сообщал, что «сознательное сочувствие балканским славянам проникло во все сословия»[34], что правительство может рассчитывать на поддержку, хотя на материальные сбережения народа полагаться не стоит, так как прошедшие года были неурожайными.

Итак, мы видим, что общество в самом деле сочувствовало славянскому движению, было готово к вступлению России в войну, стремилось подтолкнуть к этому правительство и ждало его непременного участия в конфликте. Хронологически эти ожидания в наибольшей степени связаны с периодом с августа по октябрь, то есть временем между двумя значимыми событиями: разрешением Александра II об отправке русских офицеров добровольцами в Сербию 27 июля и началом мобилизации 1 ноября 1876 года. Правительство же действовало непоследовательно и двойственно: официально отказываясь оказывать содействие восставшим, император поощрял многочисленные неофициальные начинания, а его ближайшее окружение открыто придерживалось славянофильских взглядов.

Глава II. Вопрос о войне и мире в контексте биографий участников правительственных дискуссий

В данной главе мы рассмотрим позиции наиболее влиятельных политиков, а именно Д. А. Милютина, А. М. Горчакова и М. Х. Рейтерна по вопросу о войне и мире, а также взаимосвязь между судьбами и взглядами этих людей. Конечно же, нельзя обойти стороной и самого императора, от решения которого зависело, быть войне или нет. Однако, следует отметить, что едва ли можно говорить о «программе» Александра II по решению Восточного вопроса; он чаще присоединялся к программе одного из своих министров, хотя регулярно высказывал собственное мнение.

Дмитрий Алексеевич Милютин (1816-1912), в юности ступив на военное поприще, сделал блестящую карьеру. С 1848 года он состоял в военном министерстве, главой которого был назначен в 1860-м. Оказавшись в политике в самый разгар Великих реформ, Милютин последовательно принимал ряд мер для улучшения быта солдат и сокращения срока службы, добившись в итоге к 1874 году введения всесословной воинской повинности. Военную реформу можно считать, пожалуй, важнейшим достижением Милютина в довоенное время; тем не менее военный министр нажил себе за время своей министерской службы множество врагов, и нередко подвергался нападкам печати. Особенно резко его критиковал журнал «Русский мир», издаваемый генералом-славянофилом М. Г. Черняевым, воевавшим с июля 1876 г. в Сербии. В журнале публиковались заметки другого генерала-славянофила, Р. А. Фадеева, воевавшего в Сербии до отправки туда Черняева. Потому неудивительно, что Милютин совсем не был благорасположен к славянофилам, их лидерам и происходившей в Сербии летом 1876 года войне, и не верил в успех подобной деятельности.

Для Милютина предстоящая война должна была стать проверкой столь активно критикуемой военной реформы, в каком-то смысле, проверкой всей его прошлой шестнадцатилетней деятельности в качестве военного министра. При этом летом 1876 года, когда в обществе распространились воинственные настроения, в адрес военного министерства посыпались многочисленные упрёки за неготовность к войне. Как бы отвечая на них, Милютин пишет в своём дневнике: «Никогда ещё, положительно никогда Россия не имела в готовности такой силы, со всеми материальными средствами, как теперь; никогда и не могло быть прежде такого подготовления к быстрой мобилизации. – Досадно, что на все превратные толки, злые клеветы и ругательства приходится отвечать молчанием. … Одна война может фактически выказать, насколько мы готовы к ней. Но ужели для своего оправдания для удовлетворения своего оскорблённого самолюбия желать бедствия России»[35].

Александр Михайлович Горчаков (1798-1883) – человек не менее блестящей карьеры, чем Милютин. С 1820 состоял на дипломатической службе, долгое время провёл в Германии, где близко познакомился с Бисмарком. В конце Крымской войны находился в Австрии, которая не без его усилий отделилась от английского и французского кабинетов и объявила себя нейтральной. После Парижского мира Горчаков занял пост министра иностранных дел. Главные свои задачи он видел в сохранении мира, – “paix à tout pris” – пока в России происходят внутренние преобразования, и в отмене ограничительных статей Парижского трактата. Последнее ему удалось совершить в 1870 году, воспользовавшись осложнившейся из-за франко-прусской войны международной ситуацией, однако территориальные потери не были тогда возвращены. Давние дружеские отношения с Бисмарком постепенно превратились в скрытое соперничество двух канцлеров, а созданный в 1872 году Тройственный союз, в который Бисмарк включил ещё и Австрию, едва ли отражал общность реальных внешнеполитических интересов трёх империй.

К 1876 году Горчаков был уже восьмидесятилетним стариком, многие современники считали, что его к этому возрасту уже настигла старческая слабость, и он не был способен решать трудные внешнеполитические задачи, поставленные перед Россией. Горчаков же, и без того весьма честолюбивый и болезненно реагировавший на критику, вынужден был постоянно доказывать свою «пригодность» и весьма самоуверенно отстаивал свои мнения, пусть подчас и несколько абсурдные. С иронией, а иногда и с досадой на старого канцлера, Милютин описывает некоторые из подобных эпизодов: «Из разговоров с первым (Горчаковым – М. Д.) я вынес снова печальное убеждение, что все его действия и речи вертятся около одного слова – я. Что ж оказалось? – он получил на днях анонимное письмо, в котором восхвалялась прежняя его блестящая деятельность, доставившая ему громкую славу и популярность, а затем выставлялась настоящая его старческая дряхлость, не соответствующая трудной задаче современной политики, и советовалось ему добровольно уступить место другому, более молодому и энергичному министру иностранных дел. Такое послание, хотя и безымённое, заживо затронуло больное место его; и вот он стал на дыбы, заговорил пред фрейлинами и флигель-адъютантами о достоинстве и чести России, о сочувствии славянам, - о войне! У французов есть особое выражение – poser; наш государственный канцлер, при всем его уме и способностях, имеет огромный недостаток – всегда «позировать»; по выражению моего покойного брата – он всегда пускает фейерверки»[36].

Михаил Христофорович Рейтерн (1820-1890) – также выпускник лицея, член кружка, сложившегося в середине 1850-х годов вокруг великого князя Константина Николаевича в морском министерстве, где Рейтрен занимался финансовыми вопросами. С 1862 года – министр финансов. Многочисленные реформы постоянно требовали денег, поэтому бездефицитный бюджет был мечтой Рейтерна, к которой он планомерно шёл, и которой достиг в 1872 году, благодаря умелой политике в отношении промышленности и активному строительству железных дорог.

Когда решение о войне было принято, Рейтерн, видя крах своих прошлых трудов и перспективу долгого восстановления финансовой системы после войны, попросил увольнения от дел, однако получил отказ, и был отправлен в отставку лишь после окончания войны.

Смерть императора Николая I и восшествие на престол его сына, Александра II(1818-1881), совпали с поражением в Крымской войне, и все эти события во взаимосвязи произвели глубокое впечатление на современников и в особенности на самого Александра. Он полагал, что именно война погубила его отца, и потому стремился избежать войны во время своего царствования. В середине июля у Милютина с императором состоялся весьма откровенный разговор, отражающий взгляды Государя на предстоящую войну и её значение для России. Милютин приводит в своём дневнике его отрывки:

««Постоянно слышу я упреки, зачем мы остаемся в пассивном положении, зачем не подаем деятельной помощи славянам турецким. Спрашиваю себя, благоразумно ли было бы нам, открыто вмешавшись в дело, подвергнуть Россию всем бедственным последствиям европейской войны? – Я не менее других сочувствую несчастным христианам Турции, но я ставлю выше всего интересы самой России». (Подчёркнуто мной – М. Д.) Тут Государь обратился к воспоминаниям Крымской войны; слезы навернулись на его глазах, когда он заговорил о тогдашнем тяжелом положении покойного императора Николая, об упреках, которыми тогда осыпали его и друзья, и недруги за то, что он вовлек Россию в бедственную войну. … «Конечно, если нас заставят воевать, - мы будем воевать; но я не должен сам подать ни малейшего повода к войне. … Притом не надобно забывать, что секретный союз, заключенный мною с Германией и Австрией, есть исключительно союз оборонительный; …они не сочтут себя обязанными поддерживать нас в случае инициативы с нашей стороны, в случае наступательных наших предприятий, и в этом случае может выйти то же, что было в Крымскую войну – опять вся Европа опрокинется на нас…»»[37].

Итак, мы видим, что отношение к войне основных участников правительственных совещаний было тесно связано с их прошлой карьерой и в конечном итоге с их судьбой в целом. Милютин, предвидя бедствия войны тем не менее был в ней заинтересован, так как хотел доказать эффективность проведённых им реформ. Горчаков наперекор собственному возрасту пытался направлять внешнюю политику, руководствуясь своим прежним принципом: paix à tout pris. Рейтерн видел в предстоящей войне крах всей своей прошлой деятельности в качестве министра финансов, и потому противился ей всеми силами. Александр же боялся, развязав войну, повторить судьбу отца.

Глава III. Ход дискуссии и решение о войне

В приведённой выше цитате Государь говорит об «интересах России». Но каковы же были эти интересы в 1876 году? Какими виделись они ведущим политикам того времени? И только ли «интересами России» руководствовались Государь и министры при принятии политических решений? В данной части работы будут последовательно рассмотрены изменения во взглядах основных политических фигур, преимущественно, по материалам дневника Милютина и ответить на поставленные выше вопросы.

В начале февраля 1876 года, когда Балканский кризис стал набирать обороты, Милютин пишет: «Сегодня при докладе Государь говорил, что, несмотря на советы наши, князья сербский и черногорский вошли в соглашение между собой и отправили агентов в Грецию, чтобы заключить с ней оборонительный и наступательный союз. По-видимому, инсургенты не намерены положить оружие, и с весною может вспыхнуть война на всем полуострове Балканском. Русское правительство заявило обоим князьям, что все последствия падут на их ответственность и чтобы они не рассчитывали на помощь России»[38]. То есть в начале февраля Русское правительство выступает категорическим противником войны, отказывая восставшим славянам в какой бы то ни было помощи.

Месяц спустя, констатируя, что Сербия и Черногория не послушали советов России и ведут переговоры о войне против турок, Милютин пишет: «Можно опасаться, что весной разыграется кровавая драма. Наше положение в отношении к славянам будет самое фальшивое»[39]. «Фальшь» положения России в отношении славян заключалась в том, что, прежде проявлявшая большое участие в судьбе балканских христиан, теперь, когда сами они стали бороться за свою независимость, Россия бросила их на произвол судьбы. Именно такую программу предлагал тогда Горчаков: «Пусть оружие решит, которая сторона одолеет и которая погибнет. Чтобы эта местная борьба не превратилась в общую войну европейскую, нужно только удержать Австрию от всякого вмешательства»[40].

Это решение Горчакова вписывается в политику, которой он всегда придерживался в течение своей службы на посту министра иностранных дел. Главная угроза, которой следует избежать «à tout pris» – общеевропейская война. В том же смысле думал и Государь, отрицая необходимость подготовки к войне: основной внешнеполитический интерес России в 1876 году тот же, что и двадцать лет назад – сохранение мира.

Главную свою опору Государь и государственный канцлер видели в Тройственном союзе. Отношения, связывавшие лично Александра с Францом-Иосифом и Горчакова с Андраши, убеждали обоих, что российской дипломатии поддержка в Европе обеспечена. Давняя дружба с Германией казалась также непоколебимой. Однако во время переговоров в конце апреля – начале мая 1876 года в Берлине и Эмсе выяснилось, что Бисмарк упорно пытается заставить Россию воевать, а Австрия согласна сотрудничать по восточному вопросу только при условии, что в случае распада Османской империи ей отойдут Босния и Герцеговина. Характерно, что Россия, выступая инициатором переговоров и желая подготовить общеевропейское мирное выступление против политики Турции в отношении славян, не требовала себе ничего, кроме возвращения отторгнутой по Парижскому договору части Бессарабии. Вопрос об особых правах России на проливах даже не ставился. Первоначально высказанное Россией требование об автономии славянских провинций в составе Турции было отвергнуто, т. к. угрожало проявлениями славянского сепаратизма в австрийской «лоскутной империи». В окончательной версии меморандум требовал заключить перемирие с повстанцами и провести в христианских провинциях реформы, расширяющие права местного населения. Впрочем, общеевропейское выступление в мае так и не состоялось: Англия не подписала меморандум и дала Порте понять, что готова поддержать её. В итоге же вручение меморандума было и вовсе отсрочено, так как в конце мая в Турции произошёл государственный переворот.

В первой половине июля мнения Александра и Горчакова меняются. Сербские и черногорские войска, начавшие военные действия, терпят от турок поражения, а европейские правительства не спешат вмешаться. Общественное возбуждение нарастает, и вдобавок ко всему императрица, наследник цесаревич и многие придворные, то есть ближайшее окружение Государя и Горчакова, выражают сочувствие славянам и упрекают российскую дипломатию в бездействии[41]. Оба политика, очень внимательные к мнению императрицы и придворного общества, не могли игнорировать эти замечания. В результате, как пишет 22 июля Милютин, «у нас начинает колебаться прежнее безграничное доверие к непоколебимости Тройственного союза и даже к немецкой дружбе. Кажется, в самом Государе нет уже уверенности в сохранении европейского мира и является опасение, что нас вовлекут в войну даже против собственной нашей воли»[42].

Результатом разочарования в европейских союзниках и давления общества стало разрешение Государя всем военным выходить в отставку и отправляться добровольцами в Сербию с возможностью по возвращении восстановления в полку без потери старшинства. Милютин «был немало удивлен»[43] таким поворотом дела: ведь то, что прежде было запрещено, теперь разрешалось самим Государем. В этом выражалась неофициальная поддержка славян и славянского движения официальными представителями России.

К концу июля Милютин ещё не выражает воинственной позиции и со скепсисом пишет о славянофильских идеалах[44]. Его регулярные обращения к Государю с вопросом о вероятности войны – отчасти, просто должностной интерес. Однако, события на Балканах и пассивность европейских правительств вызывают его возмущение: «Неужели Европа, и в особенности Россия, могут продолжать твердо сохранять принцип невмешательства, особенно ввиду явного, гласного сочувствия, оказываемого туркам Англией и Венгрией?»[45]. Кроме того, пресса не перестаёт упрекать военное ведомство и самого министра за неготовность России к войне. Ввиду всего этого Милютин начинает высказывать определённо воинственные взгляды и выражает недоверие к дипломатическим усилиям министерства иностранных дел. При всём желании решить дело мирно, он считает подготовку к войне вполне своевременной.

В конце августа Александр переезжает в свою ливадийскую резиденцию в сопровождении Горчакова и Милютина, и с этого момента совещания по восточному вопросу принимают регулярный характер. К этому времени, как ни странно, и Горчаков под давлением общества занимает довольно радикальную «провоинственную» позицию. Причина тому в непрекращающихся упрёках в адрес русской дипломатии и в постоянно звучащих сомнениях относительно способностей престарелого канцлера, о чём мы уже писали подробнее в первой части данной главы.

Тем не менее министры не могут выработать определённого курса и чётко обозначить государственные интересы. Международная ситуация запутывается, и взгляды самих российских политиков на пути решения восточного вопроса меняются ежедневно. В начале сентября Англия при поддержке других держав создаёт проект перемирия для Турции, но Порта его отвергает; встаёт вопрос о том, следует ли в таком случае начинать войну, или можно не настаивать на требованиях Европы; появляются даже проекты совместного военного выступления держав против Турции, включающего введение союзного флота в Босфор, занятие Боснии австрийскими войсками, а Болгарии – русскими[46]. Однако Европа, как и прежде, не спешит вмешиваться. В Англии падает авторитет либерала Гладстона и власть оказывается снова в руках консерватора Дизраэли, настроенного на конфликт с Россией, что полностью меняет европейскую политическую конъюнктуру.

К концу сентября в Ливадии происходит совершенное разочарование в европейских союзниках: Милютин подозревает, что Андраши находится в тайном соглашении с Англией[47], а британский посол в Константинополе убеждает Порту не принимать условия мира, предложенные Европой. Становится очевидно, что державы не согласны действовать бескорыстно и примут участие в действиях против Турции только в том случае, если это обещает какие-то выгоды им самим и соответствует их интересам. Милютин, формулируя итог одного из совещаний, пишет, что «на успешный исход дипломатических переговоров нечего рассчитывать, что если даже и добьемся перемирия и открытия конференции в Константинополе, то благоприятного результата от этих конференций ожидать нельзя, что всё-таки дело кончится войной, в которой против нас будет не одна Турция»[48]. Тем не менее российское правительство пытается сделать всё возможное для мирного решения вопроса, продолжает добиваться перемирия в Турции и готовит будущие конференции европейских держав.

Постепенно в Ливадию съезжаются наследник цесаревич, Адлерберг, Игнатьев и Рейтерн. 4 октября у Государя происходит решающее совещание, на котором Рейтерн и Милютин представляют свои программные доклады.

Доклад Милютина был подготовлен Обручевым и содержал сведения о возможном плане кампании в европейской Турции. Цель войны, в соответствии с запиской, – «вырвать из власти турок ту христианскую страну (Болгарию), в которой они совершили столько злодейств»[49]. Обручев предполагает, что кампания должна быть проведена стремительно и не должна ограничиться занятием Болгарии. «Было бы большой ошибкой излишне опасаться брать Константинополь и заранее намечать пределы развитию успехов армии»[50]. Обручев ожидает соперничества с Англией за Константинополь, и, возможно, даже войны, но тем не менее он верит, что своими быстрыми действиями Россия поставит Европу перед свершившимся фактом, и державы будут только довольны подобным окончательным разрешением восточного вопроса. Константинополь же должен стать международным городом. «Пожертвования для неё (войны – М. Д.) принесутся громадные, они должны окупиться»[51], – Обручев предлагает удовлетворить ожидания общества самим фактом взятия Константинополя, хотя город потом и не отойдёт России. Комментируя на совещании записку, Милютин говорит о необходимости «ясного, точного определения цели и предмета военных действий»[52]: цели, формулируемые Обручевым, кажутся Милютину не вполне определёнными.

Записка Рейтерна содержала ответ на вопрос о возможных средствах к ведению войны. Описывая развитие российской экономики со времён Крымской войны, Рейтерн фокусирует внимание на том факте, что российская экономика пока основывается на иностранном капитале, и доказывает, что в нынешнем «переходном экономическом и финансовом положении, когда много начато не безуспешно, но ничто пока не успело окрепнуть – Россия европейскою войной, уничтожением доверия иностранных капиталистов к нашей экономической будущности и изъятием вследствие того обращавшихся у нас иностранных капиталов будет подвергнута такому разорению, с которым никакие бедствия в её прошедшем сравниться не могут»[53]. Кроме того, он предполагает, что война один на один с Турцией перерастёт в конфликт и, вероятно, войну с европейскими державами, поэтому начинать военную кампанию следует лишь имея формально обеспеченное содействие одной из держав, или же следует «искать, при посредничестве Германии, исход, сохраняющий наше достоинство и по возможности выгодный для славян»[54].

Таким образом, интересы России в формулировке Обручева – это освобождение славян, окончательное решение восточного вопроса и удовлетворение общественного возбуждения. Для Рейтерна же они заключаются в соблюдении насколько возможно мирного положения, при сохранении достоинства России. Оба автора записок не находят в войне никаких выгод для России, кроме возможности удовлетворения общественных ожиданий, а Милютин и вовсе констатирует отсутствие определённой цели похода.

Дневник Милютина содержит сведения также и о записке, составленной Жомини и зачитанной Горчаковым[55]. Смысл её сводился к необходимости подготовки конференции одновременно с подготовкой к войне в случае неудачи дипломатического пути. Подытожив все выступления, Государь постановил отправить Игнатьева в Константинополь для открытия конференции, (хотя «никто и не ожидает от конференций успешного результата»[56]), с тем, чтобы, если в ближайшие 2 или 3 недели не обнаружится возможность достичь согласия с европейскими державами, около 1-го ноября объявить мобилизацию. Несмотря на предупреждения Милютина и Рейтерна, Александр предполагал, что лучше быстрее провести трудную зимнюю кампанию, чем откладывать её до весны. De facto же это означало, что страна уже начинает готовиться к войне, причём не с одной только Турцией, но, вероятно, и с Англией.

После этих совещаний, в результате которых так и не был сформирован общий взгляд на интересы России в восточном вопросе и цели её в возможной войне, внешняя политика кабинета Горчакова, направляемая Государем и его окружением, становится окончательно непоследовательной. После того как в середине октября сербская армия терпит решительные поражения, и турки подходят к Белграду, Игнатьеву телеграфировано, чтобы он дал Порте двухдневный срок для принятия предложения России о перемирие на 6-8 недель. Отрицательный ответ Порты послужил бы поводом для объявления войны[57]. Вскоре в Ливадию приходит сообщение о том, что Порта приняла условия перемирия. «Несмотря на то, у нас поддерживается воинственное настроение; великий князь Николай Николаевич, с поддержкой наследника, торопит начать мобилизацию. Государь хотел было уже сегодня подписать указ о мобилизации, но я доложил, что прежде следует царской фамилии оставить Ливадию»[58]. Впрочем, уже на следующий день Милютин обратил внимание Государя на то, что было бы непоследовательно объявлять мобилизацию сразу после сделанной Портой уступки. Однако, Александр уже утвердился в мысли, что войны не миновать и следует скорее объявлять мобилизацию и входить в пределы Турции. «При этом устраняются все политические соображения: какой же предлог к неотлагательному разрыву? Во имя чего вступим мы в Болгарию? – а между тем ничего ещё не сделано для заключения конвенций с Австрией и Румынией»[59].

Несмотря на очевидную непоследовательность решения о мобилизации при таких обстоятельствах, мысль о её неизбежности сохраняется. Укрепившись в этой мысли, Александр не обращает внимания на отсутствие аргументов в пользу этого решения и на обилие аргументов против. 26-го октября царская фамилия покинула Ливадию, 29-го в Москве Государь произнёс свою знаменитую речь, в которой обещал, что Россия поддержит балканских славян. Именно эти два события, по мнению Рейтерна[60], которому вторят историки[61], связали императора обязательствами перед обществом и сделали войну неизбежной.

В течение ноября и декабря европейская конъюнктура постоянно изменялась. Мнения Государя и министров о перспективах развития событий на Балканах совершенно расходились и менялись еженедельно, а единая позиция правительства так и не была сформулирована. В начале декабря в Константинополе открылась конференция, и вскоре было выдвинуто общее требование Европы – автономия для христианских областей[62] – но Порта его отвергла. 20 декабря истекал срок перемирия, и для спасения обессилившей Сербии решено было продлить его до 1-го марта, несмотря на то, что прежде Россия требовала исключительно краткого перемирия, не дольше двух месяцев.

В начале года конференция дала последнюю отсрочку Турции, но 8 января ультиматум был, как и прежде, отвергнут, и послы покинули Константинополь. Горчаков, готовивший в начале месяца на этот случай обращение к державам, смысл которого заключался в том, что Россия не намерена, подобно Европе, вынести такую пощёчину от Порты, и «вынуждена будет одна образумить турка силой оружия»[63], через две недели уже придерживается прямо противоположного мнения о необходимости для России действовать совместно с державами[64].

В течение месяца продолжается эта неопределённость внешнеполитической программы России. Очевидно, что военное вмешательство для России невыгодно, однако нельзя, мобилизовав армию и дав столь громкие обещания, окончить дело ничем.

Той же зимой в правительственных дискуссиях начинает звучать словосочетание «честь и достоинство России». Это выражение, само по себе довольно употребимое и часто встречающееся в публицистике того времени, Горчаков использовал ещё в августе 1876 года после того, как ему пришло анонимное письмо с упрёками[65]: он пытался вернуть себе таким образом общественное признание. Но только в конце 1876 года это выражение попадает в политический лексикон. Как следует из наших источников, первым о чести и достоинстве всерьёз заговорил Государь. По словам Милютина, он «усвоил себе мысль, что без занятия Болгарии русскими войсками не может быть удовлетворительного решения вопроса. Все другие предполагаемые комбинации представляются Государю не только вздорными фантазиями, но даже посягательством на честь и достоинство России»[66]. Позже о чести и достоинстве России и всей Европы вспоминают, когда Порта отказывается принять программу, подготовленную Константинопольской конференцией, причём к этим ценностям апеллирует не только Александр, но и Милютин. К середине февраля едва ли не каждый министр считает нужным упомянуть в своей записки об этих понятиях. Мы видим, что слова о «чести и достоинстве России» обосновывают необходимость войны в тех случаях, когда реальных причин для войны найти не удаётся. Характерно, что на напоминания Горчакова в адрес держав о том, что Порта оскорбила их честь и достоинство своим отказом[67], Европа отвечает бездействием. Таким образом, мы наблюдаем, как понятие о чести переходит из славянофильского публицистического дискурса в политическую сферу, как оно обретает вес и становится аргументом, влияющим на судьбу государства. Несомненно, в этом проявляется влияние процессов, происходивших в обществе на российскую политическую культуру и политику как таковую.

Итак, 8 февраля состоялось совещания у Государя, на котором были представлены записки Милютина (составленные Обручевым), Горчакова и Рейтерна. По словам последнего, до начала совещаний Государь и большинство министров придерживались мирной позиции, только Игнатьев и Милютин готовы были настаивать на войне[68]. Однако ход дискуссии совершенно изменил взгляды Государя и политический курс России.

Рейтерн, как и прежде, выделяется в правительстве своей определённой, обоснованной и взвешенной позицией. В своей записке он ставит вопрос о целях и причинах возможной войны и приходит к выводу, что воевать из-за двух незначительных пунктов меморандума, на которых настаивала конференция, нет смысла. Он продолжает: «Первый пушечный выстрел на Дунае превратит вопрос о возможном улучшении положения христиан в вопрос о ликвидации Турецкой империи, т. е. вопрос о том, кому должен принадлежать Константинополь, как устроить христианские провинции, вовсе к тому не приготовленные и не имеющие достаточных собственных средств, что сделать с мусульманским населением и множество других не менее важных и запутанных вопросов. Немыслимо, чтобы Европа предоставила нам всё это решить»[69]. И в заключение Рейтерн пишет: «Я глубоко убеждён, что война остановит правильное развитие гражданских и экономических начинаний, составляющих славу царствования Его Величества»[70]. Следует отметить, что политические прогнозы министра финансов, высказанные в этой и в октябрьской записках, в своём существе оправдались: Европа не позволила России самой решать по окончании войны судьбы освобождённых славян.

Вслед за Рейтерном Горчаков «прочел свою довольно длинную записку, в которой доказывалось, что ни в каком случае нет надобности держать войска на военном положении: если мы убедимся окончательно в нежелании держав побудить Порту к уступкам, то мы тогда объявим, что перестаём действовать заодно с Европой, - и сами… что же делаем? – распускаем армию и предоставляем Турцию собственной ее судьбе!!... По выслушании такого чудовищного мнения моя записка пришлась как нельзя более кстати; можно было бы подумать, что она сочинена прямо в ответ на только что прочитанную меморию канцлером. Первая половина моей записки очень пришлась по вкусу и ему, и Рейтерну, и всем другим, так что князь Горчаков несколько раз вполголоса выражал, что сам готов подписать все слышанное. «Не спешите, - сказал я, - заключение моё будет совсем не в вашем смысле»»[71]. Действительно, записка Милютина начиналась с перечисления аргументов против войны и описания возможных бедственных последствия её для страны, но затем военный министр перешёл к контраргументам. Милютин полагал, что оставить восточный вопрос в состоянии, в котором он пребывал на тот момент, значило утратить влияние России на Балканах. Кроме того, он напоминал об уже существующих негласных обязательствах: «мы связаны и перед Россиею, и перед христианами, и перед всей Европою словами Государя Императора, мы выставили на границу мобилизованную, сильную армию, которая в глазах всего мира подняла меч на защиту нашей чести. Отступиться от слов Государя Императора, значило бы то же, что отступиться от русской истории, поколебать уверенность русского народа в самого себя в руководящий им принцип. …роспуск армии, без всяких достигнутых результатов, почти соответствовал бы второй проигранной Крымской кампании и во внешних наших отношениях мог бы иметь самые серьёзные последствия. Напрасно скрывать от себя, что восточный вопрос, в том виде, как он стоит, преимущественно русский, и что формула общей европейской ответственности мало к нам приложима. … Мы никак не ищем войны, но очевидно, что армия не может быть демобилизована, пока мы не добьёмся почётного мира»[72].

Эта яркая речь, несомненно, произвела впечатление на всех присутствующих, и особенно на Государя. На следующий день во время доклада он благодарил Милютина и говорил, что эта записка вполне отражает его собственный образ мыслей[73]. 12-го февраля состоялось повторное заседание. На нём выступали Горчаков, Игнатьев и Рейтерн, однако ничего нового сказано не было. «Казалось, эти два продолжительные совещания не привели ни к какому положительному результату. Действительно, не было формулировано никакого заключения. Однако ж в сущности вопрос значительно разъяснился. Государь признал и ясно заявил, что как ни желательно избегнуть войны, однако ж надобно добиваться мира не какого-нибудь, не во что бы ни стало, а мира почётного, сообразного с достоинством России»[74].

После совещаний исход Балканского кризиса был определён: либо война, либо почётный для России мир. Вскоре Игнатьев был отправлен с дипломатической миссией в Европу, чтобы попытаться всё же добиться мира; февраль и март прошли в ожидании результатов его переговоров. К концу марта стало очевидно, что мирного исхода не будет, так как и сама Турция стала готовиться к войне. 29 марта была определена дата начала военных действий – 12 апреля. Вопрос о войне и мире на Балканах был закрыт.

Таким образом, существовавшая с 1856 года доктрина “paix à tout pris” летом 1876 года заметно пошатнулась. Российские политики осознают необходимость вмешательства в балканские события, однако каким образом – остаётся сперва неясно. Кроме того, союзы и дружбы с европейскими державами, представлявшиеся министерству иностранных дел крепкими, на деле никак не влияют на поддержку российской политики в восточном вопросе. Нарастающее общественное возбуждение ставит правительство перед выбором: действовать ли в интересах России, то есть в рамках мирной политики последнего двадцатилетия, или, вняв требованиям общества, активно вмешаться в войну на Балканах? Попытки дипломатического решения вопроса выражали стремление к удовлетворению обеих необходимостей. Однако разочарование в союзниках привело к необдуманному решению об объявлении мобилизации. С этого момента Россия оказалась связана обязательствами; в правительстве начались разговоры о необходимости защиты чести и достоинства России при регулярной смене политического курса и полном отсутствии каких бы то ни было определённых внешнеполитических интересов. В итоге эти самые понятия о чести и достоинстве повлияли на окончательное решение о войне в большей степени, чем аргументы о бедственных её последствиях и возможности мирного решения вопроса.

Заключение

Подводя итог данной работе, следует отметить, что предыстория отношений России со славянами, её прошлый интерес к их судьбе и борьба за автономию, наконец, этническая близость и конфессиональное единство – всё это делало Россию a priori ответственной за балканских славян. То, что именно Россия выступила инициатором международных переговоров, соглашений и конференций закрепляло за ней эту роль. Но в результате она оказалась в зависимом положении от европейских держав, которые могли принять или не принять её предложения и условия.

Вместе с тем правительство не могло игнорировать славянское движение, охватившее весной 1876 года всё общество. Не оказывая никакой официальной поддержки славянам и надеясь на мирный исход кризиса, Государь всячески поддерживал частные начинания. Эта двойственность породила в народе впечатление, что правительство связано в своей политике, и чтобы помочь ему, следует показать свою готовность к войне, повести его за собой. Общественные ожидания входили в конфликт с реальными интересами Империи, состоявшими по-прежнему в сохранении мирного положения, чтобы достигнутые реформами результаты успели укрепиться.

Отсутствие чётких политических программ, однозначно сформулированных целей войны, признанных всеми министрами интересов России на Балканах приводило к постоянным изменениям политического курса и чрезвычайной нестабильности. В этой обстановке было принято необдуманное решение о мобилизации, что окончательно сделало Россию ответственной за исход Балканского кризиса. Следствием этой ситуации стали дискуссии о чести и достоинстве России, так как просто распустить армию, ничего не добившись, представлялось невозможным. В результате, заботясь об этой самой чести и совершенно разочаровавшись в дипломатическом пути решения вопроса, Александр II пришёл к убеждению, что необходимо объявлять войну.

Таким образом, российское правительство, во многом, само поставило себя в ситуацию ответственности за исход событий на Балканах, и, несмотря на существовавшие до последнего момента надежды на мирный выход из кризиса и, очевидно, невыгодную для России войну, решило воевать.

Источники

  1. Дневник генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина. 1876—1878. М., РОССПЭН, 2009.
  2. Куломзин А. Н., Рейтерн-Нолькен В. Г. М. Х. Рейтерн: Биографический очерк. С приложениями из посмертных записок М. Х. Рейтерна. СПб., 1910.
  3. Освобождение Болгарии от турецкого ига. – М.: Издательство АН СССР, 1961.
  4. Особое прибавление к описанию русско-турецкой войны 1877-1878 гг. на Балканском полуострове. Вып. I. СПб.: Военно-Историческая Комиссия Главного Штаба. 1899.

Литература

  1. Айрапетов О. Р. Внешняя политика Российской империи (1801-1914). – М.: Издательство «Европа», 2006.
  2. Айрапетов О. Р. Забытая карьера «русского Мольтке». Николай Николаевич Обручев (1830-1904). СПб.: - Алетейя, 1998.
  3. Виноградов В. Н. Балканская эпопея князя А. М. Горчакова. М.: Ин-т славяноведения РАН. «Наука», 2005.
  4. Захарова Л. Г. Александр II и Дмитрий Милютин. Взгляд на решение «восточного вопроса». // Новый мир истории России. Форум японских и российских исследователей. М.: – «АИРО-ХХ», 2001. С. 87-104.
  5. Мамонов, А. В. Самодержавие и "славянское движение" в России в 1875-1877 годах / А. В. Мамонов // Отечественная история. - 2004. - № 3. С. 60-77.
  6. Никитин С. А. Славянские комитеты в России в 1858-1876 годах. – М.: Издательство Московского Университета, 1960.
  7. Улунян А. А. Апрельское восстание 1876 года в Болгарии и России. – М.: «Наука», 1978.
  8. Цимбаев Н. И. Русское общество и болгарский вопрос в 1800-1860-е годы / Россия и освобождение Болгарии. – М.: Издательство МГУ, 1982.
  9. Цимбаев Н. И. И. С. Аксаков в общественной жизни пореформенной России. М.: Издательство МГУ, 1978.

Сокращения

Дневник Милютина - Дневник генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина. 1876—1878. М., РОССПЭН, 2009.

Освобождение Болгарии… - Освобождение Болгарии от турецкого ига. – М.: Издательство АН СССР, 1961.

Особое прибавление… - Особое прибавление к описанию русско-турецкой войны 1877-1878 гг. на Балканском полуострове. Вып. I. СПб.: Военно-Историческая Комиссия Главного Штаба. 1899.

Рейтерн - Куломзин А. Н., Рейтерн-Нолькен В. Г. М. Х. Рейтерн: Биографический очерк. С приложениями из посмертных записок М. Х. Рейтерна. СПб., 1910.

Примечания

[1] См. подробнее: Айрапетов О. Р. Внешняя политика Российской империи (1801-1914). – М.: Издательство «Европа», 2006. С. 303-321; Улунян А. А. Апрельское восстание 1876 года в Болгарии и России. – М.: «Наука», 1978.

[2] Улунян А. А. Апрельское восстание 1876 года в Болгарии и России. – М.: «Наука», 1978. С. 85

[3] Мамонов, А. В. Самодержавие и "славянское движение" в России в 1875-1877 годах / А. В. Мамонов // Отечественная история. - 2004. - № 3. С. 60-77.

[4] Там же. С. 68.

[5] Там же. С. 75.

[6] Там же. С. 75.

[7] Захарова Л. Г. Александр II и Дмитрий Милютин. Взгляд на решение «восточного вопроса». // Новый мир истории России. Форум японских и российских исследователей. М.: – «АИРО-ХХ», 2001. С. 87-104.

[8] Айрапетов О. Р. Забытая карьера «русского Мольтке». Николай Николаевич Обручев (1830-1904). СПб.: - Алетейя, 1998.

[9] Виноградов В. Н. Балканская эпопея князя А. М. Горчакова. М.: Ин-т славяноведения РАН. «Наука», 2005.

[10] Никитин С. А. Славянские комитеты в России в 1858-1876 годах. – М.: Издательство Московского Университета, 1960.

[11] Цимбаев Н. И. Русское общество и болгарский вопрос в 1800-1860-е годы / Россия и освобождение Болгарии. – М.: Издательство МГУ, 1982. Цимбаев Н. И. И. С. Аксаков в общественной жизни пореформенной России. М.: Издательство МГУ, 1978.

[12] Никитин С. А. Указ. соч. С. 326-327.

[13] Освобождение Болгарии от турецкого ига. – М.: Издательство АН СССР, 1961.

[14] Дневник издавался дважды; в данной работе используется издание 2009 года, оно снабжено более полным комментарием, в нём отмечены все исправления автографа, приписки и заметки на полях. См.: Дневник генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина. 1876—1878. М., РОССПЭН, 2009.

[15] Октябрьская записка впервые опубликована в: Газенкампф М. А. Мой дневник (1877-1878 гг.). СПб.: 1908. Приложение 1. С. 1-5. В работе цитируется по: Дневник Милютина. С. 609-613. Другая опубликована в: Особое прибавление к описанию русско-турецкой войны 1877-1878 гг. на Балканском полуострове. Вып. I. СПб.: Военно-Историческая Комиссия Главного Штаба. 1899.

[16] Там же. С. 83-84.

[17] Там же. С. 85-86.

[18] Куломзин А. Н., Рейтерн-Нолькен В. Г. М. Х. Рейтерн: Биографический очерк. С приложениями из посмертных записок М. Х. Рейтерна. СПб., 1910.

[19] Об истории славянского движения в России см. подробнее: Цимбаев Н. И. Русское общество и болгарский вопрос в 1800-1860-е годы / Россия и освобождение Болгарии. – М.: Издательство МГУ, 1982. С. 46-76; Никитин С. А. Славянские комитеты в России в 1858-1876 годах. – М.: Издательство Московского Университета, 1960.

[20] Агентурная записка по III отделению от 12 марта 1876 г. / Освобождение Болгарии от турецкого ига. – М.: Издательство АН СССР, 1961. С. 190.

[21] Письмо В. Караконовского Н. А. Попову от 17 мая 1876 г. / Там же. С. 223-225.

[22] Донесение Н. П. Игнатьева товарища министра иностранных дел Н. К. Гирсу от 13 мая 1876 г. / Там же. С. 220-222.

[23] Записка по III Отделению от 1 сентября 1876 года / Освобождение Болгарии… С. 373.

[24] См. Никитин С. А. Указ. соч. С. 304. Не называя автора, Никитин цитирует перлюстрированное письмо, хранящееся в ЦГИАМ.

[25] Письмо И. С. Аксакова М. Г. Черняеву от 1 сентября 1876 года. Цит. по: Никитин С. А. Указ. соч. С. 326-327.

[26] Записка по III Отделению от 9 августа 1876 года. / Освобождение Болгарии… С. 333.

[27] Письмо В. А. Долгорукова Н. В. Мезенцову от 27 августа 1876 / Там же. С. 361.

[28] Листовка из Киева от 20 октября 1876 года / Там же. С. 458.

[29] Дневник Милютина. С. 126.

[30] Рейтерн. С. 185.

[31] Циркуляр Н. В. Мезенцева от 22 октября 1876 года / Там же. С. 459.

[32] Донесение начальника С.-Петербургского губернского жандармского управления Н. С. Бирина в III отделение от 25 октября 1876 г. / Там же. С.463-465; Донесение начальника Московского губернского жандармского управления И. Л. Слезкина от 26 октября 1876 г. / Там же. С. 467-468; Донесение Псковского жандармского управления Н. В. Мезенцеву от 26 октября 1876 г. / Там же. С. 468-470. Донесение и. д. начальника Ярославского губернского жандармского управления Кажанского Н. В. Мезенцеву от 3 ноября 1876 года / Там же. С. 486-487.

[33] Доклад Н. В. Мезенцева Александру II от 12 ноября 1876 года. / Там же. С. 506-508.

[34] Там же. С. 507.

[35] Дневник Д. А. Милютина. С. 97-98.

[36] Дневник Милютина. С. 113-114.

[37] Дневник Милютина. С. 90-91.

[38] Дневник Милютина. С. 42.

[39] Дневник Милютина. С. 51.

[40] Дневник Милютина. С. 49.

[41] Дневник Милютина. С. 73, 93.

[42] Дневник Милютина. С. 93. Аналогичное мнение высказывает Горчаков, см. там же, с. 89.

[43] Дневник Милютина. С. 95.

[44] Дневник Милютина. С. 90.

[45] Дневник Милютина. С. 82-83.

[46] Дневник Милютина. С. 115.

[47] Дневник Милютина. С. 125.

[48] Дневник Милютина. С. 132.

[49] Дневник Милютина. С. 609.

[50] Там же.

[51] Там же.

[52] Дневник Милютина. С. 135.

[53] Рейтерн. С. 166.

[54] Рейтерн. С. 167.

[55] Дневник Милютина. С. 135-136.

[56] Дневник Милютина. С. 137.

[57] Дневник Милютина. С. 145.

[58] Дневник Милютина. С. 147.

[59] Дневник Милютина. С. 148.

[60] Рейтерн. С. 183.

[61] См. Захарова Л. Г. Указ соч.; Айрапетов О. Р. Внешняя политика Российской империи (1801-1914). – М.: Издательство «Европа», 2006.

[62] Дневник Милютина. С. 164.

[63] Дневник Милютина. С. 182.

[64] Дневник Милютина. С. 185.

[65] Дневник Милютина. С. 113.

[66] Дневник Милютина. С. 165.

[67] Особое прибавление. С. 84.

[68] Рейтерн. С. 175.

[69] Рейтерн. С. 177-178.

[70] Рейтерн. С. 180.

[71] Дневник Милютина. С. 192-193.

[72] Особое прибавление. Приложение №2, с. 3.

[73] Дневник Милютина. С. 194.

При реализации проекта использованы средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии c распоряжением Президента Российской Федерации № 11-рп от 17.01.2014 г. и на основании конкурса, проведенного Общероссийской общественной организацией «Российский Союз Молодежи»

Go to top