Кириллов А.К.

С. Ю. Витте – один из самых популярных деятелей новой истории России. Сильная личность в верхах государственного управления – всегда объект повышенного интереса как исследователей, изучающих логику развития страны, так и публики, ищущей кумиров. Однако Витте – это больше, чем сильная личность; это – определённая стратегическая программа развития России  и этап в развитии внутренней политики. Вот почему новые факты к характеристике Витте – это не просто новая подробность к биографии отдельного государственного деятеля, но – штрих к биографии страны.

При всём в целом одобрительном отношении историографии к первому министру финансов Николая II серьёзные историки давно уже отказались от апологетического подхода к Витте. Ведущие современные исследователи его жизни и творчества, Б. В. Ананьич и Р. Ш. Ганелин, отмечают две наиболее явных возможности для критики Сергея Юльевича. В развитие идеи первого исследователя Витте, Б. А. Романова, они указывают, что по отношению к пагубной войне с Японией "разница между Витте и Безобразовым была совсем не так велика, как изображал её Витте" . В другом своём исследовании те же авторы целую главу отвели разбору антиземского выступления министра финансов на рубеже веков . Общий дух этой главы сводится к разоблачению Витте как противника самоуправления, а значит, человека не либеральных взглядов. Эта претензия тоже перекликается с оценкой Романова, подчёркивавшего монархические устремления отпрыска князей Долгоруких.

Оба критических замечания в адрес Витте серьёзно обоснованы и, как будто, отмечены печатью окончательно установленных истин. Вновь обратить на них внимание позволяет одно дело из фонда Департамента окладных сборов Министерства финансов . Прежде исследователи обходили его вниманием – трудно ожидать, что дело с узко налоговым названием ("О передаче городам государственного квартирного налога") будет содержать документы, характеризующие взгляды могущественного министра по более важным проблемам. Однако налоговая подоплёка оказалась в данном случае лишь поводом для постановки политического вопроса.

А началось всё с еврейской темы. Во всеподданнейшем рапорте о состоянии Могилёвской губернии за 1896 год местный губернатор пожаловался на трудности с избранием городских властей. Выяснилось, что выбираемые горожанами представители "далеко не удовлетворяют самым скромным требованиям, которые следовало бы предъявить к лицам, стоящим во главе городского самоуправления" . Практические последствия этого губернатор определил мягкой, но вполне понятной формулировкой: "постановления городских дум клонятся иногда прямо к ущербу городского интереса, в пользу отдельных, влиятельных лиц" . А всё потому, что от двух третей до трёх четвертей владельцев цензовой недвижимости в городах западных губерний составляли евреи, российским законом к голосованию не допускаемые. Соответственно, круг участников выборов искусственно сужался. Каков выход – расширить права евреев? Ни в коем случае: это только окажет дополнительное "развращающее влияние". Остаётся лишь расширить круг русских, участвующих в голосовании. Право голоса по Городовому положению жёстко связывалось с участием в формировании городского бюджета, а именно – уплатой городского оценочного сбора с недвижимости, стоимость которой выше установленного порога. Естественным способом увеличения числа плательщиков выглядело в таком случае понижение порога. Однако такой путь имел существенный недостаток: в то время как избирателями стали бы многие малоимущие домовладельцы (на которых, к тому же, свалилось бы бремя уплаты оценочного сбора), от выборов оставались бы отстранены зажиточные квартиросъёмщики, собственной недвижимости не имевшие. Более разумным выглядело именно за их счёт расширить состав избирателей, а для этого – включить их в число плательщиков городских налогов. Поэтому губернатор предлагал либо передать в местные бюджеты установленный в 1893 году государственный квартирный налог, либо установить городской квартирный налог одновременно с государственным.

Мысль была не нова. Предложение ввести квартирный налог, подлежащий уплате в местный бюджет, и соответственно – предоставить избирательное право квартиросъёмщикам, высказывалась при подготовке обоих недавний Городовых положений (и 1870, и 1892 года). И каждый раз после ожесточённых споров она проваливалась. Дело в том, что слишком явной целью предлагавшегося нововведения было не наполнение городских бюджетов (налог давал незначительную сумму и погоды сделать не мог), а либерализация состава избирателей (и избираемых). Либерализация за счёт относительно зажиточных (чтобы соответствовать неизбежному цензу) квартиросъёмщиков, не имевших собственной недвижимости. Такими имущественными характеристиками обладала вполне определённая общественная группа. Сложность в том, что состояла она не только из чиновников, но и из интеллигенции: преподавателей, врачей, иных представителей "свободных профессий" – лиц, apriori вызывавших у властей сомнение в благонадёжности.

Единственное, чего удалось добиться сторонникам реформы – включения в Городовые положения пункта о том, что города (каждый по отдельности) имеют право ходатайствовать о введении у себя квартирного налога. Такие попытки действительно были, и их рассмотрением специально занималась В. А. Нардова . Ни одна из них не смогла прорвать выстроенную властями оборону. Каждая заявка придирчиво изучалась, и как только министерства находили основание полагать, что основным мотивом заявителей является политический (а не экономический), следовал отказ.

Учитывая такую предысторию, можно было бы ожидать резко отрицательной реакции императора на могилёвские всеподданнейшие соображения. Однако антисемитский соус, под которым этот проект был подан, вызвал одобрительную реакцию Николая II. "Дельное замечание" и "надо обсудить" – пометил он на полях . Особый журнал Комитета министров, в котором упоминание об этих пометах вместе с краткой предысторией вопроса было "повергнуто на Высочайшее благовоззрение", удостоился утверждения 7 апреля 1898 года. Министры довели до сведения императора, что при обсуждении в 1892 году предложение ввести местный квартирный налог оценили как заслуживающее полного внимания, "но приступить тогда же к ближайшему его рассмотрению признано было несвоевременным за отсутствием достаточно твердых данных" . В свою очередь, "твёрдые данные" МВД начало собирать после появления в России государственного квартирного налога . За пять лет министерство собрало и обработало мнения 245 городских самоуправлений из 591 запрошенного и, по-видимому, твёрдо вознамерилось для "твёрдости" данных ждать оставшихся.

Пылиться бы этому вопросу в долгом ящике ещё не одну пятилетку, однако вмешался Витте. В июне того же 1898 года он направил министру внутренних дел И. Л. Горемыкину отношение , начинавшееся словами о стремлении к улучшению городского хозяйства. Вопрос этот прямо выходил на состояние городских бюджетов, главной бедой которых автор называл не узость доходной базы, а состав лиц, бюджетом управляющих. В качестве единственной меры, способной оказать принципиальное действие на городское хозяйство, предлагалось расширение состава гласных за счёт интеллигенции. Таким образом, мнение могилёвского губернатора получило поддержку. Ценность виттевской поддержки заключалась в том, что он, в отличие от губернаторов, мог обеспечить проект финансово. Губернаторская инициатива подразумевала предложение кому-то пойти на материальную жертву – или квартиросъёмщикам, на которых ляжет новый налог (вводимый в дополнение к государственному), или министру финансов, которому труднее будет сводить бюджетные концы (если местный налог вводится вместо государственного). Казне квартирный налог приносил 3 млн рублей в год. Витте заявил, что готов отказаться от этой суммы – "но не иначе, как под условием предоставления квартиронанимателям участия в городском самоуправлении" .

Предлагалась, следовательно, не налоговая реформа, но реформа городского самоуправления. В другое время министр внутренних дел, конечно, воспротивился бы столь явному политическому подтексту, однако недавняя царская резолюция сделала его сговорчивым. Уже через две недели он выразил готовность создать комиссию по выработке реформы под руководством своего "товарища" (заместителя), князя А. Д. Оболенского. Витте, в свою очередь, направил в эту комиссию Н. Н. Кутлера, в то время – вице-директора Департамента окладных сборов, через который и велась переписка со стороны Минфина .

Отвлечёмся ненадолго от развития нашего архивного дела и попробуем согласовать два имеющихся в нашем распоряжении противоречивых факта. С одной стороны – предложенная Витте целенаправленная либерализация городского самоуправления. С другой – брошенная в споре с Горемыкиным хлёсткая фраза о том, что "русскому государственному строю чужды начала самоуправления" . Для разрешения этого противоречия стоит присмотреться повнимательнее к спору вокруг земств, столь подробно разобранному в только что процитированной монографии Ананьича и Ганелина.

Речь идёт о проекте земства на западе страны, в апреле 1898 года представленном Горемыкиным на обсуждение Госсовета. Витте изложил возражения в пространной декабрьской записке того же года. Противостояние завершилось в октябре 1899 года отставкой Горемыкина, которого сменил Д. С. Сипягин. После этого два министерства ("Витте-Сипягинский союз", по выражению Романова) подали согласованный (и весьма ограниченный) проект реформы для неземских губерний.

Интересно, что инициаторами реформы выступали губернаторы. Для них земства были привлекательны как орган хозяйственного управления. Витте выступал против – и, судя по приводимым авторами цитатам, не против земства вообще, а как раз против его хозяйственной деятельности. Одновременно Витте подчёркивал необходимость государственной организации местного хозяйства. И как раз неграмотные действия государства в хозяйственной области называл причиной развития местного самоуправления на Западе . Таким образом, фраза о чуждости России принципов самоуправления – скорее всего, то самое всякое лыко, которое иной раз в споре ставится в строку ради красного словца . Действительная же критика Витте относилась к хозяйственной работе земств, что не выглядит удивительным с учётом его основной деятельности.

Что бывший министр путей сообщения стремился к развитию государственного хозяйства – это факт известный, и ничего странного в том нет. Перейдя с частной службы на государственную, он, по сути, остался тем же предпринимателем, каким был на железных дорогах. Просто он перешёл из руководства крупным коммерческим предприятием (Юго-Западные железные дороги) в руководство ещё более крупным коммерческим предприятием, и даже двумя сразу предприятиями – государственное хозяйство Российской империи и народное хозяйство России. Принципы работы сохранились.

Отсюда вытекает, например, отсутствие у Витте-министра боязни иностранных капиталов, ради привлечения которых он и провёл денежную реформу. Ведение дела на заёмные капиталы стало в России к концу XIX века нормой; именно в форме акционерных предприятий существовали все крупнейшие предприятия (включая и частные железные дороги). Вполне логичным выглядело применить тот же принцип для всей страны. Равным образом объясняется и стремление Витте подобрать под себя те отрасли, в которых его предприятие обеспечивало большую производительность, чем конкуренты. Ничего удивительного с точки зрения экономики, что крупное предприятие (государство) могло выполнять некоторые виды работ более успешно, чем мелкие (земства).

Таким образом, виттевское противодействие "горемычному" земскому проекту на исходе XIX века не позволяет считать его принципиальным противником самоуправления. Действительное отношение Витте к самоуправлению в большей степени характеризуется инициативой по допущению интеллигенции в городские думы.

Известно, однако, что несмотря на описанную инициативу министра финансов, и квартирный налог по-прежнему остался в ведении государственного бюджета, и городское самоуправление сохранилось в неизменном виде. За обстоятельствами отказа от реформы вернёмся к нашему архивному делу.

Итак, министры создали комиссию при МВД. Неизвестно, насколько регулярно она собиралась, но работа понемногу продвигалась. Во второй половине 1899 и первой половине 1900 года дело дошло до составления и типографского тиражирования "Записки о введении в пользу городов сбора с квартиронанимателей, с предоставлением им по платежу сего сбора участия в городском управлении" . На полутораста страницах подробнейшим образом изложены как история предыдущих обсуждений этого вопроса, так и на удивление оперативно предоставленные казёнными палатами данные о квартирном налоге и его плательщиках.

Исторический опыт обобщён, положение изучено. Можно приступать к разработке самой реформы. Однако накануне перехода к завершающей стадии Витте второй раз проявил инициативу в этом деле. На сей раз – о его закрытии.

В отношении Сипягину от 24 июля 1900 года Витте писал, что двумя годами ранее, когда он затеял передачу квартирного налога городам, "государственный бюджет мог без особого ущерба поступиться получаемым им от названного дохода налогом". Но положение изменилось: "возникшие ныне на Дальнем Востоке политические осложнения вызвали уже значительные затраты из сумм государственного бюджета и потребуют в ближайшем будущем ещё новых расходов". Поэтому министр финансов оказался поставлен перед необходимостью "принять меры к возможной экономии и к сохранению всех видов поступлений". Соответственно, передача квартирного налога городам оказалась отложена "впредь до наступления более благоприятного для сего положения финансов Империи" .

Выдержав более чем полугодовую паузу, Сипягин всё же предпринял 13-страничную попытку переубедить Витте . В отношении от 28 февраля 1901 года он напомнил, что финансовая сторона дела изначально рассматривалась как второстепенная; замышлялась же реформа для улучшения состава избирателей и избираемых. Не ограничившись указанием на то, что необходимость такого улучшения "с достаточною очевидностью выяснилась" и самим МВД, министр привёл некоторые доводы. В укор городским управлениям (состоящим в основном из домовладельцев и торговцев) он поставил их озабоченность прежде всего "сохранением такого положения вещей, при котором городские расходы не подверглись бы увеличению, хотя бы и в явный ущерб для назревших потребностей города". В условиях стремительного развития, усложнения городского хозяйства (дороги, водопровод, канализация, даже электростанции) это представлялось совершенно неприемлемым. Как следствие, в практике МВД уже бывали случаи, когда "по совершенному отсутствию среди городских избирателей сколько-нибудь подходящих лиц приходилось испрашивать особое ВЫСОЧАЙШЕЕ соизволение на замещение должностей лицами, не пользующимися правом голоса на городских выборах". В итоге автор оценивал предоставление плательщикам квартирного сбора избирательных прав как "крайне желательное" . Поэтому и просил министра финансов всё же отдать квартирный налог городам – если не сразу, то хотя бы в скором будущем. В этом случае Сипягин полагал возможным закончить разработку реформы в ближайшее время, чтобы уже с 1902 года новый закон вступил в силу.

Процитированный документ – не простая отписка в духе "моё дело – предложить…". Стремясь к положительному решению, министр внутренних дел проявил предельную гибкость и предложил, если Минфин не может поступиться сразу всей суммой квартирного налога, провести реформу постепенно "путём применения нового закона к тем городам, привлечение по которым квартиронанимателей к участию в городских делах будет признано наиболее необходимым".

Трудно с уверенностью сказать, что обеспечило такую заинтересованность министра внутренних дел (призванного "тащить и не пущать") в положительном решении дела о самоуправлении. Возвращался ли к этому вопросу царь? Вряд ли – это наверняка было бы отмечено в отношении. Скорее всего, достаточным катализатором оказались очередные ходатайства губернаторов о "неудовлетворительном состоянии" городских властей и обычные для МВД того времени антисемитские чувства (которым к тому же явно благоволил царь). Не случайно отдельным абзацем Сипягин поставил такой довод в пользу реформы, как "крайне желательное в политическом отношении усиление русского элемента" в городском самоуправлении западных и некоторых других окраинных губерний.

Однако Витте отказался от диалога. Его небрежная резолюция была краткой: "Ответить, что по нынешнему требованию к Гос. К[азначейст]ву я не имею ни какой возможности отказаться от этого источника гос. доходов, и что сие дело должно быть ныне отложено" . Составленное в духе этого непреклонного вердикта отношение к Сипягину от 10 марта 1901 года и закрывает дело о передаче городам государственного квартирного налога.

Заключительная, "отказная", стадия дела не стоила бы затраченного нами на неё внимания, если бы не сомнения, которые вызывает выдвинутое Витте обоснование. Ведь доходы бюджета на рубеже веков подступили совсем близко к двум миллиардам, за восемь виттевских лет увеличившись едва ли не вдвое . Не запланированные чрезвычайные расходы (то есть не предусмотренные даже чрезвычайным бюджетом) и в 1900, и в 1901 годах составляли десятки миллионов рублей . Почти тридцать миллионов на внеплановый выкуп железной дороги Витте нашёл, а три миллиона на реформу городского самоуправления оказались неподъёмны?

Правда, бюджет 1900 года не удалось выполнить без дефицита. Но и дефицит этот, превосходящий сумму квартирного налога без малого в тридцать раз, только подчёркивает незначительность последнего. Причём двумя годами ранее расстояние между не сведёнными бюджетными концами оказалось почти таким же. Год 1898-й был уже четвёртым подряд дефицитным годом. Тогда потеря шестой части процента государственного бюджета казалась министру финансов столь несущественной, что он сам выступил с соответствующей инициативой. Теперь не счёл возможным обсуждать даже постепенный отказ от этой суммы .

В качестве ещё одного показателя напряжённости бюджета можно попробовать использовать данные о свободной наличности Казначейства . Как видно на примере голодного начала 90-х годов, повышенные расходы бюджета действительно отражаются на состоянии кассы. Однако итог 1900 года (105 млн) выглядит едва ли много хуже 1898-го (135 млн), не говоря уже о двухпорядковой разнице между казначейской наличностью и стоимостью реформы.

С какой стороны мы ни посмотрим на государственный бюджет – является мысль, что при желании профинансировать городскую реформу Витте мог без особого напряжения. Дальше – неочевидное: почему же он этого не сделал? Не считал реформу важной? Зачем тогда проявлял инициативу? Сам по себе бюджетный анализ не поможет нам разрешить эти сомнения. Необходимо более близкое знакомство с той политической обстановкой, на фоне которой умерла инициатива о передаче городам квартирного налога.

Что это за дорогостоящие "политические осложнения" на Дальнем Востоке, на которые ссылается Витте? Ввод войск в Маньчжурию 26 июня 1900 года для защиты свежевыстроенной КВЖД от китайских повстанцев – притом по просьбе самого же министра финансов.

Верно. Но подавление безоружных боксёров могло стать лишь прелюдией к более серьёзным событиям – и эта альтернатива отчётливо проявилась как раз в июне с началом предметного натиска безобразовцев. На 5 июня царь назначил рассмотрение в Комитете министров предложенного ими проекта Восточноазиатской промышленной компании. Его утверждение означало бы приступ России к созданию военной базы вдоль маньчжурско-корейской границы, и как следствие – неизбежное столкновение с Японией, рассматривавшей Корею как зону собственного исключительного влияния.

Тогда, в начале июня, Витте отговорил царя от обсуждения проекта – и снискал "великое негодование" безобразовцев, открывших "бешеную травлю" министра финансов . Через полтора месяца, к 23 июля, Безобразов подготовил (и передал царю) новые предложения по дальневосточной политике России. Суть их сводилась к следующему: собрать на Дальнем Востоке такие силы, которые бы позволяли требовать от заинтересованных держав согласия на российское доминирование в Маньчжурии. Спустя ещё три дня, 26 июля, Безобразов вновь заговорил с царём о необходимости создания Восточно-Азиатской компании, но (замечает Романов) "и на этот раз “всесильный Витте сумел затормозить дело”" .

В этом-то боевом контексте, в дни второго натиска безобразовцев, и появилось (24 июля) отношение Витте с заявлением, что в казне нет даже трёх миллионов для городской реформы. Невольно является мысль, что заявление это имело к развернувшейся крупномасштабной политической игре непосредственное отношение и было продиктовано не стремлением к трёхмиллионной экономии. По-видимому, убедившись, что антисемитская партия "загорелась" мыслью реформировать городское самоуправление, Витте решил использовать эту карту в дальневосточной игре. Наверняка он понимал, что перспектива "содействовать усилению русского элемента" в западных губерниях сама по себе не перевесит желания стать твёрдой ногой в Маньчжурии. Но, во-первых, при отсутствии у Витте явного перевеса приходилось использовать все подручные средства. Во-вторых, городская реформа вообще не являлась козырем в этой игре. Она играла лишь вспомогательную роль для ввода в действие главного козыря министра финансов – государственного бюджета. Подчёркивая (с преувеличением, конечно), что даже расходы на небольшую операцию вымели из бюджета всё до последней копейки, Витте давал понять, что война станет просто финансовым крахом России. Именно в этом и был сильнейший антивоенный довод Витте. Рассчитанный, конечно, не столько на "своего" министра внутренних дел, сколько на императора.

Что же дальше? Вскоре после "прощального" обмена отношениями по городскому вопросу Витте и Сипягина Безобразов в третий приступил к этому делу, на сей раз попытавшись договориться со своим главным противником. "В этом смысле он доложил царю в апреле 1901 г. и, получив разрешение, “работал совместно” с м-ром финансов и как будто даже “встретил сочувствие” с его стороны" . Но одновременно последний начал иную игру – с целью перехватить у Восточно-Азиатской компании концессии. Итак, в апреле 1901 года Витте пришлось убедиться, что его финансовый намёк проигнорирован – и он пустил в ход новое оружие. Реформа городского самоуправления оказалась одной из пешек, сданных и забытых в этой стратегической игре.

Таким образом, перед нами – свидетельство настойчивости Витте в проведении мирной политики на Дальнем Востоке. Такой вывод может представляться противоречащим дальневосточной концепции Романова. Той самой, которая, по выражению В. М. Панеяха, после выхода работ Ананьича и Ганелина "приобрела неоспоримый характер" .

На самом деле сделанный вывод, скорее, подчёркивает одну из составляющих оценки, которая содержится в работах самого же Романова – но отодвигается обычно на второй план. Казалось бы, основная мысль известного исследователя состоит в том, что маньчжурская политика России по самой своей природе неизбежно имела "боевой" характер. Поход в Китай за экономическими привилегиями неизбежно должен был привести к войне, считает Романов, и называет виттевскую мысль о мирном характере его политики грубой легендой .

В качестве первого шага на пути, неотвратимо ведшем к внешнеполитическому столкновению, рассматривается даже не строительство КВЖД, а само решение вести железную дорогу в Сибирь. В условиях международного соперничества на Дальнем Востоке – пишет Романов – "решение строить непременно сплошной железный путь от Москвы до Владивостока, принятое русским правительством 23 февраля 1891 и провозглашённое особым рескриптом 17 марта 1891 г., получало значение прямой угрозы резко изменить соотношение [вооружённых] сил на Дальнем Востоке" .

Кстати сказать, такая постановка вопроса восходит ещё к современникам тех событий. Сам же автор отмечает, что в 1903 году Витте, обмениваясь мнениями с Куропаткиным, опровергал мысль, будто захват Квантунского полуострова (который он считал грубой ошибкой) стал неизбежным следствием постройки КВЖД. "Представьте себе, – убеждал Витте, – что я повёл своих друзей в Аквариум, а они, напившись пьяны, попали в публичный дом и наделали там скандала. Неужели я виноват в этом? Я хотел ограничиться Аквариумом. Далее тянули другие" .

Романов с этим колоритным высказыванием не соглашается и настаивает на причастности Витте к подготовке войны. Не идеализируя знаменитого министра, стоит отметить, что всё-таки обеспечение наибольшей выгоды для своей страны (и прежде всего экономической, и в том числе за счёт слабых соседей) – неизбежная политика для любого хорошего министра (по крайней мере, на том этапе развития общества, который продолжается и поныне). Отказ от роста, по непреложному закону капиталистического развития, означает более или менее быструю смерть, так что считать саму экспансию предосудительной едва ли возможно. Во всяком случае, это означало бы называть a priori предосудительным любое участие в государственном управлении и даже в руководстве частным предприятием. К войне приводит не стремление "проглотить кусок", а недооценка сил противника.

Что и имело место со стороны Безобразова. И чего не было со стороны Витте – и это сам же Романов убедительно показывает. Даже в монографии 1928 года, где разоблачение Витте проводится наиболее отчётливо и обоснованно, показана готовность Витте к переговорам и уступкам даже на этапе завязки кризиса (1896-1902). А уж после того, как Япония поставила вопрос ребром (30 июля 1903 года), Витте и вовсе однозначно высказался за отказ от долго лелеянных (и уже стоивших немало капиталовложений) экономических преимуществ в Маньчжурии – лишь бы не спровоцировать войну . Не случайно в одной из своих "маньчжурских" статей начала 20-х годов Романов совершенно определённо утверждает, что "внутренняя правдивость" мысли о миролюбии Витте "не подлежит спору". "Действительно, Витте так туго связал свою карьеру с мыслью о безусловной [разрядка автора – А. К.] недопустимости для России войны на Дальнем Востоке и необходимости предотвратить её во что бы то ни стало, что предпочёл лучше расстаться с властью (август 1903 г.), чем сделаться соучастником в политике, “вызвавшей” войну" .

Игнорирование этой второй составляющей Романовского подхода, на укрепление которой работает история с отказом от городской реформы, привело бы к утрированной оценке российской дальневосточной политики. Таким образом, изложенный материал служит дополнительным камешком на одну из чаш весов; камешком, приближающим стрелку оценки маньчжурской политики Витте к более точному положению.

Напоследок, объединяя оба затронутых в статье сюжета, попробуем применить их к общей оценке Витте как государственного деятеля, сопоставить с имеющимся представлением на сей счёт.

Наилучшая по сочетанию краткости, ёмкости и яркости характеристика Витте дана Романовым – по итогам более чем тридцатилетнего "знакомства" . Эта характеристика имеет два имеет два ведущих мотива. С одной стороны, Витте – крупный железнодорожный практик-делец ("самоуверенный и колючий") – наделённый "громадным практическим чутьём, лишённым и признаков какой-либо “теории”". С другой стороны, "через своё “независимое” положение крупного буржуазного дельца" "барчук" Витте пронёс "нутряную, ещё сословную, преданность монархизму, немедленно давшую обильные свежие ростки, как только он попал в министерское положение".

Впрочем, как отмечал тот же автор в более ранней работе, к вопросу о самодержавии или конституции Витте "относился без всякого увлечения и отводил ему довольно скромное, не боевое место в своей программе" . Таким образом, и монархизм Витте на поверку оказывается монархизмом прагматичным. Это не безрассудная приверженность "помазаннику божию" – это просто выбор наиболее удачного, с его точки зрения, способа управления. Недаром Романов готов верить намёку отставленного министра финансов экс-директору департамента полиции Лопухину "на желательность физического изъятия Николая с тем, чтобы посадить на трон послушного ему Михаила". Монархизм Витте – это монархизм крестьянина-"кулака", который одобрит свержение неудачно правившего царя, но сам в своём хозяйстве всегда останется самодержцем.

Следовательно, даже в политических вопросах, наиболее подверженных отвлечённым теориям, Витте оказывается прагматичным, расчётливым дельцом. Его предложения по определённому вопросу определяются не общими, либеральными или консервативными, воззрениями, а практическими соображениями. Узкое самоуправление вредно для развития городов – Витте предлагает расширить избирательную базу. Земства нерационально ведут хозяйство – и Витте выступает за передачу земского хозяйства в государственные руки. Война с Японией вредна для государственного бюджета – Витте против. Экономическая экспансия в слабый Китай необходима, чтобы не отстать от мировых держав – и Витте сам азартно участвует в её организации.

Не либерал и не консерватор, а прагматичный хозяйственник, считающий идеологические соображения второстепенными перед решением поставленных жизнью задач. Таково определение Витте, новые факты в поддержку которого даёт история проекта о передаче городам государственного квартирного налога.

• Переломные точки русской истории